Глава 10. Глупость

Холодный взгляд, как искры ледяные,

Затронет душу, оставляя след.

Холодный взгляд... И мы с тобой чужие.

Так странно слышать от тебя слепое «нет».

На мой вопрос не прозвучит ответа,

Слова повиснут в мертвой тишине.

Как это все бессмысленно, нелепо...

Ты равнодушно разбиваешь сердце мне.

Мне не понять, как можно за мгновенье

Так отдалиться, растворяясь в мгле.

Хочу обнять. Хочу пройти сквозь тени,

Сквозь боль и страх приблизиться к тебе.

Девушка, в который раз за этот долгий день, почувствовала себя лишней.

Она пробиралась по длинному коридору «Хогвартс-экспресса», ни­чего не видя вокруг. У нее было странное ощущение, словно все это происходит не с ней. Реальность была так страшна, что измученный мозг отказывался ее воспринимать.

Нарцисса знала Сириуса шестнадцать лет, с самого детства. В шес­тнадцать долгих лет слились дни бесконечных споров, игр, беготни, общих увлечений. И за какие-то шестнадцать коротких минут все рух­нуло. Вспомнив глаза Сириуса, в тот миг, когда он вышел на зов Люпи­на, девушка остановилась и, повернувшись к окну, прижалась лбом к холодному стеклу. Как же он был рад ее видеть! Его глаза засветились, и в них отразилось все счастье этого глупого мира. А потом…

Нарцисса глубоко вздохнула, глядя на пробегающий за окном пейзаж. Открыть окно и шагнуть навстречу этой безмятежной зелени... Зеленый — цвет Надежды. А как раз надеяться с этой минуты Нарциссе больше не на кого — у нее не осталось ни-ко-го. Сестры давно вышли замуж и были заняты своими делами. Да, признаться, между ними никогда не было особенно близких отношений. Белинда Макнейер? Подруга… Нарцисса горько усмехнулась. Подруга это та, которой хочется все рас­сказать, которая что-то посоветует, успокоит, не делая твои проблемы достоянием общественности. Относительно Белинды все вышесказан­ное можно было воспринимать буквально, поставив напротив каждого пункта частицу «не». Выходит, что нет у нее подруги. Раньше рядом был Сириус. Даже за много миль, все равно рядом: в засушенном ва­сильке, сорванном им на их любимой поляне у озера, в его пресловутых колдографиях... Он очень удачно фотографировал. Пытался научить и Нарциссу. У нее, конечно, получалось. Что тут сложного? Но как-то совсем не так, как у Сириуса. Тот словно смотрел на саму жизнь сквозь объектив фотокамеры. У Нарциссы была целая коллекция его работ, ко­торую она тайно хранила в своей комнате, потому что их общение не приветствовалось членами ее семьи. Нарцисса очень любила эти кол­дографии. Именно глядя на них в тринадцать лет, она поняла, что очень красива. В зеркале она не видела это так явно. Одно время девушка даже подозревала Сириуса в наложении каких-либо чар на ее изображение. А потом поняла, что единственными чарами была его привязанность к ней. Просто он сквозь свой объектив видел ее такой красивой, и это кружило ей голову. Сириус всегда смотрел на нее с нежностью, даже если она делала что-то не слишком хорошее. В прошлом году, когда два шестикурсника из Когтеврана затеяли драку за право сопровождать ее на Рождественский бал, она даже и не подумала их разнимать. Ей было интересно, чем это все закончится. Два взрослых парня дерутся из-за пятнадцатилетней девчонки! Тогда их разняли Ремус Люпин и Френк Лонгботтом, случайно оказавшиеся рядом. Нарцисса легкомысленно пожала плечами на осуждение во взгляде гриффиндорцев — ей было всего пятнадцать, и ей было все равно.

Вечером, идя с ужина, Нарцисса практически врезалась в своего братца. Сириус, казалось, материализовался из воздуха. Она едва под­няла на него взгляд, и ее душу затопил жгучий стыд. Она словно со стороны увидела всю эту безобразную сцену.

— Прости, — просто сказала она.

Сириус не ответил. Он лишь шагнул вперед и прижал Нарциссу к себе. Опустив голову на его плечо, она замерла.

— Прости, — еще раз повторила девушка.

Когда он сделал шаг назад и взглянул в ее лицо, она с облегчением увидела, что он не сердится. Для нее это оказалось очень важным. В его взгляде читалась досада, но злости не было. Она всегда была для него нерадивым ребенком, но он никогда не сердился. В его глазах всегда была нежность. Всегда. До этого дня…

В тот миг, когда Нарцисса, покачав головой, шагнула в сторону Мал­фоя, во взгляде Сириуса что-то умерло. В коридоре стояла гробовая ти­шина, и в этой самой тишине Сириус Блэк молча развернулся и пошел прочь. Нарцисса с тоской смотрела ему вслед. Когда он начал сутулить­ся? Раньше она этого не замечала. Откуда ей было знать, что он с трудом держался на ногах, что в тот миг, когда она шагнула от него к Малфою, атланты отпустили небо, и оно рухнуло на плечи шестнадцатилетнего подростка, только чудом его не раздавив. Он справится. Он обязательно справится, но на это уйдет время. А пока Сириус Блэк просто уходил по коридору, с каждым шагом становясь все дальше, пока дверь сосед­него вагона не скрыла его силуэт, безжалостно украв что-то из жизни Нарциссы.

Девушка ожидала чего-то подобного. Он, конечно, был шокирован новостью. Она предполагала, что будет трудно, но, стараниями Люци­уса Малфоя, все стало хуже некуда. Кому-то реакция Сириуса, возмож­но, показалась бы естественной, но только не Нарциссе. Она слишком хорошо его знала. Разнести половину «Хогвартс-экспресса», свернуть голову Люциусу Малфою, наорать на нее — это лишь малый перечень того, что должен был сделать сейчас Сириус Блэк. Он же просто развер­нулся и ушел. И это было самым страшным. Это было начало конца.

Другой же участник этого злосчастного разговора остановился на полпути к дурацкому третьему вагону, где собирались старосты, и, как и Нарцисса, прислонился лбом к холодному стеклу и до боли сжал оконную раму. Люциус Малфой не знал, что с ним творится. Казалось, он должен был радоваться: ненавистная Нарцисса с ее братцем полу­чили по заслугам, его триумф видели две дюжины студентов. Только радость все не приходила. Скорее, наоборот, на душе стало еще хуже. Хотя раньше казалось, что такое просто невозможно.

— Черт! — парень в ярости стукнул кулаком по ни в чем не повинной раме. Хотелось пропасть, раствориться, исчезнуть, чтобы никого не ви­деть. Весь вопрос — куда? Сейчас уже спектакль, затеянный им полчаса назад, не казался слишком удачной мыслью. К тому же его память снова и снова упорно возвращалась к сцене на перроне.

— Черт!

Резко оттолкнувшись от стекла, Люциус направился к третьему ва­гону. Казалась, он начал свой путь туда вечность назад. Добравшись на­конец до места, Люциус обнаружил, что рядом с дверью одного из купе, выделенного для старост, стоит Алиса Джоли — староста Гриффиндора. Гриффиндорские старосты были шестикурсниками, в то время как все остальные — семикурсники. Люциус не знал, с чем это было связано. Его это не интересовало. Рядом с Алисой стоял ее извечный спутник Френк Лонгботтом — семикурсник Гриффиндора. Откровенно говоря, Люциус совершенно не понимал Френка: Алиса была, не сказать чтоб дурна собой, просто какая-то совсем не заметная, что ли. Она, конечно, никак не пересекалась на уроках с курсом Люциуса, но традиционно Слизерин изучал многие предметы вместе с Гриффиндором, а Алиса иногда заходила в аудиторию к Френку. Люциус, в принципе, не осо­бенно обращал на нее внимание, но у него сложилось впечатление, что Джоли не умеет разговаривать. Она всегда молчала и улыбалась. Воз­можно, кому-то и нравятся пухленькие улыбчивые молчуньи с добрыми глазами, но Люциуса она раздражала.

И вот сейчас он приближался к старосте Гриффиндора, и при виде ее, настроение юноши отнюдь не улучшилось. Когда же он подошел ближе, его моральное состояние вообще резко сигануло вниз и замерло на отметке «ниже нуля», потому, что он увидел в коридоре еще одну фигуру. Фрида Забини пристально смотрела на пробегающий за окном пейзаж так, словно видела там что-то доступное только ей.

Люциус остановился и замер, впитывая ее образ каждой клеточкой: длинные каштановые волосы были заплетены в косу, перекинутую че­рез плечо, они переливались в лучах летнего солнца. Люциус смотрел, как завороженный. На миг он даже забыл о происшествии на перроне. Была она. Вернули к реальности ее неестественно прямая спина и на­пряженные плечи. Люциус понял, что не ожидал такой скорой встречи. Он не был к ней готов: не знал, как принять эту ситуацию и сжиться с тем, что она теперь — прошлое. Ему стало нехорошо.

Да тут еще Алиса Джоли подала голос. Будь Люциус в другом состо­янии, он бы удивился, что она все же умеет издавать звуки, сейчас же он просто устало отвел глаза от прекрасного образа и взглянул на ста­росту Гриффиндора. Той, понятное дело, не была известна роль Фриды во всей этой истории, Алиса имела в виду лишь беседу Люциуса с ее одногруппником:

— Знаешь, Малфой, — тихим голосом проговорила Алиса, — иногда не обязательно быть таким жестоким, чтобы донести до людей свое мне­ние. Может, тебя это удивит, но люди понимают и хорошее обращение. И ценят его.

Вот тебе и Джоли! Ей пришло в голову учить его?! Люциус набрал в грудь воздуха, чтобы высказать этой чертовой гриффиндорке все, что он думает о ней самой, о ценности ее мнения и… И его взгляд замер на девушке в форме Когтеврана. Она не обернулась, ничем не показала, что слушает разговор, но Люциус понял, что Фрида ждет его ответа. Он снова повернулся к Джоли и поразился: тихая, кроткая, слегка неук­люжая Алиса смотрела на него без всякого страха или неловкости. Ее серые глаза были совершенно спокойны. Люциус с удивлением обнару­жил, что, попав под прицел этих спокойных глаз, почувствовал, как его желудок неприятно сжался и в груди потянуло. Невероятно, но именно пухленькая и улыбчивая староста Гриффиндора, которая смотрела сей­час ему в душу, впервые заставила его почувствовать стыд. Алиса взяла Френка за руку, и мгновение разрушилось. Она снова не произнесла ни слова, а лишь с мягкой улыбкой потянула его по коридору. Френк послушно двинулся за девушкой, смерив напоследок Малфоя тяжелым взглядом. Глядя в их удаляющие спины, Люциус Малфой даже поду­мал, что говорящая Алиса Джоли ему лишь привиделась. Откуда ему было знать, что в общении с Френком ей не нужны слова, потому что они понимали друг друга с полувзгляда. Говорила Алиса мало, но всег­да так, что об этом долго помнили.

Малфой вздохнул и повернулся к старосте Когтеврана:

— Фрида, — начал он и замолчал, потому что девушка никак не отреа­гировала. Она все так же пристально смотрела в окно. Люциусу захоте­лось развернуть ее и встряхнуть. Он, в конце концов, тоже был жертвой, не меньшей чем она. Это ему придется жениться на Нарциссе, жить с ней до конца жизни, заводить бесконечных любовниц и в каждой искать черты этой девушки, неотрывно глядящей сейчас в окно. Гнев прошел так же быстро, как и появился.

— Фрида, — шагнув вперед, сделал вторую попытку Люциус, — это все недоразумение, глупая ошибка, случайность…

Он говорил быстро, словно боялся, что девушка растает в воздухе или просочится сквозь оконное стекло навстречу так заинтересовав­шему ее пейзажу. Фрида обернулась, и на ее губах появилась улыбка. Люциусу показалось, что он взлетел при виде ямочки на ее левой щеке. Она улыбнулась! Значит, все будет хорошо. Она поймет! Простит! С облегчением Люциус шагнул навстречу ее улыбке. Обнять, прижать к себе, почувствовать запах ее волос… Остановили его порыв слова:

— Милый Люциус, недоразумением и случайностью называют то, что можно исправить. Что же можешь сделать ты? Превратить меня в белокурую праправнучку знаменитой вейлы и повести к алтарю, а на­стоящую Нарциссу утопить в озере? Или ты готов пойти против отца, отказавшись от наследства, титулов, имений?

Люциус замер. Она говорила все это с той же улыбкой. И Люциус на­конец увидел эту улыбку. Если бы не так любимая им ямочка на левой щечке, отвлекшая его внимание, он бы сразу заметил, какой жесткой и недоброй была эта улыбка. Она наказывала его, резала по живому. Не дойдя до девушки каких-то несколько сантиметров, он развернулся и быстро зашагал в ту сторону, откуда пришел.

В душе клокотал гнев. Она издевается! Она просто издевается. Лад­но же! Она еще узнает! С этими мыслями Люциус яростно распахи­вал двери всех купе подряд и заглядывал внутрь. Студенты шарахались от неожиданности или от его взгляда. Наконец он наткнулся на пустое купе. Пятикурсница Пуффендуя не в счет. Он не знал, что собирается делать, но, взглянув на испуганную девушку, прижавшую к губам рас­крытые «Производные симпатических зелий», быстро принял решение. Люциус захлопнул дверь купе, наложил на него коллопортус и повер­нулся к девушке. Он увидел испуганные глазищи в пол-лица.

— Привет, я Люциус Малфой.

— Привет, — пролепетала девушка, — я знаю. А я…

— Нет! — остановил ее Люциус. — Я не хочу знать твоего имени.

Он присел на сиденье рядом с ничего не понимающей девушкой. До Хогвартса еще пара часов — время есть.

— Что читаешь?

Он забрал книгу из рук девушки, мельком посмотрел и отложил в сторону. Еще раз взглянул в ее лицо. Она была миленькой.

— Я сам могу пересказать тебе эту книгу наизусть, — Люциус улыб­нулся, и девушка растаяла.

Он знал, каким очаровательным может быть — десять минут атаки врожденным обаянием, и девушка расслабилась. В ее глазах горел явно читаемый восторг. На нее — незаметную представительницу незамет­ного Пуффендуя — обратил внимание сам Люциус Малфой. Верно ис­толковав взгляд девушки, Люциус провел рукой по ее щеке. Глаза де­вушки расширились, но не от испуга, а скорее от предвкушения того, что сейчас должно было произойти. Коснувшись пальцем ее губ, Лю­циус слегка улыбнулся. Он не понимал, зачем это делает. То есть не мог дать объективного объяснения своему поступку. На кой черт ему сдалась эта пуффендуйка? Разум молчал, зато кричала обида. Плевать, кто она: пуффендуйка, гриффиндорка, когтевранка... Ему все равно. Он доказывал обиженному самолюбию, что может нравиться девушкам, что Забини еще пожалеет о своем решении и что Нарцисса еще будет страдать. Желание отомстить затмило разум. Он подарит этой девочке нечто такое, что она будет помнить до конца жизни, а девочка подарит ему уверенность в себе. Люциус умел быть нежным, если хотел.

Откуда ему было знать, что через полчаса, когда все закончится, он, чертыхаясь про себя, сотрет память ничего не соображающей от счас­тья девчонке и, даже не объяснив свое присутствие в ее купе, выйдет в коридор. Он не знал, что вслед за легкостью в теле, появится неперено­симая тяжесть в душе. Ему казалось, он наказывает Фриду, Нарциссу, Сириуса Блэка... Оказалось, он наказывал сам себя. На душе было тош­но и противно. Не хотелось никого видеть.

Он так и простоит всю дорогу до Хогвартса в коридоре. И никто не решится тронуть его, справедливо рассудив, что под этой аристократи­ческой оболочкой сейчас нет ничего человеческого. Это был загнанный в угол зверь. Он был опасен, и прежде всего, как выяснилось, для себя. Усталый юноша взглянул в окно, стараясь не видеть своего отражения. Сейчас оно почему-то вызывало тошноту.

Казалось, мир просто замер.

Глава опубликована: 02.02.2011

Date: 2015-07-17; view: 298; Нарушение авторских прав