Приписка Ириной мамы

Семья наша состоит из четырех человек: дочь, внучка и мы два пенсионера. Пенсия у нас маленькая по 385 руб. и наш бюджет состав­ляет на четверых 1000 руб. из этого платим в школу 18 руб. уборщице за уборку класса и 10 руб. омоновцам что охраняют школу. Заплатили квартплату 150 руб. а остальные идут на питание и лекарство. При­ходится во всем экономить. Лекарство дорогое, порой и купить не на что. Пенсию получаем в три месяца раз. Славу богу сводим концы с концами. А что касается питания, питаемся не ахти. На пяти литро­вую кастрюлю, кладу один куриный окорочок, вот и наши щи. Питаем­ся в день два раза. Большую часть еды заменяет картошка, слава богу накопали на своем участке 10 мешков, но мы их съедим, еще варим ка­ши, и чай с хлебом пьем, но что касается рыбы, колбасы и мяса, мы забыли их вкус.

Но за одежду и говорить не приходится: донашиваем что есть, ра­зорвались три халата, поставила латки и ходим, а о новом нет речей. Сапоги ношу давних времен, еще брала за 95 руб., а разорвись, мне больше их не купить. Отпуска за 97 г. и 98 г. неоплачены. На заводе отработала 32 года, из них 20 лет вредности, потом работала убор­щиком производственных помещений, работала охранником, в общем работала на разных работах.

Началось массовое сокращение, на заводе предъявили документы, где мы дали подписку об увольнении с завода, а деньги мы не получали за два года. За 1997 год заплатили за 4 месяца, а 1998 год дали за ян­варь, февраль и май и на этом все. Теперь мне на старости лет надо судиться за свои деньги. Собрала все документы и подала в суд. Чем дело закончится не знаю, было бы денег много, а всего-то 2272 руб.

Если бы отдали их сразу, я могла хотя бы сделать одну операцию, а мне надо делать две: удалять камни на почках: в каждой почке по ка­мешку (3 и 7 — размеры). Кроме этого в желчном пузыре два камня под­вижные. Взяла направление на операцию в 98 году в сентябре месяце. Думала сделаю, но не получилось, нет денег. Хотела занять, а чем от­давать? Врачи сказали — надо 5 тысяч.

Написала заявление на заводе директору, чтобы дал хотя бы тыся­чу руб., а он дал мне сто руб. А меня так беспокоит эта моя боль, по­стоянно болит правый бок, и как не проснусь — целый рот горечи. Врачи приписали каждого начала месяца десять дней пить лекарства: леголон, ношпу, аллохол и сердечные капли, но я не могу позволить купить, так как нет денег. Пенсия 385 руб. Это не деньги.

Что бы я хотела, хочу, чтобы вовремя давали пенсию, хочу, чтобы подешевле было лекарство, еще хочу чтобы было бесплатное обучение и бесплатное лечение, и еще — снизили бы цены на продовольствие хотя бы на несколько процентов.

Но я пенсионерка, надежды не теряю, может быть когда-нибудь наша страна выйдет из этого смутного времени, может мы не дожи­вем, а доживут наши внуки. Так обидно за свою мощную страну.

С уважением, А. А.

И. Аристархова

КИБЕР-JOUISSANСЕ:

НАБРОСОК ДЛЯ ПОЛИТИКИ НАСЛАЖДЕНИЯ*

Киберполитика

Киберпространство является клубком властных отношений, как и любое другое пространство, и в нем проигрывается уже существующая гендерная политика. В своей работе о коммуникативном действии Юрген Хабермас применяет демократические либеральные принципы к сфере общения и способам передачи информации. Он считает, что в будущем можно достичь «равного доступа» к коммуникации. Фуко на­писал по поводу этой основной идеи Хабермаса, что такое положение вещей (при котором истины обращаются свободно, без ограничений или принуждений) кажется ему непродуктивным и утопичным. Он пи­шет, что «именно это выражает ошибку в понимании властных отноше­ний как чего-то плохого, от чего мы должны освободиться. Я думаю, что общество не может существовать без отношений власти, если под ними мы понимаем стратегии, которыми пользуются индивидуумы для направления и контроля поведения других. Проблема не в том, чтобы стараться растворить их в утопии полностью прозрачной коммуника­ции, но в том, чтобы приобрести такие юридические правила, техники управления, а также нравственность, ethos, обращение с собой, которые позволили бы нам вести эти властные игры с минимумом подавления» [5. С. 446-7].

Мне хотелось бы подчеркнуть необходимость таких новых форм феминистских властных игр, в которых я считаю киберфеминизм особым случаем. Киберпространство как новое культурно-политическое «место», которое все еще в процессе своего становления, контролирует­ся по-другому, чем уже традиционные места, как, например, Академия. Его можно более эффективно использовать для феминистской полити­ки, пользуясь уже существующими социальными отношениями между женщинами, которые они выбирают самостоятельно. Чтобы успешно политизировать киберпространство как женщинам, нам необходимо раскрыть его возможности посредством создания новых силовых отно­шений, чтобы изменить там лицо власти, «раскрывая его потенциальные возможности не менее, чем опасности».

Некоторые критики сводят киберпространство к остаточному явле­нию позднего капитализма или утверждают, что виртуальная реаль­ность опасна для феминизма, так как она воспроизводит патриархаль­ное воображаемое и заполнена «мужскими фантазиями». Подобные ар­гументы указывают на довольно бедное представление о современном феминизме, а власть для них всегда ассоциируется со злом. С другой стороны, если мы считаем киберпространство идеальным местом для неограниченного полета Желания и бессознательного как нечто, где можно строить безвластное «свободное киберобщество», мы оказываем­ся в другой ловушке: это подразумевает, что «избежать реальность» с ее испорченной властью позволит «освободиться» от нее в виртуальной реальности, что опять ведет к онтологическим, этическим и политиче­ским тупикам либеральной утопии. Таким образом, чем быстрее мы осознаем, что мы не можем избежать вопроса о власти в киберпространстве, тем быстрее мы начнем его использовать для своих целей. При этом мы стараемся уменьшить насильственное подавление, заклю­ченное как возможность в любых властных отношениях, используя их для создания новых форм женской субъектности, основываясь на поли­тике наслаждения.

Почему политике? Для Фуко «политическое» не является чем-то внешним к своего рода «первичному» уровню отношений, которые «чисты или нейтральны» по своей природе. Сказать, что «все политич­но» или «все — политика» — это значит признать наличие силовых отно­шений и их имманентности к политическому полю. При этом необхо­димо избегать двух частых реакций на такое осознание. Во-первых, это так называемое сведение всего к личной вине и самобичеванию («каж­дый человек ответственен за все, что происходит в мире», мы являемся сообщниками всего зла, и т.п.). Во-вторых, следует избегать сведения ситуации к общим теориям и универсальным объяснениям по типу «все — это результат рыночной экономики», или капиталистической эксплуа­тации, или испорченной человеческой природы... Вышесказанное зна­чит, что «политическая критика все еще должна быть изобретена» и что «вместо определения нашей позиции в старом политическом раскладе, нам необходимо представить и воплотить новые формы политизации» [5. С. 211].

Наиболее эффективным источником таких новых форм политизации киберпространства мне представляется «воплощенная женская субъектность». Часто утверждалось, что понятие воплощенной субъектности и женской идентичности в конце концов тотально и основано на утвер­ждениях об определенной женской сути/эссенции, что опасно для фе­министской теории. Это верно только при условии, что мы ищем «твердую почву» под понятием идентичности и не принимаем во вни­мание вопрос о половом различии. Однако мы не нуждаемся в дефини­циях для своего становления, так как они ограничивают наши изобре­тения своей субъектности. Скорее, мы нуждаемся в новых способах получения наслаждения, основанного на этике полового различия. В этом процессе мы не занимаемся поиском какой-то своей «истинной» идентичности, производной от нашего пола или рода, это не освобож­дение наших желаний или выпуск «сексуальной энергии». Это полити­ческий социальный выбор, хотя и рискованный, в балансировании внутри определенной, хотя и не предопределенной и не стабильной, диспозиции власти, с целью ее оформления и изобретения. Не сущест­вует никакой «истинно женственной меня», которую необходимо рас­крыть или обнаружить. Словами Фуко: «Я думаю, что есть опасность в понимании идентичности и субъектности как нечто укорененного и ес­тественного, а не определяемого политическими и социальными факто­рами. Психологическая субъектность, которой занимается психоанализ, — нам необходимо освободиться от такой субъектности. Мы — пленники определенных представлений о себе и своем поведении. Нам необходи­мо освободить собственную субъектность, наше собственное отноше­ние к самим себе» [5. С. 298].

Слово «освободиться» относится здесь к «освободиться от» [сущно­стного себя], не к «освободиться по отношению к» [своей сущности.] Что это значит для женщин, если они даже еще не являются субъекта­ми, как Лакан и Иригари утверждают? Если для Лакана это выражает порядок вещей, который он не ставит под сомнение в исторически-культурном контексте [15], то для Иригари совершенно по-другому [13]. Она видит настоятельную необходимость в изменении этой ситуа­ции, если женский род, а с ним и человеческий, хотят выжить (в широ­ком смысле этого слова). По Иригари, женщины еще не субъекты. По­ловое различие должно быть артикулировано в этических рамках, где различие признано по своему собственному праву, безотносительно какой-либо тождественности и (не)похожести. Чтобы освободиться, необходимо создавать различные политические и социальные условия, а не искать определений своей природы. Иригари ведет психоанализ в этом же направлении, показывая, что «женщины являются пленницами определенных представлений о себе и своем поведении», перефразируя Фуко, и она критикует Фрейда и Лакана в укреплении культурно-символьного «женского плена», который они сами аккуратно описали, и посчитали естественно-необходимым. Только через установление соци­альных и политических связей между собой женщины могут комфортно создавать свою собственную субъектность, и этика различия, а не оди­наковости, должна стать важным аспектом этого процесса.