Тучи на горизонте

— А я говорю вам, что мы-таки заставили их призадуматься! – вещал довольным голосом Олкотт, выходя вместе с Синнеттом и Мохини из помещения Общества Психических Исследований, в котором они только что имели беседу со специально созданной Исследовательской Комиссией1. – Мохини, ты себя просто прославил. Твои объяснения привели меня в восторг.

— Благодарю вас, сэр, – ответил Мохини, – вопросы действительно были не самыми простыми.

Разговор шел о получении писем от Махатм, о принципе переноса текста на бумагу, о феноменах, связанных со Святилищем в Адьяре, о телепатических способностях Адептов и прочих феноменах, которые невозможно было объяснить общепринятыми понятиями и участниками которых были эти трое.

— Они отнеслись к нам достаточно непредубежденно, – добавил Синнетт, – кроме Подмора, конечно.

В состав Комиссии входили месье Ф.У.Г. Майерс, Э. Герни, Герберт Стек и Франк Подмор – члены Общества Психических Исследований, и президент Общества – проф. Сиджвик2.

Целью встречи было изучение паранормальных феноменов, связанных с Е. П. Блаватской, Теософским Обществом и Махатмами, а также (по возможности) оценка их реального существования. Похоже, что единственным, кто наотрез отказывался признать возможность реального существования всех этих феноменов, был Подмор. Он готов был допустить, что во всех этих проявлениях все же присутствует некоторая паранормальность, но это скорее паранормальная лживость тех, кто производит все эти феномены, нежели действительное проявление паранормальных психических способностей3. Такой подход показался Синнетту ненаучным, о чем он и заявил.

— Он даже не пытается вникнуть в наши аргументы, – добавил Мохини. – Похоже, он просто убедил себя в том, что ничего подобного быть не может.

— И однако же, – убежденно заявил Олкотт, – мы говорили правду. Я не могу сказать, что мы хотя бы раз попытались на йоту приукрасить или извратить истину. В отличие от Подмора!

— Им пришлось-таки признать, что некоторым вещам нельзя сразу дать исчерпывающее объяснение, – сказал Синнетт.

А Мохини добавил с улыбкой:

— И, как выяснилось, таких вещей довольно много.

И действительно, когда Обществом Психических Исследований был издан "предварительный отчет" на основе представленных свидетельств, в нем было указано, что по крайней мере часть сделанных теософами заявлений prima facie4 невозможно проигнорировать5. Отчет был распространен исключительно среди членов Общества Психических Исследований, и никто так и не рискнул сделать никаких однозначных выводов.

Эта встреча с Исследовательской Комиссией произошла 11 мая 1884 года – за несколько дней до того, как Куломбы покинули, наконец, Адьяр и перебрались в дом одного из мадрасских миссионеров. Неприятные события, происходившие в то время в штаб-квартире Теософского Общества, казались Олкотту скорее не заслуживающими особого внимания мелкими склоками, нежели предметом серьезного беспокойства. Практически так же относилась к ним и сама Е.П.Б., завоевавшая большую популярность среди парижан.

Никто не верил в то, что Куломбы способны причинить действительно серьезный и невосполнимый ущерб Обществу; и это несмотря на то, что в своем письме Олкотту – том самом, которое свалилось на голову Мохини, когда он и Олкотт ехали в поезде из Парижа в Лондон, – Махатма К.Х. предупреждал, чтобы они не удивлялись никаким новостям, которые, возможно, поступят из Адьяра. И ни в коем случае не теряли присутствия духа, – добавлял Учитель. "Вы в течение многих лет пригревали под своей крышей врага, а на своей груди – змею, – писал он, – а миссионерская братия будет несказанно рада принять от нее любую помощь, которую она сможет им предложить. Очередной заговор уже составлен"6.

Однако небывалый энтузиазм и большие надежды, порожденные успехами Теософского Общества в Европе, свели на нет все предупреждения Махатмы. Работа в Париже шла великолепно; создание Германского отделения Общества с богатым семейством Гебхардов из Эльберфельда во главе казалось все более реальным7; и в Лондоне, где "Эзотерический Буддизм" Синнетта обрел огромную популярность, Теософия завоевывала все более широкие слои интеллигенции.

Синнетты по-прежнему устраивали у себя дома "неофициальные собрания" по вторникам, и их гостиную "заполняли друзья-теософы и друзья друзей-теософов, которых те с собой приводили"8. Некоторых гостей они видели только однажды, а большую их часть – считанное число раз.

Однако, несмотря на это, число посетителей, проявляющих интерес к новому движению и черпающих в нем вдохновение и новые идеи, не убывало. А троим из них суждено было сыграть впоследствии весьма заметную роль в судьбе Теософии в Европе. Первой в числе этих троих была графиня Констанция Вахтмейстер – жена шведского дипломата, англичанка по рождению, обладающая даром ясновидения и яснослышания. С Е.П.Б. она познакомилась в Париже и впоследствии ободряла и поддерживала Е.П.Б. во время написания ею "Тайной Доктрины". А вторым и третьим были м-р Бертрам Кейтли и его племянник – доктор Арчибальд Кейтли, при помощи которых была издана эта наиболее важная работа Е.П.Б.

Восхищение и интерес были невообразимыми, и никто не желал замечать уже начавшие сгущаться на горизонте тучи.

В это время из Америки в Лондон приехала молодая вдова – миссис Лора Холлоуэй, "преисполненная решимости узнать истину" о Махатмах. Она тоже обладала небольшим даром ясновидения; она прочитала "Оккультный Мир" и "Эзотерический Буддизм" и теперь собиралась стать челой или же "раз и навсегда разоблачить весь этот обман", если бы выяснилось, что все, о чем она узнала, – неправда9. Она провела одну неделю в доме Арундале, но затем получила приглашение Синнеттов пожить у них (сам Олкотт в это время переселился в дом Арундале).

На Синнетта миссис Холлоуэй произвела большое впечатление; он увидел в ней "необычайно одаренного психика"10.

М-р У.К. Джадж, лично ее знавший, написал Олкотту из Парижа, что она могла бы стать "... прекрасным заместителем (если не преемником) Е.П.Б., и к тому же она развивает в себе как раз те способности, которые принесли такую известность Е.П.Б." Он сообщал также, что, когда этот вариант был предложен Е.П.Б., она воскликнула: "Боже мой, если она станет моей преемницей, то я смогу умереть с легким сердцем"* 11.

Но несмотря на это, миссис Холлоуэй, хоть и ненамеренно, но все же стала причиной ухудшения отношений между Синнеттом и семьей Арундале. Происходило это постепенно и потому совпало по времени и с другими событиями этого рокового лета, когда один непоправимый faux pas12 полковника Олкотта в сочетании с отзвуками индийских махинаций мадам Куломб нанес жестокий удар по авторитету Теософского Общества, и в особенности самой Е.П.Б., и привел в глубокое уныние всех их преданных сторонников по обе стороны земного шара.

В конце июня Е.П.Б. вернулась из Парижа в Лондон как гость семьи Арундале. Казалось, что Е.П.Б. сразу же смогла подружиться с миссис Холлоуэй. Хотя психические способности миссис Холлоуэй были еще недостаточно хорошо развиты, она все-таки смогла понять и оценить, какими огромными возможностями обладает эта пожилая женщина, и последняя, в свою очередь, была с ней неизменно добра и всячески ей помогала. Успешное развитие Теософского движения, казалось, не должно было встретить на своем пути ни малейшего препятствия.

30 июня группа теософов, в которую входили Синнетты, Олкотт, миссис Холлоуэй, мать и дочь Арундале, Мохини, Е.П.Б. и еще несколько человек, присутствовала на собрании Общества Психических Исследований. Они надеялись приятно и с пользой провести этот вечер, и ход собрания, казалось, вполне оправдывал их надежды. Только Пэйшенс чувствовала себя неспокойно, но пыталась уверить себя, что для беспокойства нет никаких реальных причин.

Какое-то время все именно так и выглядело. Собрание шло по намеченной программе, поддерживающей неослабный интерес у присутствующих. Лишь впоследствии она и ее муж заметили, что Е.П.Б. с каким-то беспокойством смотрит на Олкотта. Синнетт никак не мог понять, в чем дело, хотя и слышал, как оратор (впоследствии он даже не мог вспомнить, кто это был) сделал несколько заявлений, которые наверняка должны были вызвать протесты Олкотта, всегда готового защищать свою правоту. Похоже было, что Е.П.Б. усилием воли старалась удержать Олкотта на месте. Однако даже этих усилий оказалось явно недостаточно, и Олкотт все-таки не выдержал. Слова ему никто не давал; да его это и не слишком заботило; он просто встал и разразился, пожалуй, самой непростительной и самой непродуманной речью в своей жизни.

Он вытащил из кармана нелепую индийскую игрушку, которую уже давно носил с собой. Это была оловянная фигурка Будды на колесиках, движение которой должно было символизировать какие-то идеи, связанные с буддистским вероисповеданием. В лучшем случае это была просто детская игрушка; в худшем – безвкусная и вульгарная вещица.

Надо сказать, что у Пэйшенс уже заранее был повод подозревать, что Олкотт может натворить глупостей с этой игрушкой, так как сам он был от нее просто в восторге, и потому Пэйшенс в тот же день накануне собрания просила мать и дочь Арундале предупредить об этом Е.П.Б. и попытаться убедить Олкотта в этот день оставить фигурку дома. Однако в доме были еще гости, и Арундале так и не нашли возможность переговорить об этом с Е.П.Б.13 Она же понадеялась на то, что Полковник и сам догадается, что демонстрировать эту игрушку было бы дурным тоном, и сможет сдержать свои эмоции. Однако надежды эти оказались тщетными.

Все присутствующие были шокированы, и все почувствовали себя неловко из-за поведения самозванного оратора. Но наибольшее возмущение выходка Олкотта вызвала у его собственных коллег.

Синнетт всегда осуждал американца за недостаток воспитанности и такта, хотя и признавал в его характере несомненное наличие положительных и благородных черт. В этот момент ему вновь вспомнилось, какой жгучий стыд он испытал, когда однажды у него в доме собрались его друзья – все в изысканных вечерних костюмах и платьях, а Олкотт вдруг появился одетым в индийское дхоти14. Причем и дхоти, и рубаха, в которую он был одет, были далеко не первой свежести.

Теперь Синнетт еще раз убедился в том, что у этого человека напрочь отсутствует чувство меры. Пэйшенс тоже была до крайности смущена и очень переживала как за Полковника, так и за Е.П.Б. Все прочие также чувствовали себя оскорбленными. Сама же Е.П.Б., казалось, впала в оцепенение: ее лицо было мертвенно бледным, глаза – закрыты, кисти рук сцеплены между собою так сильно, что суставы пальцев совершенно побелели.

— Давай уйдем отсюда, – шепотом сказала Пэйшенс мужу. Но он в ответ только покачал головой.

— Это было бы слишком вызывающе, – сказал он.

Синнетт ощутил, как ладонь его жены легла ему на руку, и почувствовал, что охвативший его поначалу ужас начинает постепенно оставлять его. Он сжал ладонь Пэйшенс и благодарно улыбнулся ей в ответ.

Собрание закончилось, и они покинули его, не проронив ни слова, хотя обычно задерживались, чтобы попрощаться со своими знакомыми и обменяться с ними впечатлениями. За все время их печального возвращения домой Е.П.Б. произнесла только одну фразу:

— Я еду домой с вами.

Эти слова были адресованы Синнеттам, и Пэйшенс ответила:

— Да, конечно.

Полковник тоже выглядел весьма удрученно и также не сказал ни слова и даже не пытался защищаться или оправдываться. Синнетт надеялся при первой же удобной возможности тактично намекнуть ему на то, что в тех лондонских кругах, в которых они теперь вращались, подобное фиглярство отнюдь не поощряется.

Но, как оказалось, в его вмешательстве не было особой необходимости. Е.П.Б. сама потрудилась указать американцу на его фиаско. По дороге домой она держалась холодно и отчужденно, но едва они переступили порог дома Синнеттов, как она обрушила на своего коллегу лавину гнева. При этом она все еще была очень бледна, и голос ее дрожал.

— Итак, Олкотт, если вы действительно стремились выставить себя ослом, то считайте, что сегодня вам это удалось! Ради всего святого, чего вы хотели добиться этим своим откровенным бредом? Вы же оттолкнули от нас наших наиболее влиятельных лондонских друзей. Вы вызвали у них отвращение! Теперь все они будут против нас! Одному Богу известно, каковы будут последствия того, что вы сегодня натворили!

И так далее в том же духе. Казалось, она завелась настолько, что уже не сможет остановиться; ее обвинения звучали настолько громко и резко, что Синнетт уже начал беспокоиться, как бы она не разбудила соседей.

Е.П.Б. говорила, что сразу почувствовала, что Олкотт собирается выкинуть какую-то идиотскую штуку, и пыталась предотвратить это. Но безрезультатно. Ему хотелось выглядеть важным, и ради этого он опозорил их всех, ради этого выставил Учителей посмешищем в глазах этих маловеров!

Все были подавлены и сидели молча, только один Олкотт ходил по комнате, "пытаясь время от времени что-то объяснить, но безрезультатно"; он говорил, что признает свою ошибку и готов попытаться исправить ее. Тогда Е.П.Б. предложила ему покинуть Теософское Общество, раз уж он так его опозорил.

Олкотт остолбенел и на минуту потерял дар речи, а потом посмотрел на нее так, будто она ударила его ножом в сердце. Протянув к ней руку, дрожащим голосом он сказал:

— Мне все равно, что вы говорите. Я – член Общества и я останусь в нем и буду работать для него до тех пор, пока Учитель сам меня не прогонит. Вы хотите, чтобы я покончил с собой?

У Е.П.Б., похоже, перехватило дыхание. Сдавленным голосом она произнесла:

— Нет. Что сделано, то сделано.

На некоторое время воцарилось молчание. Затем Е.П.Б. вновь заговорила:

— Если уж на то пошло, то я в этой ситуации проявила себя не меньшей дурой, чем вы сами. Я отдала бы все сокровища Индии, лишь бы этого не произошло. Но что проку жалеть о случившемся.
Будет лучше, если мы все подумаем о возможных последствиях.

Она окинула взглядом присутствующих, ее лицо все еще было напряженным и очень бледным.

—Я беспокоюсь о деле, – пробормотала она, – а не о себе15.

Как можно было догадаться, способность здраво рассуждать вернул всем присутствующим спокойный, мягкий голос Пэйшенс Синнетт. Она успокаивающе прикоснулась к плечу Олкотта, затем взяла за руку Е.П.Б.

— Сейчас вам лучше пойти отдохнуть, дорогая наша Старая Леди, – сказала она, назвав ее тем именем, которым они обычно называли ее, беседуя между собой16. – Вы, должно быть, очень устали.

— Да, – согласилась Е.П.Б., – я действительно устала. Но и другие, я уверена, устали не меньше. Хотя мне, пожалуй, и в самом деле лучше уехать. Вы и так уже намучились со мной за сегодняшний вечер.

Синнетт не имел ничего против. В этот момент они оба были ему одинаково противны – и Е.П.Б., и Олкотт. Если уж на то пошло, то он вообще не хотел, чтобы Е.П.Б, приезжала в Лондон. Он мысленно похвалил себя за то, что не отпустил по приезде кэбмена, желая, чтобы оба они как можно скорее уехали.

Он молча проводил их до двери. Они задержались было, чтобы поблагодарить его и пожелать спокойной ночи; но, увидев, что и сам он едва сдерживает свою ярость, молча удалились и так же, не говоря ни слова, добрались до дома Арундале.

Поначалу Синнетт не хотел обсуждать случившееся даже с Пэйшенс. Позже он написал, что, по его мнению, все трагические события второй половины этого года и последующих дней, приведшие к тому, что Е.П.Б. была опозорена, а Теософское Общество чуть было не развалилось, явились "следствием этого злосчастного вечера"17.

Это, без сомнения, было чересчур категоричное суждение, так как оно полностью сбрасывало со счетов Куломбов и их махинации в Индии. Но, похоже, этот инцидент действительно серьезно повлиял на будущие решения, принятые Обществом Психических Исследований. Значительно повлияли они и на Синнетта, так как он почувствовал, что в душе его зреют такое негодование и такие сомнения, каких он никогда не испытывал раньше. Он надеялся скрыть эти чувства от Пэйшенс, но она была слишком проницательна, чтобы не заметить, что он чем-то очень серьезно обеспокоен и что даже его отношение к Учителям претерпело некоторые изменения. Ее это тоже очень угнетало; и это ощущение дискомфорта постепенно перерастало в ребяческую обидчивость по отношению к своему мужу. По счастью, она была достаточно умна, чтобы держать себя в руках и надеяться, что в конце концов он справится со своим внутренним кризисом и обсудит с нею свои проблемы. К Е.П.Б. он относился с едва скрытой враждебностью, а по отношению к Олкотту даже не пытался сдерживать своего раздражения.

Отчасти смене его интересов способствовал дальнейший расцвет психических способностей миссис Холлоуэй. Перед нею часто возникали какие-то яркие образы, которые она считала явлениями Махатм; иногда она передавала Синнетту послания, которые, как ей казалось, исходили от Учителя К.Х.; а однажды она даже убедила Синнетта в том, что в нее вселился Учитель и беседовал с ним непосредственно ее устами"18.

В отношениях между Синнеттом и семейством Арундале появилась некоторая напряженность, так как некоторые из его высказываний (ставшие им известными благодаря миссис Холлоуэй) они сочли проявлением нелояльного отношения к Учителям19.

Чтобы хоть как-то исправить положение, Синнетт написал Учителю К.Х. письмо, в котором он, в частности, просил у К.Х. разрешения рассказать мисс Арундале об их "непосредственном" общении через миссис Холлоуэй.

В ответ он получил подробное, но довольно жесткое письмо – факт использования миссис Холлоуэй в качестве медиума решительно отвергался20.

"Вы просите у меня разрешения поведать мисс Арундале о том, что я рассказал Вам через миссис Холлоуэй, – писал Учитель. – Конечно же, Вы абсолютно вольны объяснить ей ситуацию и тем самым оправдаться в ее глазах за ту кажущуюся нелояльность и выступления против нас. Вы тем более вправе сделать это, что я ни к чему не обязывал Вас, общаясь с Вами через посредство миссис X, поскольку я вообще никогда не говорил через ее посредство ни с Вами, ни с кем-либо другим; и никогда не делали этого, насколько мне известно, ни мои чела, ни чела М.... Она – замечательный, но очень неопытный медиум. Если бы не ее неблагоразумное вмешательство и если бы Вы все же прислушались к советам Мохини и Старой Леди, то, возможно, я и смог бы сейчас побеседовать с Вами при ее посредничестве' – именно это мы и намеревались сделать"21.

Синнетт просто не поверил этому сообщению, настолько он был уверен в подлинности проведенного миссис Холлоуэй сеанса. "Для чего Учителю понадобилось вести себя столь притворно и абсолютно непоследовательно?" – спрашивал он себя. И тут все те мрачные подозрения, которые мучили его в последнее время и которые он безуспешно пытался подавить, вдруг вырвались наружу. Старая Леди! Это она сфабриковала это письмо или же продиктовала его какому-нибудь чела. Ведь получено-то письмо от нее.

Он принялся вновь перечитывать письмо с самого начала, но на этот раз уже воспринимая написанное через призму своих сомнений и без обычной своей готовности слушать и запоминать все, что говорит ему Учитель. У его сомнений была веская причина, они придавали ему уверенности в его собственной правоте. Несколько раз ему почти удалось полностью избавиться от них, так как письмо было предельно откровенным и убедительно истолковывало все глубинные мотивы; к тому же – оно было полностью выдержано в присущем Учителю стиле. Но он всякий раз напоминал себе о том, что заявление о миссис Холлоуэй никак не может быть правдой, и вследствие этого все письмо выглядело подозрительным. Конечно же, Учитель (если это письмо действительно было от него) в этом письме даже и не пытался щадить чувства Синнетта. Но ведь он и раньше этого никогда не делал. Хотя и это утверждение тоже можно было бы оспорить. Он всегда старался быть откровенным, но в то же время старался быть и деликатным. Синнетт вынужден был признать, что полученное письмо было и бодрым, и деликатным, хотя полностью согласиться со всем, что было в нем написано, он никак не мог.

Он попытался вспомнить, о чем писал Учителю в своем последнем письме, которое получилось, возможно, чересчур резким и чересчур эмоциональным. Но он писал только то, что сам считал абсолютно справедливым, – в этом Синнетт не сомневался.

"... Каждый протест и сомнение, возникающие в Вашей чисто интеллектуальной природе и даже – в Вашем холодном западном уме, – писал Махатма, – причиняют мне боль; тем более, что Ваше сердце для меня как открытая книга. Но самое главное для меня – это служение моему Учителю. А служение для нас, позвольте Вам напомнить, – важнее, чем любая дружба и даже любовь;... к сожалению, как бы ни был высоко развит Ваш чисто человеческий интеллект, Ваша духовная интуиция все еще несовершенна и очень слаба, так как Вы ее никогда не развивали. И вот результат: чуть только Вы встречаетесь с каким-нибудь кажущимся противоречием, с каким-либо затруднением, с проявлением непоследовательности в Оккультизме... как тут же у Вас возникают сомнения, подозрения, и Ваша изначально прекрасная природа превращается в какую-то пародию на самое себя; и вот, в конце концов, она окончательно раздавлена всеми этими обманчивыми внешними проявлениями!"

"Однако же, – подумал Синнетт, – непоследовательность в Оккультизме все-таки существует. Изучая оккультную науку, то и дело сталкиваешься с различными досадными парадоксами, затрудняющими понимание и разрушающими убеждения". Ему очень хотелось бы так же справляться с этими парадоксами, как это всегда делала Пэйшенс: она, казалось, мгновенно разрешала их, совсем не терзаясь теми мучительными сомнениями, от которых никак не мог избавиться он сам.

"Вам ведь уже говорили, – продолжал Учитель, – что путь к вершинам Оккультных Наук прокладывается трудом и сопряжен со всевозможными опасностями для жизни; и что каждый шаг, ведущий к конечной цели, усеян разнообразными ловушками и острыми шипами; и что путник, отважившийся встать на эту дорогу, неизбежно встречает и побеждает тысячу и одну фурию, каждая из которых сторожит несокрушимые врата, преграждающие его путь. И имена этих фурий – Сомнение, Скептицизм, Презрение, Насмешка, Зависть и, наконец, Искушение... и что тот, кто желает продвинуться дальше, должен сперва разрушить эту живую стену; сердце и душа его должны быть одеты в сталь и железо; его воля должна быть непоколебима, и в то же время он должен оставаться добрым и смиренным, скромным и свободным от всех человеческих страстей, которые ведут к пороку. Есть ли у Вас все это? Начали ли Вы уже воспитывать в себе все эти качества? Нет; и мы оба хорошо это знаем".

Далее Учитель напомнил Синнетту о некоторых этапах их сотрудничества. Упомянул он, в частности, и о крахе проекта "Феникс", и о роли, которую сыграла карма в его провале.

"... Вы должны помнить о том, что было время, когда Вы испытывали глубочайшее презрение ко всем нам, представителям небелых рас; и считали индийцев низшей расой. Больше я Вам ничего не скажу. Если у Вас все же есть хоть какая-то интуиция, то Вы сами сможете проследить и причину, и следствие и, возможно, установить причину неудачи... Вы знаете, что после провала проекта "Феникс" даже продолжать переписку с Вами было позволено лишь в виде большого исключения.

Вас возмущает и то, что Г.С.О. было доверено дело, для которого, по Вашему мнению, он совершенно не подходил, по крайней мере здесь, в Лондоне, – ни в социальном плане, ни в интеллектуальном. Что ж, когда-нибудь Вы, возможно, поймете, что и в этом Вы были неправы, как, впрочем, и во многих других вещах...

... Вы очень жестоко обошлись как с Г.С.О., так и с Е.П.Б.... Вас очень обидело то, что Вы сами сочли очевидной и все более возрастающей "отчужденностью и переменой в отношении" к Вам и так далее.

Вы ошибаетесь от начала и до конца. Не было никакой "отчужденности", как не было и перемены в отношении. Вы просто не правильно истолковали обычную бесцеремонность М., неизменно свойственную ему, когда он говорит или пишет о серьезных вещах".

Синнетт знал, что эта последняя ремарка касается полученного им несколько ранее письма от Махатмы М., в котором он указывал на то, что о Мохини в Лондоне заботились недостаточно хорошо;

и что во время его пребывания в доме Синнеттов ему была выделена комната без камина, в результате чего он жестоко страдал от холода22.

На это чуть ниже указывал в своем письме и Учитель К.Х.:

"Сам он [Мохини] ни разу не позволил себе ни одного слова жалобы, и мне пришлось уделить ему свое время и внимание, чтобы уберечь его от серьезной болезни... Отсюда и тон М., на который Вы жалуетесь..."

Опровержение того, что миссис Холлоуэй говорила с Синнеттом его устами, занимало в письме только один абзац в конце письма. Там было приведено также и несколько жестких указаний на реальное положение вещей, и среди них – напоминание о коварных свойствах сомнения.

"На этом, – писал Учитель, – мы можем раз и навсегда прекратить обсуждение этого вопроса. Вы заставили страдать сами себя, свою жену и многих других, что было абсолютно бессмысленно, и чего вполне можно было избежать, если бы в большинстве случаев Вы не исходили... из довольно странного убеждения, что мы якобы не можем сами разобраться, что к чему; а следовательно, что мы – вовсе не те "могущественные существа", коими Вы нас всех представляете. И это убеждение, похоже, с каждым днем все более крепнет в Вашем сознании. Хьюм тоже с этого начал. Я с большим удовольствием помог бы Вам избежать повторения его судьбы; но до тех пор, пока Вы не стряхнете с себя то ужасное влияние, под которым вы сейчас находитесь, я мало что смогу для Вас сделать..."

В конце письма Учитель просил Синнетта принять участие и выступить с речью на предстоящем собрании в Принс Холле – своего рода прощальном conversazione23, устраиваемом в честь Е.П.Б. и полковника Олкотта перед их отъездом из Англии. "Я прошу Вас сделать это как ради меня, так и ради себя самого", – говорилось в письме.

Синнетту совсем не хотелось принимать участие в этом мероприятии, но он знал, что Е.П.Б. очень хотела бы видеть его там. После прочтения этих слов его сомнения, уже совсем было улетучившиеся под воздействием письма, вновь вспыхнули в нем с новой силой. Он подумал, что если даже это письмо и не было подделкой, то эти слова в него наверняка вставила Старая Леди, чтобы окончательно подчинить его своему влиянию24.

Впоследствии он писал: "... Мне все-таки пришлось принять участие в этом conversazione, и я не удивился, когда позднее нашел в своем дневнике запись, свидетельствующую о том, что произнесенная мною речь была по своему качеству намного ниже моего обычного уровня"25.

Однако на сей раз сомнения Синнетта были еще настолько сильны, что он едва ли мог обратить внимание на заключительные слова письма: "И пока мое дружеское отношение к Вам остается таким же, каким было всегда, поскольку мы до сих пор никогда не проявляли неблагодарности в ответ на оказанные нам услуги".

Синнетт не смог сдержаться и написал Е.П.Б. довольно резкое письмо. Ответ последовал незамедлительно.

"Довольно странно то, что Вы проявляете такую склонность к самообману, – писала она. – Прошлым вечером я встретилась с тем, с кем было необходимо, и получила необходимые мне объяснения. Я наконец-то примирилась с тем, в чем раньше сомневалась или, вернее, отказывалась признавать. И те слова, которые я привела в самой первой строке и которые я еще не раз повторю Вам, – это предостережение, которое я делаю Вам потому, что по-прежнему считаю Вас одним из своих самых близких личных друзей.

Вы обманывали и продолжаете обманывать или, грубо говоря, дурачите сами себя... Это было Его письмо, и неважно, продиктовал ли Он его какому-нибудь чела или нет; и то, что представляется Вам неразрешимыми противоречиями и полным абсурдом, на деле является искренним выражением Его чувств, и подразумевает Он под этим только то, что говорит, и не более. Мне же представляется необычайно странным то, что Вы признаете Его собственными словами лишь те, которые согласуются с Вашими собственными чувствами, и напрочь отвергаете все, что противоречит Вашим собственным представлениям о нормальном положении вещей. Олкотт, конечно же, вел себя как осел, полностью лишенный каких-либо представлений о тактичности; но он с готовностью признает это и не устает повторять – mea culpa26 перед всеми теософами, на что вряд ли способен кто-либо из англичан. Наверное, поэтому его, несмотря на недостаток воспитанности, которым объясняются чудачества, так часто оскорбляющие Ваши чувства (и не только Ваши, но и мои тоже – Бог тому свидетель!), и не взирая на то, что он так часто пренебрегает общепринятыми условностями, до сих пор так любят Учителя, которым безразличны достижения европейской цивилизации.

Если бы я вчера вечером знала то, что знаю сейчас, т.е., что Вы сочли или, вернее, заставили себя считать, что письмо Махатмы было хотя бы отчасти подделано каким-нибудь чела исключительно ради моего удовольствия или что-то еще в этом роде, я бы не бросилась к Вам на помощь, будучи единственной доступной для Вас возможностью к спасению...

Если даже Вы – наиболее преданный и лучший из всех теософов – готовы пасть жертвой своих собственных предубеждений и поверить в новых богов, созданных Вашим же воображением, низвергнув при этом старых, то я вынуждена признать, что Теософия – каких бы успехов мы уже ни достигли – пришла в эту страну слишком рано"27.

В письме говорилось также и о Лондонской Ложе, причем Е.П.Б. грозилась "выйти из нее и не возвращаться до тех пор, пока мы не согласимся, наконец, не обострять далее наши разногласия".

Но в этот момент эти разногласия беспокоили Синнетта меньше всего. Он все еще хотел верить в то, что через миссис Холлоуэй он и в самом деле "непосредственно" общался с Учителем; с этим разговором он связывал большие надежды на установление более тесных связей с этим августейшим Существом, нежели просто переписка. До сих пор Учитель все время повторял: "Еще не время... " Однако Синнетт полагал, что его непрерывная и активная деятельность на поприще Теософии уже снискала ему хоть какое-то признание.

Он довольно долго молча размышлял над этим, но так и не смог найти ответ, который бы полностью его удовлетворил. Его мрачное настроение усугублялось еще и неутешительными новостями, касающимися бизнеса, которым он занимался: в течение всего последнего года его дело процветало, однако ближайшие перспективы на будущее уже не выглядели столь безоблачными.

— Я думаю, тебе необходимо отвлечься от этого дела, – сказала ему Пэйшенс однажды утром, когда он выглядел особенно удрученным. – Последние несколько месяцев мы все провели в большом напряжении.

Он с удивлением поглядел на нее. В последнее время, целиком поглощенный своими собственными бедами, он совершенно упустил из виду, что они отражались также и на ней; а ведь Учитель говорил, что он и ей тоже причиняет боль.

— Да, Пэтти, – ответил он, и Пэйшенс, к своему большому удовольствию, наконец увидела у него на лице неподдельную нежную улыбку, – ты как всегда права. У меня возникли кое-какие проблемы в бизнесе, но я не допущу, чтобы они беспокоили меня слишком долго. Куда бы ты хотела съездить?

На секунду она задумалась.

— Ну, – сказала она, – я знаю, что Старая Леди и миссис Холлоуэй собираются в Эльберфельд в гости к Гебхардам. Нас они с собой не приглашали, да и сейчас, похоже, не собираются приглашать. Так что, решай сам.

На его лице разлилась благодарная улыбка, окончательно отогревшая сердце Пэйшенс.

—Я уже давно подумываю о написании новой книги, – сказал он, – на сей раз несколько иного жанра – что-то вроде оккультного романа28. Я смог бы взяться за нее, если бы мы освободились, наконец, от всех этих неурядиц. Тебе нравится Швейцария?

По счастливому блеску в ее глазах он понял, что сделал правильный выбор.

_____________

Date: 2015-07-17; view: 1132; Нарушение авторских прав