МУАД'ДИБ 21 page

Ступив в нее, Пол шепнул:

– Что за дивное место!

Джессика, молча соглашаясь, смотрела из‑за его плеча.

Несмотря на усталость, зуд от трубок и носовых фильтров, тесноту конденскостюма, несмотря на страх и жгучую потребность в отдыхе, красота этой котловины тронула ее душу, она остановилась в восхищении.

– Прямо страна фей, – прошептал Пол. Джессика кивнула.

Перед нею простиралась плантация пустынных растений – кустов, кактусов… в лунном свете трепетали листья. Кольцо скал темнело слева, серебрилось по правую руку.

– Дело рук фрименов, – сказал Пол.

– Чтобы столько растений выжило здесь, требуется много людей, – согласилась она и, сняв колпачок с трубки кармана‑ловушки, втянула в себя воду. Теплая, пресная влага смочила горло. Она отметила, как несколько глотков сразу освежили ее. Когда она надевала колпачок обратно, под ним хрустнул песок.

Что‑то шевельнулось, обратив на себя внимание Пола, справа внизу, на дне котловины под ними. Сквозь заросли кустов и травы открывался клинышек каменистой песчаной почвы, а на нем – прыг‑скок, прыг, перепрыг – копошились крошечные зверьки.

– Мыши! – шепнул он.

Прыг‑скок‑скок! Они то исчезали в тени, то появлялись вновь.

Мелькнула безмолвная тень… раздался отчаянный писк, захлопали крылья – и серым призраком крупная птица взлетела, сжимая в когтях темный комочек.

«Очень нужное напоминание», – подумала Джессика.

Пол вглядывался в открывшуюся котловину. Вздохнул, почувствовал сочащийся во тьме густой острый запах шалфея. «Пернатый хищник показал нам еще один путь из пустыни», – подумал он. Во впадине внизу наступила такая тишь, что казалось, можно услышать, как белая луна молоком обливает стоящие на страже сагуаро и акарсо. Тихий плеск лучей звучал здесь музыкой, первозданной гармонией вселенной.

– Надо поискать место, где удобнее поставить палатку, – сказал он. – Завтра можем попытаться отыскать фриме…

– Незваные гости обычно жалеют о встрече с фрименами!

Тишину разрубил тяжелый мужской голос откуда‑то сверху и справа.

– Пожалуйста, не бегите, чужаки, – продолжал голос, едва Пол пошевелился, чтобы укрыться в проходе. – Не расходуйте влагу ваших тел понапрасну.

«Им нужна влага нашей плоти», – подумала Джессика. Мышцы ее, забыв усталость, не выдавая перемены ни единым жестом, обрели боевую готовность. Она с точностью определила положение говорившего и подумала: «Каковы! Даже я не услышала, как они подошли!» И тут же поняла, что шаги обладателя этого голоса оказались неслышными потому, что звуки их были естественны для пустыни.

От гребня слева донесся иной голос:

– Побыстрее, Стил. Забирай их воду – и пошли. До рассвета осталось недолго.

Менее подготовленный к опасностям, чем мать, Пол покраснел, вспомнив, что, пусть на мгновение, попытался бежать, что опять запаниковал, невзирая на все обучение. Он заставил себя припомнить правило Бинэ Гессерит: расслабиться, затем перейти в псевдорасслабление, а потом – вспышка, взрыв, удар в нужном направлении.

И все‑таки он чувствовал страх. Было темное время, слепое… такого будущего он не видел: вокруг лихие фримены, которым нужна лишь вода двух не прикрытых щитами тел.

***

Религиозная традиция фрименов явилась основой того, что мы называем теперь «опорой Вселенной», ее Квизара Тафвид теперь среди нас со всеми законами, доказательствами и пророчествами. Они несут нам мистическое озарение Арракиса, для глубинной красоты которого характерна трогательная старинная музыка, несущая на себе печать нового пробуждения. Кто из нас не слыхал, кто не был глубоко растроган «Гимном сердца»:

Я избороздил стопами пустыню

До дрожавших вдали миражей.

Жаждал славы, искал опасности.

Я бродил равнинами Аль‑кулаба

И видел, как время ровняет горы,

Пытаясь догнать и осилить меня.

И навстречу летели дни воробьями,

Быстрей, чем волк в последнем броске.

Они были листьями на дереве моей юности.

Я слышал их писк на ветвях,

И меня клевали их клювы и царапали когти.

Принцесса Ирулан. «Арракис Пробуждающийся»

Человек выполз на гребень дюны – ночной мотылек, оцепеневший под утренним солнцем. От его джуббы оставались только рваные лохмотья, через прорехи просвечивала кожа. Капюшон от плаща оторвали, но человек ухитрился соорудить себе тюрбан из оторванной от одежды полосы. Из‑под повязки свисали соломенного цвета пряди волос, торчала редкая бороденка и густые брови. Под синими в синем глазами темнели остатки черной краски. Свалявшиеся волосы на бороде и усах отмечали место, где обычно торчала трубка конденскостюма.

Человек перегнулся через гребень, протянул руки вниз, на осыпь. На его руках, ногах и спине выступала кровь. Желто‑серый песок лип к ранам. Он медленно оперся на руки и, покачиваясь, встал. И в этом неуклюжем движении еще заметны были следы былой отточенности.

– Я и есть Лайет‑Кайнс, – обратился он к пустынному горизонту хриплым голосом, слабой карикатурой на былую его силу. – Я планетолог его императорского величества, – прошептал он, – эколог планеты Арракис. Я – хранитель этой земли.

Он пошатнулся и боком повалился на хрупкую корочку с наветренной стороны дюны. Руки его слабо зарылись в песок.

«Я – хранитель этой земли», – подумал он.

Он понимал, что его лихорадит, что надо зарыться в песок, найти в нем слой попрохладнее и укрыться в нем. Но он уже чувствовал сладковатое зловоние эфиров из предспециевого пузыря, зреющего внизу, под песками. Такие места опасны. Он знал это получше, чем иной из фрименов. Раз предспециевая масса запахла, значит, давление газов в глубинной полости вот‑вот вызовет взрыв. Отсюда следует убираться.

Руки его слабо скребли песчаную поверхность, ум пронзила четкая, ясная мысль: «Реальное богатство планеты заключается в ее ландшафте, в том, как мы используем этот основной источник цивилизации в агрикультуре».

И он подумал, как странно, что мозг, настолько привыкший к своей тропе, так и не может сойти с нее. Солдаты барона бросили его в песках, без воды и конденскостюма… кому‑то приятно было думать, что он умрет именно так, погубленный собственной планетой или же в пасти песчаного червя.

«Харконненам всегда было сложно убивать фрименов, – подумал он. – Мы умираем медленно. Я уже должен был умереть… Я скоро умру… но я не могу перестать быть экологом».

– Высочайшим достижением экологии является постижение последствий.

Голос взволновал его, он узнал знакомые интонации… но владелец голоса был мертв. Это был голос отца, бывшего здесь планетологом до него… давно уже мертвого, погибшего при обвале пещеры у котловины Пластыря.

– Ну что, попал в переделку, сын? – спросил отец. – Надо было заранее представлять последствия, когда взялся помогать ребенку герцога.

«Брежу», – подумал Кайнс.

Казалось, голос доносится справа, Кайнс ободрал лицо о песок, поворачивая голову в ту сторону, – ничего, только изогнутый склон дюны, над которым под испепеляющим солнцем пляшут демоны жары.

– Чем жизнеспособнее система, тем больше в ней ниш для жизни, – произнес отец на этот раз слева, откуда‑то из‑за спины.

«Чего это он ходит вокруг? – спросил себя Кайнс. – Не хочет, чтобы я увидел его?»

– Жизнь повышает способность системы к поддержанию жизни, – сказал отец, – жизнь делает доступнее необходимую пищу. Она связывает в системе больше энергии с помощью игры громадного количества химических взаимодействий между организмами.

«Что он все поет об одном и том же? – спросил себя Кайнс. – Все это я знал еще в десять лет».

Пустынные коршуны, могильщики, как и большинство животных этой земли, закружили над ним. Кайнс увидел, как по руке пробежала тень, и заставил себя приподнять голову повыше. Неясными пятнами, словно хлопья сажи на серебристо‑синем небе, мелькали птицы.

– Мы должны уметь обобщать, – проговорил отец. – Проблему планетарного масштаба не набросаешь волосяными линиями. Планетология – это искусство подгонки по фигуре.

«Он намекает мне, – удивленно подумал Кайнс, – что я не заметил какого‑нибудь из последствий».

Он вновь прижался щекой к раскаленному песку… к запаху предспециевой массы примешивался запах горячих камней. Из остатков логики в голове сложилась мысль: «Надо мной кружат могильщики. Быть может, кто‑нибудь из фрименов увидит их и придет посмотреть».

– Для истинного планетолога самым важным инструментом являются люди, – сказал отец. – Их следует обучать экологической грамоте, поэтому я и изобрел эту совершенно новую форму экологических знаков.

«Он повторяет все, что говорил мне в детстве», – думал Кайнс.

Он стал мерзнуть, но остатки логики твердили: «Солнце над головой. На тебе нет конденскостюма, тебе жарко, солнце выпаривает влагу из твоего тела».

Его пальцы бессильно скребли песок.

«Не оставили мне и конденскостюма…»

– Наличие влаги в воздухе предотвращает слишком быстрое испарение из тела, – сказал отец.

«Ну что он все повторяет банальности?» – думал Кайнс.

Он попытался представить себе влажный воздух… Траву, покрывшую дюны, длинный канат, несущий воду через пустыню, деревья, склоняющиеся над ним. Открытой воды он никогда и не видел, разве что на иллюстрациях в книгах. Открытая вода… для полива… Для орошения одного гектара в период роста требуется пять тысяч кубических метров воды.

– Нашей первой целью на Арракисе, – сказал отец, – является создание травяных участков из мутировавших стойких трав. Когда травяные поля свяжут влагу, можно будет перейти к созданию лесов на холмах, а затем появятся несколько открытых водоемов, сперва небольших, цепочками по преобладающему направлению ветра, а позади них – ветровые ловушки, они уловят ту влагу, которую украдет ветер. Мы должны создать вместо сирокко влажные ветры, но от ветровых ловушек нам никогда не уйти.

«Эти вечные лекции, – подумал Кайнс. – Почему он все никак не заткнется? Или не видит, что я умираю?»

– И ты умрешь, – наставительным тоном сказал отец, – если не уберешься с того пузыря, что зреет как раз под тобою. Ты это и сам прекрасно знаешь, раз обоняешь предспециевые газы. Малые делатели начинают терять воду, выделять ее в реагирующую массу.

Мысль, что под ним вода, сводила с ума. Он представил себе ее – под слоем пористых скал, надежно закупоренную кожистыми полурастениями, малыми делателями, и тонкие трещины, по которым прохладнейшая жидкость, восхитительная вода вливалась в…

…предспециевую массу!

Он вдохнул терпкий сладковатый запах. Он стал гуще, чем был.

Кайнс заставил себя встать на колени, услыхав над собой крики птиц, хлопанье крыльев.

«Вокруг специевая пустыня, – думал он, – вокруг даже днем должны быть фримены. Конечно же, они видят птиц и должны заинтересоваться».

– Движение в ландшафте необходимо для животной формы жизни, – сообщил было примолкший отец. – Мы должны использовать человека в качестве конструктивной экологической силы, он должен вводить адаптированные формы растительной жизни. Тут – растение, там – животное, а здесь – человек, чтобы преобразить водяной цикл, создать новый тип ландшафта.

– Заткнись! – прохрипел Кайнс.

– Именно линии движения дали нам впервые ключ к связи между червем и специей, – сказал отец.

«Червь, – подумал с прихлынувшей надеждой Кайнс. – Делатель точно придет, когда пузырь прорвется. Но у меня нет крючьев, как влезть на большого делателя без них?»

Разочарование лишило его последних остатков сил. Вода так близко, всего в сотне метров под ним! И червь обязательно появится, только нечем удержать его на поверхности и управлять им.

Кайнс повалился на песок, во вдавленную им же самим яму. Горячий песок где‑то далеко‑далеко жег его левую щеку.

– Среда Арракиса обусловлена эволюцией местных жизненных форм, – заговорил вновь отец. – Не странно ли, что почти никто не отрывался от специи, чтобы заметить: на планете существует почти идеальный баланс кислорода, азота и углекислоты, и это без крупных участков растительности. Надо проследить энергетику планеты… безжалостный процесс, но, тем не менее, это процесс. В нем оказался разрыв? Его не может быть – значит, его занимает нечто. Наука и создается из множества фактов, которые кажутся очевидными, когда их объяснили. Я был уверен, что малый делатель существует там, в глубине под песками, задолго до того, как увидел его.

– Пожалуйста, отец, прекрати эту лекцию, – шепнул Кайнс.

Рядом с его простертой рукой на песок опустился коршун. Кайнс видел, как он сложил крылья, боком глянул на него. Из оставшихся сил он хрипло застонал… Птица отпрыгнула на два шага, но не отводила от него холодного взгляда.

– До сих пор люди и плоды их трудов словно болезнь поражали кожу любой планеты, – продол жил отец, – природа компенсирует хворь – или ослабляет, или изолирует ее – и включает тогда систему в замкнутом виде.

Коршун опустил голову, расправил крылья и вновь сложил их. Все внимание его теперь было обращено к бессильной руке.

Кайнс понял, что сил у него не осталось уже и на хриплый шепот.

– Историческая система взаимного мародерства и вымогательства прекращается здесь, на Арракисе, – сказал отец. – Нельзя бесконечно красть, не учитывая потребности тех, кто придет после тебя. Физические свойства планеты вписаны в ее экономические и политические анналы. Записи эти перед нами, и наш курс очевиден.

«Неужели он так и не прекратит? – подумал Кайнс. – Лекции, лекции, лекции… вечные лекции».

Коршун на шажок подпрыгнул к простертой руке; наклонив голову, глянул одним глазом, потом другим на открытую плоть.

– Арракис, – планета монокультуры, – объявил отец, – только одной. И ее урожай обеспечивает правящему классу существование, которое правящие классы вели всегда и всюду во все времена, оставляя крохи для прокорма человекообразной массы полурабов. И наше внимание привлечено к этим массам и крохам. Они гораздо более ценны, чем это предполагалось.

– Отец, я не слушаю тебя, – прошептал Кайнс, – уходи.

А потом снова подумал: «Мои фримены, конечно же, неподалеку, они не могут помочь, но птиц видят и придут, просто чтобы убедиться, нет ли здесь влаги».

– Народ Арракиса, труженики его, узнают, что цель наша в том, чтобы по здешней земле текли воды, – провозгласил отец. – Большинство их, конечно, будут лишь полумистически представлять, как мы собираемся этого добиться. Многие, не представляющие массовых ограничений, решат даже, что мы привезем сюда воду с какой‑нибудь богатой ею планеты. Пусть они думают что угодно – это безразлично, пока они верят нам.

«Еще минута – я встану и скажу ему все, что о нем думаю, – решил Кайнс, – стоит и болтает вместо того, чтобы помочь».

Птица подскочила еще на шажок к откинувшейся руке. Позади нее на пески опустились еще два коршуна.

– Религия и закон для масс должны быть едины, – сказал отец. – Акт неповиновения должен являться грехом и наказываться священством. Отсюда следует двойная выгода: объединение народа и усиление в нем повиновения и храбрости. Но полагаться мы должны не на храбрость отдельных личностей, а на храбрость населения в целом.

«Ну, куда же запропало это мое население, когда оно мне более всего необходимо?» – думал Кайнс. Собрав все силы, он сдвинул ладонь на палец, грозя коршуну. Тот отскочил к компаньонам, все чуть не взлетели.

– Наша эпоха получит ранг естественного феномена, – сказал отец. – Жизнь на планете – сложная ткань, сотканная из множества нитей. Изменения флоры и фауны в первую очередь будут определяться грубыми физическими силами, которыми мы манипулируем. Когда они установятся… впрочем, такие изменения сами станут управляющими факторами, и нам придется иметь дело и с ними. Имей в виду, кстати, что нам необходимо контролировать три процента поверхностной энергии… только три процента, чтобы система стала самовоспроизводящейся.

«Почему ты не помогаешь мне? – удивился Кайнс. – Вечно одно и то же: когда ты нужен, всегда тебя нет». Он хотел повернуть голову, глянуть на говорящего и взглядом заставить старика замолчать. Мускулы не повиновались ему.

Коршун шевельнулся. Он приблизился к ладони осторожными шажками, товарки его наблюдали, не выказывая якобы интереса. Коршун остановился лишь в шаге от его ладони.

Глубочайшая ясность переполнила ум Кайнса. Он вдруг понял, что Арракис имеет возможность, которой отец так и не увидел. И варианты развития событий затопили его голову.

– Не может быть для твоего народа несчастья ужаснее, чем быть отданным в руки героя, – сказал отец.

«Просто читает в уме, – подумал Кайнс. – Ну и пусть… В мои стойбища уже разосланы предупреждения. Их‑то ничто не остановит. Если сын герцога жив, его найдут и сохранят, как я и приказал. Женщиной, его матерью, они могут пренебречь, но мальчика сохранят».

Коршун подпрыгнул ближе, готовясь клюнуть в ладонь. Наклонив голову, вглядывался в распростертую на спине плоть. И вдруг вытянул шею и с криком взмыл вверх. Прочие последовали за ним.

«Они пришли! – подумал Кайнс. – Пришли мои фримены!»

И тут в песке глухо заурчало.

Этот звук знал каждый. Любой фримен мог отличить его от издаваемых червем звуков, от всех шумов пустыни. Где‑то в глубине под ним предспециевая масса впитала достаточно воды и ткани малых делателей достигли критической стадии роста. Глубоко в песке образовался гигантский пузырь двуокиси углерода и устремился вверх, увлекая за собой вихрь пыли. Он вынесет наверх то, что формировалось в глуби, и утянет вниз все, лежащее на поверхности.

Коршуны кружили над ним, криками выражая разочарование. Они знали, что происходит. Как и любое рожденное в пустыне существо.

«А я рожден в пустыне, – думал Кайнс, – видишь меня, отец? Да, я рожден в пустыне».

Пузырь поднял его, лопнул, и он почувствовал, как пыльный вихрь охватывает его, затягивая в прохладную тьму, на мгновение ощущение прохлады и влаги принесли блаженство и облегчение. И пока родная планета убивала его, Кайнс успел подумать, что и отец, и другие ученые равно не правы: во вселенной главенствуют ошибка и случай. С этим могли согласиться и коршуны.

***

Пророчества и предвиденья… Как проверить их перед лицом не получивших объяснения фактов? Усомнись, насколько волна предвиденья, как называл ее Муад'Диб, предсказывает грядущее, не лепит ли будущее пророк в соответствии с пророчеством? Видит ли пророк будущее?.. Или же на самом деле он просто видит в нем слабое место, дефект, щель, которую можно расширить, разбить словом или решением, как резчик алмазов разбивает драгоценный камень ударом ножа?

Принцесса Ирулан. «Мои впечатления о Муад'Дибе»

«Забери их воду», – так крикнул этот мужчина. Пол подавил страх, глянул на мать. Обученным взором он заметил в ее мышцах готовность к бою, к молниеносному выпаду.

– Жаль, если нам придется тратить силы, чтобы справиться с вами, – сказал голос над ними.

«Это тот, кто заговорил первым, – подумала Джессика, – их по меньшей мере двое – один справа, другой – слева».

– Сигноро хробоса сукарес хин манже ла праравас дой ме камавас беслас леле пал хробос! – на всю котловину крикнул тот, что справа.

Для Пола это была тарабарщина, но по опыту Бинэ Гессерит Джессика узнала язык. Чакобсский, один из древних охотничьих языков. Тот, что наверху, спрашивал, не этих ли чужеземцев они ищут.

Внезапно наступило молчание, лишь обрамленный ободком лик второй луны, голубой, с отливом слоновой кости, внимательно вглядывался в котловину.

На скалах вдруг зашуршали шаги… сверху и по бокам… Темными тенями двигались люди.

«Их целый отряд!» – внезапно понял Пол.

Высокий человек в запятнанном бурнусе появился перед Джессикой, прикрывающая рот полоса ткани была откинута в сторону, чтобы не мешать говорить… в боковом свете луны виднелась густая борода, а лицо и глаза тонули в тени капюшона.

– И кого же мы встретили, людей или джиннов? – спросил он.

Услыхав в его голосе усмешку, Джессика позволила себе каплю надежды. Этот голос привык командовать, тот самый голос, что обескуражил их, раздавшись в ночи.

– Похоже, люди, – сам себе ответил мужчина.

Джессика не видела – ощущала нож, запрятанный в складках его одеяния. И горько пожалела, что у них с Полом нет щитов.

– А говорить вы умеете? – спросил тот же голос.

В ответ Джессика вложила все королевское достоинство. Отвечать приходилось, но этот мужчина сказал еще слишком мало, чтобы можно было увериться в его культуре и слабостях.

– Кто окружил нас, словно разбойники в ночи? – требовательно спросила она.

Голова под капюшоном бурнуса вздрогнула, медленный поворот выдавал многое. Мужчина хорошо владел собой.

Пол скользнул прочь от матери, чтобы не создавать общую цель и увеличить поле деятельности для обоих.

Голова в капюшоне повернулась следом за Полом, в лунном свете блеснул клин лица. Джессика заметила острый нос, блеснул глаз – темный‑темный, без белка в нем, тяжелые брови, усы торчком.

– Похожий малец, – сказал тот. – Если вы бежите от Харконненов, быть может, вы найдете приют среди нас. Так как, малый?

Варианты промелькнули в голове Пола. Уловка? Или нет? Решать надо было немедленно.

– Зачем вам привечать беглецов? – жестко спросил он.

– Дитя, что думает и говорит как мужчина, – сказал высокий. – На твой вопрос я отвечу: мы не из тех, кто платит фай, водную дань, Харконненам. А потому я могу и приютить беглеца.

«Он понял, кто мы, – подумал Пол, – но в голосе этого человека кроется недосказанное».

– Я Стилгар, фримен, – сказал высокий, – это имя может развязать твой язык, парень?

«Знакомый голос», – думал Пол, вспоминая тот самый совет и появление этого человека, ищущего нож друга, убитого Харконненами.

– Я знаю тебя, Стилгар, – ответил Пол. – Я был вместе с отцом на совете, когда ты пришел за водой своего друга. Ты ушел оттуда с офицером моего отца, Дунканом Айдахо, вместо своего друга.

– А Айдахо бросил нас и вернулся к своему герцогу, – промолвил Стилгар.

Уловив разочарование в его тоне, Джессика приготовилась атаковать. Голос со скал позвал:

– Мы тратим время понапрасну, Стил.

– Это сын герцога, – сказал Стилгар, – именно тот, кого велел нам отыскать Лайет.

– Но… он ведь ребенок еще, Стил.

– Герцог был мужчиной, а этот парень воспользовался колотушкой, – сказал Стилгар, – и браво прошел путем Шай‑Хулуда.

Джессика поняла, что о ней не ведется и речи. Приговор уже вынесен?

– У нас нет времени проверять, – запротестовал голос сверху.

– Но он может оказаться Лисан‑аль‑Гаибом.

«Ждет предзнаменованья!» – решила Джессика.

– А женщина? – сказал голос наверху. Джессика приготовилась. В этом голосе слышалась смерть.

– Да, женщина, – сказал Стилгар, – и ее вода.

– Ты знаешь закон, – отозвался голос из скал, – те, кто не умеет жить в пустыне…

– Тихо, – ответил Стилгар, – времена меняются.

– Так велел Лайет? – спросил голос.

– Ты сам слышал голос сайелаго, Джемис, – сказал Стилгар, – что ты так пристал ко мне?

А Джессика подумала: «Сайелаго!» Ключ к языку открывал простор пониманию. Это был язык Илма и Фикха, а слово «сайелаго» значило летучую мышь, маленькое летающее млекопитающее. «Голос сайелаго», значит, они получили дистранс – весть о них, приказ отыскать их с Полом.

– Но я напоминаю тебе о твоих обязанностях, друг Стилгар, – произнес голос сверху.

– Хранить силу племени – вот моя обязанность, – сказал Стилгар, – и единственная притом. И я не нуждаюсь в напоминаниях об этом. Этот мальчик‑мужчина интересует меня. У него сытая плоть. Он воспитан на водах. Он жил вдалеке от отца‑солнца. У него нет глаз Ибада. Но он говорит и поступает иначе, не как слабак с равнин. И его отец был таким. Как возможно это?

– Но мы не можем спорить с тобою всю ночь, – отозвался голос из скал, – если патруль…

– Успокойся, друг Джемис, своих слов я не буду тебе повторять.

Мужчина наверху промолчал, но Джессика слышала, как он опускался вниз, в котловину слева, перепрыгнув по пути расщелину.

– Голос сайелаго сообщил, что мы приобретем, если спасем вас обоих, – сказал Стилгар, – может быть, мальчик‑мужчина силен, он еще может учиться, но что касается тебя, женщина… – он поглядел на Джессику.

«Теперь я поняла и его голос, и суть, – подумала Джессика. Его можно было бы одолеть одним словом, но он сильный мужчина… свободный в своих поступках и непокоренный ценнее для нас. Посмотрим».

– Я мать мальчика, – отвечала Джессика, – и сила его, которая тебя восхищает, во многом результат моего обучения.

– Сила женщины может быть безгранична, – сказал Стилгар. – Такова она в Преподобной Матери. Ты – Преподобная Мать?

На момент Джессика отбросила в сторону предосторожность и отвечала прямо:

– Нет.

– Ты обучена обычаям пустыни?

– Нет, но многие считают мои знания драгоценными.

– Мы судим по собственным законам, – ответил Стилгар.

– Каждый человек имеет право на собственные суждения, – произнесла она.

– Хорошо, что ты понимаешь это, – сказал Стилгар. – У нас нет времени затевать здесь для тебя испытания, женщина. Ты понимаешь? Мы не хотим, чтобы твоя тень наводила потом на нас зло. Я возьму с собой мальчика‑мужа, твоего сына, и он будет пользоваться моим покровительством, будет иметь убежище в племени. Но что касается тебя, женщина… здесь нет ничего личного. Просто правило, истислах, поступать в общих интересах. Достаточно понятно?

Пол сделал полшага вперед:

– О чем идет речь?

Стилгар окинул его взглядом, но все внимание его было уделено Джессике.

– Если ты от младенчества не воспитан в обычаях пустыни, то можешь погубить целое племя. Это закон, мы не можем позволять бесполезным…

Джессика словно бы в обмороке начала оседать на землю. Естественное движение для слабого инопланетянина, – а очевидное замедляет реакцию противника. Мгновение нужно, даже чтобы увидеть привычное в непривычном, если это делается специально.

Увидев, что его правое плечо опустилось, рука потянулась в складки одеяния за оружием, она скользнула в сторону. Резкий поворот, взмах рук, кружение одежд – и вот она уже перед скалой, а мужчина беспомощно простерт перед ней.

При первом же движении матери Пол отступил на два шага. Едва она атаковала, он рванулся в тень. Путь ему преградил согнувшийся бородатый мужчина с ножом в руке. Пол взял его прямым резким выпадом в солнечное сплетение, отступил в сторону, повалил коротким ударом в основание черепа, не забыв подхватить выпавшее из руки оружие.

Потом Пол исчез в тени, карабкаясь вверх, оружие он вложил в кушак. Он сразу узнал его, несмотря на странную форму, – метательное оружие. Этот факт многое объяснял здесь, учитывая отсутствие щитов.

«Теперь все внимание их будет обращено на Стилгара и мать. Она справится с ним. А я должен взобраться в удобное место, откуда можно будет угрожать им, и дать ей возможность скрыться».

Внизу, в котловине, резко зазвякали пружины, вокруг него засвистели метательные снаряды. Один из них задел его одеяние. Прижавшись к скале, он обогнул уступ, втиснулся в узкую трещину и полез вверх медленно, дюйм за дюймом – спина к одному краю расщелины, ноги – к другому, – так тихо, как умел.

Рев Стилгара отозвался в его ушах:

– Назад, пустоголовые блохи! Она сломает мне шею, если вы подойдете ближе.

Из котловины донесся голос:

– Но мальчишка сбежал, Стил, что нам де…

– Конечно, он убрался, пескомозглые… учх‑х! Полегче, женщина.

– Прикажи, чтобы они перестали преследовать моего сына, – сказала Джессика.

– Они уже прекратили. Он убрался, как ты и задумывала. Великие боги под нами! Почему ты сразу не сказала, что ты колдунья и воин?

– Пусть твои люди отойдут, – сказала Джессика, – назад во впадину, где их будет видно… и пожалуйста, поверь, что я и так знаю, сколько вас здесь.

А сама подумала: «Очень опасный момент, но если он настолько проницателен, как представляется мне, у нас будет шанс».

Пол продвинулся чуть вверх, нащупал узкий карниз, на котором он мог отдохнуть и с которого была видна вся котловина.

– А если я откажусь? Как ты мо… учх‑х‑х! Пусть будет по‑твоему, женщина. Мы не желаем тебе зла. Великие боги! Если ты можешь сделать такое с сильнейшим из нас, ты будешь для нас в десять раз дороже всей своей воды.

«А теперь проверка разума», – подумала Джессика и спросила:

– Ты ищешь Лисан‑аль‑Гаиба?

– Вы можете оказаться теми, о ком говорит легенда, – сказал он. – Но поверю я в это, когда все будет проверено. Сейчас я знаю лишь, что вы заявились сюда со своим глупым герцогом… Эйи‑и‑и! Женщина, я не боюсь смерти. Он был отважен и благороден, но с его стороны было глупостью соваться под кулак Харконненов!

Тишина.

Наконец Джессика сказала:

– У него не было выбора, но не будем спорить об этом. А сейчас прикажи твоему человеку перестать целить в меня из‑за того куста, или я избавлю вселенную от тебя, а потом позабочусь о нем.

– Эй, там! – заревел Стилгар. – Слышали, что она говорит?

Date: 2015-07-17; view: 359; Нарушение авторских прав