Часть 4. Священное безмолвие 5 page

Спасителю мой, но желаю победить их чудесной любовью Твоей, повелевающей сострадать всем людям, печалиться о них и желать им исправления и спасения Божия, ибо это есть единственные врата к восхождению души к Твоим Божественным созерцаниям.

ПОЖАРЫ

Господь Вседержитель, Ты не презрел яслей земных и родился в них, во исполнение пророчеств, где пеленала Тебя, Безпредельно- го, Пресвятая Матерь Твоя, пеленала и прижимала, любя, к благо­говейному чистому сердцу Своему. Умоляю Тебя, не презри сердца моего, этого самого низкого места на земле, в котором прежде на­ходилось стойло дурных помышлений, а ныне я приготовил и при­брал его для Тебя, Высочайшего, и убрал его, словно цветами, мо­литвой и слезами - для Тебя, Чистейший, дабы Ты родился в нем и возрастал в премудрости и любви Небесной! Смиренно склоняюсь перед Тобою, Владыка, ибо Ты - величайший разум и безконечная любовь! Словно навоз из стойла, выбросил я из яслей сердца моего грех и смерть, и устлал каменное ложе сердечное нежными побега­ми веры и упования моего, дабы воссиял Ты во мне во всем вели­чии Твоем, не гнушаясь убожества моего и тесноты моей, сверхнеобъятный Боже! Утешь, молю, истомленный взор мой созерцанием чудеснейшего лика Твоего в глубинах сердечного вертепа моего, сделав его пресветлым чертогом для вечного пребывания Твоего!

Литургия следовала за литургией, составляя основу нашей жиз­ни на Каруле. К нам начали заходить русские паломники, испове­дуясь и оставляя поминальные записки с деньгами. Некоторые ис­поведи выбивали меня из молитвенной колеи на несколько дней. Похоже, паломники смущались исповедовать в России свои грехи и отводили душу на Афоне, разыскивая батюшек, которым они мог­ли бы открыть терзающие их грехи. Но к этим тяжелым исповедям добавилось сильное искушение.

Хотя от ежедневного Причащения душа словно обрела кры­лья, но исподволь начала ощущаться какая-то сильная сердечная тяжесть, которая стала проявляться в различных телесных недо­моганиях. На столике у жертвенника собралась гора поминаль­ных записок от паломников. Читать их приходилось при свечах и бывало на проскомидию и поминовение имен у меня уходило три часа, а сама литургия занимала два часа. Недоумений наби­ралось все больше и, несмотря на то, что наше финансовое по­ложение улучшилось, благодаря денежным пожертвованиям от паломников, от их исповедей на душе было тревожно и как-то не по себе, словно я взвалил себе на плечи огромный груз, а тащить его не в состоянии. Все это я отложил до встречи с отцом Кирил­лом, надеясь, что он, как духовник, разрешит этот непонятный тупик, в который я попал.

Зимой я сильно простудился и слег с высокой температурой. Лекарств у нас никаких не было, кроме аспирина, который принес отец Христодул. К тому же, словно одна напасть за другой, ночью от продолжительных ливней в крыше образовалась сильная течь. Вода потоком лилась с потолка в комнату. Штукатурка на стене намокла и обвалилась, залив глиной подрясник и рясу, висевшую на гвозде. У меня не нашлось сил, чтобы подняться и устранить течь. В комнате стоял жуткий холод, поскольку печей у нас в каливе не было. Отец Агафодор подставил под течь на чердаке ведра и побежал в келью старца Ефрема на Катунаки. Оттуда он при­нес тяжелую железную печь, которую установил у меня в комнате. После этого здоровье мое пошло на поправку.

Я лежал, ослабевший, на койке, когда глубокой ночью на Свят­ках меня разбудили крики за окном по-сербски: «Пожар, пожар! Отец Симон, отец Агафодор, на помощь!» Это кричал серб Симе­он. В окне полыхало зарево: горела келья архимандрита Стефана. Пламя над кельей, раздуваемое ветром, бушевало сильное. Начали взрываться газовые баллоны, улетая далеко в море. Мы кинулись к горящей церкви. Мой друг решительно разбил узенькое оконце в алтаре и, изогнувшись, боком умудрился пролезть вовнутрь. Он передал мне мощевик, сосуды для литургии, напрестольное Еван­гелие и крест. Иконы в окно вытащить не удалось и иеромонах вылез обратно. Церковь тут же полностью охватило огнем.

- Где патер Стефан? Где патер Стефан? - раздались крики сбе­жавшихся греков во главе с монахом Христодулом. - Патер, беги на пристань, посмотри, может старец туда пошел? Не сгорел же он, - крикнул он сверху, поливая из шланга занявшиеся огнем кусты, стараясь, чтобы огонь не подошел снизу к его келье и не распро­странился по горе. Держа в руках крест, которым крестил пожар, я кинулся на причал. Там спокойно ходил взад-вперед наш каруль- ский подвижник с посохом на плече. На посохе болталась «авось­ка» с тремя луковицами.

- Отец Стефан, ваша келья горит! Там вас люди ищут, - закри­чал я, предполагая, что старец в шоке и не слышит.

- Келья горит? Нет, у меня ничего не горит, - спокойно ответил «папа-Краль» и начал насвистывать какую-то мелодию.

- Мы спасли из церкви мощевик, он у отца Агафодора! А вот крест из вашего храма, возьмите...

Я протянул ему церковную святыню. Серб благоговейно взял его и поцеловал.

- Простите, иконы не смогли спасти, окошко очень узенькое...

Отец Стефан словно не расслышал мои объяснения:

- Хорошо, хорошо. Скажи, что я сейчас приду...

Мы продолжали до утра баграми и ломами растаскивать горя­щие балки и деревянный остов кельи, поливая его водой, которая слабой струей бежала из подведенного сверху шланга, так как вода в бассейне отца Христодула почти закончилась. К четырем часам утра к пристани причалило пожарное судно. Пожарники протяну­ли с моря толстый рукав и залили пожар.

Утром нас, не выспавшихся, разбудил наш сосед-грек.

- Отцы, надо соорудить старцу келью, а то холода начинаются!

Он раздал нам молотки и гвозди, сам взял пилу и рулон тол­стой пленки. Из остатков несгоревших балок и железных листов мы соорудили крохотную комнатку, вставив в нее окно и дверь, которые привезли сверху монахи из кельи Данилеев. Отец Хри­стодул отдал старцу свою железную печь. Тот устроился в келье и, кажется, остался доволен. Еще надели две было спокойно. Ча­сов в одиннадцать ночи, когда мы, придя из Лавры с праздника Крещения Господня, собирались немного отдохнуть, вновь раз­дались отчаянные крики:

- Пожар! Пожар! Горю! Люди добрые, помогите! - судя по голо­су, это снова звал на помощь отец Симеон.

- Не может быть! - недоуменно воскликнул мой друг. - Огня вроде не видно...

Я принюхался:

- Нет, дымом откуда-то снова тянет!

Мы выскочили наружу. Над крышей большой кельи монаха Си­меона вырывались первые языки багрового пламени и валил гу­стой дым.

- Отец Симеон и вправду горит!

Агафодор стремглав заспешил вниз, прыгая через три ступень­ки. Вслед за ним кинулся и я. Вбежав во двор, мы увидели монаха, поливающего огонь водой со двора из двухлитровой консервной банки из-под томатов.

- Отцы, помогайте! Тушите, тушите скорее огонь! Вон там в углу стоят банки с водой! Берите банки и заливайте пламя! - отчаянно кричал он, бегая босиком по двору, освещенному страшным заре­вом. - Ботинки мои сгорели, вот беда...

Мы схватили банки и несколько раз плеснули воду в дверной проем, где бушевал сильный огонь. Но вскоре увидели, что этими каплями разрастающееся и гудящее пламя уже не остановить.

- Отец Симеон, бросьте ерундой заниматься! Огонь уже все рав­но не погасить! Нужно святыни спасать...

С этими словами иеромонах смело кинулся внутрь через другую дверь, прямо в горящее здание. Он хватал со стен иконы и пере­давал мне. Серб продолжал поливать огонь водой, защищаясь от жара рукавом подрясника. Он словно сошел с ума. Мой напарник вытаскивал богослужебные книги, литургические сосуды и изо всех сил старался спасти из церкви, что можно. Иногда погляды­вая вверх, мы видели в зареве пожарища наверху отца Христодула и слышали крики греков: они гасили горящие кусты, которые разом вспыхивали, словно порох, забрасывали их землей и руби­ли горящие деревья. Огонь уже стоял стеной. В руках у меня оста­лась икона Божией Матери, у отца Агафодора - какие-то ценные книги. Серб стоял с опущенными руками, безвольно глядя в огонь. Я оглянулся, пламя уже вихрилось с трех сторон: сухие кустарники вспыхивали сразу на несколько метров, как будто их поливали из огнемета, отрезая нам пути к отступлению. Лишь со стороны моря справа огня не было, там зияла пропасть.

- Отец Агафодор, нужно уходить! Чего зря стоять? - крикнул я ему.

Он попытался героически еще что-то вынести из горящей ке­льи, но языки пламени опалили ему бороду. Мне попалась на глаза узкая дорожка с пылающими углями вдоль обрыва, где полыхали кустарники.

- Здесь можно пробежать, если быстро! - указал я на тропинку, окаймленную пламенем.

Мой друг медлил:

- Но там же огонь...

- Вокруг везде огонь! А в этом направлении все же поменьше... Отец Симеон, не стойте, бегите за нами! - крикнул я оторопевше­му монаху.

Место, где мы стояли, заволокло клубами дыма и дышать уже было нечем. Молясь Пресвятой Богородице, я побежал с иконой в огонь, мой друг, подхватив связку книг, кинулся за мной. Бедный серб, шипя от боли, босиком побежал по горящим углям. Опа­ленные, мы выскочили из пожарища и еле отдышались. Волосы на голове и бороде у нас обгорели. У отца Симеона на подошвах ног вздулись пузыри. Агафодор снял свои ботинки и великодушно предложил их погорельцу.

- Надевайте, отче Симеоне!

Тот, кряхтя, послушно надел их на свои израненные ноги и по­брел вверх, убитый горем, в келью к отцу Христодулу. Он был со­вершенно измотан пережитым. Сильный треск и шипение огня раздалось справа, повыше горящей кельи серба Симеона; словно политая бензином вспыхнула новопостроенная келейка «папы- Краля». Он невозмутимо вышел из огня и встал рядом с нами.

- Батюшка, вы второй раз горите! - обернулся я к нему, освещен­ному ярким заревом пожара.

- Нет, нет, я не горю! У меня же ничего нет, кроме Господа! Чему там гореть?

Он напевал про себя какую-то сербскую песенку. Кто-то из гре­ков сказал присутствующим:

- Отец Стефан тронулся умом!

Подвижник услышал и разгневался:

- Кто тронулся? Я тронулся? Я с Господом живу, как я могу тро­нуться?

- Патер, патер, успокойся! Это он пошутил... - успокаивали сер­ба монахи, сбежавшиеся из окрестных келий.

Общим советом все решили вскладчину построить старцу но­вую келью, но отец Стефан предпочел другое место для своего жительства. Он перешел жить в свою пещеру, и страшно было смотреть на его ночное ложе. Из крупных плоских камней аскет соорудил себе помост. На нем по вечерам он разжигал большой костер, а когда он прогорал, старец убирал угли в сторону и, кинув на горячие камни какое-то тряпье, устраивался там на ночлег. Так он и прожил до тех пор, пока его не увезли почитатели-сербы на родину, где он скончался.

Приближался Панигир в скиту Агиа Анна. Давно зная, что в окрестностях скита обитает наибольшее число монахов-подвиж- ников, которых редко кто видит выходящими из своих келий, я воз­горелся духом увидеть святых отцов и преподобных Афонской Го­ры. Увиденное превзошло все мои ожидания: столько благолепных ликов и почтенных старцев, собранных вместе, я не видел никогда! Куда бы ни обращал я свой взор, повсюду их светлые лица источали смирение и кротость. Словно древние отцы давно ушедших времен молились и праздновали песнопениями святую праведную Анну и праведного Иоакима. На клиросе пело братство Герасимеев из ски­та Малая Анна, одни из лучших псалтов Святой Горы. Тэрирэм в их исполнении окончательно поверг меня в священный трепет: зата­ив дыхание, я слушал это ангельское пение не шевелясь. Хотелось, чтобы эти небесные мелодии никогда не заканчивались...

На заре мы возвращались в Карулю, находясь под сильным впе­чатлением от Панигира. Если празднование в Лавре поражало сво­ей торжественностью, то праздник в скиту Агиа Анна запомнился как самый молитвенный и самый монашеский, поскольку монахов, пришедших в храм, было гораздо больше, чем паломников. И, ко­нечно же, отличительной чертой этого Панигира был аскетизм: столько аскетов, собранных воедино, я не видел ни разу.

Из Русского монастыря нам передали новые книги о старце Паисии, очень коряво переведенные, но, тем не менее, не утратившие глубины помещенных в них высказываний известного старца. Его проникновенные слова и изречения западали в душу, исподволь рождая в ней удивительное ощущение, что роднее и ближе из свя­тых отцов современного Афона я еще не встречал.

В один из зимних дней на Каруле сердце мое ощутило дух стар­ца с какой-то особенной силой. Это благодатное ощущение глубо­ко умиротворило сердце и изгнало из него все помыслы, оставив яркое переживание присутствия самого старца в нашей келье. По­лагая, что это минутное преходящее переживание, я не обращал на него внимания. Трое суток я находился в этом состоянии сое­динения с духом чтимого мною наставника Святой Горы, а затем исповедал это происшествие иеромонаху Агафодору, опасаясь, не вражеское ли это приражение? После трех дней это реальное пере­живание присутствия старца стало слабеть и более не повторялось.

Сильно утешенный высказываниями отца Паисия, я начал де­лать выписки из его книг: «Не отдавайте сердце суете, но посвя­щайте его Богу». «В основе Евангелия лежит любовь. В основе здравого смысла заложена выгода». «Тот, кто что-то берет, прини­мает радость человеческую. Тот, кто дает, принимает Божествен­ную радость». «В сострадании сокрыта любовь такой силы, что она больше обычной любви». «Любовь неотделима от смирения. В любви ты находишь смирение и в смирении находишь любовь». «Чтобы любовь возрастала, нужно ее отдавать». Много позже мне довелось найти в высказываниях старца некоторую склонность к политике, как иногда водится у греков, но это не поколебало мою увлеченность личностью отца Паисия.

Вскоре появились переводы книг о старце Порфирии, который мне показался небесным гостем на нашей земле, утвердившим сердце мое своими советами в цельном и возвышенном постиже­нии Бога: «Не делай душу местом скорби, сделай ее священной обителью радости во Святом Духе». «Любовь к Богу выражается прежде всего во внимательности к своему внутреннему устро­ению». «Если вы живете в добре, то зло не причинит вам вреда! Чем оно сможет вам повредить? Ведь добро непобедимо. Можно научиться зло не видеть и оно исчезнет. Великое искусство заклю­чается в том, чтобы презреть зло, не видеть его, как будто его и нет. Потому что в действительности его и нет: зло - это небытие, и существует только в нашем сознании. А мир - добр. Зло не заденет вас, потому что вас будет наполнять благодать. Вы не видите зло, и оно не может причинить вам никакого вреда. Вот так это будет!» Спасибо тебе, преподобие отче Порфирие!

Отношения монаха Христодула с иеромонахом Агафодором окончательно испортились. Он даже не разговаривал с моим дру­гом. Меня наш благодетель тоже начал избегать. Лишь послушник Илья блаженствовал в греческой келье, делал ладан и прекрасно ладил с начальником Карули.

Отец Агафодор получил письмо от своего друга по академии в Троице-Сергиевой Лавре, иеромонаха Диодора, в котором тот написал, что получил келью от монастыря Ставро-Никита в Ка­рее и живет там уже полгода. Мы поспешили встретиться с ним, обрадованные появлением еще одного русского келиота. Суетли­вая шумная Карея осталась позади, когда мы поднялись к неболь­шому домику над дорогой, где нас встретил иеромонах Диодор, молодой парень ученого вида в круглых очках, отлично говорив­ший, как и мой товарищ, по-гречески. Он в то время с большим энтузиазмом взялся за перевод книг о старце Паисии, издавая в России том за томом.

Теперь мы смогли воспользоваться для чтения его рукописями. Мы зачитывались отлично сделанным переводом бесед и высказы­ваний старца. Приметив во мне особенную любовь к отцу Паисию, новый знакомый предложил мне попроситься в духовные чада к известному духовнику на Афоне, ученику старца Паисия, отцу Иса­аку Ливаносу. Два раза мы втроем ходили в его келью в Карее, но каждый раз этот монах был в отъезде, исповедуя духовных чад.

- Видно, не судьба, отец Диодор! - сказал я с грустью иеромона­ху, когда мы в очередной раз нашли замок на двери кельи.

Тот пожал плечами и ничего не сказал.

- Есть еще один опытный в молитве монах, чадо отца Паисия. Его тоже зовут Паисий. - дал мне совет отец Агафодор- Если хоти­те, можно к нему зайти!

Чернобородый, с легкой сединой и живыми черными глазами духовник принял нас на веранде своей кельи. Я попытался через переводчиков поговорить с ним о молитве. Монах долго отнекивал­ся, ссылаясь на свои немощи и неразумие. В конце концов, он все же сказал:

- Наш старец Паисий говорил, что если человек думает лишь о собственной выгоде в духовной жизни, у него нет помощи Божией в спасении. Думаю, вы читали, патерас, высказывание святителя Епифания Кипрского: «Истинному монаху подобает непрестанно молиться и петь в своем сердце» Если монах делает это Неленостно в уединении и по мере сил в монастыре, то они равны. Я келиот и поэтому мне ближе уединение. Больше мне нечего вам сказать...

Мы вышли от монаха в молчании. Отец Агафодор спросил:

- Ну, как впечатление, отче?

- Мне кажется с ним легко не поговоришь, больше отмалчива­ется. Вообще как-то разговор не клеился. Наверно, не хотел откры­ваться, - с грустью высказал я свои предположения.

- Монахи говорят, что он большой молчун. А духовник хоро­ший, - заметил отец Диодор.

Следует сказать, что русскому монаху непросто найти духовни­ка на Афоне, вследствие определенной закрытости монашеских об­щин, объединившихся вокруг какого-нибудь опытного духовника. Если же старец становится известен на Афоне и за его пределами, то стать его учеником еще сложнее. Когда на Святой Горе увели­чилось число искателей молитвы из России, нередко приходилось в Дафни или в Карее слышать среди них такие разговоры:

- Отцы, видели в Кавсокалвии старца? Говорят, еще где-то, то ли в Агиа Анне есть скрытый старец, то ли на Капсале, - басил кто- то из компании русских батюшек.

- Недавно пришли братья с Ватопеда, там возле монастыря жи­вет хороший старец. А то слышно, что у румын есть один древний старец, - тоненьким голоском сообщал молоденький послушник, который, похоже, обегал уже весь Афон. Удивительно, что такие же лица и точно такие же беседы доводилось встречать на Афоне и че­рез пять лет, и через десять...

Весьма кстати в тот период появились первые переводы книг святой жизни удивительного монаха и подвижника старца Иосифа-исихаста. Переводы издал в Троице-Сергиевой Лавре наш давний друг, отец Анастасий, директор известного Лаврского из­дательства. Они произвели на всех почитателей молитвы, в том числе и на меня, самое сильное впечатление: неудержимо ревност­ный и мужественный дух великого подвижника воодушевлял к сугубой молитве и горячей ревности к спасению души. Его устав всенощных бдений по четкам с поклонами захватил нас своей строгой устремленностью. То, что в нашей молитвенной жизни до сей поры нащупывалось интуитивно, теперь, благодаря книгам старца Иосифа Исихаста, стало ясным и конкретным. Книги ока­зали нам огромную поддержку в нашем совместном распорядке и открыли богатый опыт Афонской аскетики и молитвы. На Каруле Господь помог нам встать на ноги в духовной жизни, поведя наши души к молитвенному восхождению со ступеньки на ступеньку великой Небесной лестницы.

Ты служил, Господи, обратившемуся к Тебе народу Божию, возвещая ему спасение, ибо Ты- свет, который явился в мир. А я - тьма, сам себя сделавший тьмою, устремившись безоглядно в мир теней и тьмы. Омой и очисти грехи мои, скрывающие непо­рочность духа моего, призванного Тобою обрести свободу сынов Божиих и жить ею в Духе Святом и стоять в ней непоколебимо, ибо эта свобода - святой дар Твой заблудшим сынам человече­ским, среди которых блуждаю и я, заблудший, со своим замут­ненным сердцем и взором. Отныне устремлюсь же я, дитя Царства Небесного, из построенного мною царства тьмы к безсмертному Царству Божию на крылах покаянной молитвы и благоговейного созерцания! Пусть будет огненная любовь души моей крепостью этих пламенных крыл, чтобы взлетела она к Тебе, восседающему на высоком престоле моей души и сияющему неизмеримою сла­вой, которую ни око человеческое не видело, и которая на ум чело­веческий не приходила, ибо вся она за пределами представлений и помышлений гордого и сластолюбивого ума, потому что близок Ты, Боже, всякому смиренному и незлобивому сердцу.

МОНАХ ГРИГОРИЙ

Боже, я - пылинка на Твоей ладони! Дунет ветер искушения - и меня нет. Ничто - тело мое и все помышления мои. Бог есть Дух - это известно мне, но познал я и то, что Твоим животворящим Ду­хом сотворено внутреннее мое. Подобный Тебе во всем, скрыт ни­чтожной пылинкой тела безсмертный дух мой, сроднившийся по дару Твоему с жизнью вечной. Безсильна смерть против духа мое­го, потому она и гоняется за ничтожной телесной пылинкой и ни­что - все достояние ее. Пока я был раб этой жалкой горстки тела моего, все земное преследовало ее - воры, грабители, врачи, поли­тики, ученые. Но когда пугливая душа моя прилепилась к вечно­му духу внутри меня, сотворенному Тобою, Боже Живой и Вечный, осталась позади смерть моя, ибо встретил я лицом к лицу безсмертие свое в неколебимом Царстве Святого Духа Твоего, в невечернем свете Пресвятой Троицы, в священном созерцании самих истоков присносущего Божественного бытия.

Пока мы занимались поисками духовника, от знакомых па­ломников пришло известие, что у отца Херувима конфликт с Рус­ским монастырем зашел так далеко, что духовник, со всем своим братством, вынужден был оставить Новую Фиваиду и перейти к болгарам, которые выделили ему келью неподалеку от Зографской пристани. К нему мы и поехали со всем нашим маленьким братством исповедоваться. Но беседа с кротким и любвеобиль­ным схииеромонахом опечалила меня: он твердо настроился бо­роться с монастырем и отстаивать свои права.

- Отец Херувим, вон русский Андреевский скит в Карее стоит в запустении. Взял бы ты его и сколько пользы принес бы палом­никам из России и нашей стране, чем попусту воевать с Русским монастырем! - уговаривал я своего старого друга и духовника.

- Нет, нет, отец, ты не понимаешь... Во-первых, наш монастырь совершенно не прав и они должны это понять. К тому же зло повсю­ду набирает силу и нам не следует закрывать на это глаза. Нужно бороться! А во-вторых, Андреевский скит для меня будет очень су­етен. Будем жить всем братством с болгарами, они русских любят...

На этом мы расстались. Я вспомнил, как этот милый и кроткий монах когда-то рассказывал мне: «Отче, я в детстве очень мечтал стать генералом. Наверное, это настоящее мое призвание...» Спустя некоторое время старец не удержался у болгар. Константинополь- кий Патриарх настоял на выдворении со Святой Горы «смутьяна» схииеромонаха Херувима и его братства. Монахи рассказывали, что он ездил на прием к Вселенскому Патриарху и тот даже топал на него ногами в сильнейшем гневе. Мягкому и кроткому, но во­инственному духовнику отцу Херувиму пришлось вновь уехать в Абхазию, о которой он так тосковал. Это меня сильно опечалило...

По дороге, кружащей среди соснового леса и ухоженных ви­ноградников, мы заглянули в небольшой греческий монастырь, расположенный в глубоком ущелье, куда почти не забредали па­ломники. Эта крохотная обитель еще не увлеклась лихорадочным строительством и спешным ремонтом монастырских зданий на средства Евросоюза, охватившим многие крупные монастыри.

Тихое уединенное место умиротворяло душу. В маленьком скромном храме мы приложились к чудотворным иконам Божи­ей Матери и уже собрались уходить, когда во дворике монастыря, откуда-то сверху, с балкона, раздался негромкий голос, говорив­ший по-русски с небольшим акцентом:

- Вы откуда, отцы? Из России?

На балконе стоял худощавый монах лет за шестьдесят, с посере­бренной бородой.

- Из России, из Москвы, - ответил отец Агафодор. - А сейчас живем в каливе на Каруле...

- А, из Москвы?.. И еще карульские монахи? Поднимайтесь ко мне, - радушно пригласил монах, распахнув вверху дверь.

Мы поднялись на старую деревянную веранду по лестнице с рас­шатанными ступенями и присели на скрипящую скамью у стола. Старец принес нам кофе и угощения. Даже на веранде слышал­ся запах лекарств. Я внимательно рассматривал этого человека: худой, слегка сутоловатый, длинная седая борода спускалась на грудь. Он имел болезненный вид, но живые умные глаза смотрели зорко и внимательно. Голос его звучал мягко и предупредительно:

- Меня зовут Григорий. Я монах. Живу здесь уже двадцать лет, - не спеша рассказывал он, аккуратно ставя на стол перед каждым из нас стакан с водой и лукум в тарелке.

- Вы хорошо говорите по-русски! - заметил мой друг.

- Когда-то давно, в двадцатые годы, наша семья выехала из Рос­сии в Англию. Мой отец румын, а мама - русская. Я родился уже за границей.

- А как вы стали монахом?

Новый знакомый все больше начал интересовать меня.

- В монахи меня постриг отец Софроний в Эссексе. Сейчас он стал известным старцем. Читали его книги?

- Нам очень нравится книга «Старец Силуан». Наверное, это са­мое лучшее из всего, что написано за последнее время...

Я выжидательно взглянул на монаха.

- Да, это так. Книга очень хорошая. Написана на все времена, - кратко ответил отец Григорий.

- А вы долго жили с отцом Софронием?

Мой вопрос заставил его задуматься:

- Долго. Но моей душе очень хотелось подвизаться на Святой Горе, ничего не смог с собой поделать. Так и уехал от своего духов­ника, о чем сожалею и буду сожалеть до конца дней своих. Под­визался, пока силы были, в разных местах Афона. А теперь болен, здоровье уходит, жизнь почти исчерпана...

Наш собеседник некоторое время молчал. Где-то вдалеке глухо работала бензопила. Должно быть, рабочие пилили дрова. Затем монах продолжил:

- Но не надежда... И чем более приближаюсь к окончательному завершению своей жизни, тем более постигаю глубину и гениаль­ность духовного постижения своего старца. Трудно, очень трудно найти духовного отца. Поэтому, если найдешь, всемерно получай пользу от общения с ним, развивая свое понимание смысла са­мого спасения...

Он приумолк снова, глядя с балкона на покрытое голубоватой дымкой горное ущелье.

- Отче, скажите нам духовное слово из опыта вашего обще­ния с отцом Софронием, - в моем голосе невольно прозвучало со­чувствие.

- Что мне сказать? Все есть в книгах старца. Я не имею такого словесного дара, как у моего духовного отца. Читайте, и Бог откро­ет вам суть духовной жизни: «Христос, Свет истинный, просвещает и освещает всякого человека, грядущего в мир». То, что читается в храмах, достаточно для нашего вразумления, - опустив голову и углубившись в себя, негромко ответил наш собеседник.

- Отец Григорий, кроме чтения Евангелия, Псалтири и Часо­слова, я люблю читать и перечитывать «Старца Силуана». Это по­вествование очень помогло мне в жизни. Но из трудов отца Софро­ния у нас переведена только эта книга. А хотелось бы услышать от вас живое слово! - не отступал я.

- О чем ты хочешь услышать? - монах поднял голову и посмо­трел мне прямо в глаза.

- Конечно о спасении, отче! Монашеское слово лучше всяких книг. Скажите как умеете. Постараемся понять...

- Мой духовный отец говорил, что хорошо знать конечную цель нашей жизни, но начинать нужно с малых вещей. Они затем ста­новятся прочным основанием для созидания Божия храма в на­ших сердцах. Тот, кто хранит целомудрие тела, обретает вечную молодость, а тот, кто хранит целомудрие духа, обретает жизнь веч­ную. Если ты ищешь Бога, то Христос встречает тебя в сердце и приводит к Отцу, сущему на Небесах...

- А как тогда понять слова Христа (Ин. 14: 2), что в доме Отца Моего обителей много?

- Святой Дух, Утешитель, - это обитель и утешение для свя­тых и праведных душ, преображенных благодатью Духа Святого. Христос, Сын Божий, - обитель и блаженство для сынов Божиих, обретших сыноположение и соединившихся со Христом. Отец, За­предельная Истина, - Царство Божие и обитель для вошедших в истину и соединившихся с ней в Божественном созерцании. Каж­дая обитель имеет множество своих различий...

- Как же прийти к этой истине, если она запредельна? Или одна истина запредельна, а другая - нет?

- Человеку не нужны две истины, нужна только одна и она есть Христос, единый с Отцом, Хлеб вечной жизни, сошедший с Небес Божественной Запредельности. Будучи в теле, всё мы знаем отча­сти, поэтому можно сказать, что наше знание недостоверно до тех пор, пока мы не придем к этой единой истине, которая освободит нас от всякой недостоверности. Спасение - это прямое, явное и под­линное постижение абсолютной истины во Христе. Пребывание в этом постижении в соответствии с евангельскими заповедями есть священное богосозерцание в духе любви, возводящей нас к Отцу Небесному, где эта истина находится вне всяких созерцаний.

Христос всегда пребывает в Отце, в то время как мы отвлекли свой ум и начали пребывать в суетном тленном мире. Это и есть изначальный грех. Христос не сделал этой ошибки. Если мы хотим уподобиться нашему Спасителю, мы должны соединиться с Ним, ибо Он есть путь, и истина, и жизнь, а также дверь, ведущая в эту жизнь и истину, та Божественная дверь, через которую мы прихо­дим к Отцу Небесному, чтобы пребывать в Нем. Для этого святые отцы оставили нам все свое духовное наследство. Если представ­ляется возможность, с благоговением углубляйтесь в книги све­тильников Церкви, чтобы обрести духовное рассуждение и уметь отличить истину от лжи. Рассуждение для монаха - великая сила и есть призвание из тьмы в чудный свет Божий.

- Отче, невозможно прочитать всех отцов и все духовные книги, во всяком случае, для меня... Каков прямой путь к спасению?