Королева Баратарии

Жизнь на Гранд‑Терре была хороша во всех отношениях. Я окончательно окрепла, самоуважение вернулось ко мне, я гордилась своими успехами в военном деле. Но, слушая рассказы о пиратских набегах, я испытывала странное томление, как птица с подбитым крылом страдает, слыша призывные крики товарищей, готовящихся к отлету в дальние страны. Даже в цифрах и документах приключения выглядели захватывающими, а как, должно быть, интересно в самом бою!

Мне были безразличны золото и драгоценности. Гораздо важнее для меня было испытать восторг битвы. Воображение рисовало захватывающие картины: груженные сверкающим золотом трюмы кораблей, огонь, звон шпаг, гром пушек, веселье победивших разбойников. Как в приключенческом романе.

Я представляла себя – сильную и ловкую, как тигрица, и, словно амазонка, дерущуюся бок о бок с Жаном. Видела, как падают поверженные враги, побежденные уже тем, что их противник – женщина. Меня не смущало, что занятие Жана и его людей было преступлением в глазах общества. Законы, по которым жило это общество, не помогли мне, когда я умирала от издевательств и побоев на борту «Красавицы Чарлстона», почему же я должна уважать их? Я знала, что никогда не буду принята «порядочным обществом», да и не стремилась к этому: мои взгляды на место и роль женщины в этом мире резко расходились с общепринятыми. Что мне до их правил поведения, их надуманных ограничений и условностей? Что мне до их кумиров или изгоев? Я перестала быть одной из них – я была «сама по себе».

Пираты со мной не церемонились, и я привыкла к их грубоватым шуткам. Слушая леденящие душу истории о жизни в далеких плаваниях и экзотических странах, я жадно внимала каждому слову. Я ощущала себя одной из них, и когда мне как‑то сказали, что не могут представить Гранд‑Терру без меня, я почувствовала, что заслужила право на участие в сражении.

Жан, казалось, наслаждался моим обществом. Он все реже уезжал в Новый Орлеан, стараясь посылать по делам вместо себя Пьера. Иногда он принимал гостей из города. Я сидела за столом на месте хозяйки, покоряя мужчин своими манерами и остроумием, но после трапезы неизменно исчезала. Однако чаще всего мы с Жаном ужинали вдвоем: он умел держать своих людей на почтительном расстоянии, хотя знал каждого по имени, помнил, как зовут их детей и жен. Его особняк на Гранд‑Терре был столь великолепен не случайно: он являлся символом власти этого человека.

В Жане прекрасно сочетались блеск манер и чувство юмора. Многие часы, проведенные вместе, стали прочным фундаментом нашей изумительной дружбы. Я чувствовала, что заполнила собой некий пробел в его жизни. Конечно, он не испытывал недостатка в женщинах. Я была уверена, что у него много любовниц. Но мой природный ум, образование, хорошие манеры и чувство прекрасного, которое я впитала с молоком матери, – все то, что почти невозможно было встретить здесь, в Новом Орлеане, были важнее для него, чем простые физические потребности. Мы говорили обо всем: об искусстве, о красоте, о философии, религии, медицине, даже о роли женщины в истории и о жизни куртизанок.

Но о том, чтобы взять меня в дело, я не смела заговорить: Жан просто поднял бы меня на смех. Фехтование в бальной зале – это одно, а поединок не на жизнь, а на смерть с закаленным в боях противником – дело совсем иное.

Однажды вечером Жан созвал военный совет, на который были приглашены его братья, Доминик и Пьер, Рене Белуш, Чигизола – Отрезанный Нос и Винсент Гэмби. Сразу после ужина Жан удалился в библиотеку, где его уже ждали приглашенные. Выждав, когда слуги покинут столовую, я на цыпочках пробралась на веранду и притаилась под открытым окном библиотеки. Речь шла о британском торговом судне «Мэри Роуз», которое, по сведениям Жана, направлялось в доки Кингстона, на Ямайку, находящуюся в нескольких днях пути от Нового Орлеана. Мой час пробил.

– Отношения с Англией становятся все напряженнее, – говорил Жан. – Если эти идиоты в Вашингтоне объявят войну, торговле будет положен конец.

– Но есть и испанские суда, – возразил Гэмби.

– Война с Британией подразумевает войну на море: громадное количество военных кораблей блокирует главные порты. Одна из главных претензий Америки к Англии состоит в предоставлении нашей стране свободы мореплавания и права иметь свой собственный флот. Англия с удовольствием продемонстрирует свои зубы и покажет нашим, что почем.

– Значит, нам надо взять «Мэри Роуз», – заключил Пьер. – На прощание.

– Мы, конечно, нападем на британца, – подытожил Жан, – но работа предстоит нелегкая. Из Кингстона в Новый Орлеан корабль будут сопровождать два прекрасно вооруженных фрегата. Похоже, что кто‑то кого‑то боится, не так ли, ребята? В любом случае мы не обманем их ожиданий.

– Почему бы нам не сцапать «Мэри Роуз» по пути в Кингстон? – предложил Доминик.

– И лишиться всего сахара, черной патоки и индиго?

– Они разделают нас под орех, – хмуро заметил Гэмби.

– Может, и нет, если мы перехватим их в устье Миссисипи, – возразил Жан.

Я услышала хруст разворачиваемой карты.

– Напасть на реке? Это – безумие, Жан! Губернатор явится сюда как пить дать и сотрет остров в порошок. А нам даст такого пинка – будем лететь аккурат до Гаити.

Пьер, как всегда, был скептиком.

– Губернатор против меня? Да я вообще не буду иметь ко всей этой затее никакого отношения. – В голосе Жана звучало искреннее возмущение. Пираты сдержанно хмыкнули в ответ. – Во время операции я буду гостить в Новом Орлеане, как раз в это время Уильям Клайборн устраивает бал в честь вступления в должность, и я буду вне подозрений. Да! Так и поступим, я привезу губернатору Клайборну поздравления и подарки от всех баратарианцев.

– Боже, ты слышишь, что задумал этот сумасшедший!

– Смотрите, – сказал Жан, и я услышала стук сдвигаемых стульев; мужчины, видимо, сгрудились вокруг карты. – Когда «Мэри Роуз» и два сопровождающих ее фрегата достигнут вот этой точки, их встретит небольшой сюрприз – завал из бревен. Два небольших судна мы пустим на фрегаты, а «Мэри» возьмем с яликов.

– Ерунда! – выкрикнул Отрезанный Нос. – Взять корабль со шлюпок!

– Мы будем первыми, Отрезанный Нос. Мы застанем их врасплох, они бросятся к пушкам, а в это время мы обойдем корабль с боков. Ядра пролетят…

– Ядра пролетят над нашими головами! – догадался Доминик.

– Точно, они будут кормить ядрами аллигаторов. Итак, конвой пребывает в растерянности, мы берем судно на абордаж и уводим его вверх по протоке примерно с милю, туда, где Миссисипи образует излучину.

– Но она вся заросла, Жан.

– Там слишком мелко.

– И место слишком узкое, да еще все завалено плавником. И обводной канал засорен.

– Мы расчистим канал. На время. Он, конечно, узкий, но вполне пригоден для нашей цели. Мы подготовим проход, но для маскировки накидаем сверху бревна и немного тростника. Значит, проведем «Мэри Роуз» вверх по протоке, а затем, по обводному каналу назад, и – вуаля! – мы уже на Гранд‑Терре.

– А если фрегаты пустятся следом? – возразил Гэмби. – «Мэри Роуз» – старое судно, да еще сильно груженное. Нам от них не уйти.

– Протока слишком узка, – терпеливо пояснил Жан, – и, как я уже говорил, мы расчистим ее только на время. По обоим берегам полно старых бревен, сухостоя и прочего барахла, и все это будет у нас под рукой. Хорошего порохового заряда будет достаточно, чтобы раскидать все это добро и запрудить реку. Пока они будут прочищать русло, мы преспокойно доберемся до нашей базы, а туда они не сунутся.

– Можно замаскировать порох хламом, – предложил Доминик, – и когда они подойдут близко….

– Это не сработает, – заявил Отрезанный Нос.

– Еще как сработает! – спокойно ответил Жан. – Если тебе это дело не по нраву, Чигизола, так и скажи. Нам, конечно, нужны люди, но можем обойтись и без тебя.

– Не пори горячку, Жан, некому будет пользоваться добычей, если твой план рухнет.

– Это дело для меня, – предложил Доминик. – Порох – это моя специализация.

– Отрезанный Нос и ты, Винсент, слушайте меня, – тихо сказал Жан. – Дело предстоит кровавое. «Мэри» придется брать на абордаж. Капитаном будет Доминик, и его приказы на время операции – закон для всех. Никакой самодеятельности, иначе… не заставляйте его брать грех на душу.

Когда мужчины разошлись, я перехватила Доминика.

– Послушай, – горячо прошептала я, – ты должен взять меня с собой.

– Ты что, свихнулась, девка? Жан спустит с меня шкуру. Он сдерет ее с меня и повесит сушить на вершине фок‑мачты.

– Помолчи, Дом, и послушай. Судьба дарит мне шанс, которого я так ждала. Разве ты не понимаешь, я хочу быть одной из вас, по‑настоящему одной из вас. Я хочу этого не только ради себя, но и ради Жана тоже. Я хочу сделать что‑то такое, чего не делала еще ни одна женщина, я хочу, чтобы он гордился мною. Пожалуйста, Доминик.

– Он освежует тебя живьем, – прорычал Доминик. – Драка не место для женщины, сумасшедшая ты девка.

– Мне осточертело отсиживаться в безопасности. И Жан ни о чем не узнает, пока все не будет кончено. Если меня убьют, мне некого будет винить, кроме себя. Я готова ко всему, Доминик. Ты знаешь. Я хочу понюхать настоящего пороха. Одна мысль об опасности заставляет петь мою душу.

Дом покачал головой.

– Скверное дело. Негоже для девушки радоваться при мысли об убийстве.

– Я не ребенок, Дом. Я взрослая женщина и знаю, чего хочу. Ты сам увидишь.

Пожелав Дому спокойной ночи, я прошла в библиотеку. Жан сворачивал карту.

– Ну как встреча, Жан?

Лафит посмотрел на меня с подозрением.

– Неплохо, я доволен. Наши дела пока идут гладко. Даже более гладко, чем я предполагал. Обидно, что такие мозги, как у меня, направлены не на созидание, а на разрушение. Я мог бы стать… Да хоть президентом!

– Еще не поздно, – засмеялась я. – Если дела так пойдут и дальше, ты скоро сможешь купить себе президентство.

– У меня найдутся лучшие способы вложения капитала. Скажи мне, не хотела бы ты поехать со мной на бал к губернатору?

Отведя взгляд, я протянула:

– Как мило с твоей стороны пригласить меня! Но, мне кажется, я еще не готова к выходу в свет. Лучше мне остаться на Гранд‑Терре, если не возражаешь.

Жан нахмурился.

– Нет, Элиза, я не возражаю. Я просто думаю, что настало время выбираться из раковины. Баратария не слишком подходящее место для таких девушек, как ты. Тебе нужно общество подруг, музыка, поклонники, люди, которые баловали бы тебя и восхищались тобой. Все, что составляет лучшие стороны жизни красивой женщины. Если ты будешь продолжать жить среди грубиянов‑пиратов, ты и вовсе забудешь о том, что ты женщина.

– Прости, Жан, – кисло сказала я.

– Тебе не за что извиняться, Элиза. Хотя не удивлюсь, если ты так поступаешь просто мне назло.

– Как ты можешь так говорить? – взорвалась я. – Откуда тебе знать, что мне нужно для счастья? Не суди о других по себе. Если тебя волнует только то, насколько элегантно ты выглядишь…

Лафит побледнел, и мне стало стыдно за свою выходку.

– Извини меня, Жан. Я обещаю поехать с тобой в Новый Орлеан, когда скажешь, но только не в этот раз, хорошо?

К Жану уже вернулась его обычная невозмутимость.

– Я думаю, Элиза, что жаркое солнце Луизианы несколько разгорячило твою кровь. Но ты вольна поступать по своему усмотрению.

– Я наслажусь высшим обществом Нового Орлеана в другой раз. Спокойной ночи, Жан.

– Спокойной ночи, Элиза, – холодно попрощался Лафит.

Неделей позже, убедившись, что все идет по плану, Жан отправился в город. Я не унималась, с угрюмой настойчивостью упрашивая Доминика взять меня с собой, пока он наконец не сдался. Я мечтала быть с теми, кто пойдет на абордаж, но Дом и слушать об этом не желал, скрепя сердце разрешив мне находиться на борту одного из двух суденышек, «Тигра» или «Полидора», корабля, принадлежащего Пьеру, с которых должно было произойти нападение на конвой «Мэри Роуз». Я пообещала оставаться на борту судна, но в душе твердо решила добиться своего.

Разведка донесла, что британский корабль с эскортом всего в нескольких днях пути от устья Миссисипи. Подготовка шла с утроенной энергией, и мое возбуждение росло в тех же пропорциях.

И вот час настал. В дозор послали несколько человек, которые должны были докладывать о передвижении «Мэри Роуз». Гранд‑Терра превратилась в настоящий улей. План Жана Лафита предусматривал участие в нападении чуть ли не всех взрослых жителей мужского пола. Доминик отвечал за проведение боевой операции, Пьер и Винсент Гэмби должны были руководить маневрами «Тигра» и «Полидора». Доминик с моей помощью убедил Пьера взять меня на борт «Тигра», но в последний момент я сказала Пьеру, что не очень хорошо себя чувствую и предпочитаю оставаться дома. Конечно, Пьер испытал огромное облегчение.

Между тем, переодевшись в мужское платье, я затесалась в группу Доминика. Короткие кудряшки были спрятаны под пиратским платком. Мужчины, оказавшиеся со мной в одной лодке, конечно, меня узнали, но нашли мою затею забавной и не выдали меня.

Два дня мы плыли по реке. Я восседала в лодке, словно царица, тогда как мои товарищи, с трудом пробираясь по заболоченным топям по пояс в воде, тянули лодку, а заодно и меня. Я вдыхала тяжелые болотные испарения и любовалась серо‑коричневыми гирляндами испанского мха, свисавшего клочьями с древних кипарисов прямо над моей головой.

К вечеру первого дня мы стали лагерем на маленьком островке посредине старицы. Доминик проходил мимо как раз тогда, когда мы закусывали свежей рыбой и жареной птицей, обильно запивая еду вином. Увидев меня, он обмер и весь побагровел.

– Ты, ты… Чтобы тебе сгореть, чертова девка! Я с тебя шкуру спущу! Я и так подставил свою башку, уговорив Пьера взять тебя!

– Не переживай, с Пьером я все уладила, – заявила я, обсасывая косточку. – Я сказала ему, что передумала. Он, я думаю, обрадовался. Чем весьма меня обидел.

– Представляю, – прорычал Доминик.

– Не расстраивайся, Дом, я сумею за себя постоять, просто взойду на борт «Мэри Роуз» с остальными и подожду в сторонке, пока все кончится.

– Она подождет в сторонке! Как ты себе представляешь абордаж? Нечто вроде потасовки на задворках кабака? Остаться в сторонке на вражеском корабле! Мне надо бы привязать тебя к дереву и оставить прямо здесь, а на обратном пути подобрать. Может, ты так чему‑нибудь научишься. Будь вы, женщины, прокляты! Все вы порождение дьявола!

Пираты с большим удовольствием наблюдали за нашим диалогом.

– Брось, Доминик, – вступился за меня один из них, – Элиза принесет нам удачу.

– Нам нужна не удача, а холодные головы и зоркие глаза, – не остался в долгу Лафит.

– У меня хорошее зрение и ясный ум, – поддакнула я. – Попробуй докажи обратное!

Мы молча смотрели друг на друга. Доминик сопел, и я решила разрядить напряжение:

– Милый, бедный Дом, разве не ты меня учил? Неужели ты сомневаешься в своей ученице?

– Чертова лиса, – сказал он, покачав головой. – Над чем смеетесь, дураки? Ложитесь спать. Завтра предстоит трудный день.

Проводив Доминика взглядом, я вздохнула с большим облегчением. Мне удалось одержать еще одну маленькую победу. Сейчас от настоящей драки меня отделяло совсем немного времени. Все, что от меня требуется, повторяла я, это сохранять хладнокровие и не думать о худшем. Остальное произойдет само собой. Но я уже чувствовала предательский страх, спазмами сжимавший желудок, и спрашивала себя, не лучше ли было поехать с Жаном в Новый Орлеан.

Весь следующий день мы провели в пути и только к вечеру стали лагерем на западном берегу Миссисипи. Настало утро перед битвой. Удача сопутствовала нам: на реку лег густой туман. Доминик ликовал. Если «Мэри Роуз» появится, пока не рассеется туман, то мы сможем подойти к ней вплотную незамеченными. Пираты поджидали добычу по обоим берегам реки южнее старицы. Доминик без конца ворчал что‑то насчет того, что приходится нянчиться с мелюзгой, но не отпускал меня ни на шаг. Сквозь пелену тумана начало пробиваться солнце.

Я дрожала то ли от сырости, то ли от страха.

– Не знаю, что со мной происходит, – говорила я Доминику. – То я вся горю, словно меня поджаривают на сковороде, то зуб на зуб не попадает от озноба. Мне кажется, я вот‑вот взорвусь.

– Это предчувствие опасности. Оно, как наркотик, заставляет страдать от жары и холода одновременно. Поначалу ты не замечаешь в себе особых перемен, но вскоре чувствуешь, что тебе чего‑то недостает, и этого «чего‑то» становится нужно все больше и больше, и в конце концов ты понимаешь, что не можешь без этого жить. Человека, который пристрастился к опасности, словно тянет на край, его уже не может остановить сознание того, что он играет в прятки со смертью. Это ужасно, Элиза. Так жить нельзя.

– Жан не такой, правда?

– Да нет, такой же. Мы все здесь похожи. А сейчас и ты причащаешься этим зельем. Это своего рода безумие, любовь к опасности. После первого раза ты сам удивляешься, как остался жив, и клянешься себе никогда не повторять подобного, но проходит какое‑то время, для кого больше, для кого меньше, и начинает что‑то скрести изнутри. И это «что‑то» снова гонит на смерть. Жан тебе скажет, – добавил Дом, угрюмо сплюнув.

– Он никогда не говорил со мной об этом.

– Но ведь и ты помалкивала, лиса?

Я прыснула от смеха.

Вскоре сквозь туман до нас донесся характерный шум движущегося тяжелого судна. Шум приближался, дробясь на отдельные звуки. Над водой слышались глухое уханье парусов, сиплые голоса матросов. Крякнули наши пушки, и в ответ раздался сердитый орудийный огонь с фрегатов. Когда «Мэри Роуз» оказалась в нужном месте, Доминик дал знак, мы столкнули лодки и бесшумно поплыли к кораблю с оружием наготове. К счастью, солнечные лучи еще не разогнали туман. Сквозь густую пелену доносились топот ног по палубе, резкие выкрики.

Мы подплыли незамеченными, и теперь все решала скорость. Меткие гарпунщики забросили на фальшборты канаты с мощными крюками, и мы черным роем взобрались на палубу. Я оказалась на борту последней из нашей лодки, вместе с гигантом по имени Франсуа, которому Доминик, как я подозревала, поручил опекать меня. Франсуа подхватил меня и поднял на палубу, словно перышко.

На палубе меня встретили шум, грохот, смешение тел, запах пороха, черные клубы дыма. Франсуа, толкнув меня под пушку, оставшуюся без присмотра, схватился с кем‑то из матросов. Несколько минут я наблюдала за ходом сражения из своего укрытия. Увиденное ввергло меня в ужас. Вскоре к запаху пороха присоединился сладковато‑приторный запах пота и крови; меня тошнило при виде людей, рубящих друг друга. То, что рисовало мне воображение, совсем не совпадало с тем, что происходило наяву. Господи, зачем, зачем я только ввязалась в эту кровавую бойню! Сто раз были правы те, кто отговаривал меня.

Рядом со мной упал человек, смертельно раненный в живот; он истекал кровью, но по‑прежнему сжимал в руках пистолет. Человек увидел меня, и последняя вспышка ярости озарила его лицо; он прицелился мне в голову. Вне себя от ужаса, я ударила его по руке шпагой и, выскочив из укрытия, побежала вперед.

Я бежала, не разбирая дороги, сердце мое стучало так, что только по случайности не выпрыгнуло из груди. В ушах звенело. Что мне делать? Размахивать шпагой и стрелять? А может, надо выбрать себе жертву и ждать, когда она, то есть жертва, подставит спину? Или наоборот – ждать, когда противник повернется лицом и тогда уже драться как подобает джентльмену? Но эти английские матросы не были военными, они не носили ни формы, ни тяжелых плоских шляп. Я видела несколько пар дерущихся, но не смогла разобрать, где были пираты, а где моряки «Мэри Роуз».

Может быть, вмешаться в уже начатый поединок? Или следует поискать для себя другого соперника?

Я услышала позади себя шум и обернулась. Огромный детина шел на меня с кинжалом. Инстинктивно я прицелилась и выстрелила. С ужасом я смотрела, как он грузно оседает, держась за грудь. Услышав предсмертный хрип, я сама удивилась, что не упала от ужаса рядом со своей жертвой, а заставила себя перешагнуть тело. Какой я все же была дурой, когда не слушала тех, кто желал мне только добра! Я настояла на своем… и что же? Дорого бы я дала за то, чтобы оказаться сейчас как можно дальше от этой посудины. Пираты оказались простыми грабителями, с одной лишь оговоркой: на кон они ставили собственную жизнь.

Мне хотелось бежать от тошнотворных сцен и звуков, и я бросилась на нижнюю палубу. Пройдя по длинному коридору, я оказалась перед дверью, которая могла вести только в каюту капитана. Задержавшись ровно настолько, чтобы перезарядить пистолеты, я заткнула их за пояс и, пинком распахнув дверь, ворвалась в каюту.

Капитан «Мэри Роуз», торопливо захлопнув небольшую шкатулку, встал из‑за стола. Мы молча смотрели друг на друга. Я пришла в себя первой.

– Простите, капитан, мы не нашли вас на палубе, и нам пришлось поискать здесь.

Именно так, по моим представлениям, должен был разговаривать в подобной ситуации Жан Лафит. Голос мой сорвался и зазвучал по‑детски тонко и ломко.

Неожиданно в руках капитана блеснул клинок. Выхватив пистолет, я зажмурилась и выстрелила. А когда открыла глаза, с удивлением обнаружила, что выстрелом выбила шпагу из рук капитана.

– Клянусь, мальчишка, ты заслужил виселицу, – прорычал он, прижимая раненую руку к груди. – И я сделаю все, чтобы ты получил по заслугам.

Выхватив второй пистолет, я прицелилась противнику в голову.

– А я обещаю вам, капитан, что следующий выстрел оторвет вам голову, – заявила я дрожащим голосом.

Я знала, что говорю, и собиралась привести угрозу в исполнение. У меня не было выхода. Страх быть убитой заставлял меня убивать, быстро и не раздумывая. И сознание того, что я способна на это, потрясло меня больше всего. Я приказала капитану встать лицом к стене, а сама обыскала стол. Там я нашла заряженный пистолет, спрятанный под кипой бумаг. Я забрала его и, прижимаясь спиной к стене, отошла от стола. Из этого положения я могла не только держать на мушке капитана, но и следить за дверью.

– Ты дурак, мальчишка, – сказал капитан. – Живым тебе отсюда не уйти. Тебя все равно повесят.

Я постаралась как можно безразличнее ответить:

– Достойная смерть, ничуть не хуже любой другой. Попридержите язык, вы злитесь оттого, что рука болит? Хотите, чтобы я послал за доктором? Можете пососать ее, говорят, помогает. Не может же такой большой дядя, как вы, злиться от подобной безделицы.

Капитан разразился забористой руганью. Зажав между коленями пустой пистолет, я умудрилась перезарядить его одной рукой. Еще мгновение, и в руках у меня было уже два пистолета и один, позаимствованный, за поясом. Я молила Бога, чтобы что‑нибудь случилось. С каждым словом я выдавала себя. Как только капитан поймет, что имеет дело с зеленым юнцом, он станет действовать, и я вынуждена буду стрелять. А этого мне больше всего не хотелось. Что‑то в его усталом лице напомнило мне дядю Тео.

В каюту ворвался один из его матросов. Направив на него пистолет, а другим продолжая угрожать капитану, я рявкнула:

– Прикажите этому человеку бросить оружие на пол. Ну, быстро!

Капитан махнул рукой матросу, и тот неохотно бросил оружие. Я не знала, что буду делать, если появится третий. У меня было три ствола, но две руки.

Надо было что‑то делать, и я приказала обоим лечь на пол лицом вниз. Ругаясь сквозь зубы, они подчинились. Судьба была ко мне благосклонна: в коридоре послышался звучный бас Доминика. Он с несколькими товарищами ворвался в каюту и, не веря своим глазам, остановился.

– Вот так номер, – сказал он, глядя на лежавших ничком пленников. – Капитан, вам предстоит небольшое путешествие в Луизиану. Надеюсь, вам и вашим спутникам прогулка понравится.

– Ты заплатишь за все, мальчишка, – огрызнулся капитан, когда его выводили из комнаты. – Вы все за это поплатитесь, бандиты.

– Обижаете, кэп, – сказал Дом, подмигнув мне. – Стоило бы поздравить нашего талантливого ученика.

– Ваш ученик будет болтаться на виселице еще до того, как станет мужчиной.

Пираты, ухмыляясь, вытолкали британцев в коридор. Мы с Домиником остались в каюте одни. Дом поднял крышку шкатулки, и брови его поползли вверх.

– Он держал ее в руках, когда я вошла, – сообщила я. – Что там такое?

– Золото, – благоговейно проговорил пират, пересыпая на ладони тускло блестевшие монеты. – Здесь хватит, чтобы выкупить Луизиану у Соединенных Штатов. Будь я проклят, если это не так.

Дом ссыпал золото в шкатулку и захлопнул крышку.

– Итак, мадемуазель пиратка, как тебе понравилось боевое крещение?

Слова его словно сняли заклятие, и на меня обрушился весь ужас происходящего. Уткнувшись головой в широкое плечо Доминика, я зарыдала.

– Ужасно, ужасно! Никогда в жизни мне не было так страшно! Доминик, я, кажется, убила человека. Я – убийца! Я… я до сих пор не могу в это поверить.

– А ты чего ждала? Шампанского и роз? Хватит, утри сопли. Пираты не плачут. Дело сделано едва ли наполовину. Нам еще надо доставить посудину на Гранд‑Терру, а фрегаты, если я не ошибаюсь, уже наступают нам на пятки.

Позже я увидела, как жалкие остатки команды «Мэри Роуз» во главе с капитаном уплывают в лодках, тех самых, которые доставили нас на борт британского корабля всего несколько минут назад. Оказывается, вся операция заняла чуть меньше получаса, но каждая из этих минут представлялась мне вечностью, и я знала, что уже никогда не смогу забыть этот опыт.

Вскоре мы услышали орудийную пальбу.

– Давайте, ребята, налегайте на весла! – крикнул Доминик. – Нам надо пройти этот треклятый участок, а там их заставят повернуть обратно. Не подпускайте их близко, потом у вас будет достаточно времени, чтобы отпраздновать победу!

Ребята поднажали, а Дом направил подзорную трубу в сторону выстрелов, стараясь разглядеть опасность сквозь туманную мглу.

– Бог мой, эти фрегаты летят так, будто сам сатана раздувает им паруса. Будь я проклят, если я не вижу третье судно! Военный корабль!

В этом месте, как и предупреждал Жан, русло протоки сильно сужалось. Берег был всего футах в десяти от корпуса судна, так что при желании можно было спрыгнуть с корабля на берег. Показался внушительный завал из бревен и хлама. Оставалось уповать на то, что случайная искра не воспламенит порох, спрятанный среди сора, пока мы благополучно не минуем его.

Когда корабль вошел в самое узкое место, я почувствовала толчок, и «Мэри Роуз» встала. Я испугалась. Фрегаты были уже в поле зрения, хотя пушки их еще не могли нас достать. Мгновенно весь экипаж спрыгнул в воду. Мы не успели застрять основательно, и усилий матросов оказалось достаточно, чтобы высвободить корабль.

Фрегаты открыли огонь, когда мы уже отошли на приличное расстояние от опасного места. Дом сам стал у пушки, сам зарядил ее и выстрелил. Первое ядро упало недалеко от завала, Доминик выругался. Пираты перезарядили пушку, и Доминик приготовился стрелять, но как раз в этот момент ядро с фрегата угодило прямо в кучу бревен и тростника. Мгновение – и раздался оглушительный грохот, в воздух взлетел фонтан грязи и щепок; вспыхнул тростник, и один за другим прозвучали сразу три оглушительных взрыва.

Настал долгожданный миг победы. Пираты веселились как дети. Мы вышли на глубокую воду, ветерок расправил наши паруса и понес нас к благословенной Баратарии.

– Ну что же, – с довольной ухмылкой проговорил Доминик, – если нам не удалось изменить русло протоки, то уж по меньшей мере четыре часа форы мы себе обеспечили.

Я сладко зевнула и пошла искать местечко в тени: солнцу удалось наконец рассеять остатки сырого тумана, и оно жгло немилосердно. Свернувшись в укромном уголке, я уснула.

Крепкий ветер дул нам в спину, и мы достигли Гранд‑Терры еще до наступления темноты. Судно разгрузили, потом отвели в залив и там подожгли. Старая древесина полыхала минут двадцать, прежде чем вода поглотила остатки того, что было когда‑то кораблем.

Наступила ночь. Береговое братство готовилось к отражению возможной атаки. Доминик понимал: англичане захотят взять реванш. Операция была так остроумна, так мастерски исполнена, что заносчивые англичане не могли не почувствовать себя задетыми. Только слепой не увидел бы за всем происшедшим руки Жана Лафита, и Доминик опасался, что губернатор захочет поддержать обиженных британцев: империя Лафита давно мозолила ему глаза.

***

Нападение произошло двумя днями позже, на рассвете. Дозорный Доминика, едва заметив на горизонте судно, подал сигнал. Самую мощную и дальнобойную пушку установили на южной оконечности острова, и когда фрегаты открыли огонь, ответ последовал немедленно. Уже первый выстрел достиг цели, и один из боевых кораблей загорелся. На этот раз Доминик стрелял метко: ни одно ядро из наших пушек не пролетело мимо цели.

Пришло время для атаки на море. Бой длился около семи часов и закончился разгромом неприятеля. Чтобы захватить Гранд‑Терру, сказал мне позже Доминик, требуется куда больше кораблей и людей, чем могут на сегодняшний день позволить себе британцы, а американские корабли, к счастью, на сей раз их не поддержали. Так что нам в очередной раз повезло.

Отношения между Англией и Америкой в последнее время были, мягко говоря, напряженными, и при потере британцами судна в американских водах янки не спешили вставать на защиту англичан. Антибританские настроения чувствовались во всех крупных американских портах, и тому было простое объяснение. Британские промышленники стремились сбыть свои товары по низким ценам. Недавно зародившаяся американская промышленность не могла составить им пока конкуренцию, и как следствие многие американские предприятия, а значит, и простые рабочие, разорялись.

Во время штурма женщин и детей перевезли в северную, наиболее безопасную часть острова. Однако, когда загорелся склад и потребовались руки, чтобы тушить пожар и спасать товары, на помощь пришли женщины: по цепочке передавали они ведра с водой, выносили уцелевшие вещи. Мой второй боевой опыт оказался не слаще первого. Грохот орудий, дым, пламя, вопли рабов, запертых в загонах. От всего этого мне делалось больно и плохо. Я помогала Лили: подносила вместе с ней воду и еду для стрелков, передавала сообщения от Доминика, оказывала помощь раненым.

К концу дня лицо мое почернело от копоти. Все тело болело, я валилась с ног от усталости. Около часа я отмокала в огромной ванне Жана. Точь‑в‑точь как предсказывал Доминик, я ругала себя на чем свет стоит за то, что влезла в пиратские игры с ружьями и шпагами. За последние несколько дней я пресытилась насилием и едва ли захочу повторить это «приключение».

Жан вернулся на остров спустя неделю после захвата «Мэри Роуз». Дозорный заметил его лодку, и, когда он подплыл к острову, четыре сотни пиратов высыпали на берег, чтобы приветствовать своего предводителя радостным ревом.

Я стояла в последнем ряду встречавших и смотрела на Жана. Что‑то вдруг повернулось во мне. Нам стоило расстаться на время, чтобы я наконец по достоинству оценила его несомненную мужскую привлекательность. Любуясь Жаном, я неожиданно подумала: только человек, поставивший себя вне закона, может чувствовать себя по‑настоящему свободным. Да, он может потерять не только свободу, но и жизнь в любую минуту, но риск стоит того. Жан Лафит – сам себе господин, делает что хочет и плюет на условности. И я любила его за это. Те страшные месяцы, что я провела на борту «Красавицы Чарлстона», по горькой иронии судьбы оказались дорогой к свободе.

– Друзья, – сказал Лафит, приветствуя своих собратьев, – я рад, что вы в прекрасном расположении духа. Может быть, в мое отсутствие произошло некое приятное событие, о котором я не знаю?

Толпа заревела.

– В Новом Орлеане до меня дошли слухи о загадочной истории, произошедшей в Баратарии. Там болтают, будто английское торговое судно умыкнули прямо из‑под носа двух хорошо вооруженных фрегатов.

Дружный смех.

– Говорят, команда корабля получила возможность познакомиться с луизианской болотной фауной. Никто не осмелится упрекнуть баратарианцев в отсутствии гостеприимства. – И, окруженный возбужденно‑радостной толпой, Жан отправился к столам, накрытым для праздника.

Посреди всеобщего веселья Жан попросил слова:

– Минутку, друзья мои. Самое интересное, что в городе говорят, будто капитан был взят в плен неким свирепым юношей с блестящими черными глазами, даже не юношей, а мальчишкой, у которого еще даже не ломался голос.

Пираты загоготали. Я спряталась за чьи‑то спины. Я, конечно, знала, что Жан рассердится, но не ожидала, что он выставит меня на всеобщее осмеяние.

Между тем Жан продолжал:

– Капитан оказался не единственной жертвой юного геркулеса. Говорят, он наделал лапши из по меньшей мере восемнадцати британских матросов, и капитан собственноручно назначил цену за голову мальчишки. Двадцать фунтов – ни много ни мало – тому, кто доставит его живым.

Раздался одобрительный свист.

Я отошла в сторонку. Затеянное Лафитом представление показалось мне унизительным. Если он хотел отчитать меня, он мог бы сделать это наедине. Бог свидетель, опыт оказался достаточно горьким, хвала Всевышнему, что мне удалось выйти из переделки живой. Так зачем поднимать меня на смех? Неужели он не мог пощадить мою гордость?

Лафит заговорил уже другим, более серьезным тоном:

– Должен заметить, что вознаграждение в двадцать фунтов не из тех, что можно пропустить мимо ушей. Те несколько суток, которые я провел в новоорлеанской тюрьме в связи с возникшим непониманием со стороны губернатора, я посвятил размышлениям над тем, кем бы мог быть этот кровожадный подросток. Я вынужден был согласиться с капитаном, что такому разбойнику не место среди цивилизованных людей, но ей‑богу, не знаю, кто он такой. Я могу сделать лишь один вывод: его нам прислали ангелы в помощь, после чего он вернулся к своим собратьям, и на этом поставим точку.

С пылающими от стыда щеками я ушла в дом. Конечно, у Жана были все основания отчитать меня. Я вела себя непозволительно. Какое имела я право вмешиваться в его дела, даже не сказав ему об этом? Я могла навлечь беду на всех. Меня, например, могли захватить в плен и заставить сознаться во всем, что знаю. А знала я немало и о занятиях, и о связях Жана. Он, должно быть, возненавидел меня и теперь выгонит с Гранд‑Терры. Наверное, мне самой нужно исчезнуть, не дожидаясь, пока меня прогонят, но мысль об этом разрывала мое сердце.

Я прошла в библиотеку и свернулась калачиком в кресле. Кажется, я уснула. Разбудили меня голоса в коридоре: Жан разговаривал с Домиником и Пьером. У меня отлегло от сердца. Он не посмеет выгнать меня в присутствии братьев, они защитят меня. Но надежды оказались тщетны: я услышала удаляющиеся шаги Дома и Пьера, и Жан вошел в библиотеку один. Я собрала все свое мужество.

– Привет, Элиза, – сказал Жан, усаживаясь в кресло. – Я потерял тебя на берегу. Ты, наверное, ужасно скучала без меня? Кстати, ты напрасно не поехала со мной: бал был великолепный. Должен тебе сказать, что ни одна из местных красавиц, даже прекрасные креолки, не может сравниться с тобой. У нас с губернатором особые отношения, своего рода соперничество, и он был весьма удивлен…

– Перестань, Жан, – резко сказала я.

Он пожал плечами и как ни в чем не бывало продолжил:

– Нет, в самом деле ты обещала поехать со мной в Орлеан, и я решил рассказать тебе о местных «достопримечательностях». Чем ты занималась, пока я был в тюрьме?

– Как в тюрьме?! – воскликнула я – Почему?

– Почему? Потому что губернатор решил, что я кое‑что знаю о команде, захватившей «Мэри Роуз». Не волнуйся, мне было не так уж плохо. Я ничем не мог ему помочь, и через два дня он вынужден был меня отпустить. Еда была сносной, но постель! Я рад, что наконец дома. Вы с Пьером уже оприходовали груз?

– Да. Все документы на столе.

Жан взял в руки список.

– Очень, очень неплохо. Особенно эта шкатулка с золотыми соверенами. Думаю, предназначалась для подкупа должностного лица. Неужели в наши дни ничего не может делаться честно? Вижу, в мое отсутствие ты вполне справляешься самостоятельно. Чудно, Элиза. Но как мне кажется, тебе здесь скучно. Даже не знаю, чем тебя развлечь. Прости.

Даже тени улыбки не было на его лице. Во мне закипал гнев. Вот, значит, как он решил со мной поквитаться! Хочет, чтобы я сама во всем призналась! Конечно, так ему легче будет выставить меня вон. Он ждет, что я буду растерянно и смущенно переминаться с ноги на ногу, словно школьница, подложившая подружке в кровать лягушку и застигнутая в момент преступления. Если сейчас я повинуюсь, то отныне не смогу вести себя так, как сочту нужным. В конце концов, мне нечего стыдиться! Я делала то, что хотела, и ни о чем не сожалею.

– Мне некогда было скучать, – холодно заявила я. – Я прекрасно провела время, воюя с английскими матросами и пленяя капитана «Мэри Роуз», и все для того, чтобы удовлетворить свою жажду крови и добыть для тебя золото.

Жан Лафит улыбнулся.

– Спасибо тебе, Элиза.

– Я ждала другого выражения благодарности, – ответила я. – И еще, знаешь что? Я ни о чем не жалею. Нет, ни о чем. – Слезы уже подступили к глазам. – Там было великолепно, изумительно! Мне нравится быть пираткой, и я буду ей, покуда у меня есть желание. А если ты вздумаешь остановить меня, я… Я уведу у тебя несколько человек и организую собственную шайку. Мы будем грабить корабли, а тебе не оставим ни одного. И… Господи, как я устала от всего! Зачем я только оказалась здесь?

Я бросилась к двери, но Жан поймал меня и усадил к себе на колени.

– Да уж, пиратка. Ну что ты за глупышка, Элиза? Ну почему ты плачешь? Ты что, решила, что я побью тебя? Да ты еще совсем ребенок. Ты… что это с тобой?

Я уткнулась в его плечо и заплакала.

– Так ты на меня не злишься? – спросила я тоненьким голоском.

– Конечно, злюсь. – И он вытер мне лицо платком.

– Ты меня накажешь?

– Накажешь?

Голос его был на удивление мягок. Я посмотрела ему в глаза, и сквозь радужную пелену слез мне показалось, что он окружен ореолом, словно святой.

– Накажешь? – недоуменно повторил он. – Если я не ошибаюсь, ты и так была крепко наказана. Не думаю, что тебе и вправду понравилось воевать. С недавних пор я потерял вкус к крови и не могу поверить, что ты не испытываешь отвращения к убийству. Неужели убийство двух людей не было для тебя достаточным наказанием?

– О, Жан, – прошептала я. – Так ты знаешь, как это было на самом деле. Совсем не так, как мне представлялось. Ужасно, ужасно!

– Я знаю, что такое схватка, Элиза, и, может быть, на этот раз ты поверишь мне, что это не самое подходящее занятие для женщины.

Я вздохнула и опустила голову ему на плечо.

– Лишь одно обстоятельство заставляет меня грустить, Элиза, – сказал Жан. – То, что ты боялась моего возвращения. Ты боялась меня, Жана Лафита, человека, который был тебе и отцом, и братом, и другом одновременно. Мне стыдно и больно, Элиза.

Я повесила голову. Жан был прав. Я не видела от него ничего, кроме добра. Другие мужчины, много других мужчин заставляли меня трепетать от страха. Но Лафит был им не чета. Его оружием была любовь, он старался понять другого, а не подчинить себе. Для Жана Лафита женщина была личностью, другом, а не просто средством для удовлетворения физиологических потребностей.

Сердце мое переполнилось благодарностью и любовью, и я теснее прижалась к нему. Он был моим другом, моим единственным другом.

– Прости, Жан, – прошептала я.

– За что?

– За то, за то.. Ты знаешь, за что.

Он заглянул мне в глаза.

– Да, – сказал он, слегка улыбнувшись, – я знаю, за что.

Что‑то в его взгляде заставило беспокойно забиться мое сердце. По телу побежало тепло, вспыхнул пока еще маленький костер желания, который, как я думала, потух во мне навеки. Ничего подобного не было со мной с тех пор, как я… С тех пор, как Гарта Мак‑Клелланда забрали с «Красавицы Чарлстона». Как давно это было? В прошлой жизни, нет, в позапрошлой, позапозапрошлой.

Я смотрела на Жана Лафита и впервые видела в нем не учителя, не покровителя, а только мужчину. Во рту у меня пересохло, и сердце стучало гулко и часто. Затаив дыхание, я ждала.

Жан нежно убрал прядь с моей щеки. Я вздрогнула и накрыла его руку своей. Я ждала. Глаза мои закрылись в сладостном предвкушении…

Неожиданно послышались топот ног и хлопанье дверей. Я слышала голос Доминика, выкрикивающего мое имя. «Элиза, Элиза», – повторяли остальные.

Жан удрученно рассмеялся и отпустил меня.

– Надеюсь, они не забыли вытереть ноги, – сказал он. – Пойдем, они хотят, чтобы ты разделила с ними радость победы. Сейчас ты увидишь настоящий пир пиратов. Ты боишься?

– Конечно, нет, – засмеялась я. – Они мои друзья, как и ты. – И я быстро поцеловала его в щеку.

– Могу поспорить, год назад ты вряд ли с такой готовностью назвала бы изрядно поддавших разбойников своими друзьями.

Мы услышали пистолетные выстрелы и звон стекла.

– Они бьют канделябры, – угрюмо заметил Лафит. – Проклятие, так каждый раз.

Увидев меня, Доминик, Пьер и матросы, что пришли вместе с ними, потребовали, чтобы я присоединилась к празднеству. Я со смехом отказывалась, но, похоже, они все решили за меня. Не слушая моих протестов, они подняли меня на руки и понесли на берег. Там горели громадные костры, играла музыка, мелькали танцующие пары. Мое появление было встречено радостным ревом, со всех сторон ко мне потянулись кружки с вином. Так возникла легенда о пиратке Элизе. Подлинная история испуганной девчонки забылась за волшебной сказкой о карибской красотке, способной загнать две пули подряд в десятку. Только позже я узнала, как мне повезло, когда я выбила клинок из руки капитана метким выстрелом. Наши пистолеты были оружием грубым и не отличались точностью стрельбы даже на небольшом расстоянии. Едва ли мне бы удалось когда‑нибудь в жизни повторить тот легендарный выстрел.

Пираты щедро льстили мне, уверяя, что без меня им никогда бы не справиться, говорили, что я принесла им удачу.

Вдруг вспыхнул спор: в чьей команде я буду в следующем бою? Ребята передрались бы в кровь, если бы не вмешался Жан, заявив, что мое устное благословение будет столь же эффективно, как и личное участие. Поскольку все пираты свято верили в магическое действие слова (кстати, колдуны у берегового братства пользовались особым почетом), предложение Жана было принято со всеобщим одобрением.

Маленький оркестр состоял из скрипки и флейты. Разгоряченные хмелем пираты не слишком‑то вслушивались в музыку. Отблески пламени костра плясали на лицах танцоров, и буйство огня было сродни веселому буйству вольных разбойников.

Я перетанцевала со всеми, кроме Жана. Пьер был неплохим танцором, но он недвусмысленно дал мне понять, что танцы – занятие скучное, а вот если провести время по‑другому… Я щелкнула его по носу и напомнила, что любой из присутствующих здесь мужчин не дал бы и цента за его жизнь, если бы узнал, что он себе позволяет. В ответ Пьер подхватил меня на руки и закружил, торжественно заявив, что на здешнюю землю еще не ступала нога такой чудной девчонки и что он с ума сходит от любви ко мне.

Следующим был Доминик. Он танцевал ужасно, даже хуже, чем Винсент Гэмби, плясавший, как взбесившийся буйвол. А мне хотелось оказаться в объятиях Жана, хотелось, чтобы мы поплыли вдвоем, словно птицы над морем, подхваченные воздушным течением. Но он ни разу не подошел ко мне, хотя с другими женщинами танцевал.

Самый торжественный момент праздника наступил после полуночи. Доминик встал и потребовал тишины.

– Леди и джентльмены! И прочие пьяные скоты, слушайте и молчите. Этим праздником мы обязаны Жану, потому что он самый умный из тех, чья нога ступала на палубу корабля.

Крики и смех.

– А эта девчонка, мадемуазель Элиза, самая храбрая леди на болотах. Сегодня мы присваиваем ей имя королевы Гранд‑Терры, нет, королевы всех островов! Мадамы и мон‑сеньоры, я нарекаю Элизу королевой Баратарии!

Засим мне преподнесли шпагу с эфесом, инкрустированным золотом и украшенным рубинами, и два легких пистолета. Ко всеобщему восторгу, я сделала несколько рубящих движений шпагой, затем зарядила пистолеты и выстрелила в луну. Я промахнулась, но мужчины заревели от восторга, и я вновь оказалась на чьих‑то бравых плечах. Смеясь, я храбро размахивала пистолетами.

Жан улыбался и аплодировал вместе со всеми. Он был здесь королем, никто не сомневался в этом, а сейчас меня провозгласили королевой. Я чувствовала, что сегодняшний вечер был своего рода помолвкой, пираты отдавали нас друг другу, потому что я доказала им, что стою их командира. Благодарность переполняла меня, как и любовь к Жану Лафиту. Да, я любила его, я любила их всех.

Я вскинула руку в знак того, что хочу говорить. Наступила тишина.

– Я хочу сказать вам… Я думаю, что мне никогда не было лучше, чем здесь, с вами, где меня так любят. Я… Мне довелось испытать жестокость со стороны так называемых законопослушных членов общества, но от вас, кого они называют разбойниками и ворами, я видела только хорошее. Я горда тем, что вы назвали меня своей королевой, и с этого момента сердце мое принадлежит вам.

Всю ночь мы пили и танцевали. А на рассвете Лили подошла ко мне со словами:

– Мистер Жан говорит, что вы так устали, что и умереть недолго. Пойдемте спать.

– Лили, – запротестовала я, – мне вовсе не хочется спать. Я хочу…

Я поискала глазами Жана. Мне хотелось танцевать с ним. Он стоял в стороне, разговаривая с Домиником и Чигизолой – Отрезанным Носом. Меня он не видел. Я грустно вдохнула.

– Хорошо, Лили, пойдем. Всем спокойной ночи.

Друзья пожелали мне приятных сновидений, и Лили увела меня в дом. Я долго не могла заснуть: сон не шел ко мне. С берега доносились звуки веселья. Что за день! Я настоящая королева! Я не только себе доказала, что многое могу, но и снискала уважение и даже восхищение бывалых моряков. Так почему мне так грустно?

И словно в ответ на этот вопрос я почувствовала прилив желания. Я вертелась в постели, стараясь прогнать образ, назойливо встающий перед глазами. Гарт Мак‑Клелланд, прищурившись, улыбался знакомой скептической улыбкой. Я любила его, он научил меня любви, но теперь все в прошлом. Гарт Мак‑Клелланд умер.

Что же происходит со мной? Я знала, что непрошеное чувство уйдет, если немного переждать. Но я ошиблась. Образ Гарта стал расплываться, и вместо него возник злобный оскал Жозе Фоулера. Меня передернуло. Неужели всех издевательств капитана Фоулера не хватило, чтобы вычеркнуть мужчин из моей жизни? Оказалось, что нет. Я слишком хорошо понимала, чего мне не хватает для счастья. Я была королевой, и мне был нужен король. Я была женщиной, и мне был нужен мужчина.