Часть 4. Священное безмолвие 7 page

- Как зачем, сын? Разные люди приходят, то монахи не­знакомые, то какие-то агенты по свету, по воде - того и гляди, чего-нибудь и не досмотришься, - ответил он, старательно запирая дверцы шкафа на ключ.

- Папа, это уже не смешно! Когда тебя не будет, все это старье выкинут на свалку!

Мне хотелось научить отца не привязываться к вещам, но вместо этого он сел на стул и горько зарыдал, закрыв лицо руками.

- Папа, прости меня, сказал не подумав! - просил я прощения, плача вместе с отцом.

Он долго не мог успокоиться, но, в конце концов, мы примири­лись. На прощанье я попросил отца беречь себя и пообещал, что бу­ду на связи, еще раз попросив прощения. Каждый раз расставание со старичком было очень болезненным:

- Папа, на Афоне, рядом с нами есть телефон-автомат. Буду стараться звонить тебе время от времени. Когда понадобится что- нибудь, я всегда приеду. Послушницы тоже тебе помогут. Если что, врачи рядом, через дорогу! И прости меня за все...

- Ох, сын, в больницу ни за что не пойду! Навидался я врачей... Бог лечит, а врач калечит, так-то! Уж лучше потерплю, чем с ними связываться... А тебя Бог простит!

В Москве мы вместе с отцом Агафодором проведали наших под­вижниц из Абхазии, принятых на Московское подворье игуменьей Фотинией. Радостные сестры, постриженные в инокини, окру­жили нас:

- Идемте с нами, батюшки. Матушка игуменья благословила накормить вас!

За трапезой мы услышали все новости подворья. У инокини Никифоры начались скорби: монахиня, которую она избрала се­бе старицей, подружилась с новопоступившей молоденькой по­слушницей. Из-за этих переживаний жизнь у инокини на подво­рье пошла вкривь и вкось.

- Сестра Никифора, прошу тебя, ходи на исповедь к отцу Кирил­лу! Ведь это же искушение. Старец рядом, а ты себе дружбу ищешь среди сестер!

- Ах, батюшка, привязалась я к ней, вот и мучаюсь... Буду стараться!

У инокини Раисы дела пошли в гору: ее назначили старшей по кухне и она ревностно исполняла свое послушание, хотя сама очень желала попасть в скит. Инокиня София во время этой беседы сидела очень серьезная.

- А что нового у тебя, сестра? Не унываешь? - спросил я.

Лица всех присутствующих повернулись к ней.

- Батюшка, а я теперь пасу коров! Сверху осенний дождик поли­вает, а снизу мокрая трава по колено подрясник мочит...Так по грязи весь день и хожу. А хотела в бухгалтерии трудиться. Матушка перед постригом говорит: «Вот, послушница София прежде в универси­тете преподавала, пусть теперь коров уму-разуму учит!» Понимаю, это она не со зла, а для моего смирения. Матушка меня любит, сла­ва Богу за все! Даже мой папа рад: «Учись, говорит, доченька, всему что скажут! Сам не стал монахом, зато дочь - монахиня...». Он мне всегда говорил: «Без трудностей человек не родится!» Чего уны­вать? Отец Кирилл всегда душу и укрепит, и поддержит. Вы же нам сказали всегда к батюшке обращаться, когда тяжело...

- Молодец, матушка! Значит, все хорошо?

- Нет, не все хорошо, батюшка! Я долго терпела, а теперь все ска­жу! - в голосе ее зазвучало волнение. - Одна скорбь все же имеет­ся... Летом сенокос у нас был. Так прислали нам в помощь молодых солдат. Я чуть со стыда не сгорела! Кто всеми этими искушениями занимается? Специально, что ли?

Мне пришлось развести руками...

Архимандрит Пимен, узнав, что мы с иеромонахом в Москве, по­звонил мне.

- Отец, хочется тебя увидеть. Я как раз улетаю со Святейшим в Минск. Приезжай в Шереметьево в спецтерминал. Там перед от­летом и поговорим.

Он встретил меня у ворот и привел к багажному отделению, где у горы чемоданов толпились архиереи с сопровождавшими их иподиаконами и секретарями.

- Отец Пимен, да тут народу - не протолкнешься! К тому же ты знаешь, мне с начальством всегда как-то неловко...

- Да кому ты нужен здесь? Никто и внимания не обратит. Ско­ро Патриарх приедет, а мы пока потолкуем, - сильно заинтере­сованный, он стал расспрашивать меня о предстоящей поездке в Иерусалим.

Между тем толчея увеличилась: во двор терминала въехал кор­теж машин с Патриархом Алексием. Все выстроились у машины, желая получить благословение. Я остался стоять за грудой чемода­нов, не желая привлекать к себе внимания. Между тем очередь бы­стро закончилась и мы остались напротив друг друга, разделенные чемоданами. Святейший поднял голову и посмотрел прямо на ме­ня. На виду у всех я выбрался из-за багажа и через весь двор подо­шел к Патриарху, красный от стыда, что замешкался у чемоданов.

- Вы кто такой? - глухим сильным голосом спросил Святейший.

- Провожающий... - робко произнес я, поражаясь своему неуве­ренному голосу.

- А откуда? - он внимательно изучал меня пронизывающим взглядом.

- С Афона...

- Ну, Бог благословит...

Это была последняя встреча с Патриархом Алексием, достойно пронесшим свой нелегкий крест Патриаршества в самые жуткие годы российской смуты. Возглавляемые им торжественные ли­тургии в Свято-Троицкой Лавре навсегда остались в моей памя­ти. Бывало, Святейший, читая по памяти молитвы, слегка оши­бался. Он всегда просил в конце у всех сослужащих с ним архие­реев, архимандритов и иеромонахов прощение: «Простите меня, отцы и братья, в чем я ошибся...»

Ко мне подошел мой друг. Я не удержался:

- Отец Пимен, а ты говорил, что меня никто не заметит, - пожаловался я.

Тот молча развел руками:

- Ну-ну, бывает, бывает...

В последние дни нас пригласил посетить Дивеево на издатель­ской «Ниве» наш давний друг Анастасий из Троице-Сергиевой Лавры. В дорогу я взял книгу «Записи священника Александра Ельчанинова» и читал ее до тех пор, пока вдали не показались главы монастыря. Теперь эту обитель невозможно было узнать. Возрожденная из руин святыня сияла во всем великолепии сво­их величественных храмов. Канавка Матери Божией, очищенная монахинями и пройденная множеством ног верующего народа, как и прежде воодушевляла сердце живой и радостной благода­тью Пресвятой Богородицы. Святые мощи преподобного Серафи­ма теперь притягивали в Дивеево тысячи верующих со всех угол­ков России. От обилия паломников рябило в глазах. По-прежнему благодатный Покров Пресвятой Богородицы, словно неотмир- ным куполом, покрывал этот уголок Русской земли.

В воротах монастыря произошел трогательный случай. Увидев довольно большую толпу нищих, я сказал отцу Агафодору:

- Нужно, отче, подать им милостыню, как мы обычно делаем. Достань наши мелкие деньги!

Он начал раздавать их одним нищим, я - другим. Одна из женщин-нищенок, беря у меня деньги, внезапно спросила:

- Батюшка, а вы не с Афона будете? Больно на вас головные уборы чудные!

- С Афона, с Афона...

Мой ответ растрогал женщину:

- Ой, батюшки мои! Возьмите обратно ваши деньги, а я... а я, - нищенка начала поспешно рыться в своем грязном мешке. - Я сама вам подам на Афон! Возьмите! - она протянула мне десять рублей.

- Я не могу взять от вас деньги, вам нужно на них жить! А мы на Афоне зарабатываем своим трудом, - отказываясь от ее мило­стыни, сказал я.

- А вы мою денежку отдайте Матери Божией, хорошо? Не отка­зывайтесь, ради Христа прошу! - стала умолять нищенка.

Ее поступок растрогал меня.

- Ваши деньги я положу у иконы Пресвятой Богородицы в на­шем храме! -пообещал я.

С тех пор эта десятка так и лежит под стеклом старой иконы в иконостасе.

После омовения в источнике преподобного Серафима, утешен­ные общением со святой обителью и ее благодатью, мы отправи­лись в обратный путь. В дороге отец Анастасий задавал вопросы:

- Расскажите, отцы, какое у вас впечатление от греков? У вас уже сложилось представление о монахах на Афоне?

- Отец Анастасий, чем о них слушать много слов, лучше один раз приехать. Это стоит сделать, не пожалеете! Там очень высокая культура православного духа: я ни разу не видел греков ссоря­щихся или даже повышающих голос на брата-монаха. Когда они о чем-либо спорят, по-восточному жарко и горячо, никогда не гне­ваются, а по окончании спора дружно идут вместе пить кофе. Но самое главное, конечно, их подвижники и молитвенники, очень сильные старцы! - высказал я свои наблюдения.

- А что скажешь, Симон, как по сравнению с греками отец Кирилл?

Архимандрит с любопытством взглянул на меня.

- Знаешь, отец Анастасий, если бы наш батюшка жил на Афо­не, то он там был бы тоже великим духовным светильником, и я бы вновь выбрал только его, несмотря на то, что там много ве­ликих духовников. Молитва у них выше, а наши старцы все же помудрее будут! - с глубоким чувством ответил я.

- Подвизаются они сильно, это так, - заговорил отец Агафодор, поддержав меня. - Но много есть и такого, чего не хочешь знать! Иногда строят кельи, словно виллы у богачей. Мне один старец го­ворил, что если бы православные подвизались так, как подвизают­ся тибетские монахи, то в Православии все были бы святыми!

- Ну, в буддизме рога и копыта торчат по всем углам, несмотря на все самоистязания и восточную логику! Это они своим учени­ем Запад прельщают, скрыв его сущность. А коснешься Тибета или Индии, как оно есть, то от их синюшных морд и когтей душу во­ротит! Плетут свою философию, думаешь - умно написано, а по­том такой бред начинается, что просто тошно... Начинают, вроде, здраво, а заканчивают заклинаниями своих демонов. А их отшель­ники - обычные наркоманы, без гашиша - ни шагу... Одно слово - мерзость запустения! Так, отец Симон?

- Так, отче, все так и есть, - согласился я, любуясь весенними лесами, мелькающими за окном машины.

Радостное чувство, что в России есть такие преподобные, как батюшка Серафим, и такие благодатные обители, как Дивеево, со­провождало нас в пути.

Дивны дела Твои, Господи! Когда возрастал я, то все тянул к се­бе, чтобы защитить тело мое. Когда подрастал, то пытался всемер­но укрепить эгоизм души моей. А когда пришел в пору зрелости, то озаботился тем, чтобы возвеличить ум свой над умами других людей. Но коснулась меня искра благодати Твоей и ныне снова я родился в Тебе, Боже, где все вижу иначе и по-иному поступаю. Когда возрастает душа в сострадании, то стремлюсь все отдать, что имеет тело мое. Когда укрепляюсь в цельности духа моего, то прихожу к полному отречению от душевного эгоизма. А в по­ру зрелости духовной всецело отрекаюсь и от души моей, вплоть до ненависти к ней, и от гордых помышлений ума моего, ибо на­хожу опору лишь в Божественной благодати, которая вся - пре­мудрость, вся - любовь и вся - блаженство! Где теперь себялюбие, где эгоизм, где самомнение? Наг пришел я в этот мир и нищим духом уйду из него, облеченный в нетварный свет Царства Твоего, Христе, Царства неизмеримой Божественной вечности.

ИЕРУСАЛИМ И СИНАЙ

Иисусе, сокровище сердца моего, что есть целомудрие ради Те­бя? Мир и радость во Святом Духе. Что есть умерщвление страстей ради Тебя? Благодать Божия не в слове, а в силе. Что есть отсечение всех помышлений ради Тебя, Иисусе Сладчайший? Свет Небесный, воссиявший в душе, озаряющий сердце и просвещающий Богосозерцанием духовные очи сердца и познанием слова Божия - ум человеческий. Ты, Господи, смиренно ходил некогда среди людей, нося в Себе Духа Святого. А ныне те, кто в смирении стяжал этого Духа, становятся друзьями Твоими и сынами Отца Небесного, со­единяясь с Тобою через священное созерцание. Ты, Христе, чист и свят, но Ты долготерпелив, ибо ждешь из вечности, чтобы даже я, последний грешник, стал чист сердцем, и, оскверненный мыслен­ными грехами, стал свят умом. Потому что Ты сказал (Мф. 5: 8): Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. И кто чист серд­цем, если он не сын Божий? И кто свят умом, если он не носит в себе Духа Божия и не распространяет благоухание мира Его повсюду? Разве есть что-либо выше сыновства у Отца Небесного, чего даже Ангелы не имеют? Поистине держусь всем дыханием духа моего за святые заповеди Твои, через которые Ты сотворил нас и продолжа­ешь творить сынами Своими (Мф. 5: 9): Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими.

В Иерусалим мы собрались быстро - у нас не было никаких ве­щей. Хороший знакомый нашего врача из «Кремлевки» вез нас в аэропорт. Поглядывая на меня сбоку, он говорил:

- Батюшка, как жить по совести? Простите за вопрос...

- По совести - значит делать лишь то, что она подсказывает: нужно уметь ее слушать.

Краткий ответ не удовлетворил водителя:

- А как ее слушать, батюшка?

По характеру он оказался человек дотошный.

- Душой, конечно. Потому что она хочет Божиего, а совесть и есть голос Бога.

- А если душа пива хочет, батюшка? Это правильно?

Мы с отцом Агафодором, не удержавшись, рассмеялись.

- Нет, не правильно! Это желание не души, а плоти...

- Ага, вот оно как... Понятно!

Водитель лихо подкатил к залу вылета пассажиров.

- Доброго вам пути!

В аэропорту Шереметьево ко мне подошла верующая женщина.

- Батюшка, вы в Израиль летите? А в Горненском монастыре бу­дете? Передайте, пожалуйста, Христа ради, вот эту булку черного хлеба монахине Иустине!

Предупрежденный в Патриархии, чтобы не брать никаких пере­дач от провожающих, я спросил:

- А если прицепятся к этой булке, что сказать?

- Ну что вы, батюшка, кто прицепится? А если будут спраши­вать, скажите, что купили сами.

Успокоенный, я встал в очередь на регистрацию. Ко мне прибли­зился служащий рейса на Тель-Авив.

- Цель вашей поездки?

- Паломничество, - ответил я спокойно.

- А что у вас в пакете?

- Булка черного хлеба.

- А зачем вы ее везете в Израиль?

- Монахиня просила привезти.

- А вы сами ее купили или вам передали?

- Сам купил, - твердо сказал я.

- Сами купили? - переспросил израильтянин. - А в каком мага­зине? Как он называется?

Я замялся.

- Как вам не стыдно! Вы же священник, а обманываете. Я видел, как передали хлеб, - качая головой, сурово сказал агент.

Я молчал. Он сжалился:

- Ладно, проходите. Но обманывать батюшкам нехорошо!

Увидев иеромонаха, благополучно прошедшего такой же допрос, я признался ему:

- Ох, и стыдно же было, отец Агафодор! С этой булкой целая история вышла: пришлось врать и меня раскусили...

- Не нужно было ее брать, отец Симон, ведь предупреждали! - строго заметил мой друг.

- Неудобно было не взять, отче! - оправдывался я.

- Если неудобно, зачем же тогда говорить неправду? Вот, сами и виноваты...

Он был прав, а меня весь полет грызла совесть за то, что начал изворачиваться. «Нет, не должно так вести себя иеромонаху! Про­сти меня, Господи, впредь так не буду поступать...» - укорял я себя снова и снова.

Из Тель-Авива мы выехали автобусом, полным паломников из России. «Боже мой, я еду по той земле, которую всю прошли дра­гоценные стопы возлюбленного Христа!» Я не мог сдержать слез, глядя на зеленые холмы с низкорослыми палестинским соснами, сбивающимися кое-где в редкий лесок. Финиковые пальмы бежали за автобусом вдоль дороги.

Сладкий чистый воздух Горненского монастыря пахнул в лицо, когда мы вышли на широкий двор обители с расцветающими ку­стами мимозы у ограды. Матушка Георгия поила нас чаем и уми­ленно вздыхала:

- Надо же, с самого Афона отцы приехали! А за подарочек от от­ца Кирилла спасибо! То-то благодать к нам пожаловала...

Сестры заходили в приемную игуменьи словно по делу, украд­кой рассматривая незнакомых Афонских монахов. Некоторые останавливались возле игуменьи:

- Матушка, пусть они нам о молитве расскажут! Когда еще при­дется услышать?

- Расскажут, расскажут, дайте им после дороги в себя прийти! Вот, батюшка отец Кирилл гостинцы прислал! Не забывает нас, грешных, старец своею любовью...

Матушка хлопотливо ходила вокруг нас, смущенных такой за­ботой, подливая чай и подкладывая печенье. Мне она чем-то на­помнила монахиню Ольгу из Сухуми и сразу стала близкой и род­ной. Пришлось мне не только в архондарике, но и в автобусах в паломнических рейсах неоднократно говорить сестрам о молитве. Монахини использовали любую возможность разузнать все осо­бенности молитвенной практики.

- Когда и как нам молиться, батюшка, если мы все время в хлопотах с паломниками? Нет времени и сил на правило монаше­ское, когда же Иисусовой молитвой заниматься? Ни уединения, ни времени на молитву нет, что посоветуете? - их вопросы были выстраданы в безчисленных послушаниях и в постоянном обслу­живании паломников.

- Даже в ежедневных хлопотах можно находить время для то­го, чтобы собраться и молиться каждый час в течение дня хотя бы пять минут. Это очень поможет душе не впадать в суетливость и сохранить ум и сердце для Бога. - отвечал я. - Если нет ни време­ни, ни сил на молитву, тогда нужно изощриться, чтобы хранить мир душевный, удерживая внимание от рассеяния посильной мо­литвой. Когда нет уединения, ни времени на молитву, тогда сле­дует искать их в своем сердце, где всегда присутствует уединение и возможность для Иисусовой молитвы.

Мы подружились с Горненским монастырем прочно и надолго. Началась Страстная седмица. Все эти святые дни мы проводили с иеромонахом в храме Воскресения Христова. Такой благодати, которая встретила нас там, мне не приходилось встречать нигде на земле. Лишь войдя затаив дыхание в храм Гроба Господня, на­чинаешь впервые глубоко понимать Евангелие, которое становится тогда для сердца, словно заново, живым источником веры и спа­сения. Несмотря на огромное стечение народа, мы многократно облобызали все святыни и неисходно пребывали в молитве рядом

с ними. Из храма не хотелось выходить. Помню, что сердце сразу как будто растворилось в этой невероятной благодати и мгновенно оказалось на Небесах! Запомнилась странным видением строгость богослужения в маленькой коптской церкви, прилепившейся к Ку­вуклии и память о коптских монахах осталась в душе каким-то не­решенным недоумением.

Утром в Великую Пятницу мы попали на крестный ход от Пре­тории ко Гробу Господню. Расторопный отец Агафодор сразу ухва­тился за крест, который несли священники с возглавлявшим это торжественную скорбную процессию Патриархом Иерусалимским. Меня стразу оттеснили от креста и я бежал за ним вместе с дру­гими паломниками, прыгая со ступеньки на ступеньку и не помня себя от радости. Толчея стояла невообразимая. С этого дня нас с иеромонахом приметили греки-священники храма Воскресения Христова и стали брать на все службы.

Помню трогательный чин погребения Плащаницы, усыпанной лепестками красных роз, во время которого мы с трепетом участво­вали в перенесении этой святыни. Долгая и торжествення литур­гия Великой Субботы захватила нас своей величественностью и предпасхальным настроением. Чтобы не пропустить удивительное схождение благодатного огня, мы остались «ночевать» в храме. Места для сидения долго не удавалось найти, пока молоденький грек-иерей не пригласил нас в алтарь, где мы сидели и молились до самого начала литургии.

К началу схождения благодатного огня мы еле держались на но­гах от усталости. Арабы-христиане наполнили воздух выкриками, свистом и барабанным боем. Под свист и вопли какие-то молодые парни устроили пляску, сидя на плечах у своих друзей. Давка все более увеличивалась. Даже в алтаре, где было неимоверно тесно, нас прижали к самому престолу. Впереди стояли две русские па­ломницы-монахини. Их притиснули к Престолу так, что они вы­нуждены были опереться на него руками.

- Сестра, грех-то какой! О святой Престол руками касаемся, - сказала негромко одна другой.

- А, ерунда! Освятять! - с южным говором ответила монахиня. - Благодать-то здесь какая, Господи...

Вскоре все эти недоразумения поглотило невиданное зрелище: Патриарх, проверенный полицией и оставшийся в белом подриз­нике, вошел в Кувуклию. В пространстве храма начались вспышки, некоторые лампады загорелись сами собой. У каких-то монахинь, стоящих на балконе, сами собой вспыхнули свечи, которые они держали в руках. Наконец, когда терпение у всех собравшихся было на пределе, Патриарх появился из Кувуклии с горящими свечами: суматоха и крики поднялись страшные. В великом ликовании лю­ди казались освещенными благодатным огнем изнутри.

Пасхальная литургия прошла словно в золотом тумане; помню что мы, вместе со служащими иеромонахами, причащали и при­чащали людей, которым, казалось, не будет конца. Эта Страстная седмица словно переродила нас с отцом Агафодором и наполни­ла такой духовной силой, что, верилось, можно летать над храмом Воскресения в чистом синем небе и там славить воскресшего Го­спода. Весь храм предстал мне исполненным Духа Сына Божия, вливающимся в душу, словно река благодати. Вместе с тем уди­вительное присутствие Пресвятой Богородицы ощущалось в каж­дом уголке святого храма и собственной души, омытой благода­тью, словно веяние чистой, кроткой и нежной материнской любви, исполненной великого сострадания к скорбящим и молящимся в этом храме людям.

Затем нас водили по всем святыням Иерусалима, а также к храму Матери Божией, где монахи подарили нам камешки от Ее гроба. С пением тропарей и Акафистов в переполненном автобусе мы приехали в Вифлеем, где родился Младенец Иисус, побывали в Назарете и на Галилейском море. Повсюду не оставляло ощу­щение, как будто мы плыли над Святой Землей, не чувствуя ни собственного тела, ни усталости. Назарет - город святого Благо­вещения, с чудесной базиликой, гора Фавор, с изумительным ви­дом на окрестности и причудливыми облаками над ней, мутный и узкий Иордан, воды которого показались нам Небесной рекой, в которой мы плавали в белых рубахах, гора Блаженств, где Христос произнес свою величайшую Нагорную проповедь, - все это вошло в сердце незабываемым блаженством и живым восприятием всех переживаний исцеленной души, возрожденной в незаходящий свет любви и благодати Христовой.

Опомнились мы лишь тогда, когда пришло время прощания с матушкой игуменьей Георгией и монахинями Горненского мона­стыря. Матушка сунула нам потихоньку в руку конверт:

- Это вам на дорогу - до Синая добраться и на билеты в Грецию. Храни вас Матерь Божия!

Мы с отцом Агафодором пообещали, что будем переписываться с монастырем, что добросовестно и выполняли еще многие годы. Земля Спасителя медленно скрылась за очередным изжелта-зеленым холмом, и машина покатила вперед по выжженной горячим солнцем местности - в загадочный и непредставимый Синай, вста­ющий на горизонте сиреневыми куполами.

Гора Синай издалека бросилась в глаза. Она походила на стадо сбившихся в кучу каменных овец, которые поднялись к облакам и застыли в вышине неба. Под священной горой, где по склону не­скончаемым зигзагом тянулась пустынная тропа к вершине, стоял древний монастырь с Неопалимой Купиной, росшей, по преданию, на том месте, где Бог беседовал с Моисеем из пламени, объявшем терновый куст неопалимым огнем. Высокие кипарисы яркой зеле­нью оживляли серовато-розовый каменный ландшафт.

Нас встретил духовник монастыря, известный старец архиман­дрит Павел. Он взял конверт, прочитал письмо и взглянул на нас:

- Удивительно! От будущей монахини Маргариты из Греции приехали монахи даже на Синай? Похвально, очень похвально. Живите, молитесь, подымитесь обязательно на Хорив...

Это восхождение на гору словно окрылило нас; не помню ни жажды, ни опаляющих лучей солнца. В сильном воодушевлении мы стояли на вершине возле храма Святой Троицы. Безконечные, бурые, опаленные жарой хребты уходили далеко к синему гори­зонту. Удивительно, что где-то вдали клубились грозовые тучи, и там стояла, как указательный перст с неба, многоцветная радуга. Поистине, во всем этом просторе ощущалось что-то могучее и кос­мическое. Действительно, только здесь мог явиться Бог в облачном столпе пророку Моисею. Спуск с вершины шел другой тропой, пря­мо вниз, в бездонные провалы к подножию горы.

В монастыре архимандрит Павел дожидался нас:

- А ты, отец Симон, чем намерен заняться? Хочешь послужить литургию? - неожиданно спросил он.

- Отче, я слышал на Афоне, что здесь где-то подвизался старец Паисий. Благословите туда подняться в уединение на два дня. По­сле Иерусалима голова кругом идет, простите...

Я с трепетом ожидал ответа игумена.

- Это скит святых мучеников Галактиона и Эпистимии. Бог тебя благословит! Возьми только ключ у привратника, там сейчас никто не живет... А с нами послужит отец Агафодор, так? - игумен вопро­сительно взглянул на моего друга.

Я поднялся по гладким, словно обкатанным прибоем наклон­ным валунам к скиту. В нем жило одно уединение. Со скита откры­вался прекрасный вид на вершину Хорив, куда Господь сходил в облачном столпе. Раскинув на теплых камнях подрясник, я всем жаждущим сердцем отдался молитве. Облака неподвижно стоя­ли в бездонной синеве. Иногда над головой с шумом проносились дикие голуби. Все пространство в сердце и вовне слилось воедино, сладость покоя не от мира сего охватила душу. Так глубоко и бла­женно мне давно не доводилось молиться; волны блаженной ра­дости прокатывались через сердце, подобные зыби Божественного океана - океана невыразимого счастья и Божественной любви.

Горячая благодарность к Богу вспыхнула в сердце с такой силой, что слезы невольно брызнули из глаз. Неперестающий плач сопро­вождал меня днем и даже ночью. Когда я просыпался, то весь под­рясник был облит слезами. Из-за сиреневых гор медленно выкаты­вался огромный диск солнца. Становилось жарко и душно. Белый круг солнечного диска расплывался за высокими, без очертаний, серо-белыми облаками, истомленными жарой. Снизу, из мона­стыря, доносился слабый перезвон колоколов. Откуда-то издалека слышался крик пастуха; на далеких склонах гор можно было раз­глядеть крохотные белые пятна - стада коз и овец, медленно пол­зущих по ржавым каменным уступам. И снова все словно уходило в какое-то мудрое блаженное забытье, отрезая память от мира па­ломнической суеты и дорожных путешествий.

За те два дня уединения в келье отца Паисия мой неутомимый спутник успел подняться по жаркой безводной тропе на другую большую вершину, не меньше Хорива, - к гробнице святой велико­мученицы Екатерины и стал выглядеть в моих глазах настоящим героем. Еще у нас состоялся поход к пещере преподобного Иоанна Лествичника, где мы с глубоким благоговением пропели тропарь и величание преподобному, протянув там несколько четок. А также нас возили в Райфу почтить египетских мучеников.

С немым восторгом напоследок я созерцал лик Спасителя на прославленной иконе в музее монастыря. Христос Пантократор стал моей любимой иконой, и я увез из монастыря несколько фото­копий Его чудотворного лика, написанного в стиле энкаустики - восковыми красками в середине VI века. На прощание игумен по­дарил нам колечки в память о святой великомученице.

Отец Павел, приметив нашу ревность к уединению, решил от себя сделать нам подарок: он выделил для нас микроавтобус пря­миком на монастырское подворье в Каире, увязав нашу поездку с какими-то своими делами. Часов шесть мы мчались по пустыне, когда вдруг увидели вдали гигантский корабль, медленно движу­щийся среди песков.

- Суэцкий канал! - указал на него водитель-араб. - А вон там - пирамиды!

Далеко, на самом краю пустыни, тремя туманными конусами вздымались удивительные сооружения, о которых я читал еще в детстве. По мере того как мы приближались, они росли на глазах. На въезде в город наша машина свернула куда-то в бок, в ужасающе грязные кварталы, на которые было жутко смотреть. Еще немного поплутав, мы въехали в маленький дворик с аллеей из полузасохших пальм. Старик в полосатой пижаме и домашних тапочках повел нас устраиваться в небольшую комнату с высокими окнами и москит­ной сеткой, которая нисколько не мешала москитам жалить нас всю ночь. В помещении стоял застарелый запах пыли и запущенности.

Вечерело... Мы поднялись на плоскую крышу подворья: было жарко и душно, как обычно. Убывающий овал луны прятался за высокими тускло-пепельными облаками. С высоких минаретов во­пили в радиорупоры пронзительными голосами муэдзины - на­ступило время вечернего намаза. Возле лица надоедливо жужжа­ли москиты, заставив нас поскорей убраться в комнату.

Утром, пыльным и суматошным, отыскав метро, мы поехали к святым мощам апостола Марка, находившимся в одном из храмов старого города. Огромное современное здание в форме базилики заставило нас онеметь от изумления: таких величественных цер­ковных сооружений я еще не видел. Двери были открыты и мы вошли внутрь. В зале, размером с хороший стадион, стояли безчисленные ряды кресел. Перед ними, на большом помосте, возвыша­лось длинное узкое сооружение, покрытое красной тканью.

- Должно быть, это гробница с мощами апостола Марка! - пред­положил я и благоговейно поцеловал край странного сооружения.

Лишь потом я увидел за ним ряд стульев и понял, что это всего- навсего длинный стол для заседаний, покрытый до пола красной материей.

- Ну вот тебе и раз, к столу приложился! Пусть же это поклонение тоже примет от меня святой апостол!.. - исправил я свою ошибку.

Мой друг рассмеялся:

- Впервые вижу, батюшка, как из благоговения прикладывают­ся к столу заседаний! Храм же с другой стороны, там должны быть и мощи, предполагаю...

Действительно, вход в храм оказался с другого конца этого зда­ния. Копты, потомки древних египтян, оставляя обувь у двери, вхо­дили внутрь, набожно скрестив на груди руки. Внутри стоял богато драпированный тканью престол, высотой по пояс. Приложив к не­му склоненные головы, верующие копты углубленно и сосредото­ченно молились.

- Здесь, батюшка, самое место, чтобы прикладываться! - иеро­монах слегка подтолкнул меня вперед.

Почтив мощи апостола Марка поклонами и лобызанием, мы усе­лись в углу на коврик, как остальные паломники, и достали четки. Было очень тихо и очень благодатно...