Памир. Община гуру Нангавана. Когда‑то давно Учитель сказал ему: «Поднявшись на первый выступ Священной Горы, ты все поймешь»

Когда‑то давно Учитель сказал ему: «Поднявшись на первый выступ Священной Горы, ты все поймешь». Тогда эти слова удивили и далее немного обидели Чичагова. Неужели он еще чего‑то не понимает? После стольких лет постижения Истины!

И только добравшись до Памира и взойдя на указанную вершину, далеко не самую высокую, доступную для подъема любому человеку, он догадался, о чем говорил Учитель.

Прозрачный горный воздух кружил голову. Ослепительно белые, сверкающие на солнце вершины застыли в торжественной немоте. Над ними простиралось бездонное, великое небо… Новоиспеченный гуру посмотрел вниз. Там, неизмеримо далеко, деревья казались былинками, бродили по склонам овцы, похожие на точки. Какими крошечными и ничтожными они выглядели с высоты, какими ненужными!

Перед внутренним взором Чичагова, который теперь величал себя Нангаваном, пронеслась вся его жизнь. Короткое детство, учеба в школе, комсомольская юность, институт, научная деятельность, ссоры с женой, зависть коллег… И таким жалким, бессмысленным показалось вдруг все то, с чем он боролся, из‑за чего он переживал, неистовствовали едва не получил инфаркт! Таким пустым…

С высоты сия мышиная возня представлялась мелкой, незначительной. «А ведь это только гора! – подумал тогда Нангаван. – Часть земной тверди. Как же вся наша суета выглядит с высот небесных?»

И он стал читать Новый Завет, чтобы проникнуть во всю глубину намерений Бога. Оказывается, Иисус тоже поднимался на гору.

«В те дни взошел Он на гору помолиться и пробыл всю ночь в молитве к Богу».

Нангаван часто размышлял об Иисусе. С одной стороны, он признавал его авторитетом, а с другой… сомневался. Прямо как Фома. Божественная ли сущность – Иисус?

Где найти ответ на мучивший его вопрос, Нангаван не знал.

Ему ужасно хотелось творить чудеса, подобно Иисусу. Но… как он ни старался, превратить воду в вино ему еще ни разу не удалось. С мгновенным исцелением больных и страждущих как– то тоже не складывалось. Ходить по воде Нангаван не пробовал, но был уверен, что из этой затеи ничего не получится.

«Как же быть? – размышлял он долгими ночами без сна. – Сказано: просите, и дано вам будет. Значит, я могу попросить у Бога способности творить чудеса? А что? Вот соберусь с силами, поднимусь на Гору и попрошу!»

– Погоди, – осадил его внутренний голос. – Ты уверен, что твою просьбу услышит Бог? А вдруг существо, которому ты возносишь молитвы на Священной Горе, вовсе не то, за которое себя выдает? Что тогда? Твоя душа, Нангаван, отправится прямиком к Дьяволу! Ты не боишься?

«Как же во всем разобраться? – мучился гуру. – Кого бы я ни спросил, никто не подскажет мне верного ответа. Мне придется решать самому».

Эта всепоглощающая ответственность, которую не на кого было переложить, пугала Нангавана. Принимать решения самостоятельно оказалось не так‑то легко. Учитель умер, а в книгах не написано, как следует поступить. Каждый раз он поднимался на Гору, раздираемый противоречивыми мыслями, и не находил отдохновения в молитве. Да и как он мог его найти? Ведь он даже не знал, кому молится…

Нангаван постигал Истину, чтобы обрести спокойствие, душевное равновесие и гармонию с миром. А что получилось? Священная Гора внесла в его душу смятение, которому он не мог ничего противопоставить.

Сегодня утром ученики опять огорчили его. Один из них пересолил рис, и эта мелочь произвела неожиданный эффект среди членов общины. Новенький встал и заявил, что попробовал съесть пересоленный рис, и в результате его посетило озарение.

– Что же ты сумел осознать? – спросил, на свою беду, Нангаван.

– Жизнь – это маразм! – заявил молодой адепт. – Просто жить, как я жил раньше, – это все глубже погружаться в маразм и деградировать. Поэтому я решил уйти от жизни и поселиться в гоpax. Но что я вижу? То, от чего я пытался уйти, настигло меня здесь.

– Объясни подробнее…

– Что тут объяснять? – с пугающим равнодушием произнес новенький и высыпал испорченный рис на голову соседа. – Разве не маразм питаться такой гадостью? Да еще и делать вид, что испытываешь неизъяснимое блаженство. Я больше не желаю притворяться! Буду говорить то, что думаю, и делать то, что мне хочется!

По окончании своего монолога он встал из‑за стола и вышел вон. Все остальные, за исключением обсыпанного рисом ученика, уставились на Нангавана, ожидая от него разрешения ситуации. Пострадавший же усиленно отряхивался, сопровождая сие действие возмущенным ворчанием.

Гуру опешил. Никакое смирение не поможет, если каждый будет позволять себе подобное безобразие. Однако как же быть? Он изо всех сил старался сохранить невозмутимое выражение лица. Поскольку ничего вразумительного в голову не приходило, Нангаван принялся петь мантры. Это произвело впечатление. Постепенно шраваки, один за другим, начали ему подтягивать. Так, в пении мантр, они провели время до обеда.

– Трапезы не будет до завтрашнего утра, – объявил гуру. – Нам следует очиститься. Накопилось слишком много негативной энергии.

Дабы усмирить свою собственную гордыню, он отправился пилить дрова. Уже вторую ночь над горами висели сизые тучи, шел снег. В доме стало холодно, так как из экономии топили только одну печь. Неплохо бы затопить обе.

Во дворе с угрюмым видом ходил вперед‑назад, заложив руки за спину, виновник утреннего скандала.

– Пойдем со мной, Женя, – ласково сказал Нангаван.

– Зачем?

– Поможешь мне пилить дрова.

– Маразм! – в очередной раз с глубокой убежденностью произнес Женя, но поплелся за Учителем.

Дрова пилили молча, складывали в поленницу.

– У меня дома паровое отопление, – вдруг сказал новенький. – А я тут пилю дрова. Маразм!

– Хорошо, – кивнул головой Нангаван. – Что, по‑твоему, не маразм?

– Все маразм! Абсолютно все…

– Хм… интересно…

– Да врете вы! – беззлобно произнес Женя. – Только вот зачем, не пойму? Ничего вам не интересно. Вам все надоело до чертиков! И мы, и холод, и дрянная еда, и отсутствие удобств, и эти горы… все! А вы делаете вид, будто получаете какое‑то просветление. Что это вообще такое – просветление? А? Объясните мне.

Нангаван молча складывал напиленные дрова.

«Просветление – это когда знаешь, чего хочешь, – думал он. – Вот Иисус знал. Будда знал. А я не знаю, и этот мальчик не знает. И мои ученики не знают…»

– Молчите? – усмехнулся новенький. – Правильно делаете. Разве притворяться не маразм? Боже! Какая гнусность эта ваша жизнь!

Он обхватил голову руками и пошел прочь. Гуру же молча уселся на сложенные дрова и тяжело вздохнул.

«Пойду ночью на Гору, как делал Иисус, – решился он. – И попрошу просветления. Или хотя бы способности творить чудеса. Должен же я как‑то убеждать этих мальчиков? Впрочем, зачем? Какое мне дело до них? В этом и заключается правда. Я забочусь о себе, собираюсь кормить свое эго собственной исключительностью. Быть лучше других! Вот и все мое стремление».

Нангаван сидел на поленнице, пока не замерз. Он занимался самоедством и покаянием. Но так и не смог избавиться от желания пойти на Гору ночью. Он еще никогда не беседовал с Духом Гор под звездами.

«Как странно я назвал Его, – удивился гуру. – Дух Гор! Прямо язычество какое‑то».

Вернувшись в дом, Нангаван застал своих учеников в разгаре очередного «духовного» спора.

– Как же я, по‑твоему, должен растопить печь, не пользуясь умом? – возмущался один из шраваков – тоненький, лысый паренек по имени Криш.

Кришем его прозвали потому, что он примкнул к общине после долгого «преданного служения» Кришне. От кришнаитов их последователь вынес стойкое отвращение к мясной пище, потребность постоянно перечитывать «Бхагават‑Гиту» и пользоваться к месту и не к месту цитатами из сей мудрой книги.

– Раз ты все еще не можешь избавиться от своего ума, значит, ты не достиг высшего понимания, – глубокомысленно заявил Хаким, в меру упитанный мужчина азиатского происхождения.

Он был суфием[18]и весьма почитал восточную поэзию. Нангаван встретил Хакима в Москве, на представлении тибетских монахов. Там они познакомились и подружились. Оказалось, что у них много общего.

– А ты, значит, представитель высших сфер! – с сомнением произнес Криш, пытаясь развести огонь в отсыревшей печи, которой давно не пользовались. – Зачем же тебе постоянно таскать с собой стихи Омара Хайяма?

– Стихи – это плоды творчества. Они – песня души, а не ума!

– Да, но чтобы их читать, тебе приходится использовать ум, – не сдавался Криш. – Ведь складывать буквы в слова тебя научили в школе.

Хаким не нашелся что ответить и просто отвернулся, изображая снисходительную терпимость.

– Я пытался совершенно отключить ум, – вмешался ученик, которого новенький утром обсыпал рисом. – У меня ничего не получилось. Я варил рис, пользуясь трансцендентным[19]сознанием, и… пересолил его. В результате все остались голодными.

Остальные шраваки согласно закивали.

– Учитель, – скрывая улыбку, обратился к Нангавану новенький. – Рассудите нас. Если мы не отключаем ум, то пребываем в низших вибрациях. Тогда как если мы его отключаем, то у нас ничего не выходит. Рис оказывается негодным, печь не разжигается, дрова сырые, а в доме царят холод и беспорядок. Разве это правильно?

Нангаван обвел взглядом своих учеников. Все они уставились на него, ожидая ответа.

– «Когда мягкий дождь орошает мою душу, я вижу Будду, не видя. Когда лепесток цветка тихо опадает, я слышу голос Будды, не слыша», – негромко произнес он.

В доме воцарилась тишина. Ученики обдумывали сказанное. А Нангаван мысленно благодарил своего старого Учителя, который неоднократно напоминал ему: «Если тебе задали вопрос, а ты не знаешь ответа… скажи что‑нибудь непонятное. Пусть ученики подумают. Пока они сообразят, что ты сказал, они успеют забыть, о чем они спрашивали».

Нангаван уже не раз применял этот чудесный прием, и он всегда срабатывал безотказно. Так вышло и сейчас. Спор прекратился, и каждый занялся своим делом.

Гуру отправился в другую комнату, возлег на деревянный топчан и предался медитации, которая плавно перешла в сон. В этом сне сияющий Дух Гор наделял Нангавана божественными способностями…