Глава четвертая Безумие 6 page

–Каазад‑ум Шанэ Нугаро. Понтей стиснул кулаки.

–Вадлар Коби Фетис. Понтей закусил губу.

–Может, хочешь, чтобы Понтей Нах‑Хаш Сива последовал за ними? Думаешь, это поможет их вернуть?

Понтей покачал головой.

–А может, хочешь, чтобы среди них оказалась Иукена Иту‑гари‑0 Татгем?

Понтей ударил кулаком по земле. Сказал тихо:

–Один раз… один раз я уже думал, что тебя больше нет… Не хочу… Не хочу больше…

–Тогда вставай.

Уолт смотрел на них. На упыря и упырицу. На мужчину и женщину. На рожденного пить кровь людей и на ставшую такой по своей воле. На любящих друг друга смертных.

Знакомо. Очень знакомо, не правда ли, Уолт? Чтоб вас, упыри…

Понтей поднялся. Его глаза полнились тьмой и решимостью. Правильно, упырь. Оставь мертвое мертвецам. Живым (пусть и относительно живым) нужно жить. Если надо – мстить. И жить.

Сива протянул руку за эфирострелом. Магистр отдал оружие и понял, что, между прочим, даже не знал, как включать скрытую в «арбалете» магию, а собирался переть на упыриного бога, в принципе надеясь на авось… Совершенно непрофессионально. Гнать таких боевых магов поганой метлой.

Что‑то пролетело сквозь Границу и врезалось в дальний холм, который был прямо возле зоны, граничащей, гм, с Границей. Уолт сотворил Вторые Глаза и вгляделся.

И выругался.

–Онтический Эфир снова цел, – мрачно сообщил Магистр. – Этот ублюдок Мастер стоит рядом с Золтарусом и о чем‑то с ним говорит. Судя по всему, договариваются. Сволочь, я чувствовал, что ему нельзя доверять!

–Но он спас Иукену, – растерянно сказал Понтей. Ох, Сива, ты умен, но странной умностью!

–Я ошибаюсь, – сказала Иукена с радостной злобой, – или в качестве подкрепления договоренностей между вампиром и Золтарусом Золтарус решил подкрепиться вампиром?

–Нет, ошибки нет, – подтвердил Уолт. – Он высасывает кровь Чистого из шеи. Что ж, ублюдок заслужил это.

Определенно заслужил! Помешал сокрушить бога‑упыря, и именно его слуга убил Фетиса. Стареет он раньше времени, видите ли. Это не повод убивать других смертных.

Клинок обнажается, чтобы защищать или нести справедливость. Во всех остальных случаях это неправедный клинок.

–Господин маг, вы сможете еще раз повторить свое Заклинание?

Уолт демонстративно огляделся.

–Чародеи успели разбежаться. А от него, – Намина Ракура кивнул на спящего на земле волшебника, помогавшего им, – толку мало. Он опустошен. Я взял всю Силу вокруг. Сейчас на холмах Грусти полным‑полно спящих чародеев, и я в долгу перед ними. Убегать я не буду.

–У меня есть еще Сфера Ночи, – сказал Понтей. – Может, ее энергии хватит?

–Используй ее подальше от меня, – предупредила Иукена.

–Давайте все, что у вас есть! – быстро сказал Уолт. Вторые Глаза начали расплываться, терять контуры эманации Золтаруса. – Он что‑то делает, и это мне не нравится.

Понтей полез в сумку, Иукена сорвала с куртки иглы (куртка, кстати, была другой, и стрел на ней было меньше), Уолт на всякий случай начал плести заклятия Щита.

И…

вдруг… все…

перестало… быть.

В сенях хлопнула дверь. Голмар услышал веселый голос отца. Но веселость эта была наигранной: не было в ней светлого меда, который он помнил из детства, когда отец любил подбрасывать его в воздух и смеяться вместе с ним.

Эта веселость горчила.

Отец снова был пьян.

«Завтра, – пообещал себе Голмар. – Завтра пойду и запишусь добровольцем. Обязательно!»

Когда пал скот и умер старший из братьев, отец запил. Не было дня, чтобы после работы в поле он не заглядывал в таверну и не возвращался пьяным. Все деньги, что были в семье, уходили теперь туда. К постоянно улыбающемуся гному‑трактирщику.

Отец вошел в комнату и хмуро оглядел всех. Мать бросилась навстречу. Она возилась с едой и не успела выйти к порогу. Голмар отвел взгляд. Он знал, что сейчас произойдет.

–Почему не встретила меня? – грозно спросил отец, смотря на мать, которая уже тянулась к его сапогам, чтобы снять их. Мать задрожала. – Я весь день в поле, прихожу уставший, а ты смеешь не встретить меня?! – заорал отец и ударил мать по лицу. Кулаком. Мать упала, не пытаясь защититься. Она знала, и дети знали, что, если она попытается прикрыться руками, отец рассвирепеет и схватится за плетку. А мать на сносях, она боится больше за ребенка, чем за себя.

Голмар уткнулся в тарелку.

Уйду. Завтра уйду. Лучше служить в войске герцога, чем жить так.

–Дир…

–Что – Дир?! – Отец схватил мать за волосы и потащил в сени. – Забылась, женщина?! Я глава дома, и, когда я прихожу, ты всегда должна встречать меня и снимать мою обувь! Я, дурак, еще жалел тебя, но, вижу, жалость баб портит!

Голмар смотрел на нож, который мать оставила в хлебе. Нож был острым. Он смотрел на нож.

Из сеней донеслись глухие удары. Иногда отец бил мать об порог, чтобы «помнила о традициях».

Старшие братья, Харен и Смут, молча ели чечевичную похлебку. Весной они должны были жениться, а потом уйти на подработку в город. Они надеялись, что молодые снохи отвлекут отца от матери, и той в быту станет полегче. Вскрикнула мать. Тихо, жалостно.

–Рот закрой! Глухой удар. Все как всегда.

Голмар закрыл глаза. Уйду. Завтра. Не могу больше жить здесь.

Но тут Ирига, самая младшая, выпрыгнула из‑за стола и побежала в сени. В руках у нее была тряпичная кукла.

–Тятя, не бей маму! Не бей! Вот, куколку забери, маму не бей! Маму…

Бац!

Звонкий голос Ириги оборвался. Повисла страшная тишина. Харен и Смут переглянулись и вернулись к похлебке. Они просто хотели дождаться весны.

Мать завыла. Так воет волчица, вернувшаяся в нору и обнаружившая волчат разорванными.

Отец молча вошел в комнату. Одной рукой он держал Иригу за шею.

Голмар похолодел.

На пол капала кровь.

Ирига выглядела как разорванная тряпичная кукла. Ее тоненькое тельце болталось в руке отца, а зеленые глаза будто посерели. По рассеченному лбу текла кровь. Она больше никогда не попросит сделать ей куколку…

Голмар заорал, выскочил из‑за стола и бросился на отца. Загремели тарелки, когда вскочили Харен и Смут.

Голмар подлетел к отцу и воткнул нож ему в живот. Нож, оставленный матерью в хлебе. Острый. Он сам его сегодня точил. Продолжая кричать, он провернул нож, так, как рассказывал старик Гурц, бывший солдат, переживший войну с Майорангом.

Подскочивший Харен отбросил его от отца.

Голмар схватил первое, что попалось под руку, и опустил на голову Харена. Кособокий кувшин разлетелся вдребезги. Харен упал рядом с осевшим на пол отцом. Не дожидаясь, пока сзади навалится Смут, Голмар метнулся в сени. Мать лежала на полу и рыдала. Он распахнул дверь и выскочил в ночь. Сейчас. Он уходит сейчас. На руках кровь отца, но если ты стал солдатом герцога, то начал новую жизнь и старая не может предъявить тебе счет. Он побежал и…

…И в сенях хлопнула дверь. Голмар услышал веселый голос отца и вздрогнул. Что это за чувство, будто этот голос он уже слышал? Но веселость была наигранной, не было в ней светлого меда, который он помнил из детства, когда отец любил подбрасывать его в воздух и смеяться вместе с ним.

Эта веселость горчила. Отец снова был пьян. Пьян… Отец?

«Завтра, – пообещал себе Голмар. – Завтра пойду и запишусь добровольцем. Обязательно!»

Когда пал скот и умер старший из братьев, отец запил. Не было дня, чтобы после работы в поле он не возвращался пьяным из таверны. Все деньги, что были в семье, уходили теперь туда.

К постоянно улыбающемуся гному‑трактирщику.

Отец вошел в комнату и хмуро оглядел всех. Мать бросилась навстречу. Она возилась с едой и не успела выйти к порогу. Голмар отвел взгляд. Он знал, что сейчас произойдет.

Правда, что‑то беспокоило…

–Почему не встретила меня? – грозно спросил отец, смотря на мать, которая уже тянулась к его сапогам. Мать задрожала. – Я весь день в поле, прихожу уставший, а ты смеешь не встретить меня?! – заорал отец и ударил мать по лицу. Кулаком. Мать упала, не пытаясь защититься. Она знала, и дети знали, что, если она попытается прикрыться руками, отец рассвирепеет и схватится за плетку. А мать на сносях, она боится больше за ребенка, чем за себя.

Голмар уткнулся в тарелку. Уйду. Завтра уйду. Лучше служить в войске герцога, чем жить так. Но разве он не…

–Дир…

–Что – Дир?! – Отец схватил мать за волосы и потащил в сени. – Забылась, женщина?! Я глава дома, и когда я прихожу, ты всегда должна встречать меня и снимать мою обувь! Я, дурак, еще жалел тебя, но, вижу, жалость баб портит!

Голмар смотрел на нож, который мать оставила в хлебе. Нож был острым. Он помнил этот нож. Этот нож только что… Он смотрел на нож.

Из сеней послышались глухие удары. Иногда отец бил мать об порог, чтобы «помнила о традициях».

Старшие братья, Харен и Смут, молча ели чечевичную похлебку. Весной они должны жениться, а потом уйти на подработку в город. Они надеялись, что молодые снохи отвлекут отца от матери, и той в быту станет полегче.

Трусы… Да мы бы могли отца втроем давно утихомирить!

Вскрикнула мать. Тихо, жалостно.

–Рот закрой!

Глухой удар. Все как всегда. Голмар закрыл глаза. Уйду. Завтра. Не могу больше жить здесь. Но разве он не ушел?..

Но тут Ирига, самая младшая, выпрыгнула из‑за стола и побежала в сени. В руках у нее была тряпичная кукла.

–Тятя, не бей маму! Не бей! Вот, куколку забери, маму не бей! Маму…

Нет! Ей нельзя туда! Надо остановить!

Мысли бились в голове, а рука тянула лужку ко рту, рот раскрывался и глотал похлебку. Надо было встать и задержать Иригу, но…

Бац!

Звонкий голос Ирига оборвался. Повисла страшная тишина. Харен и Смут переглянулись и вернулись к похлебке. Они просто хотели дождаться весны.

Но ведь…

Мать завыла. Так воет волчица, вернувшаяся в нору и обнаружившая волчат разорванными.

Голмар знал, что произошло. Он отчетливо знал, что произошло.

Молчаливый отец вошел в комнату. Одной рукой он держал Иригу за шею.

Голмар похолодел. Он знал, что сейчас на пол… На пол капала кровь. А Ирига выглядит… Ирига выглядела как порвавшаяся тряпичная кукла. Ее тоненькое тельце болталось в руке отца, а зеленые глаза будто посерели. По рассеченному лбу текла кровь. Она больше никогда не попросит сделать ей куколку… Никогда.

Но ведь это уже было? Ведь он тогда…

Голмар заорал. Он выскочил из‑за стола и бросился к отцу. Загремели тарелки, когда вскочили Харен и Смут.

Твари! Хотят помешать ему!

Голмар подлетел к отцу и воткнул нож ему в живот. Нож, оставленный матерью в хлебе. Острый нож. Он сам его сегодня точил. Продолжая кричать, он провернул нож так, как рассказывал старик Гурц, бывший солдат, переживший войну с Майорангом.

С Гурцем он потом еще виделся, когда герцог в своем замке собрал ветеранов той войны…

Подскочивший Харен отбросил его от отца.

Голмар схватил первое, что попалось под руку, и опустил на голову Харена. Кособокий кувшин разлетелся вдребезги. Харен упал рядом с осевшим на пол отцом. Не дожидаясь, пока сзади навалится Смут, Голмар метнулся в сени. Мать лежала на полу и рыдала. Надо было остановиться, успокоить ее, но…

Он распахнул дверь и выскочил в ночь. Сейчас. Он уходит сейчас. На руках кровь отца, но если ты стал солдатом герцога, то начал новую жизнь и старая не может предъявить тебе счет. Он побежал и…

…И скрипнула дверь. Голмар услышал веселый голос отца и вздрогнул. Он знал, что сейчас произойдет. Знал. Но почему‑то ничего не мог сделать. Не мог подсесть к Ириге и взять ее за руку. Не мог предупредить мать, что отец близко. Не мог.

Отец снова был пьян. Пьян…

«Завтра, – пообещал себе Голмар. – Завтра пойду и запишусь добровольцем. Обязательно!»

Он хотел уйти. Ему было все равно, что произойдет в этой семье. Но Ирига…

Отец вошел в комнату и хмуро оглядел всех. Мать бросилась ему навстречу. Она возилась с едой и не успела выйти к порогу. Голмар отвел взгляд. Он знал, что сейчас произойдет. Он в самом деле знал!

–Почему не встретила меня? – грозно спросил отец, смотря на мать, которая уже тянулась к его сапогам. Мать задрожала.

–Я весь день в поле, прихожу уставший, а ты смеешь не встретить меня?! – заорал отец и ударил мать по лицу. Кулаком. Мать упала, не пытаясь защититься.

Голмар уткнулся в тарелку. Уйду. Нет. Нельзя уходить! Завтра уйду. Ты никогда уже не узнаешь, что произошло с отцом и матерью!

Лучше служить в войске герцога, чем жить так. Но можно же попытаться изменить…

–Дир…

–Что – Дир?! – Отец схватил мать за волосы и потащил в сени. – Забылась, женщина?! Я глава дома, и когда я прихожу, ты всегда должна встречать меня и снимать мою обувь! Я, дурак, еще жалел тебя, но, вижу, жалость баб портит!

Голмар смотрел на нож, который мать оставила в хлебе. Нож был острым. Он скоро возьмет этот нож. Когда умрет Ирига.

Из сеней послышались глухие удары. Иногда отец бил мать об порог, чтобы «помнила о традициях». Мать вскрикнула. Тихо, жалостно.

–Рот закрой!

Голмар закрыл глаза. Уйду. Завтра. Не могу больше жить здесь. Это проще всего. Сбежать…

Но тут Ирига, самая младшая, выпрыгнула из‑за стола и побежала в сени. В руках у нее была тряпичная кукла.

Стой!!!

–Тятя, не бей маму! Не бей! Вот, куколку забери, маму не бей! Маму…

Нет! Ей нельзя туда! Надо остановить! Мысли бились в голове, а рука тянула ложку ко рту, рот раскрывался и глотал похлебку. Надо было встать и задержать Иригу, но…

Он же уйдет. Ему уже нет дела до этой семьи.

Бац!

Звонкий голос Ириги оборвался. Повисла страшная тишина. Харен и Смут переглянулись и вернулись к похлебке. Мать завыла. Так воет волчица, вернувшаяся в нору и обнаружившая волчат разорванными. Молчащий отец зашел в комнату. Одной рукой он держал Иригу за шею. На пол капала кровь. Ирига выглядела как порвавшаяся тряпичная кукла. Ее тоненькое тельце болталось в руке отца, а зеленые глаза будто посерели. По рассеченному лбу текла кровь.

Голмар заорал. Он выскочил из‑за стола и бросился к отцу. Загремели тарелки, когда вскочили Харен и Смут. Голмар подлетел к отцу и воткнул нож ему в живот. Продолжая кричать, провернул нож. Подскочивший Харен отбросил его от отца. Голмар схватил первое, что попалось под руку, и опустил на голову Харена. Кривобокий кувшин разлетелся вдребезги. Харен упал рядом с осевшим на пол отцом. Не дожидаясь, пока сзади навалится Смут, Голмар метнулся в сени. Мать лежала на полу и рыдала. Надо было остановиться, успокоить ее, но…

Остановиться! Можно вернуться! Может, Ирига еще жива! Может, ей можно помочь, если прямо сейчас отнести к волхву, живущему возле леса…

Он распахнул дверь и выскочил в ночь. Сейчас. Он уходит сейчас. На руках кровь отца, но если ты стал солдатом герцога, то начал новую жизнь и старая не может предъявить тебе счет. Он побежал и…

…И в сенях хлопнула дверь.

Скрипели телеги.

В такие жаркие дни надо сидеть дома и пить холодное монастырское пиво, а не тащиться в открытой повозке. Парокл морщился, опираясь спиной на сложенные ящики, и пытался хоть как‑то найти тень.

Не получалось. Тень не хотела находиться.

Дорога тянулась через лес, где на обочине росли почему‑то только низкие ели, тени которых не накрывали путь. Когда лес закончится, будет виден город Семирад, раскинувшийся посреди холмов. Там караван остановится, и Парокл, младший купец, отдохнет в хорошей комнате, может, даже с ванной.

А еще начальник охраны заставил его надеть кожаный доспех, который, казалось, сочетался браком с жарой и привел ее в свой дом. Видите ли, разбойников в последнее время стало больше. Да откуда им взяться, разбойникам? Парокл вырос в этих местах и не помнил, чтобы здесь шалили лихие смертные. До Семирада рукой подать, кто рискнет грабить так близко к городским ополчениям?

Кое‑кто нашелся…

Сначала засвистели стрелы, и только после них – смертные. Тащившие повозку лошади заржали; раненные в бока, они чуть не понесли, но вылетевшие из леса железные шары, скрепленные цепью, перебили им ноги. Повозка перевернулась, ящики посыпались на Парокла. Он заорал, помня, что в этих ящиках, и ругая тех, кто сэкономил на крытом фургоне. Но обошлось, только один ящик треснул, открыв лежащие в нем в стружках ряды красных пузырьков.

Охрана вступила в бой с выскочившими из леса разбойниками. Сопровождавший караван чародей уже колдовал, бросая огненные шары в бандитов.

Лучше бы волшебник стрелы пожег!

На заклятия чародея нашлись ответные. Из леса вылетело ледяное копье, огненные шары разлетелись, столкнувшись с ним, и копье пронзило чародея, тут же обратив его в ледяную глыбу.

Парокл остолбенел. Откуда у разбойников чародей? Он же больше заработает, если будет гороскопы составлять богатым купцам, нежели грабить на большой дороге!

Выскочивший из леса одетый в шкуры шаман снял все вопросы. Лесной колдун! Стоящий вне законов магических сообществ, одиночка. И могущественный одиночка, если его заклятие так просто разобралось с недешевым магом, нанятым Торговым Домом для охраны каравана.

Гибель чародея заставила охранников пасть духом, их везде теснили. Но никто не сдавался, разбойникам живые не были нужны.

Парокл огляделся. Его еще не заметили, перевернутый фургон не привлек пока ничьего внимания. Он увидел, что шаман начал пританцовывать, махая руками и подпрыгивая. Готовил пакостное чародейство, не иначе!

Парокл сам не заметил, что сгребает из треснувшего ящика пузырьки. Он не собирался ждать, пока его обнаружат. Надо бежать, хотя бы в лес, который он помнил с детских лет. Когда‑то тут было святилище Древних Духов. Однажды Парокл пробрался в него и разбудил старого лешего, по‑доброму отнесшегося к мальчишке и отпустившего его домой. А ведь знающие люди говорили, что если Дух благосклонно отнесся к смертному, то и в дальнейшем будет привечать его. Нужно добраться до святилища. Леший защитит, должен защитить. А если за ним увяжется погоня, то поможет Огненная Вода, гномье вещество, которое перевозил караван в Семирад.

Должна помочь!

Парокл выглянул и увидел, что охранники почему‑то стоят на месте, а гогочущие разбойники просто втыкают в них мечи. Шаман уже не танцевал. Он остановился и вертел головой. Если бы Парокл захотел, он мог бы кинуть в него пузырек с Огненной Водой, и были шансы, что попал бы…

Но Парокл попятился к лесу, в спасительную чашу елей, и…

…Скрипели телеги.

В такие жаркие дни надо сидеть дома и пить холодное монастырское пиво, а не тащиться в открытой повозке. Парокл морщился, опираясь спиной на сложенные ящики, и пытался найти тень. Не получалось. Тень не хотела находиться.

Дурацкая дорога.

Скоро опять все умрут.

Дорога тянулась через лес, где на обочине росли почему‑то только низкие ели, тени которых не накрывали путь. Когда лес закончится, будет виден город Семирад, раскинувшийся посреди холмов. Там караван станет на постой, и Парокл, младший купец, отдохнет в хорошей комнате, может, даже с ванной…

Не отдохнет. Когда же он перестанет снова и снова думать так? Когда же его реальные мысли перебьют этот бесконечный спектакль? Какой это раз? Двухсотый?

А еще начальник охраны заставил его надеть кожаный доспех, который, казалось, сочетался браком с жарой и привел ее в свой дом. Видите ли, разбойников в последнее время стало больше. Да откуда им взяться, разбойникам? Парокл вырос в этих лесах и не помнил, чтобы здесь шалили лихие смертные. До Семирада рукой подать, кто рискнет грабить так близко к городским ополчениям?

Ну, например, банда с шаманом. Эти рискнут. И ограбят.

Сначала засвистели стрелы, и только после них – смертные. Тащившие повозку лошади заржали; раненные в бока, они чуть не понесли, но вылетевшие из леса железные шары, скрепленные цепью, перебили им ноги. Повозка перевернулась, ящики посыпались на Парокла. Он заорал, помня, что в этих ящиках, и ругая тех, кто сэкономил на крытом фургоне. Но обошлось, только один ящик треснул, открыв лежащие в нем в стружках ряды красных пузырьков.

Лучше бы они взорвались. Может, тогда бы это закончилось.

Охрана вступила в бой с выскочившими из леса разбойниками. Сопровождавший караван чародей уже колдовал, бросая огненные шары в бандитов. Лучше бы волшебник стрелы пожег!

Впрочем, с таким же успехом он мог бы и себе в голову выпустить огнешар. Помрет же скоро. Ага, вот, стал покрываться льдом, придурок. Уже двести раз так подыхал, запомнить, что ли, трудно?

Гибель чародея заставила охранников пасть духом. Их везде теснили. Но никто не сдавался, разбойникам живые не были нужны.

Парокл огляделся. Его еще не обнаружили, перевернутый фургон не привлек пока ничьего внимания. Он увидел, что шаман начал пританцовывать, махая руками и подпрыгивая. Готовил пакостное чародейство, не иначе!

Когда я уже перестану думать так раз за разом? Я ведь все уже знаю!

Парокл сам не заметил, что сгребает из треснувшего ящика пузырьки. Он не собирался ждать, пока его увидят. Надо бежать, хотя бы в лес, который он помнил с детских лет. Когда‑то тут было святилище Древних Духов. Однажды Парокл пробрался в него и разбудил старого лешего, по‑доброму отнесшегося к мальчишке и отпустившего его домой. А ведь знающие люди говорили, что если Дух благосклонно отнесся к смертному, то и в дальнейшем будет привечать его. Нужно добраться до святилища. Леший защитит, должен защитить. А если за ним увяжется погоня, то поможет Огненная Вода, гномье вещество, которое перевозил караван в Семирад. Должна помочь!

И ведь помогла! Погоню за мной тогда отрядили, и мне пришлось кинуть в них пузырек. Взрыв был знатный. Разбойники отстали, а я добрался до святилища. И леший принял меня. Пришел шаман, порыскал вокруг святилища и ушел ни с чем. Древний Дух был ему не по зубам.

Парокл выглянул и увидел, что охранники почему‑то стоят на месте, а гогочущие разбойники просто втыкают в них мечи. Шаман уже не танцевал. Он остановился и вертел головой. Если бы Парокл захотел, он мог бы кинуть в него пузырек с Огненной Водой, и были шансы, что попал бы…

Но я уже столько раз пытался кинуть этот пузырек! Каждый раз, когда в течение года после этого я вспоминал произошедшее, я представлял, как кидаю пузырек в шамана. И как он гибнет! И как пропадает его Заклинание, и выжившие охранники гонят разбойников, а я помогаю им Огненной Водой! Но то были фантазии, попытки обмануть себя и бытие!

И сейчас я снова пытаюсь бросить Огненную Воду в шамана, но ничего, убоги дери, ничегошеньки! Все продолжает идти, как и было, а я смотрю на это и ничего не могу поделать!

Но Парокл попятился к лесу, в спасительную чашу елей, где надо было потом просто бежать, и… …Скрипели телеги.

Ахес кричал. Кричал, распятый на позорном кресте. Позорном потому, что обычно эльфы распинали на нем мертвых врагов, а пасть от руки эльфа считалось позором. Он же поступил хуже. Он попал в плен к эльфам.

Раз в десять лет, в первый месяц лета, в Восточных степях проводился обряд. Молодые воины кланов в полном вооружении съезжались к Священному Источнику Кефира. Их встречали жрецы‑шаманы, служители Источника. Они открывали Проходы‑в‑Мире и посылали юношей сразиться с исконными врагами – созданиями Света, шр'ыгъооарвыхами – Светлыми эльфами. Их могли послать в Эльфляндию или на Заморские Острова, могли послать в Великую Гряду, где скрывается королевство Светлых эльфов‑изгнанников, или в Эквилидор, где живут эльфины, потомки Светлых эльфов и людей. Воины должны постараться убить как можно больше ушастых и выжить, чтобы по возвращении обрести славу и жить с ней до конца своих дней. К Источнику приезжали только самые смелые и выносливые, потому что обратно возвращались не все.

Ахеса и еще семерых забросило на Заморские Острова, в Храм Света, во время какого‑то светослужения. Короткие мечи и огромные секиры тут же обагрились кровью ушастых. Те вскидывали руки, бормотали заклятия, но несущее смерть железо оказывалось быстрее.

Слабаки! Что ваш дух по сравнению с духом детей Тьмы?! Вы надеетесь не на верный меч, а на магию, которая делает смертных слабыми! Не на боль в мускулах, а на страдания ваших магических душонок! Ха! Ха‑ха‑ха!

Потом разом умерли Угрык и Дзугр. Просто почернели и застыли на месте. Когда Игр толкнул Угрыка в плечо, тот рассыпался.

Ахес взревел и вскинул секиру. Против них вышли настоящие маги эльфов, не мелочь, что собралась в этом поганом Храме Света. Убить таких – великая честь!

Шестеро орков бросились к выходу, где появились два эльфа в сверкающих хламидах. Попадавшихся на пути Светлых они сразу убивали. Не можете сражаться – так хоть умрите достойно, не показывая врагу спину! Спасающийся бегством достоин жалкой участи! Эльфы в хламидах не убегали, а смело шли навстречу Темным. Хо, смелые парни!

Есть и среди Светлых сильные духом! И они… И они были действительно сильны.

А они, дураки из кланов, даже не знали, с чем могут столкнуться. Они считали Светлых ничтожествами и не думали, не могли подумать, что эти ничтожества окажутся сильнее, чем Темные. В Восточных степях орки и гоблины привыкли тешить себя байками, воюя в основном с человеческими королевствами на Юге и Востоке, привыкли вспоминать мифические времена Светлоокого властелина, говоря о том, как тогда была могуча Темная Орда…

Добежать до эльфов в хламидах сумел только Ахес. Остальных сожгли фаерболы, разорвали молнии и проглотили ожившие плиты храма. Умом Ахес понимал, что творится что‑то не то, что все идет не так; и он один, он почему‑то один, и рядом нет кровного брата Агера, его вообще нет…

Почему‑то Ахеса эльфы не убили. Вернее, тогда он этого не знал.

Тело перестало слушаться, застыло, будто обратилось в камень. Ахес как‑то видел шамана‑гоблина, бросившего взгляд на взбесившегося быка – и тот послушно замер и не шевелился до вечера. Тем быком орк себя и ощутил, когда Светлые в хламидах с отстраненными лицами оглядели его, пассами рук подняли в воздух и вынесли, неподвижного, из Храма.

Снаружи уже собралась толпа эльфов. Они смотрели на него. Смотрели не с ненавистью, не с ожесточением. О нет! Они смотрели на юного воина клана Жестоких Сердец как на взбесившееся животное, которое нужно обуздать или прибить, пока оно не нанесло еще больше вреда, чем уже причинило. Он возненавидел этот взгляд сразу.

Потом так будет ненавидеть взгляд Эваны Олекс, а он начнет отдаляться от мальчишки, потому что будет видеть в нем напоминание о тех временах, когда он кричал и просил, чтобы боли больше не было…

Его не сразу вздернули на позорный крест. Сначала пытали. Они были искусными мастерами пыток, эти Дети Света. Они перепробовали на нем все, что выдумали смертные, – и не дали ему умереть. Их магия, их Тьме противная магия, держала в нем жизнь, а он уже не понимал, что просит их сжалиться или убить его, что умоляет убить его.

Ахес хотел бы забыть это навсегда. Он хотел бы крутануть колесо времен, вернуться туда и гордо стерпеть пытки мучителей. Показать им свой истинный дух, который взлетел после встречи с Мастером…

Мастер.

Ахес помнил, как он…

…Он сорвался с креста и пополз. Пополз с холма, на котором стоял крест, с холма, на который мог прийти любой эльф и вонзить ему в грудь копье. Магия не давала ему умереть. И копье вонзалось в грудь снова и снова.

И тогда он, проклявший себя просьбами о пощаде, начал ночами терзать свои ладони и запястья, разрывая плоть, и боль изводила его все сильнее.

Но эльфы просчитались. После их пыток эта боль казалось ничтожной.

Он разрывал свои руки по ночам, когда никого не было на холме. Эльфы не стерегли его. Да и куда бы орк сбежал с острова посреди океана?

Сегодня был последний рывок – и с ревом он оторвал руки от гвоздей. Хрустнули кости в ногах, не выдержав тяжести распятого на кресте тела. Ноги освободились от гвоздей. Но кто бы знал, какой ценой!

Он не умер – магия эльфов не позволила.

И он пополз с холма, просто чтобы убраться прочь, чтобы оказаться как Тьма разрешит дальше от своего позора, своего вечного позора, и…

…И он с семерыми орками клана Жестоких Сердец и Нечистых Клыков ворвался в Храм Света.

Дальше было то же самое. Снова плен. Снова пытки. Снова унижение. Снова крест и холм.

Это было уже в пятый раз!

Но ведь был Мастер! Дальше был Мастер!

Почему Ахес застрял именно там?

Ведь он давно решил, что не будет мстить Заморским Островам – как можно мстить за собственную глупость? Ведь он давно решил, что отныне служит только Мастеру и его делу – как можно вернуться в родной клан после такого позора? Ведь он давно решил… Решил…

Как бы хотелось не просить пощадить! Такое хотелось не раз. И не два.

Как хотелось вернуться и изменить! Не умолять! Не просить пощадить!

Но ведь он пошел за Мастером. Теперь только это реально. Все остальное – быль‑пыль, скорее ничто, чем нечто.

Ты понимаешь это, Ахес? Понимаю. Тогда признай это! Признай! Признай!!!

Ты же горд своим духом, а дух – это свобода! Дух – это только свобода! Но почему ты держишь свободу в были‑пыли, в ничто? Почему твоя свобода зависит от того, что было и прошло? Почему твое я зависит от того, что уже не есть твое я? То я стало твоим не‑я, иллюзией! Твое я сейчас – это Мастер и его дело. Это только и есть. Это только и есть твой дух. И больше ничего. Все остальное – оковы!

Date: 2015-07-17; view: 279; Нарушение авторских прав