Часть 4. Священное безмолвие 2 page

Три дня пролетели в один миг. В полдень третьего дня все ке- лиоты, помогавшие в Лавре на Панигире, стояли в очереди возле приемной игумена. Каждый получил по конверту с тремястами драхмами и серебряную в позолоте икону преподобного Афанасия. Такие же подарки получили и мы, поцеловав руку игумена.

- Как ваша жизнь на Каруле? Чем Лавра может вам помочь? - заботливо спросил отец Филипп.

От нас двоих отвечал иеромонах Агафодор:

- У нас все - слава Богу, отец игумен, благословите! Из кельи отца Ефрема на Катунаках нам провели воду из цистерны. Продук­тами нам помогают монахи из кельи Данилеев, - поведал он.

- А какое же у вас рукоделие? Нужно обязательно иметь свое ру­коделие! - игумен дотошно вникал во все наши дела.

- Четки плетем и сдаем в лавки в Дафни (мой друг включил в это рукоделие и меня).

- Четки - это хорошо, но нужно научиться чему-то серьез­ному. Келиоты обычно делают ладан. Вот и вы обучитесь этому рукоделию.

- Благословите, Геронда, - ответил с поклоном иеромонах.

Затем, посмотрев на меня, мой друг сказал:

- Еще патер Симон просит благословение у вас, чтобы в лесах Лавры иногда жить и молиться в палатке.

При его словах иеромонахи, сидевшие за столом в кабинете, ста­ли внимательно меня разглядывать.

- А почему он на Каруле не молится? - спросил настоятель мо­настыря.

- Отец Симон всю жизнь молился в горах, а на Каруле задыха­ется: легкие плохо дышат, - объяснил отец Агафодор, тщательно подбирая слова.

- Ну что же, если хочет молиться в лесу, пусть молится, это хо­рошо. Бог благословит! Удивительно, что еще есть такие монахи, ревнующие о молитве... Молись и обо мне, грешном, и обо всех Лаврских отцах - отец Филипп прямо обратился ко мне. - Не будь голоден к миру, будь голоден к Богу. Единственное правило монаха и основа всей его духовной жизни - искреннее покаяние. На Афо­не, когда монах берет в руки четки, он в сердце берет пожизненное покаяние. Так жили и освятились все Афонские отцы, так живем и мы - в покаянии до конца жизни...

Мой друг шепотом переводил мне слова Геронды, которого я по­любил всей душой, найдя в нем облик дорогого мне старца, остав­шегося в далекой России, но не оставившего моего сердца - архи­мандрита Кирилла.

- А теперь идите в монастырскую лавку и возьмите столько про­дуктов, сколько унесете. Только все не берите, нам тоже оставьте...

Иеромонахи, внимательно слушавшие слова игумена, за­улыбались.

- Благословите, Геронда! - поклонились мы и, поцеловав руку игумена, отправились в монастырский магазинчик.

Выйдя из канцелярии, мы столкнулись с послушником Никола­ем. Он был одет в рясу и выглядел очень чинно:

- Отцы, благословите! Правильно, что вы на Панагир пришли, нужно Лавре помогать. А меня взяли в Лавру послушником и дали келью, слава Богу за все! - поделился с нами своими впечатлени­ями наш знакомый по Каруле. - Я теперь исповедуюсь у игумена. Он говорит, что исповедь - лучшее средство для очищения души и устранения всех препятствий в духовной жизни. Я это всей душой чувствую в его присутствии!

- А какое у тебя послушание? - спросил я.

- Присматриваю за лаврским молитвенником, отцом Евфими- ем. Великой жизни старец. Пойдемте, познакомлю с ним.

Мы последовали за послушником на второй этаж монашеско­го корпуса. В большой светлой келье лежал на койке почти вы­сохший монах, очень худой, но глаза его светились живым светом любви. Он безостановочно передвигал пальцами руки длинные четки, укрепленные на блоке под потолком. Губы его шевелились в такт молитве.

- Отец Евфимий, слышь, отец Евфимий, русские монахи к тебе пришли! Помолись о них тоже: Симон и Агафодор!

Монах Евфимий кивнул головой, не переставая молиться.

- Ну что? Видели, как Афонские монахи Иисусову молитву чита­ют? Старец за весь мир молится, никогда не перестает, даже ночью! А я рядышком с ним, такая от него благодать...

Взяв благословение у молитвенника, мы медленно шли, нагру­женные продуктами, по лесной тропе, провожаемые мелодичным колокольным звоном. В Лавре преподобного Афанасия начиналась вечерня, а отец Евфимий молился за весь мир. Незабываемая чу­десная пора знакомства с афонской жизнью...

Геронда из Катунак, из кельи старца Ефрема, симпатичный, еще не седой грек, навестил нашу каливу и осмотрел помещения. Затем вышел во дворик, глянул наверх и покачал головой:

- Крыша очень ржавая, будет сильно в дождь протекать. Нужно герметиком заклеить дыры и покрасить.

Состояние нашего жилища явно вызвало в нем жалость.

- Простите, течет, патер Иосиф, а что делать? Денег нет... - мой друг, как бы извиняясь, пожал плечами.

- А рукоделие есть? - спросил сострадательный грек.

- Четочки делаем и в Дафни сдаем...

- Приходите к нам как-нибудь, научим ладан делать и дадим все что нужно, - ответил Геронда и удалился, провожаемый нашими благодарениями.

Заглянул к нам и старец Даниил, седовласый представительный монах, знаменитый псалт (чтец, певчий) из верхней одноименной кельи, чье по­слушание состояло в перевозке грузов и строительных материалов от причала на страшную крутизну, где стояла добротная келья с разросшимся ухоженным садом. Почти каждое ранее утро под мо­им оконцем раздавался грохот копыт и перезвон колокольчиков его мулов, на одном из которых восседал сам старец Даниил, неиз­менно спокойный и доброжелательный. Когда я падал духом, мулы казались мне подобными бесам, а крики албанских погонщиков - воплями из ада, которые словно специально нарушали безмятеж­ную тишину афонского утра. После ночной молитвы эти звуки представлялись иногда невыносимыми.

- Ну что, отцы, кушать есть что-нибудь? - с участием спро­сил монах.

- Вермишелью живем и тахином, Геронда, - ответил, улыбаясь отец Агафодор.

- Вот вам «утешение» с нашего праздничного стола!

Монах вытащил из большого пакета кастрюльки с ароматными блюдами: рыбу с приправами и осьминогов, которые первое время во мне вызывали сильное неприятие. В другом пакете оказалась куча греческих сладостей. Так вот кто был все время нашим неви­димым благодетелем!

- Если нужда возникает, приходите к нам, всегда поможем. Вы литургию служите? - спросил грек.

Иеромонах посмотрел на меня и ответил:

- По воскресеньям, патер Даниил.

- Почему так редко?

- Денег нет на вино, Геронда, - замялся отец Агнафодор.

- Вино вам дадим. Служите каждый день. Будете служить ли­тургию каждый день, все у вас появится. Здесь у нас такое правило: кто хорошо молится, тому Бог откроется! - гость широко улыбнул­ся в белую бороду. - Живите тихо, без дела по Афону не бродите. Поминайте всех о здравии, а покойников - о упокоении: тогда келиоты будут вас любить и в духовной жизни все наладится...

Его старческое лицо приветливо лучилось добротой и святостью. Этот монах мне очень понравился. Мы с почтением поцеловали его натруженную руку. Как и где брал он силы несколько раз в неде­лю спускаться по кручам с десятком мулов, а затем подниматься наверх, -и в жару, и в зимние пронизывающие ветра, - оставаясь неизменно благожелательным? Мы только диву давались. Должно быть, силы в свои преклонные года он черпал в безукоризненном послушании. Я очень укорял себя за неприязнь к мулам из-за гро­хота их копыт под окнами, но теперь их погонщик представлялся мне святым человеком, а его мулы стали как бы нашими друзьями.

Нравился мне и строгий отец Фома с иконописным ликом из ке­льи Фомадосов, находящейся повыше Данилеев. Их братство тоже состояло из певцов, а зычный голос Геронды разносился по Кару­ле с самого причала. Когда он со своими мулами проезжал мимо нашего дворика, то всегда оставлял нам ящик или два фруктов: яблок или бананов, которыми мы делились с отцом Христодулом и с сербами. Еще одна известная келья Герасимеев тоже не остав­ляла нас своим вниманием и ее старец, монах Спиридон, даже пы­тался продлить нам визы, когда у нас они закончились, но, к сожа­лению, безрезультатно, хотя он и очень старался.

К этому времени от русских паломников пришла удивительная новость: отец Херувим с братьями приехали на Афон и Русский мо­настырь дал им место в самом начале Святой Горы, называемом Новая Фиваида, - метох (небольшой монастырь, приписанный к другому) монастыря, находившийся в страшном запустении.

- Вот к кому будем ездить на исповедь, отче! - решительно ска­зал я своему другу.

- Благословите, отец Симон! Как скажете, - проявил полное послушание отец Агафодор. - Только денег нет у нас туда доби­раться.

Поневоле пришлось отложить эту встречу.

Жара понемногу начала спадать, но для моих легких застойный воздух Карули оказался убийственным. Неприятный душный ве­тер нес снизу горячее дыхание прокаленных солнцем скал. Крас­но-коричневые нависающие над каливой уступы, покрытые ред­кими белесыми кустарниками и тощими веничками полыни, пе­рекрывали всякое движение прохладного воздуха с высокогорий. Одышка развивалась все больше. В поисках благоприятного места для молитвы, которое бы обдувалось свежим воздухом, я облазил все разрушенные кельи и каливы Карули, привыкнув не глядя хо­дить по цепям. Но такого места для себя не обнаружил: везде было душно, жарко и пыльно. В разрушенной келье Иверской Матери Божией мне посчастливилось найти старую пожелтевшую запис­ную книжку с расплывшимися чернилами. Стряхнув с нее пыль, я разобрал на оставшихся листках тронувшие меня записи. Неиз­вестный русский монах записал следующее:

«Скорби пустынника. Я скорблю оттого, что прямое постиже­ние истины заслоняет мои собственные размышления. Я скорблю оттого, что не обретаю в сердце Христа из-за своего собственного самомнения. Я скорблю оттого, что Христос и все добродетели не переходят в мою душу через священные книги и буквы. Я скорблю оттого, что лишь умом понимаю, что Христос неотделим от моего сердца, но это понимание не становится его живым опытом, ибо оно гордо и похотливо. Но я знаю, что Господь Сам охотно являет­ся тем душам, которые каются, которые смиренны и кротки, и это дает мне веру и надежду». Выписав эти строки на листке бумаги, я прикрепил его у себя в комнате в головах.

Летом температура в келье поднималась иногда до сорока гра­дусов. Однообразные часы летнего зноя изматывали душу. Иной раз, когда я сидел с четками, мне становилось дурно: все расплы­валось перед глазами и сознание куда-то проваливалось. Только глубокой ночью становилось чуть свежее и тогда мы с отцом Ага- фодором выходили во дворик и прохаживались с молитвой вдоль обрывов. На краю отвесной скалы я поставил старую стасидию и в ней проводил ночи, стараясь безпрерывно молиться. Но здоровье становилось все хуже и хуже.

С благословения Лавры я начал все чаще уходить в скалы и на кручи Афона. Отец Агафодор, сострадая мне, помогал заносить продукты в высокогорье. Исследовать гору я начал с круч над ски­том Агиа Анна, ища места для молитвы, осматривая попадающи­еся гроты и пещеры. В некоторых гротах я находил следы неког­да живших там аскетов: ветхие доски, служившие когда-то ложем для их натруженных тел, или остатки одежды и кухонной утвари: черепки глиняных кувшинов, деревянные ложки, кресты из грубо сколоченных дощечек, разрушенные дождевые цистерны.

На одном остром скальном выступе с грандиозным видом че­рез залив до самого Олимпа я поставил палатку. Воду, проливая ее за шиворот, принес в канистре снизу, от самого креста, скользя и спотыкаясь на каменных осыпях. По ночам мерцающие огонь­ки Ситонии (другого полуострова Халкидики) смешивались с огромным созвездием Скорпиона, которое плавно опускалось за далекий горизонт. Тогда я уходил в палатку, спасаясь от ночно­го холода. В одну из безлунных ночей вдали послышался глухой перезвон колокольчиков: это поднимались мулы. «Неужели кто- то поднимается по тропе в кромешную ночь?» - удивился я. Звук приближался все ближе и ближе. «Господи, сюда прямо, что ли, едут? Здесь же кругом обрывы!»

Страх закрался в мою грудь. Пугающие рассказы греков об ал­банцах, которые все наркоманы и грабят келиотов, пришли мне на память. Послышался треск кустов, мулы остановились рядом с палаткой. «Все, нашли-таки меня...», - в отчаянии пронзила сердце чудовищная мысль. Однако человеческих голосов не бы­ло слышно. Перекрестившись и взяв фонарик, я осторожно вылез из своего укрытия: два мула мирно стояли в кустах неподалеку, позвякивая колокольчиками. Как они нашли ночью мою палатку и для чего пришли, так и осталось непонятным. Стараясь не шу­меть, я отогнал мулов подальше, на тропу, где их утром забрали албанцы-погонщики. Мою палатку они не заметили.

В одну из ночей разразился жуткий ураган. Ветер что есть мо­чи трепал и рвал мое тонкое сооружение, но парашютный шелк выдерживал его сокрушительные порывы. Послышался треск рвущихся веревочных креплений. Я выполз наружу: рев и свист шторма обрушились на меня. Снова связав стропы и привалив их камнями, я забрался внутрь палатки, хлопающей полотнищами, словно подстреленная птица. Ураган, не стихая, рвал и скручивал ее. Нейлоновые веревки вновь порвались с гулким треском. Опа­саясь, как бы ветер не сбросил меня в пропасть, я схватил руками бьющиеся в воздухе стены моего убежища, чувствуя, как време­нами меня приподнимает от земли вместе с палаткой. До самого рассвета пришлось сражаться со штормом, крича во весь голос мо­литву и удерживая руками свое хрупкое укрытие. Под утро ветер немного утих и мне удалось забыться тяжелым сном.

Когда я спустился в каливу, отец Агафодор уже делал вручную ладан из кедровой смолы и ароматных масел. Я попробовал встать с ним рядом за работу, но сильный запах масел и взвесь талька, ви­севшая в воздухе, вызвали во мне судорожный кашель.

- Одевайте, батюшка, маску! - посоветовал мне ладанный мастер.

Но даже в маске я задыхался: легкие не выдерживали подоб­ного истязания.

- Ладно, отец Симон, оставьте. Может, мы придумаем вам дру­гое рукоделие, - успокоил он меня.

Несмотря на некоторые успехи в обустройстве нашей отшель­нической жизни, жить без совета с опытным духовником-греком среди незнакомых афонских традиций представлялось нам за­труднительным. Отец Агафодор вспомнил о знакомом ему игумене маленького монастыря под Фивами, архимандрите Нектарии. Он занимал и официальную должность - духовника всей епархии. Это для меня было внове. Отец Агафодор заметил мое недоумение.

- У греков духовником может быть лишь тот монах, которого назначит епископ. Обычно это очень мудрый опытный батюшка с сильным даром рассуждения. Он периодически ездит по епархии и посещает приходы, где исповедует людей. Другие священники без подобного благословения не могут быть духовниками...

Это меня заинтересовало. Понимая, насколько важно для нас иметь близкого и доверенного духовника, иеромонах вспомнил еще одного знакомого в Салониках, архимандрита Илиодора.

- Вы, батюшка, можете повидать обоих. Кто из них вам будет больше по душе, к тому и будем ездить.

Я согласился. Отец Илиодор оказался очень симпатичным до­бродушным монахом, окруженным множеством приехавших к не­му чад. Он тут же заставил всех, старых и молодых, поцеловать нам руки, запретив мне уклоняться от этого обряда.

- Люди целуют не твою руку, патер, а лобызают десницу Само­го Христа!

Исповедовал он людей в канцелярии, сидя за столом, в то время как кающийся излагал ему свои грехи и проблемы в свободной бе­седе. Узнав, что мы хотим добраться до Фив, он снабдил нас день­гами на дорогу и, в придачу, положил в наши рюкзаки бутылки с вином для литургии.

Патер Нектарий встретил нас на своем мини-джипе: седовласый, умный, эрудированный, он с первого взгляда производил сильное впечатление. К тому же он оказался еще духовным писателем и се­рьезным почитателем святителя Луки, о котором написал несколь­ко книг и сделал цикл передач на телевидении. После отдыха в мо­настыре, расположенном на вершине горы, он активно начал нас знакомить со всеми святынями - от Фив до Пелопоннеса. Столько святынь сразу я не видел никогда. К ночи они все смешались в моей голове. Помню вечерний мелкий дождик. Мы стоим в полной тем­ноте и архимандрит, указывая рукою куда-то вверх, произносит:

- Если бы сейчас было светло, вы бы увидели в огромной пещере один из известнейших монастырей Греции - Мега Спилео. Но вы можете представить его в своем воображении...

Он великодушно полностью оплатил нам обратный путь и по­садил в автобус, следующий в Салоники. Расстались мы с ним, как с давним другом.

- Отцы, если понадобится помощь с визами, обращайтесь ко мне, у меня знакомый консулом в Москве работает... - на прощание сообщил он.

И с отцом Нектарием, и с отцом Илиодором пришлось встретить­ся еще не раз, и они всегда помогали нам словом и делом, укрепляя в афонской непростой жизни. Прекрасные, замечательные люди, спаси их всех Господь!

- Ну, как ваши впечатления, батюшка? Правда хорошие духов­ники? - мой друг сделал все возможное для меня и ожидал ответа.

- Конечно хорошие, даже очень! - согласился я. - Но к отцу Нектарию далеко ездить, а у отца Илиодора полно мирян, особенно женщин. Будем искать духовников на Афоне.

Мы опять направились в Лавру к игумену Филиппу. Поднимаясь по ступенькам в канцелярию, я наставлял иеромонаха:

- Отец, спроси у Геронды, как нам быть? Старец Ефрем Катунакский, которого мы очень почитали, умер, а посоветоваться о духов­ной жизни не с кем. Что скажет отец Филипп?

Мой друг перевел настоятелю эти слова.

- У нас в Лавре старцем является игумен. Если есть вопросы о монастырской жизни, спрашивайте. А о том, как молиться - в келье или в палатке на вершине Афона, ничего не могу сказать, - заговорил, после некоторого молчания отец Филипп, по-доброму смотря на нас. - Такое делание мне неизвестно. Пока исповедуй­тесь друг другу. На исповеди считайте грехом не только явные прегрешения, но даже и добрые дела за нечистоту их исполнения. На совершенной исповеди вся жизнь видится как неправда, и это рождает у монаха плач не только за себя, но и за весь мир. А что касается старца, скажу одно: у нас всегда имеется под рукой Святое Евангелие. Но есть в духовной жизни один секрет: не оставляющий молитвенного правила и стяжавший даже малую благодать нахо­дит в ней своего учителя. Если старец действительно необходим, Бог обязательно откроет его для нуждающейся души...

Безпрерывное возбуждение считал я жизнью, Господи, но был мертв, ибо необузданное возбуждение, смешанное с воображени­ем, умертвляло душу мою. Изменил я сердце свое и вручил его на­веки Тебе, и Ты мгновенно оживил его, снова вдохнул в него бла­годатное дыхание жизни, утерянное мною в пустых наслаждени­ях, ибо благодать Духа Святого дарует нескончаемое блаженство лишь тихому и умиротворенному сердцу. Подобно тому, как в не­оглядном море отражается утреннее солнце, так Ты, Христе мой, отражаешь Свой чудный лик в сердце моем, чтобы неописуемой радостью озарилось оно до самых сокровенных глубин его. Пото­му и прилепился к Тебе всем дыханием своим и каждым биением сердца, ибо Ты - единственный, Кто воскрешает мертвых, подоб­ных мне. Господь пробуждает уснувших навеки и разыскивает их по всему лицу земли, чтобы сказать им слово пробуждения: «Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви Моей».

«ОСТРИЕ ИГЛЫ»

Наполнись, душа моя, красотой возлюбленного Господа, а Его Небесные очи да светят прямо в сердце твое, и мудростью Его да исполнится твой ум, чтобы ты не дремала в сонном забытье этой жизни, зная, что в тебе пребывает Господь Вседержитель. Все го­рячие искания твои да соединятся в предельной цели всех нескон­чаемых поисков и устремлений: совершенно уподобиться Святой Троице, - не в дерзости, не в горделивом помышлении, душа моя, а в смирении и кротости Святого Духа, в излиянии безчисленных потоков покаянных слез и воздыханий, не ведая- в теле ты или вне тела созерцаешь это пресветлое диво Божие по слову Христо­ву: «Да будут все едино, как Я и Отец едино суть». И ныне жела­ешь ты сказать, душа моя, что исполнилось упование твое и испо­ведание, когда ты говорила: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века». Поистине, теперь исполнилось оно и воскресла ты в иную жизнь, неведомую на земле, но ведомую в вечности на непреходящих и немеркнущих Небесах Святого Духа.

Возвращаясь из Лавры, мы зашли для совета на Катунаки, в ке­лью старца Ефрема. На стук вышел келейник почившего Геронды.

После молитв у могилки старца мы уселись на лавочке возле кельи с монахом Неофитом. Услышав о наших поисках духовника, он по­советовал:

- Не ломайте себе головы, патерас. Наш Геронда Ефрем служил литургии ежедневно и так обрел дары великой благодати и слез­ного плача. Он всегда нам говорил: «Сокровище духовной жизни и спасения для монаха - это послушание и ежедневная литургия!» Послушание игумену Лавры вы исполняете, теперь начинайте каждый день служить литургии - вот вам мой совет!

Звонить батюшке Кириллу мы с отцом Агафодором поднима­лись к келье Данилеев, где стоял единственный телефон-автомат. Путь неблизкий, но нужно было звонить и отцу: я переживал за не­го, жившего в тесноте с двумя послушницами и мальчиком. Голос у моего старичка был бодрый:

- Здоровье хорошее, послушницы не мешают, а помогают. При­езжали проведать дочь с мужем на месяц. Пока все нормально. Зна­ешь, Симон, какая самая нужная часть обуви? Подошва. Так и я...

А вот разговор с отцом Кириллом встревожил меня. Мой друг, архимандрит Пимен, сообщил нам новый номер телефона батюш­ки, не объяснив в чем дело, и это обезпокоило меня. Старец расска­зал, что его перевели в Переделкино, в Патриаршую резиденцию, и братию монастыря он уже не видит, за исключением тех, кто при­езжает в его келью, расположенную в одном из корпусов резиден­ции. Голос батюшки мягко дребезжал в телефонной трубке:

- Старайтесь на Афоне служить литургии, по возможности, каждый день, отец Симон, слышишь? Помни, что широкий путь - это когда мы ищем счастье для себя одного, а узкий путь- это когда мы ищем счастье для других! Передавай поклон отцу Херувиму, если увидишь...

Я шел вниз по тропе вслед за отцом Агафодором, понимая, что у старца начались сложные времена и его отделяют от братства Свя­то-Троицкой Лавры неспроста... Слова батюшки произвели на меня впечатление: «Вот путь, который, возможно, станет моей жизнью на Афоне - ежедневная литургия, как у Ефрема Катунакского...»

Мне очень хотелось подражать его углубленному и самоотвер­женному литургическому служению.

- Отец Агафодор, ты согласен помогать мне служить в Троицком храме литургии каждый день? Можем служить по очереди, если хочешь, - предложил я моему другу.

- Служите вы, батюшка, а я, по Афонской традиции, пока опа­саюсь предстоять у Престола каждый день... Здесь рукополагают в священнослужители только после тридцати лет! - ответил он, явно смущенный таким поворотом в нашей жизни. - А помогать буду охотно, как благословите...

- Знаешь, отче, я решил брать записки о поминовении от палом­ников и молиться о всех этих людях на наших литургиях. Это и будет моим рукоделием и к тому же на хлеб заработаем... Как ты думаешь? - обратился я к иеромонаху. Он повторил свои слова:

- Как благословите!

Выбрав время, мы отправились на Новую Фиваиду, уплатив, по нашим понятиям, немалые деньги морскому такси, курсирую­щему между Дафни и Уранополисом. Огромный метох находился в плачевном состоянии, но братству удалось привести в относи­тельный порядок нижний храм святых апостолов Петра и Павла и восстановить несколько келий. После исповеди мы разговорились с отцом Херувимом. Он, благодушно посматривая на нас, ворковал тихим голоском:

- Я, отец Симон, постоянно благодарю Господа, что попал на Афон. Батюшку, конечно, пришлось умолять, чтобы отпустил ме­ня сюда. Вот Бог и привел нас встретиться... Видел, Симон, в ико­ностасе нашего храма икону Матери Божией «Отрада»? Прямо на­стоящее обретение этой иконы получилось! Всё отсюда вывезли, а кое-что, может, и разграбили, как Мамай прошел... Полез один наш брат на чердак и обрел икону - целехонькой! Благословение Самой Матери Божией... - духовник приумолк, молясь и перебирая четки. Я с умилением смотрел на его милое детское лицо со множеством морщинок у глаз. - Но бывают сильные искушения, хоть и Афон, а враг работает вовсю! Сижу я как-то здесь, в своей келье, ночью, и молюсь. Лампадка в углу горит. Смотрю, а ручка в двери тихонеч­ко поворачивается. Я сильно испугался: «Кто там? - говорю. - Вы, отцы?» Молчание... Я быстренько - раз! И ключ в двери повернул. А дверная ручка медленно на свое место вернулась. Утром наших спрашиваю: «Отцы и братия, кто из вас ночью ко мне приходил?» А мне все говорят: «Аввочка, мы вас ночью не дерзаем тревожить! У вас днем все время исповеди, вам ночью молиться надо...» Так-то, отец Симон. Мы теперь каждый вечер с крестом вокруг корпуса хо­дим с тропарем Честному Кресту, чтобы врага отогнать...

- Батюшка, можно к вам на исповедь приезжать? - спросил я напоследок.

- Приезжай, приезжай, это с Карули-то? Не близко. Я там ни разу не был...

- А вы к нам приезжайте, батюшка! Все вам покажем...

Отец Херувим задумался:

- Ждите, постараюсь приехать. А как там наш старец поживает? У нас здесь нет никакой связи...

- Говорит, жив и здоров, слава Богу! Передает вам поклон. Толь­ко у него возникли искушения: его перевели в Переделкино. Он там сейчас людей принимает, - с печалью в голосе промолвил я.

- Вот оно что... Значит старец опасен стал, потому что о печатях антихриста говорит. За это его и удалили из Лавры. Нужно будет в Дафни съездить, поговорить с аввою...

Мы оставили духовника в тревожном состоянии. Это чувство передалось и мне: как теперь видеться с отцом Кириллом и когда это станет возможным?

На Каруле мы с иеромонахом начали каждый день служить литургии в Троицком храме. Пел мой друг прекрасно и даже всю литургию мог петь по-гречески. Затемно, в четыре часа утра, я шел в храм и начинал проскомидию. Теперь мы брали записки от паломников о поминовении, с которыми они передавали также и деньги, кто сколько даст. Стало жить несколько легче, тем более, что наш ладан брали в лавках Дафни и сразу же выплачивали за него драхмы.

От литургии к литургии благодать возрастала в душе, а потому все душевные переживания сопровождались ощущением блажен­ства. Так, в упоении ежедневными богослужениями, шел месяц за месяцем, пока я не заметил, к своему огорчению, что, хотя душа и пребывает в блаженном состоянии, тем не менее, ум мой рас­слабился, и появилась леность к Иисусовой молитве. Мое сердце легко пропускало всякие помыслы; меня раздражало все, что ме­шало служить в уединении, - и ранние крики погонщиков, и по­стоянный запах мочи и навоза от мулов с проходящей рядом тро­пы, и множество мух на нашей кухне. Русские паломники, узнав о том, что на Каруле служат два иеромонаха из России, стали безпокоить нас частыми визитами. Я попробовал навесить на калитку замок, но ревностные посетители предпочли тогда другой путь - через каменную стену. Пришлось убегать в расщелины скал или прятаться в крохотную пещерку под тропой, со стороны обрыва. Духовное состояние мое представлялось плачевным: усилились различные мечтания, помыслы о мире и об оставленном отце сво­бодно проникали в мой ум даже на литургии - и все это не могло не вызывать тревогу.

- Отец Агафодор, а игумен Харалампий еще жив? - как-то за обедом спросил я.

- Жив, но только он не игумен теперь. Игуменство он отдал сво­ему чаду, который начал менять в монастыре устав старца. Отец Харалампий теперь часто сидит на пристани, рыбу ловит...

Сообщение моего напарника опечалило меня, но, тем не менее, помогло сделать простой вывод: значит, у духовника есть время, чтобы побольше поговорить с ним.

- Отче, поедем в Дионисиат, нужно у старца совета спросить о молитвенной жизни!

- Хорошо, благословите! - как всегда ответил послушный иеромонах.

Бывшего игумена мы действительно увидели на причале: в вы­цветшем добела подряснике и в большой соломенной шляпе, он си­дел на низкой скамеечке у воды с удочкой в руках.

- Геронда, патер Симон просит разрешения задать вам свои во­просы, благословите? - отец Агафодор сделал попытку обратить на нас внимание.

Старец повернул голову в нашу сторону, затем молча взял ска­меечку и, не торопясь смотав удилище, перешел в тень под стены монастыря. Мы поцеловали его крупную, в больших раздувшихся венах, крестьянскую руку.

- Геронда, помыслы одолевают меня на каждой литургии, раз­дражаюсь на всякие мелочи, молитвенная практика моя ослабела, хотя вот уже год ежедневно служу литургии в церкви на Каруле. Подскажите, где я ошибаюсь и что мне делать?

Старец, прищурясь, посмотрел на меня из-под края широко­полой шляпы:

- Патер, молитва, как и литургия, без внимания - это утоми­тельный и напрасный труд. Многие священники, пренебрегая вни­манием и молитвой, полагают, что литургия сделает все за них. Охи, патер, охи... Само собой ничего не бывает!

- А что делать с помыслами, Геронда?

- Не отрекайся от одних мыслей с помощью последующих мыс­лей. Так ты будешь множить их безконечно: просто не имей их, и они оставят тебя. К суетной деятельности ума человек привыкает бы­стро, а к духовной молитве и отсечению помыслов - тяжело. «Госпо­ди, просвети тьму мою!» - так молился святитель Григорий Палама.

Мой друг старался негромко переводить слова дионисиатского молитвенника. От волнения отец Агафодор даже вспотел.

- Отче Харалампие, у нас особой суеты нет. Но всегда нужно что-то делать: зима на носу, с деньгами проблема, а нам еще ремонт крыши необходимо сделать, вот помыслы и идут... - продолжал я.

- А вы поступайте так: есть деньги - делайте ремонт, нет денег - оставьте помыслы о ремонте, пребывайте в покое и молитесь, - не­возмутимо отвечал духовник. - Но всегда помните: «Земля и все дела на ней сгорят». Никогда не поддавайтесь духу нескончаемой деятельности, пожирающей время молитвенной практики.

Date: 2016-08-29; view: 253; Нарушение авторских прав