МУАД'ДИБ 30 page

– Наступает палящий день, – провозгласил Стилгар теперь уж совершенно ритуальным тоном, – возглавь странствие, как подобает вождю.

Пол отсалютовал знамени, заметил, как обвисло черно‑зеленое полотнище, – утренний ветерок утих. Он повернулся к дюне, на которую указывал ему Стилгар, – бурый склон с изогнутым гребнем. Остальные теперь направились в противоположную сторону, на укрывавшую лагерь дюну.

На пути Пола высилась облаченная в одеяние фигура. Шишакли, командир отряда фидайкинов. В узком просвете между капюшоном и маской виднелись только глаза.

Когда Пол подошел, Шишакли вручил ему два тонких хлыста. Стержни были около полутора метров длиной, на одном конце поблескивали крюки из пластали, на другом – шероховатая надежная рукоять. Как и требовал того обычай, Пол принял их левой рукой.

– Это мои собственные крюки, – густым басом произнес Шишакли, – они не отказали ни разу.

Пол кивнул, соблюдая приличествующее молчание, оставил того позади и принялся взбираться по склону дюны. С вершины ее, оглянувшись, он увидел остальных, они разбегались, словно насекомые, одеяния развевались от быстрых движений. Теперь он был один на песчаном гребне, откуда все было видно до горизонта, плоского и непредвиденного. Стилгар выбрал хорошую дюну, обзор с нее был получше, чем с соседних.

Нагнувшись, Пол глубоко вонзил колотушку с подветренной стороны гребня, где пески были плотнее, а звук от колотушки громче. И в нерешительности замер, припоминая уроки, представляя все те действия на грани жизни и смерти, что предстояло свершить.

Едва он отпустит курок, колотушка начнет хлопать. И где‑то в песках гигантский червь, делатель, услышит зов и явится любопытствовать. С помощью хлыстов‑крючьев надо было успеть вскарабкаться вверх по крутому боку червя. И если сдвинуть крюком назад передний край какого‑нибудь сегмента, открыв его для песка и пыли, громадная тварь не уйдет вниз, на дно пустыни. Напротив, чудовище вылезет на поверхность, по возможности удаляя от песка открытый участок.

«В видениях я все это делал уже не раз», – подумал Пол.

Он глянул на крюки в левой руке, представил, как нужно просто перебирать ими вдоль громадного бока делателя, чтобы колосс поворачивался в нужную сторону. Он видел, как это делается. Ему помогали взобраться на червя для коротких тренировочных путешествий. На черве ехали долго, пока он не выдыхался и не замирал, обессиленный, на песке… Тогда вызвали нового делателя.

«А если пройду испытание, – напомнил себе Пол, – мне будет по силам и путешествие на двадцать колотушек к югу, где среди заповедных пальмовых рощ укрыты от погрома дети и женщины».

Подняв голову, он глянул на юг, напоминая себе, что дикий делатель из эрга всегда был чем‑то неизвестным… об этом не следовало забывать.

– Внимательно следи за приближающимся червем, – пояснил Стилгар, – ты должен стоять вблизи, чтобы успеть взобраться, и поодаль, чтобы он не поглотил тебя.

Внезапно решившись, Пол спустил курок, кулачок завертелся, и пески огласило громкое хлоп… хлоп… хлоп.

Он выпрямился, оглядел горизонт, вспоминая слова Стилгара: «Внимательно следи за направлением его движения. Помни, иногда червь движется к колотушке в глубинах, невидимо. Поэтому слушай. Нередко его можно услышать раньше, чем увидеть».

Припомнились слова Чени, наставления, которые шептала она ночью: «На пути делателя стой тихо. Совсем тихо. Ты должен казаться себе песчинкой. Укройся под одеянием и всем существом стань маленькой дюной».

Он медленно огляделся, прислушался, готовый увидеть и услышать признаки приближения червя.

Оно донеслось с юго‑востока – дальнее шипение, шепот песка. Наконец на фоне зари он увидел контур громоздящейся над исполином горы и понял, что делателя такой величины он еще на видел. Даже слышать о подобных ему не приходилось. Он был, пожалуй, в пол‑лиги длиной, и вокруг его передней оконечности вздымалась гора песка.

«Такого я не видел ни в видениях, ни в жизни», – напомнил себе Пол. И поспешил навстречу, думая лишь о том, что должно совершиться.

***

Следите за чеканкой монет и дворами вельмож, пусть все остальное достанется сброду, так советует вам падишах‑император. Он говорит вам: «Хотите иметь доход – правьте». В его словах есть правда, но я спрашиваю себя: «Кто есть сброд? И кем правят?»

Из секретного послания Муад'Диба Ландсрааду. Принцесса Ирулан. «Арракис Пробуждающийся»

Непрошенная мысль шевельнулась в голове Джессики: «В любой момент может оказаться, что Пол проходит испытание наездника именно сейчас. Они хотят, чтобы я не знала об этом, но все и так очевидно».

И еще: «Чени отправилась по какому‑то неизвестному делу».

Джессика отдыхала в своей гостиной в перерыве между вечерними занятиями. Комната была уютной, но все же поменьше, чем в стойбище Табр, откуда они бежали, опасаясь погрома. Но и здесь были толстые ковры на полу, мягкие подушки, низкий кофейный столик, пестрые гобелены на стенах и неяркие желтые светошары над головой. Комната была насквозь пропитана кисловатым кожевенным запахом фрименского стойбища, означавшим теперь для нее безопасность.

Но селения фрименов никогда не станут родными для нее, она знала это. И ковры и гобелены лишь скрывали от глаза острые углы.

Из коридоров донеслось далекое звяканье, хлопки, барабанный бой; Джессика поняла, – праздновали роды. Вероятно, это Субиэй, ее время близилось. Она знала, – теперь ей вот‑вот принесут ребенка для благословения – синеглазого херувимчика. Знала она и что дочь ее, Алия, будет на празднестве и все ей расскажет.

Время для ночной молитвы прощания еще не настало. Праздник рождения нужно было начинать до времени ежедневного обряда, когда оплакивали увезенных в рабство с Поритрина, Бела Тегейзе, Россака и Хармонтепа.

Джессика вздохнула. Она прекрасно понимала, что гонит от себя все мысли о сыне и грозящих ему опасностях: ловчих ямах с отравленными копьями в них и набегах Харконненов. Впрочем, набеги становились все реже, фримены солидно поубавили число налетчиков, да и топтеров тоже, новым оружием, которое дал им Пол, но оставались и обычные опасности пустыни: жажда, пыль и делатели.

Она было уже решила попросить подать ей кофе, но вдруг вновь задумалась над этим привычным парадоксом: насколько же лучше живут фримены в своих пещерах‑стойбищах, чем пеоны грабенов… хотя неизмеримо больше скитаются они в своей вечной хаджре по открытой пустыне. Прислужники барона даже не способны на это.

Рядом с ней раздвинула занавески темная рука, оставив на столике чашку кофе, она исчезла. Из чашки поднимался аромат кофе со специей.

«Гостинец с праздника», – подумала Джессика.

Она взяла чашку, пригубила и улыбнулась собственным мыслям: «Где еще, на какой планете, в каких краях нашей вселенной, – подумала она, – я, человек высокого положения, могу принять чашку кофе неизвестно от кого и выпить, не опасаясь за жизнь? Конечно, теперь я и сама могу изменить в себе любой яд прежде, чем он успеет причинить мне вред, – но об этом не знает никто, кроме меня».

Она осушила чашку, ощутив прилив сил от горячего и вкусного содержимого.

И подумала, где еще умеют столь непринужденно уважать уединение и покой, не навязывая свое общество. В даре этом чувствовалось уважение и любовь… и капелька страха.

«Еще одна мнимая случайность, – пришло ей в голову. – Только подумала о кофе – и пожалуйста!» Она прекрасно знала: ни о какой телепатии не могло быть и речи. Обычное тау, единство всех людей стойбища, компенсация за постоянное употребление слабого яда, специи. Почти никто из них не мог даже надеяться, что зерно специи просветит их так, как когда‑то ее… их не учили и не готовили для этого. Разумом своим они отвергали все, чего не могли и не умели понять. Но иногда веди себя словно единый организм.

И мысль о каких‑то там совпадениях даже не приходила им в головы.

«Удалось ли Полу пройти испытание в песках? – вновь подумала Джессика. – Он способен справиться с деятелем, но несчастный случай подстерегает и самых способных».

Ах это ожидание!

«Скука, – подумала она, – можно ждать и ждать, но всегда скука ожидания одолевает».

В жизни своей ей пришлось уже изведать все виды ожидания.

«Мы здесь уже больше двух лет, – подумала она, – и не следует надеяться, что попытка вырвать Арракис из рук губернатора Харконненов, мудирнахья, Твари Раббана, может принести успех раньше, чем еще через дважды столько же лет».

– Преподобная Мать!

За тяжелым покрывалом входа раздался голос Харах, по‑прежнему остававшейся в доме Пола.

– Да, Харах.

Покрывала раздвинулись, и Харах скользнула внутрь. На ней были стойбищенские сандалии, красно‑желтый халат, оставлявший руки открытыми до плеч. Расчесанные надвое черные волосы охватывали голову надкрыльями жука. Остроносое, хищное лицо хмурилось.

За Харах следовала Алия, дитя примерно двух лет от роду.

Завидев дочь, Джессика, как всегда, невольно отметила ее сходство с Полом в этом возрасте: тот же серьезный вопрошающий взгляд, те же темные волосы, твердый рот. Были и кое‑какие отличия… в том числе и то, что делало Алию несносной, с точки зрения взрослых. Дитя, чуть побольше младенца, держалось со спокойствием и самообладанием, не соответствующим возрасту. Взрослых шокировало, когда она улыбалась тонкой игре слов, касающихся взаимоотношений между полами. Или когда в нетвердом еще лепете ее неокрепшей гортани вдруг улавливали лукавые замечания, которые ну никак не могли принадлежать двухлетке.

С преувеличенным вздохом Харах осела на подушки, хмурясь ребенку.

Девочка подошла к матери, уселась на подушки и обхватила ее руку. Контакт плоти вновь восстановил тот душевный контакт, который они испытывали с самого дня зарождения Алии. Здесь речь была не о мыслях, хотя это иногда случалось, когда Джессика преобразовывала яд для церемоний. Это было нечто куда более существенное – мгновенное ощущение контакта с другой живой искрой, острое, дурманящее чувство нервного контакта, эмоционально связывавшего их в единое целое.

Джессика приветствовала Харах тоном, подобавшим обращению к челядинке сына:

– Субакх ул кухар, Харах. Хорошо ли провела ночь?

С той же привычной вежливостью та отвечала:

– Субакх ум нар. Мне хорошо, – совершенно ровным голосом, потом вздохнула.

Джессика чувствовала оживление Алии.

– Гханима моего брата сердится на меня, – отвечала та полумладенческим голосом.

Джессика отметила слово, которым Алия назвала Харах, – гханима. С учетом всех тонкостей речи фрименов слово это значило: «нечто, приобретенное в битве», и с неким намеком, не используемое теперь по своему назначению. Например, для украшения… или как наконечник копья в качестве гири.

Харах нахмурилась вновь:

– Не пытайся одернуть меня, дитя, я знаю свое место.

– Что ты делала сейчас, Алия? – спросила Джессика.

Ответила Харах:

– Не только отказалась играть с другими, но и отправилась куда не следовало бы.

– Я спряталась за занавесками и следила за родами Субиэй, – сказала Алия, – у нее мальчик, он все кричал, кричал! Такие легкие! И когда он уже накричался…

– Она подошла, тронула его, – перебила Харах, – и он замолчал. Каждый знает, что фрименский младенец должен откричать свое дома, в стойбище, чтобы не выдать всех криком во время хаджры.

– Он уже накричался, – отозвалась Алия. – Я просто хотела прикоснуться к искорке его жизни. И все. А когда он почувствовал меня, то не захотел больше кричать.

– Люди опять будут говорить, – сказала Харах.

– А мальчик у Субиэй здоров? – спросила Джессика. Она видела, как обеспокоилась Харах, и недоумевала, в чем причины ее беспокойства.

– Здоровый, лучше не пожелаешь – ответила Харах, – Все знают, что Алия не причинила ему вреда. И они беспокоились не о том, что она к нему прикасалась. Он сразу обрадовался и затих. Их опять смутила… – Харах передернула плечами.

– Странность моей дочери, – закончила за нее Джессика. – Ведь она говорит о том, чего ей ни помнить, ни знать не положено?

– Ну откуда ей знать, какими были дети на Бела Тегейзе? – взорвалась Харах.

– Но он же просто похож! – отвечала Алия. – Мальчик Субиэй как две капли воды похож на сына Миты перед расставанием.

– Алия! – сказала Джессика. – Я же предупреждала тебя.

– Но, мама, я же видела… это же правда…

Джессика покачала головой, заметив признаки возбуждения на лице Харах. «Кого я родила? – подумала Джессика. – Дочь моя от рождения не только знала все, что и я сама… она знала больше – все, что знали Преподобные Матери в том уходящем в глубь времен коридоре внутри меня».

– И не только ее речи, – сказала Харах, – и эти ее упражнения: сядет, уставится в камень и шевелит одним только мускулом… у носа или на спине… на пальце или…

– Упражнения Дочерей Гессера, – сказала Джессика. – Ты знаешь это, Харах. Разве у моей дочери не может быть подобной наследственности?

– Преподобная Мать, ты знаешь, что для меня все это ничто, – отвечала Харах, – но люди есть люди, и они бормочут… Это опасно. Они говорят, что твоя дочь – демон, что дети отказываются с ней играть, что…

– У нее так мало общего с другими детьми, – отвечала Джессика. – Она не демон! Просто…

– Конечно, она не демон!

Джессика сама удивилась яду в тоне Харах, поглядела на Алию. Та, казалось, углубилась в раздумья… словно чего‑то ждала. Джессика вновь обратилась к Харах.

– Я уважаю домочадцев моего сына, – сказала Джессика, почувствовав, как шелохнулась рядом с ней Алия, – говори прямо, что тебя беспокоит.

– Я не долго еще пробуду в доме твоего сына, – отвечала Харах, – я ждала так долго ради своих сыновей… той школы, которую они получат как сыновья Усула. Это немногое, что я могу им дать, раз всем известно, что я не разделяю ложе с твоим сыном.

И вновь Алия шевельнулась рядом с нею, теплая, полусонная.

– Ты была бы хорошей подругой моему сыну, – сказала Джессика и подумала про себя (эти думы не оставляли ее): «Подругой… не женою». Мысли Джессики устремились прямо к сердцевине событий, вечной теме для разговоров в стойбище, начавшихся, когда союз сына с Чени стал постоянным, – к его женитьбе.

«Я люблю Чени», – подумала Джессика и напомнила себе, что долг короля требует, чтобы даже любовь уступала место необходимости.

– Думаешь, я не знаю, что ты наметила для своего сына?

– Что ты имеешь в виду? – требовательным тоном спросила Джессика.

– Ты хочешь, чтобы все племена объединились под рукой Его, – сказала Харах.

– Разве это плохо?

– Это опасно… для него… и Алия – часть этой опасности.

Алия завозилась, усаживаясь поближе к матери, глаза ее теперь внимательно изучали Харах.

– Я следила за вами обеими, – сказала Харах, – когда вы рядом. Алия для меня родная плоть, ведь она сестра тому, кто мне словно брат. И я следила за ней и охраняла ее от самого младенчества, со времени раззии, когда мы укрылись здесь. Разве хоть один ребенок усвоил водную дисциплину раньше ее? И какой еще ребенок впервые заговорил такими словами: «Я люблю тебя, Харах!»?

Харах поглядела на Алию:

– Почему, ты думаешь, я терплю ее уколы? Я знаю, что они не со зла.

Алия подняла глаза на мать.

– Да, у меня достаточно разума, Преподобная, – сказала Харах. – И я могла стать сайидиной. И я понимаю, что видят мои глаза.

– Харах, – Джессика передернула плечами, – не знаю, что сказать тебе. – И удивилась себе самой: слова эти были истиной.

Алия распрямилась, расправила плечи. Джессика почувствовала, что ее ожидание кончилось, ею владела теперь смесь решимости и печали.

– Мы сделали ошибку, – сказала Алия. – Теперь Харах просто необходима нам.

– Все случилось во время обряда семени, – сказала Харах, – когда ты преобразовала Воду Жизни, Преподобная Мать, Алия была уже в твоем чреве.

– Нам необходима Харах, – отметила Джессика.

– Кто еще может успокоить людей, объяснить им, кто я? – спросила Алия.

– И что ты хочешь, чтобы она сделала? – сказала Джессика.

– Она все знает сама, – ответила Алия.

– Я скажу им всю правду, – проговорила Харах. Лицо ее вдруг постарело, оливковую кожу избороздили грустные морщины – ведьма, да и только! – Я скажу им, что Алия – девочка лишь по виду, что она никогда не была маленькой.

Алия покачала головой. Слезы показались на ее щеках. Волну печали, исходящую от девочки, Джессика ощутила, как собственную грусть.

– Я знаю: я просто урод! – прошептала Алия, горечь взрослой интонации, исходящей из почти младенческого рта, делала эти слова почти непереносимыми.

– Ты не урод! – отрезала Харах. – Кто осмелился сказать, что ты урод?

И снова Джессика удивилась про себя ярости в тоне Харах и симпатии к девочке. Она понимала, – Алия не ошиблась, Харах действительно нужна им. Племя поймет Харах, ее слова и эмоции, ведь было ясно – она любит Алию как собственную дочь.

– Ну, кто это говорил? – повторила Харах. Уголком Джессикиной абы Алия вытерла слезы.

А потом разгладила смявшуюся ткань и промокшее пятно.

– Значит, и тебе незачем говорить такие слова! – потребовала Харах.

– Да, Харах.

– А теперь, – сказала Харах, – можешь рассказать мне, что с тобой было, и я передам остальным. Рассказывай все.

Алия сглотнула, посмотрела на мать. Джессика кивнула.

– Однажды я проснулась, – начала Алия, – все было, как пробуждение ото сна, только перед этим я не засыпала, я это помнила. Было тепло и темно. И мне было страшно.

Слушая лепечущий детский голосок, Джессика вспоминала тот день, сумрак в громадной пещере.

– И когда я испугалась, – сказала Алия, – то решила бежать, но бежать было некуда… а потом я увидела искорку… ну не совсем увидела, если точно. Просто она была рядом со мной, и я ощущала ее чувства… она утешала меня, приговаривала, что все будет в порядке. Это была моя мать.

Харах потерла глаза, ободряюще улыбнулась Алие. Глаза фрименки по‑дикарски поблескивали, она изо всех сил вслушивалась в слова.

А Джессика подумала: «Как можно знать мысли моей дочери… при ее невероятном опыте и воспитании?»

– И когда я почувствовала себя в безопасности и приободрилась, – рассказывала Алия, – рядом с нами оказалась еще одна искорка… тут все и случилось. Другая искра – это была старая Преподобная Мать. Она… передавала жизни моей матери… все‑все… и я была вместе с ними и видела все… полностью. А когда все закончилось, и я оказалась там среди остальных… мне потребовалось много времени, чтобы отыскать себя. Их было так много.

– Как жестоко все вышло, – сказала Джессика, – разве можно, чтобы живое существо обретало сознание именно так? Но самое удивительное, что ты смогла воспринять все случившееся.

– Ничего другого мне и не оставалось! – сказала Алия. – Я не умела отвергнуть собственное сознание… или спрятать его, или отключить… все просто шло само собой… все…

– Мы не знали, – пробормотала Харах. – Когда мы дали твоей матери Воду, чтобы преобразовать, мы не знали, что ты уже существуешь в ее недрах.

– Не печалься об этом, Харах, – сказала Алия. – И мне тоже не следует грустить. В конце концов, у нас есть и повод для радости: Я – тоже Преподобная Мать, значит, у племени две Препо…

Она умолкла, прислушиваясь.

Откинувшись спиной на подушку, Харах поглядела на Алию, потом на Джессику.

– Разве ты не догадывалась? – спросила Джессика.

– М‑м‑м, – шепнула Алия.

Вдалеке, за отделявшими их от коридора занавесками, послышались громкие, протяжные крики. Певучие крики становились все громче, теперь можно было различить и слова: «Йа! Йа! Йом! Йа! Йа! Йом! My зейн, валлах! Йа! Йа! Йом! My зейн, валлах!»

Распевавшие вошли в стойбище снаружи, их крики постепенно удалялись.

Когда стало достаточно тихо, Джессика начала обряд, печаль слышалась в ее голосе:

– Это было в апреле на Бела Тегейзе, был Рамадан.

– Моя семья сидела в дворике, у бассейна, – продолжила Харах, – а воздух был влажен от капель фонтана. Дерево портигалс было рядом, с круглой кроной, темно‑зеленое. А в корзине был миш‑миш, и баклава, и кувшинчики с либаном… добрая снедь и питье. И был мир и в наших домах, и в садах… мир во всей земле.

– И жизнь была исполнена счастья, но явились налетчики, – сказала Алия.

– От криков друзей кровь застывала в жилах, – сказала Джессика. Воспоминания о тех днях, что были унаследованы ею, ожили в ее душе.

– «Ла‑ла‑ла», – рыдали женщины, – продолжила Харах.

– Налетчики ворвались через муштамал. Они ринулись к нам, с ножей, что забрали жизни наших мужчин, капала кровь.

Все трое приумолкли. Как все в стойбище в этот момент, они вспоминали, не давая улечься горю.

Наконец Харах произнесла ритуальную фразу, завершавшую обряд, придав словам жестокость, непривычную еще для Джессики.

– Никогда не простим, никогда не забудем, – сказала Харах.

В задумчивой тишине, наступившей после этих слов, они услышали бормотание, шорох многих одеяний. Джессика почувствовала, что кто‑то остановился возле входа в ее апартаменты.

– Преподобная Мать?

Раздался женский голос, Джессика узнала ее – Тартар, одна из женщин Стилгара.

– Что случилось, Тартар?

– Неприятности, Преподобная Мать!

Со внезапно замеревшим от страха сердцем, Джессика выдохнула:

– Пол…

Тартар отодвинула занавески, вступила в палату. Джессика успела заметить, что передняя уже набита людьми, потом занавеси упали. Она поглядела на Тартар – невысокую женщину в черном платье с красной вышивкой, – та не отводила своих синих глаз от Джессики, на ноздрях изящного носа виднелись мозоли от фильтров.

– В чем дело? – волновалась Джессика.

– Из песка пришло слово, – сказала Тартар. – Делатель проверяет Усула… это случится сегодня. Молодежь уверяет, что неудачи не может быть и к ночи твой сын станет наездником. Молодежь собирается для раззии. Они отправятся на север, навстречу Усулу. И собираются поднять там шум. Они хотят заставить его вызвать Стилгара и возглавить все племена.

«Собирать воду, засаживать дюны, медленно, но верно преобразовывать собственный мир… Теперь им мало, – думала Джессика, – легких набегов, результат которых известен заранее… теперь им этого мало… Мы вышколили их. Они ощутили собственную силу и рвутся в бой».

Переминаясь с ноги на ногу, Тартар прочистила горло.

«Осторожность и ожидание необходимы, – думала Джессика, – но они разочаровывают. Слишком долгое ожидание – не в нашу пользу. Если оно затянется, мы потеряем чувство цели».

– Молодежь говорит, если Усул не вызовет Стилгара, значит, он боится его, – сказала Тартар, потупив взгляд.

– Да, это так, – пробормотала Джессика, подумав: «Я предвидела этот день, и Стилгар тоже». Тартар вновь прочистила горло:

– Так говорит даже Шоаб – брат мой. Они не позволят Усулу уклониться.

«Значит, пришло время, – подумала Джессика. – Полу придется улаживать все самому, Преподобная Мать не смеет вмешиваться в вопросы преемственности власти».

Отпустив руку матери, Алия сказала:

– Я пойду вместе с Тартар, послушаю молодых. Быть может, найдется способ избежать поединка.

Не отводя глаз от Тартар, Джессика ответила Алие:

– Ступай, дай мне знать сразу же, как только что‑нибудь разузнаешь.

– Преподобная Мать, мы не хотим этого, – сказала Тартар.

– И мы, – согласилась Джессика, – племени нужны все его силы. – Она поглядела на Харах. – Ты пойдешь с ними?

Харах ответила на невысказанный вопрос:

– Тартар не позволит, чтобы Алию обидели. Скоро мы с ней будем женами одного мужчины. Мы говорили уже, Тартар и я, – Харах поглядела на Тартар, потом на Джессику. – Мы понимаем друг друга.

Тартар протянула руку Алие и сказала:

– Придется поторопиться, молодежь уже собралась.

Они протиснулись через тяжелый полог, рука девочки была в руке невысокой женщины, но предводительствовала малышка.

– Если Пол‑Муад'Диб зарежет Стилгара, это будет во вред племени, – сказала Харах. – Раньше власть всегда передавалась таким путем, но времена изменились.

– И для тебя тоже, – заметила Джессика.

– Не думай, что я сомневаюсь в исходе поединка, – произнесла Харах. – Усул не может проиграть его.

– Именно об этом я и хотела сказать, – проговорила Джессика.

– Ты думаешь, мною движет собственный интерес, – сказала Харах. Она качнула головой, водные кольца на шее звякнули, – как ты ошибаешься… Может быть, ты считаешь еще, что я до сих пор не примирилась с тем, что не меня выбрал Усул, и я ревную к Чени?

– Ты выбрала сама свою долю, – ответила Джессика.

– Мне жаль Чени, – сказала Харах. Джессика насторожилась:

– Что ты имеешь в виду?

– Я знаю: ты считаешь, – продолжала Харах, – что Чени не подходит в жены твоему сыну.

Успокоившись, Джессика откинулась на подушки, пожала плечами:

– Хорошо, пусть и так…

– Возможно, ты и права, – сказала Харах, – и в этом у тебя есть неожиданная союзница – сама Чени. Она хочет для себя лишь того, что нужно Ему.

Джессика проглотила внезапно стянувший горло комок:

– Чени очень дорога мне, – сказала она. – Она может не…

– Что‑то у тебя ковры запылились, – сказала Харах, пряча глаза от Джессики. – Здесь все время толкутся люди. Надо бы чистить их почаще.

***

В рамках ортодоксальной религии невозможно избежать влияния политики. Борьба группировок пронизывает в ортодоксальном обществе все: обучение… дисциплину. И настает момент, когда давление этих факторов ставит лидеров такого общества перед выбором: предаться ли оппортунизму, но сохранить за собой власть или рисковать собственной жизнью ради ортодоксальной этики.

Принцесса Ирулан. «Муад'Диб и вопросы религии»

Пол ожидал на гребне, чуть в стороне от линии движения гиганта. «С нетерпением, не с ужасом контрабандиста буду я ждать, – напоминал он себе. – Я стану частью пустыни».

Гигант был уже рядом, в нескольких минутах, наполняя воздух шипением раздвигаемого песка. Громадные зубы в округлой зияющей пасти поблескивали лепестками гигантского цветка. Запах специи наполнял все вокруг.

Конденскостюм болтался на теле Пола, а носовых пробок, дыхательной маски он уже почти и не ощущал. Сказывалась школа Стилгара, долгие утомительные тренировки в песках.

«Насколько следует отступать от приближающегося холма, если стоишь на фасолевом песке?» – спрашивал его Стилгар.

Ответ Пола был точен: «Отступлю на полметра на каждый метр диаметра делателя».

«А зачем?»

«Чтобы не затянуло внутрь при его приближении и можно было успеть добежать и взобраться на него».

«Ты ездил на маленьких, которых разводят, чтобы получать семя и воду жизни, – говорил Стилгар. – Но из пустыни на твой зов придет дикий делатель, состарившийся в песках. Такого следует уважать».

Глубокое уханье колотушки утонуло в шипении… червь приближался. Пол глубоко дышал, запах горных пород проникал и сквозь фильтры. Дикий делатель, состарившийся в пустыне, надвигался почти на него. Его передние сегменты отбрасывали песчаную волну, что вот‑вот должна поглотить его колени.

«Ну, ближе, ближе, чудушко, – думал он. – Ближе. Я зову тебя. Ты слышишь. Ты слышишь!»

Волна песка приподняла его ноги. Пыль окутала его с головой. Покачнувшись, он устоял, не замечая теперь ничего, кроме движущейся мимо в тучах пыли округлой стены, сегментированного утеса. На шкуре чудовища четко проступали границы сегментов.

Пол поднял крюки. Оглядел их, рванулся к скользящему боку. Прыгнул вперед. Зацепился. Крюки держали. Ухватившись руками, он ступил на крутой бок. Именно сейчас проверялась его выучка. Если он поставил крюки правильно, у переднего края сегмента, и приоткрыл его, червь не повалится набок, затягивая его в песок.

Движение червя замедлялось. Он проутюжил место, где только что была колотушка, ритмичный стук умолк. Червь стал медленно поворачиваться набок… вверх… вверх, унося докучливые колючки и Пола вместе с открывшейся нежной кожей между сегментами подальше от песка.

Пол обнаружил, что оказался теперь прямо сверху, на черве. Его охватило радостное возбуждение, он оглядывал пустыню, словно повелитель. Вдруг ему захотелось прыгать, продемонстрировать свою власть над чудовищем, развернуть его в обратную сторону.

И в этот момент он сразу же понял, почему Стилгар столько рассказывал ему об опрометчивых молодых людях, пускавшихся в пляс на спинах гигантов, встававших на руки, отрывая сразу оба крюка и вставляя их обратно, прежде чем червь успевал среагировать.

Оставив один крюк на месте, Пол отцепил другой и перенес его ниже. Опробовав его и убедившись, что все в порядке, он отцепил первый и перенес его еще ниже. Делатель повернул и послушно покатил в сторону, вздымая мучнистый песок, туда, где ждали остальные.

Пол видел, как они карабкались вверх, помогая себе крючьями, тщательно избегая чувствительных краев сегмента. Потом все выстроились за его спиной в три ряда, держась за крючья. Стилгар перешел к нему, проверил, как зацеплены его крюки, поглядел на улыбающееся лицо Пола.

– Сумел, значит, – зычно гаркнул Стилгар, перекрывая шипение песка. – Так считаешь? Сумел и все? – он выпрямился. – Так я тебе скажу, что ты сделал все очень коряво. С этим и двенадцатилетний мальчишка справился бы лучше тебя. Слева от тебя были барабанные пески. Куда бы ты девался, если бы червь повернул в эту сторону?