Глава шестая Дух и зверь 3 page

А потом Меченый упал, удивленный больше, чем убитые им упыри. А Фиуунад‑ум, убивший человека его же собственным мечом, помахал рукой брату, восхищенно следившему за ним. Фиуунад блестяще провел Волчий Скок, после чего отобрал оружие и вонзил прямо в сердце человека.

– Эта победа закономерна, – сказал отец. А мать улыбнулась.

Рукопашному бою обучала именно она… Так было, да…

Перед Каазад‑умом сейчас раскорячился не просто чудовищно сильный и странным образом напоминающий трансформировавшегося упыря, но не являющийся упырем смертный. Нет, перед Каазад‑умом стоял противник, который был способен убить его. И уже несколько раз он был близок к цели.

Пора браться за дело всерьез.

Олекс ринулся на Каазада с места, передвигаясь точно горилла. Огромная масса неслась на Живущего в Ночи, и столкновение ничем бы хорошим не кончилось. Упырь скакнул в сторону, успев рубануть «гориллу» сбоку, сквозь призрачный доспех. На этот раз сабли прошли защиту, нанеся ранения. Ах, проклятье! Он не успел проконтролировать…

А Олекс, который уже не мог остановиться, оторвал ноги от земли и, используя остаток скорости, ловко развернулся на руке, другой целя в голову Живущего в Ночи. В этом ударе чувствовалась громадная мощь, и Каазаду пришлось упасть на спину и перекатиться через голову назад. Олекс бил, снова используя жар своих ладоней. Разлетевшиеся в стороны комья земли и брызги горячей воды могли только радовать упыря – не его голова попала под удар.

Нельзя останавливаться. Нужно бить и бить, атакуя снова и снова. Благодаря уловке Каазад может использовать Волчий Скок, потому что противник, поймав его первый раз во время использования Скока, бессознательно будет следить именно за размывающимися пятнами, на секунды, на столь нужные секунды, отвлекаясь от реального местонахождения Каазада. Да, он чуть не погиб, так безрассудно подставившись, но это того стоило.

Темное пятно ушло за спину Олекса, а сам Каазад наскочил на него спереди, орудуя саблями. Смертный отмахнулся, Каазад отскочил, но тут же снова, послав Волчий Скок на правый бок, ударил по ногам. Олекс рассвирепел, его руки молотили пространство вокруг, шипы из ног выскакивали один за другим, но Живущий в Ночи продолжал умело крутиться, наскакивая и отскакивая, применяя всю свою сноровку и выучку. И замечательно, что они бились на равнине под дождем, в грязи, а не на узкой городской улочке или в заставленной комнате, что мешало бы Волчьему Скоку. И замечательно, что Каазад уже устал и не приходилось прикидываться, чтобы враг думал, что он устает.

Наскочить. Едва не схлопотать шип в бедро. Рубануть, обрубив шип и высекая искры из ноги, будто она из стали и будто не удавалось ее ранить. Увернуться от сложенных вместе рук, несущихся сверху, точно лавина. Отскочить. Перевести дыхание. Продумать новую серию. Наскочить. Высечь искры из правого плеча, того самого, что еще недавно было сломано, а теперь как новенькое. Рубануть по кулаку, который уже непозволительно близко, и отскочить, нет, даже не отскочить, а быть отброшенным, но именно благодаря встречному удару клинком сохранить равновесие… Голова снова закружилась. Проклятье! Не вовремя. Прогнать слабость. Продумать новую серию. Наскочить. Это не могло долго продолжаться…

А Олекс становился все злее и злее. Тонкое движение вокруг тела становилось все безумнее, выпады – взрывнее. Воздух под его ударами разрывался, Каазад чувствовал мощные порывы ветра после его атак. Несколько раз поймав взгляд противника, Каазад понял, что тот уже не контролирует свои действия и движется, словно охваченный безумием берсерк. Подходящая ситуация. Но оставалось кое‑что, что нужно было проверить…

Сросшиеся с ладонями сабли Каазада были уже не просто оружием, они были продолжением его конечностей. Он знал, что может доверять им, он не раз уже доверял им – и не ошибался. И теперь, когда они мчались по своим острейшим орбитам, высекая искры из несокрушимого тела врага, он снова должен был довериться им и себе.

А затем разъяренный Олекс раскинул руки в стороны и бросился прямо на Каазада, словно давно не видевший друга смертный собрался заключить его в объятия. Ярость, перевитая с жаром его ладоней, обжигала сама по себе. Попадать в эти объятия было нельзя.

Однако Каазад опустил сабли и шагнул навстречу Олексу. Кажется, тот успел удивиться. Кажется, тот успел что‑то заподозрить. Кажется…

Каазад оказался лицом к лицу с противником и посмотрел прямо в серые глаза, переполненные злобой и бешенством. Руки только начали сжиматься, и еще оставалось время отскочить и не попасть под смертельное давление. Но Каазад не собирался так делать. Это было опасно. Очень. Но по‑другому нельзя. На кону была не только его жизнь.

Упырь почувствовал, как начали выдвигаться шипы из ног врага. И тогда он подпрыгнул, вложив последние силы в прыжок, и взвился прямо над Олексом. А когда его руки сошлись, Каазад приземлился на них, присел, и, прежде чем противник успел развести их, Живущий в Ночи с выкриком вонзил саблю в рот Олексу. И погрузил по самый эфес. Выкрутил рукоять, проворачивая саблю в глотке. И, выдернув саблю, отпрыгнул.

Олекс стекленеющими глазами уставился на противника. И всей массой обрушился на землю.

Он был воришкой. Воришкой, которых полным‑полно в Морском Союзе, которых полным‑полно в Фенисе, не столице Морского Союза, но тоже не последнем полисе этой морской империи. Когда‑то отсюда молодой амбициозный царь двинул войска на Восток, чтобы завоевать мир. Но царь умер в расцвете лет и сил, оставив потомкам колосс, который, пройдя сквозь расколы и соединения, образует Роланскую империю – державу, навсегда изменившую облик Западного Равалона.

Его звали Олексом, и он воровал, чтобы выжить.

У него никогда не было отца, который учил бы его жизни. Мать умерла, лишив его жизнь смысла. Есть ли у него другие родственники – он не знал. Ему повезло – он родился свободнорожденным, и никто не смел отдать его в рабство, чтобы не оскорбить богов. Его судьба оказалась в его собственных руках, а что мог сделать четырехлетний ребенок в жестоком мире взрослых? Родившиеся рабами работали и подчинялись воле хозяина, но у них была крыша над головой и еда. Он был свободнорожденным – и все, что у него было, свобода, с которой он даже не знал, что делать. Совсем ребенком его отдали прислужником в храм Соворукой Артешанны, покровительницы брака и разводов в пользу женщин. Служительницы культа немало сделали для того, чтобы юный служка уразумел, что куча женщин, которым нечем заняться, опаснее мужиков, которые тут же напьются и пойдут по бабам. Интриги и сплетни, которые плелись в большей мере от скуки, чем по необходимости, окружали Олекса вместо сказок и историй о подвигах, но совсем на него не повлияли, разве что оставили странное ощущение пустоты в голове, будто ее забыли чем‑то наполнить. Сытая жизнь при храме закончилась, когда жрецы Восьмигрудой Кивар сумели объявить веру Артешанны вне закона и выгнать ее последовательниц из Фениса. Олекс снова оказался на улице, но в этот раз никто не приютил его.

Первый раз он украл еду, когда умирал от голода и боги похитили его разум. Жирный торговец не обратил внимания на мелкого вора, схватившего картофелину с его воза и бросившегося наутек – в это время более крупная воровская структура, именуемая налоговой службой, пыталась безбожно стащить у него треть товара.

Затем он воровал уже не только еду, но и одежду, разные безделушки, некрупные деньги. Пару раз его ловили стражники, избивали до полусмерти и забирали все, что находили. Стражники были умны и не убивали воров – у кого бы они тогда отбирали украденное?

А потом он совершил ошибку.

Он подслушал разговор Большого Фартикаса и во время грабежа склада Купеческой Гильдии стащил золотую статуэтку, продав которую смог бы покинуть Фенис и даже поступить в Перипат Атинаса, где обучился бы искусству архитектуры. Олекс конечно же не подозревал, что статуэтка была одной из тех вещиц, которые Фартикас обязан был доставить заказчику.

Нашли его легко. Скупщики быстро сдали тощего мальчишку, интересовавшегося ценой на статуэтку из золота. Уличная команда Фартикаса устроила облаву, которой могли бы позавидовать стражники, если бы решили действительно защищать закон и граждан.

…Он бежал и задыхался от страха. Обильные слезы мешали разбирать дорогу, страх стучался в голове и твердил, что все кончено. А сзади догоняли мальчишки, старше его на два‑три года. Но они умели не только воровать, а могли спокойно отправить его в путешествие по Белой Пустыне. Другими словами, убить. Убить его, Олекса.

Проклятье! Ну зачем он полез на тот склад?

– Вот он! – залихватски раздалось справа, и Олекс похолодел. В этот поворот он как раз и собирался нырнуть, ведь слева был тупик. Теперь тупик и справа, деваться некуда, а это значит… Это значит, что он уже мертв.

Он споткнулся и полетел на грубые камни мостовой. Правители полиса на дороги в бедных кварталах не тратились, считая, что плохие дороги волнуют бедняков в последнюю очередь. Камни расцарапали колени и ладони, которыми он попытался смягчить падение. Подбежавший пацан с силой ударил Олекса ногой в бок, и он растянулся на дороге, глотая пыль и унижение.

В этот момент он ненавидел себя. В этот момент он ненавидел отца. В этот момент он ненавидел мать. В этот момент он ненавидел богов.

Себя – потому, что был слаб. Отца – за то, что не сделал его сильным. Мать – потому, что родила его слабым. Богов – за то, что не помогали ему.

Но себя он ненавидел больше всего. За страх и слабость.

Его били недолго, но сильно. Сломали нос, вывихнули руку, но все же оставили живым. Олекс лежал, скорчившись, на дороге, дышал пропахшим оливами воздухом и все ждал, когда его добьют. Он желал собственной смерти. Чтобы перестать ощущать себя ничтожеством.

Оказалось, ждали Фартикаса. Тот пришел, помахивая злополучной статуэткой, из‑за которой Олекса сейчас убивали. Понятное дело, ну что значит простой тайник перед одним из лучших воров Фениса? Ничего.

Как ничего не значит и сам Олекс перед всем миром.

Фартикас что‑то говорил, вроде бы о том, что никто не смеет безнаказанно мешать ему. Он еще что‑то говорил, но Олекс уже не разбирал слов, сознание упорно цеплялось за тело, но тело так же упорно вышвыривало его вон, и на это противостояние уходили последние силы. Когда крепкие руки вцепились в Олекса и перевернули его на живот, сорвав грязный хитон и обнажив тощие ягодицы, мальчишка завертелся, пытаясь вырваться. Ужас смерти отступил перед тем, что с ним собирались сделать Фартикас и его гогочущая банда. Да, другие малолетние воры рассказывали, что Фартикас вообще не общается с женщинами, отдавая предпочтение мужчинам. Поговаривали, что он неплохо платит за ночь, предлагая и Олексу такой путь заработка. Олекс не осуждал тех, кто подрабатывал таким способом, однако ему казалось, что в этом есть что‑то грязное и он не может позволить себе отдать кому‑то свое тело. Сейчас его никто не собирался спрашивать…

Он рванулся, пытаясь вырваться, и его несильно ударили по голове – похоже, Фартикас предпочитал, чтобы его жертва оставалась в сознании.

– Архий, будешь следующим. – Низкий от страсти голос прозвучал совсем рядам.

Олекс почувствовал потную ладонь на спине, которая начала опускаться ниже, и закрыл глаза, прося и даже моля убогов, чтобы они забрали его жизнь прямо сейчас, и пусть делают с его душой, что пожелают…

Рука Фартикаса замерла на месте. А потом он заорал. Те, кто держал Олекса, тоже завопили и разлетелись в стороны. Следом закричали и другие, но крики быстро смолкали, со странным звуком – будто пополам ломали сухие доски.

Олекс задрожал. Он боялся, что убоги откликнулись на его просьбу и теперь пришли за его душой. Он боялся, чтобы не бояться другого, – что боги окончательно отобрали у него искру разума и сейчас его насилуют, а он удаляется в мир грез, после которого только Белая Пустыня, но с вечным позором того, что произошло…

– Достаточно, Ахес. Олекс открыл глаза.

Тогда впервые он увидел Ахеса, первого из слуг Мастера, постоянно сопровождавшего его в путешествиях по миру, потому что его морфе лучше всего подходила для борьбы с магами, ежели таковая произошла бы. Это Олекс узнал позже, много позже, когда заменил Ахеса в путешествиях, потому что его морфе и энтелехия для охраны Мастера подходили еще лучше.

Тогда он этого не знал. И потому со страхом смотрел на смертного перед собой, смертного, подобных которому раньше не встречал, хотя и слышал о таких, как он.

– Ты… ты… ты убог? – спросил он совсем не то, что хотел.

– Он не убог.

И тогда он увидел Мастера. Тот слегка шевельнул рукой, и Ахес, надвинувший капюшон на лицо, достал из плаща одежду и бросил Олексу.

– Оденься, – сказал Мастер. – И ответь: ты хочешь стать сильнее?

– Хочу! – Олекс ответил, не задумываясь, но ответил именно то, что хотел.

– Тогда идем с нами. – Мастер отвернулся и пошел к выходу. Он был уверен, что Олекс побежит за ним как побитая собачонка за приласкавшим ее смертным. Он даже знал это точно.

Лишь потом Олекс выяснил, что Мастер спас мальчишку совсем не из жалости (Ахес убил всех, кто был тогда вокруг Олекса, и с жалостью это никак не вязалось), а потому, что не каждый подошел бы Мастеру. В Фенис Мастер прибыл из‑за того, что расположение планет и звезд указывало на присутствие нужного ему смертного именно в этом городе.

Эта встреча все изменила в жизни Олекса.

Однако больше всего жизнь изменили слова Ахеса, которые тот произнес вечером того же дня, принеся еду мальчишке в номер одной из лучших гостиниц полиса.

– Ты слаб и ничтожен, – сказал тогда Ахес, до этого не проронивший ни слова. – Если ты не изменишься внутренне, я убью тебя. Твоя физическая сила ничто, если у нее нет основания. А основание это – здесь. – Он указал на грудь Олекса.

– В сердце? – глупо спросил Олекс, разомлевший от еды. И получил затрещину.

– В духе, – сказал Ахес.

Много времени спустя Олекс узнал, что вера Ахеса предполагает, что душа смертного находится в животе, дух в груди, а разум – в голове. Но это было потом.

А еще…

…Было больно. Морфе едва успевало затягивать раны, он едва успевал слизывать кровь, а Эвана даже не пошевелилась, презрительно глядя на него. Не стоило рассчитывать на Ахеса – тот валялся возле стены, и не было похоже, что он поднимется в скором времени. Затон тоже огреб по башке и бредил, сидя на полу между Олексом и Эваной. А скотина Тавил осторожничал и никак себя не проявлял.

Проклятье, он даже не может перейти из морфе в энтелехию и показать этой сучке, с кем она имеет дело! Надо постараться…

От удара в голову потемнело в глазах, и рот наполнился кровью. Однако, прежде чем ему полегчало, Эвана ударила снова – и он отключился. А когда пришел в себя, то первым делом увидел взгляд Эваны – презрительный и…

И… И жалеющий.

Кажется, именно тогда с ним случился первый приступ: он полностью потерял контроль над собой и даже бросался на Мастера. Тогда его сдержал Ахес, чуть не убив.

Он ненавидел, когда его жалели. Его могли презирать, ненавидеть, унижать, но его не могли жалеть.

Эвана победила его. Эвана пожалела его. И второе было в тысячу раз хуже, чем первое. Он поклялся, что вобьет эту жалость в ее глаза и заставит ее смотреть на него со страхом. Олекс поклялся, что вернет Эване ее взгляд. Он пообещал, что сделает это, несмотря ни на что.

Он пообещал, что не умрет, пока не сделает это.

…Сознание возвращалось, и возвращались ощущения мира. Первым вернулось осязание – он почувствовал дождь. Потом слух и обоняние – он услышал дождь и почувствовал кровь на губах. Свою кровь. А потом зрение, вернувшееся в тот момент, когда он поднимался, позволило ему увидеть упыря. Застывшего и обомлевшего Живущего в Ночи. Мертвяка, который только что убил его. Олекс улыбнулся.

– А теперь… теперь все будет серьезно. Он расправил плечи и рассмеялся.

Очередная молния, плетущаяся в хвосте дождя, промчалась по небу, осветив двоих, застывших друг против друга: не‑живого и только что мертвого.

– Остальные такие же?

Вопрос Уолта повис в разбавленном дождем воздухе. Понтей понял, что маг обращается к нему.

– Возможно, – уклончиво ответил Сива.

Ему сейчас совсем не хотелось разговаривать. Смерть Огула… Он не ожидал. Он вообще не хотел, чтобы кто‑то из команды умирал. Даже маг, и совсем не потому, что после этого Сива разорятся, выплачивая компенсацию Школе Магии. Живущие в Ночи с младенчества испытывают Жажду, и поэтому каждый из них хоть раз, но убивал человека, чтобы выпить его кровь полностью. Сейчас Законы Крови регулируют этот этап взросления, но в особо тяжелых случаях, когда Жажда невыносима, всегда находятся доноры, согласные умереть ради того, чтобы их семья жила лучше. Ну а Высшие Семьи втайне позволяют себе и не одного человека выпить. И многие кланы до сих пор используют в качестве инициации турниры до смерти. А если вспомнить Блуждающих…

Упыри убивают, чтобы жить. Так делают все. Но ведь это не значит, что так нужно делать всегда? Они ведь уже не Дикие. Они уже давно не Дикие. Но потому, что они не Дикие, они могут быть хуже Диких. Дикие охотились на людей, чтобы выжить. Дикие не устраивали кровавых оргий, где человеческая кровь текла по стенам, где Живущие в Ночи выпивали людей до смерти, срыгивали и снова пили, и не потому, что чувствовали Жажду, а просто чтобы пить… Дикие такого никогда не делали.

Но Дикие никогда и не жили рядом с людьми. Они никогда не подавали людям руки, никогда не лечили людей, никогда не помогали людям, когда те голодали, никогда не правили ими, решая их споры. А сейчас упыри делают это.

Может, именно потому, что они уже не Дикие, они могут быть и лучше и хуже? Может, и все смертные так? Все, кто наделен разумом, оторванный из природы и вынужденный размышлять самостоятельно? Никому уже не стать Диким – можно только стать лучше или хуже. Другого пути нет.

Когда‑то Понтей это понял. Когда‑то он это понял – и многое в нем изменилось. Помнится, он зачем‑то поделился своими мыслями с библиотекарем Дайкар. И библиотекарь сказал, что молодой господин говорил со своей совестью, а не разумом. Что разум – только ступенька к совести. И что молодой господин полностью прав.

И тогда Понтей понял, что хуже он становиться не намерен. Что он намерен становиться только лучше. И что он намерен сделать Лангарэй лучше. Чтобы Лангарэй не исчез, подобно сотням государств, которые время стирало с плоти этого мира, если те не хотели меняться.

И что с богами войны ему не по пути. И что желание убивать в крови каждого Живущего в Ночи – с этим Понтей мог поспорить. Убивать можно лишь когда защищаешь себя и своих близких, и то если нет другого выхода. Как тогда, когда Понтей и охранник были один на один с убийцей, повелевающим растениями. Тогда надо было убивать. Тогда не было другой возможности, кроме как убивать. Хорошо, что рядом был охранник, который умел убивать. Который, впрочем, умер.

И вот Огул тоже мертв. И Понтею совсем не хочется говорить. Потому что Огул не должен был умереть. А вот маг, похоже, настроен поговорить. Поудобнее устроившись на стенке пузыря, Намина Ракура подвесил возле каждого по согревающему огоньку. Тепло не только грело, но и сушило одежду и сумки с их содержимым. Иукена, правда, ядовито сказала, что все равно они заново промокнут, так что она не видит смысла сушиться, но, когда маг убрал ее огонек, она тут же потребовала его обратно. На замечание Вадлара, что она ведет себя нелогично, Иукена мрачно ответила, что может засадить стрелу ему в голову и это будет вполне логично. Вадлар сказал, что она ошибается, Иукена потянулась к саадаку, и Фетис моментально сообщил, что он вообще‑то в логике абсолютно не разбирается, ни в понятиях, ни в суждениях, ни в умозаключениях, ни в построении силлогизмов, особенно тех, которые основываются на абдукции, и Иукена может вести себя как угодно. После этого боевой маг и задал свой вопрос.

– «Возможно» – это неправильный ответ, уважаемый Сива, – спокойно сказал маг, достав один из тубусов и вертя им перед огоньком. – Видите ли, я должен разбираться, по вашим же словам, с непонятной магией и странными Силами. Так ведь?

– Ну да…

– Да. Но вот в чем дело. Видите ли, я не обнаружил следов магии, когда этот смертный появился перед нами.

– Может, ты просто некомпетентен? – ласково осведомилась Иукена.

– В моей некомпетентности мы как раз передвигаемся, – улыбнулся ей в ответ Уолт. – Но я сейчас о другом. Вы ведь не все мне сказали, не так ли, уважаемый Сива?

Понтей вздрогнул. Догадался? Узнал? Проник в его мысли и вытянул то, что он скрывал? Что он еще знает?

Почувствовав напряжение Понтея, напряглась и Иукена.

– Если вы думаете, что я читаю ваши мысли, то ошибаетесь, уважаемые Живущие в Ночи. – Маг усмехнулся. – Не смотрите на меня так, я просто знаю, что каждый смертный уверен, что любого мага хлебом не корми – дай чужие мысли почитать. Знали бы вы, какое это трудное и неблагодарное дело, особенно если в чьи‑то комплексы влезешь. Хотите скажу, что вас выдало, уважаемый Сива?

– Чт… – Понтей откашлялся и переспросил. – Что?

– Вы слишком уверенно указали направление. Понтей недоуменно посмотрел на мага.

– Видите ли, уважаемый Сива, когда я спросил, куда нам двигаться, вы моментально сообразили, в какой стороне находятся те, кого мы преследуем. До этого я думал, что нас ведет Финааш‑Лонер, но после его смерти именно вы указали путь. И судя по тому, что вас не беспокоит, куда мы двигаемся, вы точно уверены, что мы не отклонились от цели. Это магическая метка? Или вам постоянно передают точную дислокацию тех, кого мы преследуем?

– Господин маг дело говорит, Понтеюшка, – неожиданно поддержал Намина Ракуру Вадлар. – Я тоже недавно подумал: а правильно ли мы движемся? Вдруг гибель Огула была напрасной, и мы вообще обратно в Лангарэй направляемся? Но твоя задумчивая рожа беспокойства не проявляла, и я решил не тревожиться.

– Ты на чьей стороне, Фетис? – зло спросила Иукена.

– Иукеночка, если мы сейчас начнем решать, кто на чьей стороне, то мы с Понтеюшкой, как чистокровные упыри, будем заодно, а тебе придется перебираться к господину магу, вы ведь людьми родились как‑никак… Ай, Иукена, больно… Ух, х‑ррррр…

– Господин Намина Ракура прав.

Иукена выпустила Вадлара из болевого захвата и странно посмотрела на Понтея. Живущий в Ночи поежился. Иногда Иу одаривала его такими взглядами, значение которых продолжало оставаться для него загадочным; при этом ее взгляды могли быть вызваны как положительными причинами, так и отрицательными.

Эх, к убогам решение отца и остальных. Иначе маг может начать задавать вопросы, на которые придется срочно придумывать вранье, а умело врать с ходу Понтей не умел, что поделаешь…

– Во время атаки Храма и поселения Дайкар я столкнулся с одним из нападавших. Я был не один, но мои охранники погибли. И во время боя с этим смертным мне удалось вписать в его ауру частицу своего психообраза. Я уверен, что не смог бы одолеть его. Но он скрылся, не убив меня.

– Надо же! – Маг потеребил подбородок. – Даже не знаю, чему удивляться. Тому, что вы, оказывается, настолько способны к психомагии, или тому, что, оказывается, вы сражались с одним из наших будущих противников и скрыли это от меня.

– И от меня, – поспешно добавил Фетис и зачем‑то подмигнул Понтею. Сива поморщился. Выходки носферату начинали раздражать.

– Что за способности были у вашего противника? По всей видимости, они отличаются от способностей недавнего смертного, иначе вы не были бы настолько потрясены, когда мы столкнулись с ним. Думаю, уважаемый Сива, в ваших интересах рассказать все, иначе я не гарантирую результат. Если я буду сражаться не только против магии, мне надо заново переделывать свои Заклинания и перестраивать стратегию действия.

– Хорошо. Я все расскажу.

И он рассказал все. Ну, почти все. Рассказал о смерчах, о растениях, о том, как он не почувствовал магии, но решил рискнуть и угадал, противопоставив атакам врага материальный аспект заклятий. И о том, что, не чувствуя магии, он все‑таки уверен, что без магии не обошлось, так как простой внутренней силой то, что сделали те смертные, сделать невозможно.

– Понятно… – Уолт помрачнел. – Одно могу сказать, господа и дама, что это в корне все меняет.

– Почему, господин маг? Ведь теперь вы знаете, чего стоит ожидать от врагов и сможете лучше использовать свою магию.

– Уважаемый Вадлар, не все так просто. – Уолт вздохнул. – Видите ли, в каждом магическом воздействии на реальность есть три составляющие. Точнее, их намного больше, но все можно свести к этим трем. Это материальная структура, принцип и основа. В метафизике магии эти три составляющих называют гиле, ноэма и ноэзис. Гиле – это определенным образом организованное вещество, материя, которую использует Заклинание для воплощения. Ноэма – тот Источник Силы, который используется для… мм, да… используется для использования гиле. И ноэзис – это усилия мага, которые он способен приложить к Силе, чтобы задействовать ее.

– К чему эта лекция? – раздраженно спросила Иукена.

– Понимаете ли, исходя из того, что рассказал глубокоуважаемый Понтей, и из того, что мы видели, наши противники неведомым образом властвуют над гиле, не прибегая к помощи ноэмы и ноэзиса.

– Иначе говоря, они используют магию, не используя магии, – сообразил Вадлар.

– Точно, – кивнул Уолт. – А это невозможно. Была у меня мысль, что это ваша Сила Крови – уж очень тот парень на Живущего в Ночи смахивал, но вы отрицаете его принадлежность к вашей расе.

– Значит, все‑таки магия? – спросил Понтей.

– Возможно…

Вот убогов маг! Он даже в точности воспроизвел те нотки, с которыми до этого Понтей говорил: «Возможно»…

– Почему вы не рассказали раньше, что уже сталкивались с врагами?

Ну сколько у этого мага еще вопросов? Лучше бы думал, как победить!

– Это не мое решение, – соврал Понтей. Именно он предложил скрывать от мага как можно больше информации. Сожги солнце, он сейчас даже нормально соврать не может…

– Неужели вы не понимали, к чему это может привести? Например, уверены ли вы, что ваши Клинки Ночи помогут?

– Будь со мной Клинок во время атаки на поселение, тот смертный не ушел бы живым.

– Странный оборот речи, – сказал Вадлар. – Он что, мертвым бы тогда ушел?

Маг ухмыльнулся. Иукена пнула Фетиса.

– Ай! – сказал носферату, посмотрел на саадак и ничего больше не сказал.

– Против того смертного Стрелы Ночи, глубокоуважаемой Татгем, не сработали. Не так ли? Значит, мы не можем быть уверены, что они сработают против остальных.

Понтей вздохнул. Он сам недавно думал об этом.

– Не совсем верно, – вмешался Вадлар. – Стрелы Ночи Иукеночки сработали в самый первый раз, это потом какая‑то фигня началась.

Маг охнул. Задумался.

– А ведь верно. – Он мрачно посмотрел на Живущих в Ночи. – Кажется, я понял, что Каазад‑ум Шанэ Нугаро собрался сделать. Хотя это очень опасно…

У Понтея внезапно защемило в груди. Слова мага вызвали чувство, которое Живущий в Ночи упорно гнал от себя. Он вдруг испугался, что Каазад уже мертв.

– Как тебя зовут, упырь? – Олекс сплюнул на руку кровью и языком медленно слизывал теплую жидкость. – Отвечай, потому что мне правда стало интересно.

Упырь молчал и, кажется, совсем не реагировал. Ну да ладно. Это уже не имеет значения. Если он хочет умереть, не назвав имени, надо уважить его решение, последнее решение в его жизни.

– Видишь ли, мертвяк… – Организм восстанавливался, и Олекса потянуло на откровенность. Затон постоянно ругал его за болтливость. Ну, Затон далеко, как и Мастер, можно и поговорить: – Ты действительно хорош, раз сумел убить меня. Однако, убив меня, ты полностью потерял шанс на победу.

Призрачный доспех, который Мастер называл объективацией поля энтелехии, приобретал все большую и большую плотность, покрывая туловище Олекса. Шипы становились крупнее, скрывая ноги, а чешуя на руках нарастала одна на другую, как черепица.

– Моя кровь… Она, покидая тело, приобретает свойство лечить меня и делать сильнее. Чем больше ран, тем крепче я становлюсь. В состоянии морфе ее нужно успеть выпить, чтобы она подействовала, а в состоянии Алмазной Брони, энтелехии, мне все равно – кровь сама все восстанавливает и сама противостоит новым ранениям… Ах да, ты же не знаешь, что такое морфе и энтелехия. Впрочем, я и сам не знаю, что это такое, знаю только, как это действует. А действует очень просто – изучает силу твоих ударов и опасность моих ранений и перестраивает мой организм, чтобы от следующего такого же удара защитить. Чем больше вреда ты мне наносишь, тем мощнее я становлюсь.

Олекс оскалился. Что‑то смазанное было на окраине кругозора, что‑то мешало ему смотреть, и это раздражало. Это не нравилось Олексу, но пока у него была сила поддерживать энтелехию в таком приподнятом состоянии, пока у него была сила – он готов был променять хоть все зрение, чтобы это продолжалось. До тех пор, пока он не вернется и не бросит вызов Эване, унизив ее на глазах Мастера.

– Ты же понимаешь, что произошло? Впрочем, если не понимаешь, то все равно. Ты убил меня, и сейчас моя кровь защитит меня от любой атаки этих твоих… Игл Ночи, наверное… Так их называл тот убогов Хранитель. Это ведь твое самое сильное оружие, верно? Но ты уже использовал их, и теперь тебе ничего не поможет. Так что приготовься умереть. Спрашиваю тебя в последний раз: твое имя?

Date: 2015-07-17; view: 300; Нарушение авторских прав