Влияния и явления, чуждые православию; противодействия им.

В начале XIX в. проявились вредные влияния, проникшие с Запада в предшествующие десятилетия. Выявились они и в семейной жизни. В обществе, главным образом, в более образованном и светском, усилились разводы. Правительство вынуждено было принять против этого меры. В 1811 г. указано было в производстве дел ο разводах по обвинению одного из супругов в прелюбодеянии не ограничиваться одним только признанием виновного, а брать в соображение и прочие обстоятельства, ведущие к раскрытию истины, между которыми главное место заняло показание под присягой очевидцев преступления. До этого же - в 1805 г. - окончательное решение бракоразводных дел предоставлено было, вместо епархиальной власти, Св. Синоду. В 1819 г. вышло запрещение давать супругам акты для жительства врозь. Примечательно в этом отношении письмо вдовы имп. Павла I, имп. Марии Феодоровны, сыну ее вел. кн. Константину Павловичу, которому она, в течение 19 лет, отказывала в своем согласии на развод его с супругой, вел. кн. Анной Феодоровной. "При самом начале," писала государыня, "приведу Вам на память пагубные последствия для общественных нравов, также огорчительный для всей нации опасный соблазн, произойти от этого долженствующий, ибо по разрушении брака Вашего последний крестьянин отдаленнейшей губернии, не слыша более имени Великой Княгини, при церковных молитвах возглашенным, известится ο разводе Вашем, с почтением к таинству брака и к самой вере поколеблется... Он предположит, что вера для Императорской Фамилии менее священна, нежели для него, а такового довольно, чтобы отщепить сердце и умы подданных от Государя и всего Царского Дома. Сколь ужасно вымолвить, что соблазн сей производится от Императорского брата, обязанного быть для подданных образцом добродетели. Поверьте мне, любезный Константин, единой прелестью неизменяющейся добродетели можем мы внушить народам сие ο нашем превосходстве уверение, которое обще с чувством благоговейного почитания утверждает спокойствие Империи. При малейшем же хотя в одной черте сей добродетели нарушении общее мнение ниспровергается, почтение к Государю и его роду погибает."

Получив разрешение Цесаревича вел. кн. Константин Павлович, в 1820 г. вступил в брак с полькой католичкой, графиней Иоанной Грудзинской, получившей от имп. Александра I, как морганатическая (неравно родная) супруга, титул княгини Лович, без именования ее великой княгиней. Как известно, вел. кн. Константин Павлович, бывший законный наследником престола, от такового отказался. Но существовавшая некоторое время возможность того, что русской императрицей может быть неправославная, побудила имп. Николая I, глубоко верующего и церковного, внести ясность в юридическое положение членов Царственного Дома. Редакция статьи 142 Свода Законов 1832 года (185 издание 1906 г). гласит: "Брак мужского лица Императорского Дома, могущего иметь право на наследование престола, с особой другой веры, совершается не иначе, как по восприятию ею православного исповедания."

В отношении разводов приходится установить, что со второй половины XIX в. в обществе стали усиливаться разводы. Это усматривается из данных, имеющихся в ежегодных всеподданнейших докладах обер-прокуроров Свят. Синода. Увеличение их с шестидесятых годов резко повысилось к началу XX века. Из всеподданнейшего отчета обер-прокурора Св. Синода 1908 года видно, что в 1907 г. расторгнуто было 2068 браков. Народная масса этим пагубным явлением не была затронута.

Об общем вреде, проистекавшем от Запада, Знаменский пишет: "После бедствий 1812 г. французомания с вольтерьянством сменились в обществе мистическими увлечениями. Кумир Вольтера был свергнут с пьедестала и на место его поставлены были бози инии, - разные Бэм, Эккартсгаузен, Юнг, Штиллинг, г-жа Гион, Сведенборг, де-Туа, Сен-Мартен и др. Для руководства в чисто-православной мистике у православной церкви были готовые и для всех доступные книги Макария египетского, Исаака Сирина, Иоанна Лествичника, Григория Синаита, Симеона Нового, Нила Сорского, наконец недавно изданный (в 1793 и 1811 гг). сборник этого рода статей "Добротолюбие;" но это были книги церковные, поповские, а интеллигентным мистикам нужен был мистицизм заграничный, последней европейской моды. Первыми деятелями мистического движения некоторое время продолжали оставаться масоны, - Лопухин, написавший сочинение: "Некоторые черты внутренней церкви," ценившееся наравне с сочинениями упомянутых западных авторитетов мистицизма, и Лабзин, издававший в 1806 и 1817-1818 гг. мистический журнал "Сионский Вестник." Потом в 1813 г. все мистическое движение сосредоточилось в библейском обществе, при содействии которого русская литература наводнилась целой массой мистических книг и брошюр, обязательно рассылавшихся по всем учебным заведениям, приходам, монастырям, книжным лавкам и проч. Мистицизм еще высокомернее относился к православной церкви, чем масонство. Проповедуя непосредственное общение человека с Богом, универсальную, исключительно-сердечную, субъективную религию без догматов и церкви, основанную на непосредственных озарениях от Духа Божия и вещаниях внутреннего Слова в духе человека, он отвергал все внешнее в религии, иерархию, таинства, обряды, даже обязательное учение внешнего, единственного истинного откровения и признавал одну "внутреннюю" церковь, не знающую никаких догматов, кроме догмата ο возрождении и соединении человека с Богом, никаких разделений между своими членами и между разными вероисповеданиями, кроме разделения ветхого человека от нового, существовавшую, по учению мистицизма, от начала мира доселе во все времена и во всех религиях, мистериях и философских учениях. Мистицизм в лице сильных библейских деятелей покровительствовал всевозможным сектам и являвшимся из Европы учителям. Русские мистики совершали умную молитву с приезжавшими в Россию квакерами, окружали кафедры приезжих проповедников Линдля и Госнера, слушали мистическую пророчицу, остзейскую баронессу Криднер, восторгались учением духоборцев, братались и с хлыстами, распевая их песни и отплясывая на радениях в странном обществе некоей г-жи Татариновой. Мистическое увлечение сделалось какой-то повальной болезнью русского общества, отражалось и в литературе, и в искусстве, проникло в учебные заведения, в университеты, где своей враждой к "лжеименному разуму" едва не убило первых зародышей русской науки, отразилось даже в духовной литературе, наприм. в статьях Христианского Чтения 1821-1823 гг. В некоторых салонах Москвы и Петербурга, у кн. С. Мещерской, известной изданием множества мистических брошюр, кн. А. Голицыной и др., приверженцы мистицизма открыли собрания для "умной" молитвы и слушания разных экзальтированных проповедников. Большинство этого люда вовсе не понимало мистицизма, сумасшествовало из одного подражания и от нечего делать, но это нисколько не мешало ему питать самое гордое презрение к "внешней церкви" и относиться с грубым фанатизмом ко всем несогласным и особенно к своим обличителям. Во время двойного министерства Голицына за противодействие мистицизму был лишен должности некто Смирнов, переводчик медицинской академии, обратившийся к государю с просьбой ο дозволении печатать опровержения на мистические книги. В 1818 г. духовный цензор, ректор петербургской семинарии Иннокентий восстал против Сионского Вестника и добился таки его прекращения, затем пропустил в печать противомистическое сочинение некоего Станевича - "Беседа на гробе младенца"; министр страшно рассердился на него за такую дерзость и сделал комиссии дух. училищ грубый выговор за то, что цензор пропустил книгу, наполненную "защищением наружной церкви против внутренней, и противную началам, руководствующим наше христианское правительство." Как упоминалось на стр. 730, Станевич был выслан заграницу.

Влияние мистиков было ослаблено устранением кн. Голицына и угасанием библейского общества. В 1822 г. были закрыты масонские ложи. По настоящему же вредные движения надолго прекратились в 1825 г. со вступлением на престол имп. Николая I, глубоко верующего и церковного, чуждого ложному мистицизму. По его повелению, мистические книги отбирались из всех библиотек. Для рассмотрения их был учрежден при петербургской академии особый комитет работы которого кончились Изъятием более противных православию книг из обращения.

"Царствование Николая I с начала до конца," пишет Знаменский, "отличалось строго православным направлением и строгой цензурой, старавшейся предотвращать всякую открытую проповедь неправославных учений. Но учения подобного рода все-таки продолжали распространяться в обществе путями прикровенными. В конце 1830-х годов и в 1840-х гг. представители науки и литературы, а за ними и образованное общество увлекались пресловутой философией Гегеля. В 1850-х и в 1860 гг.,, с ослаблением цензурных строгостей, огромное влияние в обществе и в среде учащейся молодежи получили учения Конта и позитивистов, Фейербаха и крайних материалистов, затем учения социалистов и коммунистов."

Замечательно то, что участники бунта против имп. Николая I, т. н. декабристы, будучи сосланными в Сибирь, имели там большие библиотеки, в которых находились и многие заграничные издания, запрещенные в России. При усилившейся к середине XIX в. идейной порче русского общества показателен грубый и противоцерковный выпад против Н. В. Гоголя известного критика В. Г. Белинского, кумира тогдашнего общества. Гоголь, глубоко религиозный и церковный, напечатал в 1847т. "Выбранные места из переписки с друзьями." Белинский, возмущаясь тем, что Гоголь, в этом сочинении опирается в консервативных рассуждениях на Церковь, писал: "...Церковь же явилась иерархией, стало быть поборницей неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницей братства между людьми - чем продолжает быть и до сих пор." "Но смысл Христова слова," продолжал Белинский, "открыт философским движением прошлого века. И вот почему какой нибудь Вольтер, орудием насмешки погасивший в Европе костры фанатизма и невежества, конечно, более сын Христа, плоть от плоти его и кость от костей его, нежели все ваши попы, архиереи, митрополиты и патриархи восточные и западные. Неужели вы этого не знаете? Α ведь это теперь не новость для всякого гимназиста..."

Эта порча духовная, захватывавшая все больше круги русской интеллигенции, заставила еще в 1866 г. епископа Иоанна (Соколова) выборгского, впосл. смоленского воскликнуть: "Не кажется ли вам, не может ли придти мысль всякому строгому наблюдателю, если посмотреть вокруг себя серьезно, что жизнь наша как будто сдвинулась с вековых религиозных и нравственных оснований и, в разладе с народной верою и совестью, с отечественною любовью и правдою, при нашей внутренней несостоятельности, идет бурно не весть куда без разумных убеждений и сознательно верных стремлений? Народ! Помни Бога."

Столь же решительно указывал на грядущую страшную опасность от такого помутнения сознания интеллигенции и уклонения ее от церковных путей мудрейший и проникновенный владыка Феофан тамбовский, затворник вышенский (†1894). "Знаете ли какие у меня безотрадные мысли? И не без основания. Встречаю людей, числящихся православными, кои по духу вольтериане, натуралисты, лютеране и всякого рода вольнодумцы. Они прошли все науки в наших высших заведениях. И не глупы и не злы, но относительно к вере и к Церкви никуда негожи. Отцы их и матери были благочестивы; порча вошла в период образования вне родительского дома. Память ο детстве и духе родителей еще держит их в некоторых пределах. Каковы будут их собственные дети? И что тех будет держать в должных пределах?" "Каких-каких у нас не ходит учений и в школах, и в обществе, и в литературе," горестно взывал он в другой раз. "Поднялось," писал он, "скрытое гонение на христианство, которое стало прорываться и явно, как недавно в Париже. Что там можно сделать в малом объеме, того надобно ожидать со временем в больших размерах... Спаси нас, Господи." "Господь много знамений показал в Капернауме и Хоразине; между тем, число уверовавших не соответствовало силе знамений. Потому-то Он строго и обличил эти города, и присудил, что в день суда отраднее будет Тиру и Сидону, Содому и Гоморре, нежели городам тем. По этому образцу надо нам судить и ο себе. Сколько знамений показал Господь над Россией, избавляя ее от врагов сильнейших, и покоряя ей народы. Сколько даровал ей постоянных сокровищниц, источающих непрестанные знамения, - в св. мощах и чудотворных иконах, рассеянных по всей России. И, однако ж, во дни наши россияне начинают уклоняться от веры: одна часть совсем и всесторонне падает в неверие, другая отпадает в протестантство, третья тайком сплетает свои верования, в которых думает совместить и спиритизм и геологические бредни с Божественным откровением. Зло растет: зловерие и неверие поднимают голову; вера и Православие слабеют. Ужели же мы не образумимся? И будет, наконец, то же и у нас, что, например, у французов и других... А, если это будет, что, думаете, будет нам за то в день судный, после таких Божиих к нам милостей? Господи, спаси и помилуй Русь православную от праведного Твоего и надлежащего прещения." "Западом и наказал и накажет нас Господь," грозно предрекал еп. Феофан, а нам в толк не берется. Завязли в грязи западной по уши, и все хорошо. Есть очи, но не видим; есть уши, но не слышим, и сердцем не разумеем. Господи, помилуй нас. Пошли свет Твой и истину Твою." "Другая злая вещь у нас, наша литература, западным духом наполненная, и ту очищает Господь тоже ударами с Запада. Но все неймется."

Вспоминая ту французоманию, которая существовала до Отечественной войны 1812 г., еп. Феофан, в поучении своем в день Рождества Христова, когда праздновалось и "избавление России от нашествия галлов и с ними двадесяти языков," назидательно говорит: "Нас увлекает просвещенная Европа. Да, там впервые восстановлены изгнанные было из мира мерзости языческая; оттуда уже перешли они и переходят к нам. Вдохнув в себя этот адский угар, мы кружимся, как помешанные, сами себя не помня. Но припомним двенадцатый год: за чем это приходили к нам французы? Бог послал их истребить то зло, которое мы у них же переняли. Покаялась тогда Россия, и Бог помиловал ее..." "А теперь," предрекал святитель, "кажется, начал уже забываться тот урок. Если опомнимся, конечно, ничего не будет; а если не опомнимся, кто весть, может опять пошлет на нас Господь таких же учителей наших, чтобы привели нас в чувство и поставили на путь исправления. Таков закон правды Божией: тем врачевать от греха, чем кто увлекается к нему. Это не пустые слова, но дело, утверждаемое голосом Церкви. Ведайте, православные, что Бог поругаем не бывает." "Если у нас все пойдет таким путем, то что дивного, если и между нами повторится конец осьмнадцатого века со всеми его ужасами? Ибо от подобных причин подобные бывают следствия." "Воды потопного нечестия устремляются на нас" и все это потому, что "ныне начинает господственно водворяться среди нас дух мира, тот дух, который побежден Господом Иисусом Христом и должен быть побеждаем силою Его и чрез нас."

Решительно обличал архиеп. Никанор (Бровкович) херсонский лжеучения гр. Л. Н. Толстого. Обличительными, наставительными и пророческими были слова великого праведника, приснопамятного о. Иоанна Кронштадского, пережившего в смутные годы начала XX в. первые проявления в государственной и общественной жизни зла, насаждавшегося в обществе десятилетиями. На пороге этого нового века еп. Антоний (Храповицкий) говорил, что русское общество покидало "спасительный корабль веры." Лишалось тогда, по его словам, разумного смысла "государственное существование, основанное на народном себялюбии и чуждое религиозной идее." "Это уже не народ," писал владыка Антоний в 1899 г. в Казанском журнале "Деятель" - "но гниющий труп, который гниение свое принимает за жизнь, а живут на нем и в нем лишь кроты, черви и поганые насекомые, радующиеся тому, что тело умерло и гниет, ибо в живом теле не было бы удовлетворения их жадности, не было бы для них жизни."

Народные массы крепче и чище сохраняли верность религиозным преданиям и быту отцов и дедов. Но и в XIX в. приходилось бороться с остатками суеверий, державшихся в отдельных местах. Против этого ратовали, главным образом, церковные проповедники. Из обличителей суеверий особенно известен владыка Амвросий (Подобедов), долгое время правивший казанской епархией, затем митрополит новгородский и петербургский (1799-1818). На этом же поприще работали здоровая народная литература и школа. Просветительные меры с каждым годом ширились и суеверия изживались все больше.

Date: 2016-07-25; view: 259; Нарушение авторских прав