Свадьба

К замку я подошла уже в темноте. Чувствуя себя не в силах кого‑либо видеть, я хотела одного – добраться до своей комнаты незамеченной. По черной лестнице я поднялась на второй этаж, и тут меня перехватил Оноре.

– Господи, Элиза, что с тобой? Мы тут с ума сходим, я хотел было уже идти на поиски…

Брат запнулся, обеспокоенно глядя на мои спутанные волосы, заплаканные глаза и испачканное платье.

– Элиза, все в порядке? – Он заглянул мне в глаза. Я молчала. Оноре встряхнул меня за плечи и требовательно повторил:

– Что случилось? Ради Бога, скажи что‑нибудь!

Слезы подступили к глазам. В конце концов, Оноре – мой брат, и он любит меня.

– Я… Все хорошо, Оноре, правда, – прошептала я и заплакала.

– Неправда, – угрюмо констатировал он. – Ты говоришь, что все хорошо, а выглядишь так, будто тебя целую милю тащили по грязи. Почему ты плачешь, Элиза? Расскажи мне, что произошло?

– Мужчина, – сбивчиво начала я, захлебываясь слезами, – в лесу, возле заводи, где мы купаемся. Ты знаешь это место.

Оноре выпустил мою руку.

– Господи, – упавшим голосом сказал он, – это я во всем виноват. Он… Он тебя обидел?

Я поняла, что он имел в виду. Уставившись взглядом в пол, я кивнула.

– Кто он? – потребовал ответа Оноре, схватив меня за плечи. – Клянусь, я убью его!

– Не знаю, Оноре. Я никогда раньше его не видела.

– Какое оскорбление! – Оноре вцепился себе в волосы. – Я отыщу и убью его! Клянусь тебе, Элиза!

– Убей его, – горячо выдохнула я, стиснув руку брата. – Сделай это ради меня! Он был таким… таким…

Силы оставили меня, и Оноре, поддерживая за плечи, отвел меня в комнату. Уложив на кровать, он сказал:

– Я сейчас пришлю Франсуазу, а потом пойду к дяде Тео.

– Только не это, Оноре!

Я умоляюще посмотрела на него. Мне не хотелось, чтобы о моем позоре узнали все. Хватит и того, что я открылась Оноре, а если он еще расскажет и дяде…

– Я должен сделать это, Элиза. Теперь‑то уж тебе просто необходимо выйти замуж за барона, у тебя нет другого выхода. Я расскажу дяде, и он, безусловно, сделает все возможное, чтобы отыскать этого пса и воздать ему по заслугам. Я сам вырежу у него из груди сердце, клянусь.

Ненависть захлестнула меня мутной волной, и я сама испугалась собственной кровожадности.

– Да! – с радостью согласилась я. – Найди его и вырежи у него из груди сердце!

Дядя Тео был потрясен случившимся, но, к нашему изумлению, велел отказаться от всяких попыток отыскать обидчика, чтобы не допустить появления сплетен и слухов, которые могли бы расстроить свадьбу. Оноре твердил о защите моей чести, но дядя Тео оставался неумолим. Для того чтобы сохранить мое доброе имя, был уверен он, требуется одно – как можно быстрее выдать меня за барона Фридерика и никому не говорить ни слова.

– А что, – с сарказмом полюбопытствовал Оноре, – мы будем делать с первой брачной ночью? Я знаю, Фредди не слишком умен, но даже он…

– Барон, – отрезал Тео, – выпьет порядком вина за свадебным столом. Об этом я позабочусь. А на следующий день сможет винить только себя за наступившую амнезию.

– Я могу добыть склянку куриной крови, – задумчиво согласился Оноре, – чтобы иллюзия была полной.

– Твои услуги не понадобятся, Оноре, – заключил дядя Тео. – Такие люди, как барон, добросердечные и простые, видят только то, что хотят видеть, и верят тому, во что хотят верить. Так что, Оноре, я запрещаю тебе даже думать о том, чтобы найти этого… мужчину.

Дядя окинул меня взглядом. Я покраснела до ушей и прикусила губу, чтобы не разреветься.

– Мы все в этом виноваты, – добавил Тео уже мягче, – ты, я и даже ты, Элиза. Сколько раз предостерегал тебя от прогулок в одиночестве по лесу.

– Но…

– На этом обсуждение закончено. – Дядя Тео поцеловал меня в лоб. – Спокойной ночи, дитя. Мне жаль, что все так случилось, но мы не должны позволить случившемуся помешать нашим планам, ты должна это понимать.

Когда мы остались одни, Оноре с горечью заметил:

– Оказывается, наш добрый дядюшка Тео обладает железной волей.

Решение дядюшки Тео казалось нам несправедливым. Оноре, хотя внешне и покорился воле дяди, в душе не оставил планов мщения, и, когда двумя неделями позже в замок приехал Филипп, сияющий и нарядный в своем новом мундире, он, поделившись бедой с братом, призвал его в союзники.

– На карту поставлена честь нашей сестры! – горячился Оноре. – И наша фамильная честь тоже!

Филипп покачал белокурой головой:

– Ты должен был подумать о нашей чести раньше, Оноре, тогда бы ничего не случилось.

Но Оноре будто не слышал слов Филиппа – он весь кипел от праведного гнева.

– Ты забыл, что мы наполовину корсиканцы. Братство и честь для корсиканцев важнее, чем для французов. Мы не можем оставить это преступление без возмездия.

Я переводила взгляд с одного брата на другого. В Оноре, как и во мне, возобладала корсиканская кровь. Мы оба были невысокими и черноволосыми, оба были страстными натурами и обладали бешеным темпераментом. Филипп же был настоящим отпрыском Лесконфлеров. Высокий и светловолосый, он и в критической ситуации не терял рассудительности.

– Но и корсиканец, – спокойно возразил Филипп, – не станет рисковать репутацией сестры. Мы не имеем ни малейшего представления, кто этот парень. Если начать наводить справки, руководствуясь только описанием Элизы, скоро вся округа узнает о случившемся. Заверяю тебя, Оноре, если мне доведется повстречать мерзавца, я прикончу его на месте не моргнув глазом и брошу его труп на съедение собакам. Я не трус и готов ради Элизы пожертвовать жизнью. Но жертвовать ее будущим ради удовлетворения жажды мщения мы не имеем права.

На этом о вендетте забыли. Дядя Тео написал барону письмо, в котором сообщил, что день свадьбы переносится на более ранний срок, «поскольку Элизе не терпится стать вашей женой».

Приготовления к свадьбе шли ускоренными темпами: с полдюжины белошвеек день и ночь трудились над свадебным платьем и приданым, в замке готовили комнаты для приглашенных со всей Франции гостей.

Дядя Тео вздохнул с облегчением, узнав от Франсуазы о том, что я не беременна от насильника, но свадьбу все равно решено было сыграть поскорее. Чем скорее меня сбудут с рук, тем меньше вероятности, что непредвиденные обстоятельства расстроят дядюшкины планы по спасению чести семьи. Через шесть недель после того, как я потеряла девственность, я должна была стать баронессой фон Мейер.

Шли дни. Я много читала, иногда выезжала верхом с Оноре и Филиппом, но большую часть времени проводила одна – в саду или в своей комнате. Дядя Тео запретил мне удаляться от замка за пределы видимости без сопровождения, но мера была излишней: я была слишком подавленна, чтобы по‑прежнему беззаботно бродить по полям и лесам. Я больше не думала ни о бароне, ни о том, что мне предстоит. Гораздо чаще, чем мне хотелось, я вспоминала жаркий августовский день у ручья.

Я не могла забыть его и страшно злилась на себя за это. Я живо помнила каждую деталь его одежды, каждую черту его лица, улыбку, предвестницу то ли смеха, то ли грозы, глубокий голос и пронзительные серые глаза. Я закрывала глаза и, кажется, чувствовала сильные руки на своем теле, жестокие поцелуи на груди. Меня начинала бить дрожь. Я убеждала себя, что это дрожь отвращения, но ночью я не раз просыпалась с ощущением непонятного, нового для меня беспокойства во всем теле. Я ненавижу его, говорила я себе, но помимо воли волны желания захватывали меня, и я ничего не могла с этим поделать. За несколько минут из девочки я превратилась в женщину. Но как!

Я старалась представить себе барона в качестве жениха. Меня воротило от его приторного тона, противного сладковатого запаха пота, от одутловатого его лица, жирного студенистого живота. Девчонки в школе с хихиканьем и пришептываниями рассказывали, что длину и форму «мужского достоинства» можно определить по руке его обладателя – по ладони и пальцам. Я представляла себе пухлую бесформенную клешню барона и вздрагивала от омерзения.

С каждым днем, приближающим меня к свадьбе, я становилась все более невыносимой, вздорной и капризной. Франсуаза догадывалась, что виной тому было не только отвращение к барону.

– Ты ничуть не лучше тех глупых девчонок, которые любят тех, кто над ними издевается, – прямо заявила она как‑то раз. – Я не знаю ни одной женщины, которая предпочла бы хорошего мужчину дурному. Нет, вы все хватаете того, кто похуже!

– Скажешь тоже! – возмутилась я. – Влюбиться! Я ненавижу его! Я ненавижу его так сильно, так сильно… Я просто больна от ненависти. Обещаю тебе, Франсуаза, я убью его, попадись он мне на глаза.

– Что ж, остается только надеяться, что он никогда не попадется тебе на глаза, – хмыкнула нянюшка. – Такие мужчины, как он, не приносят ничего, кроме неприятностей. Мой тебе совет: забудь его. Когда тебе будет столько же лет, сколько мне, ты поймешь, что крыша над головой и пища в желудке куда важнее, чем то, что мужчина может вставить тебе между ног, поверь мне.

– Не смей так разговаривать со мной, Франсуаза! Мне нет до него дела! Я его ненавижу! Ненавижу! – Я сжала кулаки. – Боже, почему я так несчастна?

Я бросилась на кровать и горько зарыдала. Франсуаза, присев рядом, принялась гладить меня по голове, тихонько бормоча слова утешения. Но я не слышала ее.

***

Венчание было намечено на воскресенье, а в пятницу вечером устраивали грандиозный бал в честь подписания брачного контракта. Ожидали гостей со всех концов страны. К их приему уже все было готово: открыты и убраны комнаты нежилого крыла замка, выписано несметное количество еды и изысканных вин. Местное дворянство, зная щедрость барона, с нетерпением предвкушало грядущее празднество, справедливо полагая, что оно станет самым грандиозным событием в провинции со времен вступления на престол Бонапарта.

Наконец пятница наступила. После полудня я приняла ванну и по настоянию Франсуазы напудрилась и надушилась. Затем битых два часа Франсуаза и горничные колдовали над моей прической, завивая волосы в тысячу мелких локонов, которые затем, подняв высоко наверх, скрепили золотым гребнем, усыпанным бриллиантами, – подарком дяди Тео. После прически наступила очередь бального наряда. Поверх нижнего платья из белоснежного шелка надели платье из прозрачной золотистой органди[1]с летящими рукавами до локтя, которое крепилось под грудью и свободно распахивалось ниже, являя взорам белоснежный шелк нижнего наряда. К восьми часам я была готова.

В последний раз придирчиво оглядев меня, Франсуаза и горничные восхищенно заахали:

– Мадемуазель, какая прелесть!

– Ах, очарование…

– Она так красива, что я сейчас заплачу!

Я нетерпеливо приказала:

– Дайте и мне посмотреть. Кто‑нибудь, принесите зеркало! Не каждый день приходится видеть телка, столь пышно убранного для заклания.

Франсуаза неодобрительно покачала головой. Две горничные внесли большое овальное зеркало в рост человека, реликвию, сохраненную в доме еще со времен Короля‑Солнца[2].

Я взглянула в зеркало. На меня смотрело такое знакомое и все же в чем‑то неуловимо чужое лицо, обрамленное черными кудрями. Бриллианты сверкали среди локонов, как звезды на полночном небе. Глаза под черными бровями мерцали, как угли, а кожа была белоснежна, как шелк платья, как лепестки розы на снегу, розовели щеки. Платье из органди окружало меня золотистым сиянием, делая похожей на недоступную сказочную королеву или гордую и неукротимую Титаник.

Слезы застили мне глаза, подернув дымкой возникшее передо мной видение божественной красоты. Сердце мое больно сжалось, и, схватив подсвечник, я с силой запустила им в эту новую Элизу. Зеркало со звоном разлетелось на кусочки.

– Я ненавижу ее, ненавижу. – И, закрыв лицо руками, я зарыдала.

Суеверная Франсуаза пришла в ужас.

– Разбитое зеркало может принести немало бед, – печально покачала она головой. – Что ждет тебя, Элиза, одному Богу известно…

– Замолчи! – прикрикнула я на няньку. – Что может быть хуже, чем выйти замуж за этого толстого германского барона, за этого шута горохового, за эту жирную обезьяну! Я вообще ни за кого не хочу выходить замуж! Я не вынесу этого!

Франсуаза обняла меня.

– Ты вынесешь, дитя мое, потому что так надо. Нельзя впадать в уныние, Элиза, ты не видишь счастья у себя под носом. Как говорится, лучше синица в руке, чем журавль в небе. Смирись с этой истиной, иначе ты никогда не будешь счастлива. Вытри глаза.

Раздался стук в дверь.

– Пришло время взрослеть, Элиза. Пора становиться женщиной, – закончила Франсуаза и открыла дверь.

На пороге стоял мой верный жених.

– Мне будет позволено высказать мадемуазель свое уважение? – церемонно начал барон. – Я хотел бы кое‑что преподнести моей девочке, это мне доставит большое удовольствие…

– Тогда входите, – грубовато перебила Франсуаза, пропуская жениха в комнату. – А вы, девушки, выйдите.

Няня жестом указала на дверь двум горничным, и те все с тем же удивленно‑возбужденным выражением лиц, которое не покидало их вот уже несколько часов, выпорхнули в коридор.

Барон вежливо поклонился вслед девушкам (мы с Оноре всегда смеялись над его демократичной манерой раскланиваться с прислугой – от чистильщиков сапог до приказчиков) и засеменил ко мне.

Я смотрела на него без тени улыбки.

– Ах, драгоценная Элиза, могу я сказать вам, что вы сегодня воистину великолепны? – произнес он напыщенно и, припав на жирное колено, прижался липкими губами к моей руке. – У меня нет слов, чтобы выразить свое восхищение. Все, что я могу, это в немом поклонении целовать след вашей ножки…

– Вы хотели говорить со мной, Фридерик?

– О да, конечно, конечно!

Барон с трудом поднялся на ноги и гордо извлек из кармана камзола обтянутый бархатом футляр. Торжественно открыв крышку, он произнес:

– Я принес вам кое‑что для сегодняшнего бала, моя дорогая.

От самодовольства немец раздулся как шар, и я с трудом подавила желание поддать этот «шар» ногой. В шкатулке лежало чудовищное по своей безвкусице бриллиантовое колье, с купидонами и золотыми кружевами вокруг громадных камней, и такие же серьги.

Мне хватило воспитания, чтобы скрыть свои чувства.

– Фридерик, право, не стоит…

– Прошу вас, – настаивал барон, – это драгоценности моей досточтимой матушки.

Немец торжественно приложил колье к моей груди и восхищенно вздохнул:

– Золото для моей золотой девочки и бриллианты для той, что своим сиянием затмевает звезды!

Я выразительно посмотрела на Франсуазу, но, сделав над собой усилие, лишь вежливо поблагодарила барона:

– Благодарю вас, очень красиво.

И барон, дрожа от счастья быть допущенным наконец поближе к телу любезной его сердцу дамы, застегнул массивное ожерелье.

Наконец мой несносный жених, не упустив случая раз десять поцеловать мне руку, удалился, и я, облегченно вздохнув, грустно опустила взгляд на грудь.

– Франсуаза, ты можешь представить себе что‑нибудь более безобразное?

– Нет, – призналась няня, – не могу. Но ты начинаешь делать успехи, по крайней мере не швырнула подарок ему в лицо.

– Я бы не смогла, – уныло ответила я, – его и поднять‑то тяжело!

Франсуаза от души рассмеялась. Ее смех был так весел и заразителен, что, не удержавшись, я тоже рассмеялась.

Вот такой, беззаботно смеющейся – впервые за много недель, – и застал меня Филипп.

– Неужели ты и впрямь смирилась с этим браком? – шепотом спросил он, когда мы направлялись в бальную залу. – Или барон купил твою благосклонность этой нелепой вещицей?

– Ни то, ни другое, – решительно заявила я, – я никогда не смирюсь со своей участью. Я просто устала печалиться и на сегодняшний вечер решила стать прежней, веселой Элизой. Я тебе нравлюсь такой?

– Ты мне всегда нравишься, – нежно заверил меня брат.

Брачный пир задумывался с размахом. Подъезд к замку был запружен каретами – я никогда не видела такого скопления кучеров в ливреях, слуг и конюших. Через каждые двадцать метров дороги дядя Тео выставил мальчишек с фонарями, чтобы те освещали путь нашим гостям. В девять мы с бароном открыли бал, станцевав первый танец, а потом я танцевала и кокетничала чуть ли не со всеми мужчинами, присутствующими на празднике. Голова моя кружилась от шампанского и танцев; чувствуя необыкновенную легкость, я наслаждалась последними мгновениями свободы. В одиннадцать Филипп пригласил меня на мазурку.

– Ты сегодня в ударе, сестрица, – сообщил он во время очередной фигуры, – но, по‑моему, барон грустит. Он, конечно, польщен твоим успехом, но, я думаю, ему было бы приятнее, если бы ты уделила ему чуточку больше внимания.

– Пора ему привыкать, – весело ответила я. – После того как мы поженимся, я собираюсь завести целый сонм поклонников и об… обожателей!

– Элиза, – с шутливым неодобрением заметил Филипп, – боюсь, ты выпила слишком много шампанского.

– Ты прав. – Я довольно глупо хихикнула и похлопала его по плечу веером. – Я много выпила, Филипп, но сегодня – последний день моей свободы, и я буду делать что хочу. Буду танцевать до рассвета. Нет, до полудня завтрашнего дня, нет, до воскресного утра, а потом упаду и засну, навечно засну. До самой смерти.

– Элиза, все не так уж плохо, – рассмеялся Филипп. – По крайней мере твой барон богат как сам черт, и я не сомневаюсь, сестренка, ты сумеешь обвести его вокруг своего маленького пальчика.

– Надеюсь. Ой, Филипп, если бы он не был таким безобразным! Он напоминает мне поганку, такую расплывшуюся и бородавчатую. Бррр…

Мазурка закончилась. В перерыве между танцами я услышала, как дворецкий объявил еще одного гостя:

– Господин Арманд Чарльз Александр Валадон, маркиз де Пеллиссьер.

Я взглянула на вошедшего, и… бокал выпал из моих рук. Все разом повернули головы в мою сторону, а слуга опрометью кинулся убирать осколки.

– Элиза, что с тобой, тебе плохо? Ты побледнела как полотно.

– Филипп, скорее уведи меня отсюда, – прошептала я. – Уйдем прямо сейчас!

– Но почему…

– Прошу тебя, умоляю!

Филипп вывел меня из залы и усадил в гостиной, в нише окна.

– Тебе принести воды со льдом? Мороженого? Зачем ты столько пила…

– Филипп… – Меня трясло. – Филипп, это он. Это тот человек… из леса.

– Кто, Элиза?

– Маркиз Пеллиссьер, Филипп.

Филипп побледнел.

– Боже…

Я смотрела на брата с мольбой.

– Как нам быть, Филипп? Если он меня увидит, он скроется. Убей его! Мы… Я… Я так его ненавижу, Филипп! Надо что‑то придумать!

Филипп нахмурился и пристально посмотрел на меня.

– Ты уверена, что это он, Элиза? – спросил немного погодя брат. – Ты не могла обознаться?

– Нет, Филипп, клянусь тебе, нет! Я его сразу узнала! Я… Я даже разглядела шрам на щеке, там… там, где я ударила его кнутом. Филипп, Боже мой, мне нехорошо.

Филипп обнял меня за талию.

– Постарайся взять себя в руки, Элиза, и выслушай меня. Ты в состоянии идти самостоятельно? – Я кивнула. – Тогда ступай в библиотеку и жди меня там. Все не так просто. Он влиятельный господин, один из любимчиков Наполеона. Я разыщу Оноре, и мы решим, что делать. Все будет хорошо, Элиза, обещаю тебе. А сейчас иди.

Закрыв за собой дверь библиотеки, я прислонилась к косяку и закрыла глаза. Сердце мое, казалось, было готово выпрыгнуть из груди, мне не хватало воздуха. С трудом я добралась до стеклянной двери, выходящей на балкон, и распахнула ее. Ночная прохлада ворвалась в комнату, прояснила мысли. Внезапно я успокоилась, и тогда ко мне пришла злость.

Как он посмел! Как смел он явиться в этот дом накануне моей свадьбы?! Ничего, он поплатится за дерзость. Уж в этом я была уверена! Филипп и Оноре не дадут ему уйти: в том, что касается защиты моей чести, я могла положиться на братьев. Да, они подчинились приказу дядюшки и не разыскивали моего обидчика, но если он сам явился в наш дом… что ж, тогда они уничтожат его как опасного, злого зверя, каковым он, по сути, и является.

Нет, они не станут выяснять отношения прилюдно, не сделают ничего такого, что может бросить тень на мое имя. Разговор произойдет с глазу на глаз: «Добро пожаловать в замок Лесконфлеров, сударь. Мы рады видеть вас на свадьбе сестры. Как мы понимаем, вы уже имели счастье с ней видеться. Как, вы так не считаете? Припомните, сударь. Припомните то, что случилось шесть недель назад…»

И вот тогда они, укрывшись от любопытных глаз, обсудят все условия дуэли. Филипп, прекрасный фехтовальщик, маэстро шпаги, предложит оружие. Оноре будет секундантом. Филипп Лесконфлер и Арманд Валадон со шпагами в руках встанут друг перед другом. Я уже почти слышала веселый звон скрестившихся клинков, тяжелое дыхание мужчин, видела ловкие выпады. Филипп немного учил меня фехтованию, и мне нетрудно было представить каждый жест дуэлянтов.

«Убей его за меня, Филипп, – повторяла я про себя. – Проткни его насквозь и принеси мне его сердце на кончике шпаги!»

Дверь открылась. На пороге стоял маркиз Пеллиссьер, а сзади, вплотную, – Филипп и Оноре. На губах маркиза играла циничная усмешка, та самая, что преследовала меня во сне и наяву вот уже шесть недель. Он переступил через порог. Оноре и Филипп вошли следом и закрыли дверь.

– Прошу вас, господа, не так напористо, – сказал маркиз. – Мне чертовски жаль испортить бархат.

– Напрасные опасения, милорд, – ласково ответил Филипп. – В гробу прореха на спине будет незаметна. Напротив, все будут восхищаться тем, как хорошо вы смотритесь в состоянии вечного покоя.

Нож Оноре упирался в спину маркиза.

– Это наша сестра, милорд, – представил меня Оноре, – но, боюсь, представления излишни. Вы уже знакомы.

– Разве? Я не припомню, когда имел счастье.

Я вышла из тени на середину комнаты, где было светлее. Лицо маркиза расплылось в насмешливой улыбке.

– Ну конечно, теперь вспомнил. Тогда, мадемуазель, вы были одеты по‑другому. Если бы не ваш наряд тогда…

Оноре ткнул его под ребра.

– Похоже, вы забыли приличия в том же лесу, в котором моя сестра оставила честь, – резко сказал Оноре. – Но быть может, вы оба восстановите утраченное, если месье поведет себя как джентльмен. Вы не припомните, о чем мы с вами толковали несколько минут назад?

– Разумеется, помню. Острие вашего ножа хорошо освежает память, мой друг, – ответил маркиз. – Но, уверяю, у вас нет необходимости в таких грубых приемах. Мы ведь не в Сицилии.

– Мы – корсиканцы, сударь, – мрачно поправил гостя Оноре. – В наших жилах течет горячая корсиканская кровь, такая же, что и у императора. И, как и он, мы не прощаем оскорблений, но, как и он, мы умеем быть благоразумными.

– Предмет переговоров – ваша жизнь, – заговорил Филипп.

– Какие переговоры? – возмутилась я. – Что еще за переговоры? Почему он еще жив?

– Минутку, Элиза, – перебил меня Оноре. – Ну так как, милорд, вы приняли решение?

– Слово «решение» подразумевает выбор, – холодно заметил маркиз. – А у меня, насколько я понимаю, выбора нет.

Арманд Валадон шагнул ко мне, и я не отстранилась, не отступила. Я встретила его взгляд спокойно и холодно, хотя сердце мое разрывала ненависть. В этом человеке было нечто грозное и неотвратимое, словно он был вестником грозного рока или самой смерти. Маркиз склонил голову.

– Мадемуазель Лесконфлер, не окажете ли вы мне честь, приняв мою руку и сердце?

– Что?!

Возмущенная, я обернулась к братьям.

– Так вот, значит, как в вашем представлении выглядит защита чести сестры? Трусы! Да я лучше умру, чем выйду за злодея! Дай мне свой нож, Оноре, – потребовала я, протянув руку, – я убью его своими руками, как и обещала. Вот так братья! Лучше бы я попросила помощи у малолетних детей!

– Элиза, – вспыхнул Оноре, – успокойся. Это была идея Филиппа. Я всегда был за то…

– Брак – наилучшее решение, – с холодной улыбкой объявил Филипп, – для всех присутствующих.

– Вы испугались! Вы струсили перед императором! Стыдитесь! Франции не нужны трусы! Выйти за него замуж? Одна мысль об этом для меня оскорбительна!

– Я с вами совершенно согласен, мадемуазель, – заявил с улыбкой маркиз. – Может быть, мы сможем достичь понимания, и тогда…

– Мне не нужно никакого понимания, – отрезала я, – мне нужна твоя кровь!

Маркиз зевнул и опустился в кресло.

– Разберитесь пока между собой, господа, а я подремлю. Дадите мне знать, когда придете к общему мнению.

– Ты выйдешь за него замуж, – твердо заявил Филипп. – Элиза, побудь с господином маркизом, пока мы с Оноре займемся приготовлениями. У вас есть час на то, чтобы поближе познакомиться, прежде чем вас объявят мужем и женой.

– Познакомиться?! Обвенчаться?! – кричала я. – Вы, должно быть, шутите!

– Поверь мне, Элиза, – устало объяснил Филипп, – это единственный выход, наилучший. – Он повернулся к моему новоявленному жениху: – Не пытайтесь улизнуть, милорд. У окон и дверей я выставил вооруженную охрану. Им приказано убить вас, если вы появитесь без сопровождения одного из нас.

Маркиз кивнул и, зевнув, закрыл глаза. Оноре и Филипп вышли, оставив нас наедине.

Я нервно мерила шагами комнату. В те минуты я ненавидела братьев сильнее, чем своего обидчика. Они меня предали. Мне не у кого искать помощи. Я остановилась и украдкой взглянула на дремлющего маркиза. Сложив на груди руки, он тихонько посапывал.

Я топнула ногой.

– Как вы смеете спать? Немедленно проснитесь и убирайтесь отсюда!

Он приоткрыл один глаз.

– Простите меня, мадемуазель, но у меня сегодня был трудный день, а вечер, кажется, предстоит еще более утомительный.

– Убирайтесь! – Я указала ему на дверь. – Вы меня слышите? Убирайтесь немедленно! Сейчас же!

Маркиз поднял брови.

– Чтобы угодить в объятия стражников? Вам ведь этого хочется, не так ли? Нет уж, спасибо, мадемуазель, я лучше останусь здесь.

– Вы… Вы – ничтожество! – сказала я – Вы самый ничтожный червь, вы – хам, меня от вас тошнит!

– Прошу прощения, мадемуазель, за то, что мой вид вызывает в вас такие неприятные чувства. Большинство женщин реагируют на меня по‑другому.

– Большинство женщин, – фыркнула я, – безмозглые создания. Я знаю, что вы из себя представляете. Жестокий, самодовольный, бесчувственный хам. Скот. Животное. В вас нет ни на грош порядочности!

– Порядочность, воспитание, хорошие манеры… До сих пор меня никто не обвинял в отсутствии оных. Другое дело, что я веду себя в соответствии с обстоятельствами, а в вашем конкретном случае обстоятельства меня подвели. Как мне, по‑вашему, следует обращаться с дамой, знакомство с которой было достаточно кратким и которая, кажется, очень скоро станет моей женой? Наша первая встреча состоялась при весьма пикантных обстоятельствах, и я смело могу сказать то же, что и вы: я видел вас, мадемуазель, такой, какова вы есть на самом деле – блудливой, капризной и бешеной, – закончил свою сентенцию маркиз и со вздохом заключил: – Да, моя маленькая леди, вы – дикарка, и перспектива заполучить вас в жены меня пугает.

– Как вы смеете так со мной разговаривать? – Я сжала кулаки. – Вы… Вы подло на меня напали. Вы – самодовольная свинья! Ублюдок! Скотина!

– У вас весьма обширный лексикон, – заметил Валадон. – Должно быть, вы владеете полным набором площадной брани.

– Вы – отвратительный, ужасный человек!

Валадон надо мной смеялся.

– С трудом верится, что в наш просвещенный век супружество должно быть неизбежным следствием краткого альянса. Провинция… Отсталые нравы…. И я, похоже, попался в лапы грубых, дурно воспитанных людей…

Я пошла на него с кулаками.

– Если уж кого называть грубияном, так это вас!

– … пытающихся взвалить вину за незначительное происшествие…

– Ничего себе незначительное!

– … на плечи жертвы.

Я онемела от такой наглости. Он встал с кресла и прошелся по комнате.

– Очень мило, – заметил маркиз, взглянув на мой портрет работы Давида, где я была изображена в образе Дианы‑охотницы. Портрет был написан по заказу Наполеона к моему шестнадцатилетию. – Но не вполне точно. Чтобы передать эти искры в глазах, этот румянец и эту поразительную особенность – набухание груди, когда вы сердитесь, нужна кисть посильнее. Эта картинка слишком слащава, слишком невинна. А вы не невинны, Элиза, вы никогда не были невинной овечкой.

Я схватила со стола дяди Тео тяжелую серебряную чернильницу и швырнула ему в голову. Однако маркиз увернулся, и чернильница врезалась в одну из любимых статуэток дяди Тео, приказав фигурке долго жить. В мгновение ока этот несносный человек оказался рядом и схватил меня за руки. Я попыталась его лягнуть, но на мне были парчовые бальные туфельки, и как оружие они не годились.

– Вы – испорченный, невоспитанный ребенок, мадемуазель, – заключил Валадон. – Клянусь, если бы вы были моей, я бы бил вас до бесчувствия. Мне не слишком нравятся избалованные дети…

– Кроме тех случаев, когда вам хочется их насиловать!

Маркиз широко улыбнулся, и пальцы его больно впились в мою руку.

– Вы знаете, что потеряли невинность только потому, что чуть не выцарапали мне глаза. Вас следовало проучить, и я преподал урок, всего один.

– Лжец! – выплюнула я ему в лицо. – Вы бы все равно это сделали!

– Разве? Может, вы и правы, только правды нам никогда не узнать. Вы были так соблазнительны – как спелое яблочко, которое только и ждет, что его сорвут. Редкие девушки купаются нагими в глуши, а потом, даже не удосужившись одеться, лежат на травке и мечтают о любви. В конце концов меня можно простить: ведь я всего лишь мужчина, а не святой. – И он отпустил меня.

Дрожа от гнева, не в силах от ярости вымолвить ни слова, я растирала запястье, сердито глядя на покрасневшие места. Валадон между тем снова уселся в кресло, закинув ногу на ногу.

– Мы должны отнестись к тому, что произошло, как цивилизованные люди, а не как варвары. Наш брак будет роковой ошибкой, ведь между нами ничего не было, кроме мимолетного желания, подогретого жарким и душным полуднем.

– Но…

– Вы ведь выходите за барона фон Мейера, как я слышал? – невозмутимо продолжал маркиз. – Вот и прекрасно! Нарожайте ему с десяток чудных сыновей, и давайте забудем эти глупости. Уговорите братьев довольствоваться иной формой компенсации.

– Если я и стану их о чем‑нибудь просить, – процедила я сквозь зубы, – так только о том, чтобы они проткнули вас насквозь. Вы думаете, я хочу стать вашей женой? Лучше умереть!

Дверь распахнулась, и в комнату вошли Оноре и Филипп в сопровождении престарелого прелата, с трудом передвигавшего ноги.

– Нам повезло, Элиза, – возбужденно воскликнул Оноре. – Среди гостей оказался кардинал Франческо Паоло де Куера. Мы все объяснили кардиналу, и он любезно согласился пойти нам навстречу.

– Нет! – отрезала я. – Нет, нет и еще раз нет.

Братья замерли.

– Вы что, не понимаете? Я не хочу выходить замуж за это чудовище! Никогда! Я лучше пойду за самого дьявола, чем…

– Ради Бога, Элиза, – нетерпеливо перебил Филипп. – То ты рыдаешь дни напролет, потому что приходится выходить за барона, а теперь, когда сам маркиз Пеллиссьер просит твоей руки, упираешься как ослица.

– А кто оплатит долги Оноре?

– Не думай об этом, Элиза. Мы сами найдем выход.

Ничего себе! Сначала любимые родственники собирались разбить мою жизнь, только чтобы не допустить скандала, который мог разразиться по вине Оноре, а теперь они заявляют, что его долги – пустяк, с которым можно легко управиться! Я сжала ладонями пылающие щеки.

– Ужас! Безумие!

– Не могу с вами не согласиться, мадемуазель, – нарушил тишину голос маркиза.

Престарелый кардинал нетвердым голосом осведомился:

– Мы можем начинать? Благословляю вас, дети мои.

– Да, святой отец, да, – сказал Оноре, подводя кардинала к нам с маркизом.

– Какое чудное утро, – проворковал старичок. – Да?

– Святой отец в маразме, – заявил маркиз. – Он невменяем!

Нас обвенчал в библиотеке замка безумный итальянский прелат при двух свидетелях: Оноре и Филиппа, как того и требует закон. В конце церемонии прелат извлек откуда‑то из глубин своего облачения соответствующий документ.

– Да благословит Господь барона и баронессу, – сказал священник, протягивая для поцелуя руку.

Глядя на нас слезящимися глазами, он предложил нам поцеловаться в знак скрепления союза. Арманд Валадон громко захохотал:

– Он думает, что я – барон. Наш брак недействителен!

– Обряд имеет законную силу, – холодно возразил Филипп. – Можете быть уверены.

И в этот момент в комнату ворвались дядя Тео и настоящий барон.

– Элиза, где ты была? – набросился на меня дядя. – Все спрашивают…

Тео посмотрел на кардинала, потом на маркиза, потом взгляд его упал на документ на столе. Дядя все понял.

– Милосердный Боже, – выдохнул он и тяжело опустился на стул. Барон начал что‑то щебетать по‑немецки.

– Маркиз де Пеллиссьер – тот самый человек, которого мы искали, – заявил Оноре. – Он предпочел женитьбу на Элизе неминуемой смерти. Церемония состоялась несколько минут назад.

– Вы с ума сошли? – спросил дядя Тео, сжимая побелевшими пальцами подлокотник кресла. – Вы понимаете, что вы сделали?

– Не беспокойся, дядя, барону все будет возмещено, обещаю.

– О браке не может быть и речи, слышите вы? Я добьюсь аннулирования документа! Я запрещаю!

– Свадьба? Похороны? Церемония? – вмешался барон. – Я ничего не понимаю. Что сделала моя золотая девочка?

И тут началось. Дядя сыпал словами, пытаясь что‑то внушить барону, барон безутешно рыдал, Филипп и Оноре отстаивали законность обряда, а кардинал кротко улыбался всем присутствующим. Арманд Валадон стоял у открытого окна, не принимая участия в общем сумасшествии, и безмятежно любовался фонтанами огней. В полночь планировался грандиозный фейерверк, долженствующий ознаменовать счастливое событие – объединение домов фон Мейеров и Лесконфлеров. Фейерверк пустили точно в назначенный час, но никто из присутствующих в комнате, за исключением маркиза, так и не насладился зрелищем.

Дядя Тео наконец заметил моего новоявленного супруга и потребовал от него немедленно увезти меня из замка. Филиппу пришлось с полчаса уговаривать дядю смилостивиться и разрешить мне остаться до утра, чтобы Оноре смог сопровождать нас с маркизом до его поместья под Парижем.

Я подошла к дяде и хотела обнять его, но он отстранился.

– Не надо, Элиза, мне и так хорошо. Я должен был предвидеть, что ты в конце концов поступишь по‑своему. Дурак я был, ожидая от тебя и братьев послушания. Все вы, корсиканцы, дикари, и ваш Бонапарт не исключение!

Если уж дядя решился помянуть Наполеона, то, видно, он и вправду был здорово расстроен. Даже Филиппу не удалось примирить его с происшедшим. В конце концов нас с маркизом выпроводили из библиотеки.

– Я покажу вам спальню, – обратился Филипп к Валадону.

Сердце мое упало. «Боже, только не это», – подумала я.

– И вы собираетесь проследить за тем, чтобы я исполнил супружеский долг? – холодно поинтересовался маркиз.

Филипп напрягся.

– Милорд, у нас у всех выдался нелегкий вечер, так давайте вести себя как джентльмены…

– Но я могу надеяться, что меня по крайней мере не проткнут шпагой, сделав мою жену вдовой еще до того, как она вкусит семейных радостей? – Маркиз обернулся ко мне: – Пойдем, дорогая, к гостям, ведь этот бал устроен в честь твоей свадьбы, не так ли? – Он взял меня под руку и твердой рукой повел в залу, полную гостей, не имеющих ни малейшего представления о драматических событиях, разыгравшихся в библиотеке. – По всем правилам мы должны явиться на бал вместе.

– Нет!

Я попыталась вырваться, но у Валадона была железная хватка. Я умоляюще посмотрела на братьев, но они отвели глаза: я стала женой маркиза, его собственностью, и он был волен поступать со мной по своему усмотрению.

– Я умоляю вас, – обратилась я к мужу, – избавьте меня от необходимости выходить к гостям вместе с вами.

Маркиз окинул меня равнодушным взглядом.

– Теперь мы муж и жена, и нам часто придется бывать в обществе вместе. Вам стыдно, – спросил он, неприятно нажимая на последнее слово, – быть моей женой? Может быть, вас смущает внезапность всего происшедшего? Я не могу вас за это винить. Я и сам несколько растерян. До сих пор у меня был один безотказный способ бороться со смущением: не замечать его, поскольку это чувство всегда связано с мыслью, что о вас могут подумать окружающие. Но ведь нам на это наплевать, не так ли? Иначе, Элиза, вы не вели бы себя так бесстыдно в лесу. Или вы все еще смущены воспоминанием? По моим личным наблюдениям, у вас вообще нет никакого стыда. – И он потащил меня по длинному коридору в зал.

Я была готова умереть от стыда, чувствовала себя униженной, раздавленной, выставленной на посмешище и тем не менее шла, не опуская головы, шла рядом с ним так, будто ничего естественнее этой ситуации и вообразить было нельзя.

Наконец мы были у дверей бальной залы. Я инстинктивно подалась назад.

– Нет, не могу, – прошептала я, – я отказываюсь туда идти.

– Мадам, – голос его перекрыл гул толпы и гром оркестра, – прошу не забывать, что теперь вы – моя жена! За время нашего недолгого знакомства я успел понять, что вы капризны, эгоистичны и упрямы. Вы любите, чтобы все было по‑вашему. Или вы мне подчинитесь, или я заставлю вас пожалеть о своем упрямстве.

Маркиз обвел взглядом зал. Как только он заговорил, все разговоры разом стихли, даже музыканты прекратили играть, наступила полная тишина.

– Простите нас, дамы и господа, – обратился маркиз к гостям, – вы прибыли сюда, чтобы отпраздновать свадьбу, так веселитесь! Музыканты, прошу вас, вальс.

Толпа подалась назад, освобождая нам место. Мой муж развернул меня к себе лицом, и я уже было занесла руку, чтобы залепить ему пощечину, но он перехватил ее в воздухе и поднес мои пальцы к губам. Затем, не смущаясь отсутствием музыки и ропотом возбужденной скандалом толпы, закружил меня в танце. Наконец оправившиеся от потрясения музыканты заиграли вальс.

– Я никогда вас не прощу, – шипела я.

– Никогда – слишком долгий срок, мадам. О, да вы прекрасно танцуете! Раз‑два – три, раз – два‑три… Весьма недурно.

– Я ненавижу вас! – цедила я сквозь стиснутые зубы. – Лучше бы я вышла за обезьяну!

– Лучше бы я женился на кобре. – Кажется, он разозлился. – Но это так, между прочим. Кстати, почему бы вам не улыбнуться гостям. Невесть что о нас могут подумать.

– Мне наплевать, о чем они думают!

Маркиз укоризненно покачал головой:

– Мне следует заняться вашей речью, мадам. Ваш лексикон пугающе груб. – И он вдруг притянул меня к себе так, что наши тела оказались тесно прижатыми друг к другу.

Толпа дружно ахнула. Он кружил меня все быстрее и быстрее, я перестала различать лица окружавших меня людей, куда‑то ушли смущение и злость. Я видела лишь его одного, чувствовала только упрямую силу его тела, теплое дыхание, волнующее прикосновение руки. Я закрыла глаза, голова моя откинулась назад, и я почувствовала его губы на шее…

Музыка внезапно прекратилась. Мы остановились. Голова моя кружилась, и я бы упала, если бы не его сильные руки.

– Господа, – произнес маркиз, обращаясь к залу, – мы с женой благодарим вас за теплые поздравления, но сейчас уже поздно, и мы устали.

Затем, к моему ужасу, он подхватил меня на руки и понес вверх по лестнице. Наверху он остановился и возмущенно спросил:

– Кто‑нибудь покажет нам, где спальня, или я должен исполнить свой супружеский долг прямо в зале?

Слуга с квадратными от удивления глазами бросился к нам:

– Сюда, пожалуйста, мой господин.

Наконец мы оказались одни в роскошно убранной спальне, залитой золотистым сиянием сотни свечей.

– Неплохо, – заключил он, окинув взглядом помещение. – На мой взгляд, немного вычурно, во вкусе барона. А, я вижу, какой‑то заботливый человек приготовил для нас шампанское! Должно быть, тот из ваших братьев, у которого лучше развито чувство юмора, Филипп, если я не ошибаюсь. Жаль, что мы не сможем стать друзьями. Выпьете?

Я молча смотрела на него.

– Как хотите, – сказал он, пожимая плечами. – Шампанское весьма недурно. – Он с чувством провел ладонью по кровати, чуть покачал матрас, проверяя его упругость и мягкость. – Насколько я понимаю, шампанское в спальне молодоженов служит для устранения излишней скромности и смущения… – маркиз искоса смотрел на меня, – … успокоения нервов, приглушения боли, если боль возможна. Но вы, конечно же, уже не девственница…

– Благодаря вам, милорд, – прервала я его монолог.

– Благодаря мне. Мы и в самом деле давние знакомые, вы и я.

Валадон наполнил бокал вновь и опустился в кресло.

– Эта импровизированная свадьба, Элиза, доставляет мне некоторые неудобства.

– Рада слышать.

Маркиз нахмурился.

– Всякий раз, как я встречаю вас, мне приходится прерывать свой путь. Будь вы другой, я, может быть, и благословил бы те необычные обстоятельства, которые свели нас. – Маркиз усмехнулся. – Вы, вероятно, хотите, чтобы я не прикасался к вам этой ночью, и тогда наш брак будет признан фиктивным, не так ли? В этом случае, когда уляжется скандал, вы сможете снова выйти замуж, хотя бы за этого гротескного немца.

– Я не прошу одолжений, – сказала я холодно.

– Скорее всего их и не будет. В конце концов, гораздо приятнее провести ночь в роскошном замке в обществе благородной дамы, чем в маленькой грязной каморке провинциальной гостиницы в компании уличной проститутки. Вы не находите? Снимайте ваше платье, мадемуазель, или, скорее, мадам, и давайте приступим к делу.

От страха у меня задрожали поджилки. Облизнув внезапно пересохшие губы, я заявила:

– Не стану.

– Вы должны, – спокойно ответил он. – Я ваш муж, и вы должны мне подчиняться. – Валадон поставил пустой бокал на столик. – Раздевайтесь. Я хочу еще раз взглянуть на то, что купил, спасая свою голову.

– Нет, сударь. – Я надеялась, что мой голос не выдал страха. – Если вы решили изнасиловать меня в моем собственном доме, я не могу вас остановить. Но и помогать вам я не стану. Я буду бороться до конца, насколько у меня хватит сил.

Арманд Валадон чуть улыбнулся и принялся гасить свечи, одну за другой, неторопливо подходя к каждому канделябру по очереди. Когда комната погрузилась во мрак, он разделся, бросил одежду на стул и по мерцающей лунной дорожке подошел ко мне.

Отступив к низкому туалетному столику, я закрылась руками и, судорожно вздохнув, закрыла глаза. Почувствовав нежное прикосновение его ладоней, я внутренне сжалась, но поклялась не показывать страха. На этот раз я не буду просить о пощаде, не буду кричать и плакать. Я просто выберу удобный момент и нападу.

Расстегнув верх моего платья, он медленно спустил его с плеч. Я напряглась и резко подняла вверх колено. Его реакция была мгновенной: прикрыв одной рукой пах, другой он схватил меня за волосы и грубо откинул назад голову, едва не свернув при этом мне шею.

– Только без глупостей, мадам, – прошипел он. – Зачем вам жених без главной доблести?

– Будьте вы прокляты!

Валадон снял с меня колье и серьги – подарок барона.

– Надеюсь, это не часть приданого, – сказал он, небрежно бросая бриллианты на пол. Затем вынул из прически тяжелый гребень, и кудри мягкой волной упали мне на плечи.

Я замерла под его поцелуями, чувствуя, что решимость моя тает и я становлюсь податливой как воск. Рука его скользнула вниз, к ягодицам, и, когда он стал нежно сжимать их, я застонала. Каждая клеточка моего тела искрилась жизнью, каждый нерв трепетал.

Руки мои, не повинуясь рассудку, стали гладить его плечи и спину. Я обняла его за шею, утопила пальцы в его густых волосах. Чуть разведя бедра коленом, он ласкал меня мягкими толчками, и, казалось, я чувствовала его плоть внутри себя. Застонав, я в изнеможении прижалась к нему.

Тогда он подхватил меня на руки и понес к кровати. Блаженная истома охватила меня; я закрыла глаза и положила голову ему на плечо. А далее произошло нечто совершенно необъяснимое. Остановившись перед кроватью, он мгновение подержал меня на руках, а потом… даже не положил, а просто бросил на постель.

– Спокойной ночи, мадам.

Я не видела ясно его лица, но по голосу поняла, что он ухмыляется. Вала дон перекинул через плечо одежду и взял в руки туфли.

– Куда… куда вы идете?

– Спать в гардеробной, куда же еще? Спите спокойно, моя леди. Я не скотина и не варвар. Я не стану насиловать вас… сегодня.

С этим он удалился в смежную комнату.

Я зарылась лицом в подушку. План его стал мне совершенно ясен. Он не взял меня, потому что я сама этого хотела, слишком хотела, и он это почувствовал. Господи, наверное, я действительно бесстыдная и развратная женщина. И сейчас он, конечно, смеется надо мной. Что ж, поделом мне. Я сама своим поведением избавила этого негодяя от всякого чувства вины за то, что произошло возле озера. Я на самом деле оказалась ничем не лучше уличной шлюхи.

Всю ночь я не спала, не в силах перебороть голод, снедавший меня изнутри.

Date: 2015-07-17; view: 268; Нарушение авторских прав