НКВД образца 1939 - 1941 годов 4 page

Выслушав доклад, Молотов отпустил Синицына (которо-

го знал как Елисеева), сказав, что тот может идти «к товарищу Берия»... Далее я передаю прямой рассказ Синицына:

«Через десять минут (после доклада у Молотова. — С.К.) я был уже у Фитина (начальник ИНО. — С.К.) и заметил, что он чем-то взволнован.

— Где ты ходишь и почему сразу не пришел в наркомат? — зло спросил он.

Я начал объяснять... как вдруг по домофону послышался резкий не голос, а бич:

— Явился этот дурак к тебе?

На этот голос Фитин как ужаленный вскочил со стула и ответил:

— Явился.

— Вместе с ним ко мне...

Когда вошли в кабинет, Берия полулежал на кожаном диване и угрюмо, через пенсне (а как же ему, близорукому, еще смотреть! — С.К.) молча осматривал нас. Перебравшись затем к столу и тяжело усевшись в кресло, неожиданно выкрикнул, глядя на меня:

— Ты знаешь, кто ты? — через короткую паузу добавил: — Ты большой дурак.

Я молчал.

Видимо, ему показалось, что я слабо реагирую на его замечание, схватил карандаш и еще резче выкрикнул:

— Ты большой ноль с точкой.

При этом на листе бумаги начертил ноль, карандаш от большой силы нажима сломался, и он резко отбросил его на стол в мою сторону. Я сразу понял, что виной такой выходки наркома явился мой доклад Молотову, и хотел сказать, почему это получилось. Но Фитин, наступив мне на ногу, просигналил молчать...»

А тут я рассказ Синицына прерву, чтобы обратить внимание читателя вот на что... То, что Берия отбросил-де карандаш на стол в его сторону, мемуарист отметить не забыл... Хотя куда-то в другую сторону Берия, сидя за столом, ничего отбросить и не мог, разве что на пол. Синицын-то сидел напротив него. Но вот то, что Берия пригласил их с Фити-

ным сесть за стол (не на глазах же у наркома Фитин подчиненному на ногу наступал!), Синицын запамятовал! И понятно почему — тогда не складывается целостный образ Берии как несдержанного хама... Но двинемся дальше:

«Я не считал правильным молчаливо выслушивать брань Берии и... сказал, что товарищу Молотову мною не были доложены важные сведения, лично полученные позавчера, о положении на Карельском перешейке и о новом оружии в финской армии.

Берия как-то странно, вопросительно посмотрел на меня и резко выкрикнул:

— Рассказывай все, о чем не говорил Молотову...

Внимательно выслушав сказанное мною, Берия... проговорил:

— Запомни, у тебя один нарком!

Мы вышли из кабинета. В свою очередь Фитин нравоучительно сказал:

— Ты, наверное, понял, что гнев Берии был вызван твоим докладом Молотову, а не ему. При всех случаях ты обязан был сначала доложить своему наркому. Не повторяй этой ошибки...»

Итак, Берия все же самодур? Вот же — прямой свидетель. И не Антонов-Овсеенко, а заслуженный генерал КГБ. Но все ли тут так гладко?

Синицын скончался 31 марта 1995 года (в возрасте 86 лет), а мемуары его подписаны в печать 29 ноября 1996 года, через год после смерти автора. Причем в начале книги имеется стандартная, по сути, для серии «Рассекреченные жизни» приписка насчет того, что издательство за факты, изложенные в книге, ответственности не несет. То есть взятки гладки. Что ж, разумно...

Но и мы поступим разумно, если подойдем к некоторым изложенным фактам с осторожностью. Скажем, провинился ли в действительности Синицын перед Берией? Безусловно! Он оговаривается, что после вызова Молотова известил-де и свой наркомат. Но о точной дате выезда сообщил не в Наркомвнудел, а в Наркоминдел, почему его в Москве на перро-

не вокзала и поджидал не кто-то из сослуживцев, а работник скандинавского отдела Наркоминдела.

Что, Синицын, не мог, получив вызов Молотова, тут же известить Лубянку и выехать в тот же день (что он и сделал) в Москву, сообщив о приезде не в НКИД, а в НКВД? И сразу же по приезде поехать туда, доложиться прежде всего Берии, а уж потом испросить у него разрешения отбыть к Молотову.

Да капитан ГБ Синицын это не только мог, он это обязан был сделать! НКИД — это прикрытие. А работа — это НКВД! Посылал его в Финляндию не Молотов, а Берия. И обо всех нештатных ситуациях прежде всего должен был узнавать как минимум начальник ИНО Фитин!

Молотов «временного поверенного» «Елисеева» в зад не колол. «Срочно» — не значит в тот же день, так что Синицын имел возможность (по срокам) вначале уяснить ситуацию «дома», на Лубянке, а уж потом «через десять минут» быть в НКИД. Но, как я полагаю, Синицыну хотелось понравиться Молотову... А вдруг из временных сотрудников НКИД да станешь постоянным! А вдруг Вячеслав Михайлович да заберет «Елисеева» из НКВД от Лаврентия Павловича к себе... В Наркоминделе ведь спокойнее, вольготнее...

Так что Синицын, вспоминая эту давнюю историю, не мог не сместить акценты в сторону, для Берии неблаговидную.

Верить оценкам Синицына надо с большой оглядкой и потому, что он, как и большинство его высокопоставленных коллег, повел себя в годы «катастройки» не очень-то достойным образом и поплыл по тем мутным волнам, которые вовсю гнали «демократы»....

Так, он сам же пишет, что во время работы в львовском консульстве слышал от местных жителей после начала германо-польской войны: «Приходит наш конец. Почему Советский Союз отдает нас немцам?» И у него же (возможно, впрочем, у политкорректировщиков его мемуаров) хватило совести написать, что он-де не знал, что «наши войска посылаются в Польшу для захвата части ее восточных воеводств по договоренности Сталина с Гитлером». Это Синицын так о том воссоединении украинцев с украинцами и белорусов с белорусами, принципиальную необходимость которого признавал даже империалист Керзон еще в 1919

году и подтвердил Верховный совет Антанты на конференции в Спа в 1920 году!

Так что «...не голос, а бич», «вскочил как ужаленный...», «...полулежал и угрюмо осматривал», «тяжело усевшись...», «...выкрикнул» и т.д. — это так, художественные детали для обеспечения должного восприятия читателем образа Берии...

А вот в то, что Лаврентий Павлович был с Синицыным груб и хлестко назвал его «нолем с точкой», я верю! Во-первых, такое не придумаешь...

А во-вторых, повел себя тогда Синицын действительно как дурак. И вразумить его надо было соответственно, то есть быстро и жестко. Ведь Берии с Синицыным предстояло еще много работать, а линию поведения подчиненный избрал не деловую.

Причем, вразумив и получив от него важную информацию, Берия... тут же прихватил Синицына с собой в Кремль, на доклад к Сталину! Так что не проходит и то возможное объяснение, что Берия, мол, хотел-де выслужиться перед вождем, а Синицын ему карты спутал, дал возможность выскочить-де вперед Молотову. Если бы это было так, если бы Берия был интриганом и подлецом, то он бы, выслушав «Елисеева», просто уехал бы в Кремль без него и всю заслугу добывания ценной информации приписал себе. Ведь о том, что эти свежие сведения привез Синицын, не знал никто, в том числе и Молотов.

Но для Берии было важно дело. А для дела было полезнее, чтобы Сталин и услышал все без испорченных телефонов, и мог бы Синицына расспросить. Вот Берия его к Сталину и привез...

ДА, НА ФАКТЫ, сообщаемые мемуаристами об их личном общении с Берией, можно как-то полагаться. Зато очень нечасто можно полагаться на их же общие оценки. Так, Судоплатов в мемуарах писал, что если до прихода Ежова в НКВД не было следственной части (оперативный работник, работавший с агентами и осведомителями, вел и следствие по делу арестованного, готовил обвинительное заключение и т.п.), то, мол, при Ежове и Берии была создана специальная

следственная часть, которая, как он утверждает, «буквально выбивала показания у арестованных... не имевшие ничего общего с реальной действительностью».

Здесь налицо неправомерное соединение в один двух разных НКВД — Ежова и Берии. Причем Судоплатов пишет о том, к чему сам отношения не имел — он был не следователем, а разведчиком.

В действительности же Следственной части НКВД при Ежове не было! Она была создана (вначале во главе с Богданом Кобуловым) уже наркомом Берией, и это его нововведение 12 декабря 1938 года санкционировал сам Сталин. И вот как оценивает новшество Берии член Общества изучения истории отечественных спецслужб профессор Владимир Константинович Виноградов: «Это был первый шаг за многие годы существования советских спецслужб, когда функции розыска и следствия были разделены в интересах их квалифицированного ведения».

Сей казус, уважаемый читатель, типичен! Берии как прегрешение приписывают то, что на деле является его заслугой. В том числе — и заслугой перед не попранной беззаконием справедливостью.

Хотя уж, справедливости ради, сообщу, что впервые этот вопрос перед Сталиным поставил действительно Ежов. В апреле 1937 года он написал Сталину письмо, где в конце были и такие строки:

«Следователь, принимая от любого оперативного отдела ГУГБ для реализации агентурное дело, будет требовать достаточно веских и законных оснований для ареста, и добиваться того, чтобы передаваемое ему агентурное дело было бы в достаточной мере доработано и документировано».

Нет, и из Ежова — при внимательном рассмотрении — «кровожадного палача» не получается.

ПАВЕЛ Судоплатов в своих мемуарах (а возможно, политкорректировщики его мемуаров) частенько злоупотребляет прямой речью, в том числе и вкладывая ее в уста Берии. За редкими исключениями я в аутентичность прямой речи в мемуарах не верю вообще, а в случаях, касающихся Берии, — тем более. Но то, как Берия реагировал 'на одну из

ситуаций в конце 1938 года, Судоплатов передал, думаю, верно — и текстуально, и по духу.

В 4 часа утра накануне октябрьских торжеств его разбудил звонок начальника секретариата Иностранного отдела Козлова, который сообщил о срочном вызове на Лубянку и об аресте начальника ИНО Пассова.

Встретив Судоплатова, Козлов провел его к Меркулову, тогда заместителю начальника ГУГБ, а тот направился вместе с Павлом Анатольевичем к Берии.

Нарком официальным тоном сообщил, что Пассов и Шпигельглас арестованы за обман партии и что Судоплатову надлежит немедленно приступить к исполнению обязанностей начальника ИНО. Судоплатов, возможно с недосыпа, возразил, что он, мол, не может войти в кабинет Пас сова, поскольку тот опечатан.

Ответ Берии был коротким, конкретным, внятным и блестящим: «Снимите печати немедленно, а на будущее запомните: не морочьте мне голову такой ерундой. Вы не школьник, чтобы задавать детские вопросы».

Три фразы — всего-то!

Но Берия сразу:

а) дает Судоплатову понять, что он теперь — лицо, облеченное не только высокой ответственностью, но и немалыми правами;

б) определяет стиль и суть их будущих взаимоотношений: не мелочиться, а брать сразу быка за рога;

в) призывает подчиненного не бояться ответственности — мол, если ты тут пасуешь перед печатями на дверях кабинета уже не Пассова, а своего собственного, то как же ты, братец, будешь серьезные дела решать?

г) еще и выволочку подчиненному делает, но так стремительно, без ругани и без унижения, что тому остается только окончательно проснуться и в полную силу немедленно включаться в работу.

Это и есть тот высший класс компетентного управления, который Берия демонстрировал везде и всегда. И я сразу же приведу еще одну историю, относящуюся уже к 1940 году и рассказанную опять-таки Судоплатовым. Длятех, кто ис-

кренне верит в образ Берии — «монстра» и «вурдалака», она может показаться невероятной, но произошла на самом деле.

Дело было так...

В конце июня 1940 года к СССР была присоединена Северная Буковина, и Судоплатов (естественно, с санкции Берии) направил в Черновцы группу капитана ГБ Адамовича, куда входил, между прочим, и Вильям Фишер, ставший много позднее знаменитым под именем Рудольфа Абеля. Фишера увольняли (всего лишь увольняли!) из НКВД за связь с невозвращенцем Орловым-Фельдбингом, но после проверки Берия вновь принял его в кадры.

Адамович должен был провести инструктаж четырех агентов, направляемых за кордон, а Фишер — обучить их основам радиосвязи. У Адамовича был и комплект фотографий сотрудников разведки, действовавших в Варшаве, Данциге, Берлине и Кракове под прикрытием дипломатических структур, торгпредств, журналистской работы, с которыми агенты должны были войти контакт. И вдруг после прибытия на место Адамович исчез, о чем узнал нарком внутренних дел УССР Иван Серов. Он тут же доложил о ЧП Хрущеву, не информировав Берию.

И вот Судоплатов в кабинете Берии, разъяренного тем, что Судоплатов не отследил ситуацию с Адамовичем. Раздается звонок по ВЧ — из Киева звонит Хрущев. И Судоплатов имеет возможность слышать, как украинский первый секретарь начинает попрекать Берию за вмешательство-де в работу украинского НКВД, во-первых, и за посылку на Украину «изменника» Адамовича, во-вторых. «По данным» Хрущева, он уже «перебежал к немцам».

В ответ на ругань Хрущева Берия мягко и вежливо отвечает, что рядом стоит майор ГБ Судоплатов, заместитель начальника разведки, и он все может объяснить. После этого передает трубку Судоплатову.

Хрущев, недослушав разъяснений насчет того, что Адамович-де компетентный работник, хорошо знающий Польшу, грубо обрывает Судоплатова и заявляет, что сломает ему карьеру, если он будет упорствовать и «покрывать бандитов и негодяев». А потом бросает трубку. Это — любимый демократами автор будущей гнилой «оттепели».

Нелюбимый же ими «палач» Берия сухо и официально дает Судоплатову два дня на розыски Адамовича, предупреждая: «В случае невыполнения указания члена Политбюро вы будете нести всю ответственность...»

Начинается горячка чрезвычайного розыска, но и через два дня — пусто. И тут Судоплатов сделал то, с чего, пожалуй, надо было начать, — позвонил Адамовичу на дом, жене... И жена, польщенная вниманием начальства мужа, поблагодарила за заботу и сообщила, что мужу уже легче... Он лежит дома два дня с сотрясением мозга, и к нему, спасибо, приезжали из поликлиники НКВД.

Итак, оказалось, что Адамович...

Нет, уважаемый читатель, я так просто не могу... Я прежде воспользуюсь советом инопланетянина-голована Щекна из романа Стругацких и попрошу: «Читай внимательно, понимай правильно, запоминай надолго»...

Оказалось, что Адамович... напился в вокзальном ресторане в Черновцах, ввязался в пьяную драку в туалете, получил сильнейший удар по голове, потерял конверт с фотографиями агентов (его потом обнаружили на вокзале сотрудники местного НКВД), сумел сесть в московский поезд и укатил домой, никому не сообщив о случившемся.

И вот Судоплатов опять в кабинете шефа.

«Докладывая Берии, — вспоминал он, — как обычно в

конце дня, я сообщил, что Адамович... в Москве.

— Под арестом? — спросил Берия.

— Нет, — ответил я и начал объяснять ситуацию.

Мы были в кабинете одни. Он грубо оборвал меня, употребляя слова, которых я никак не ожидал услышать от члена Политбюро (Берия вообще-то был тогда еще кандидатом в члены. — С.К.). Разъяренный, он описывал круги по своему огромному кабинету, выкрикивая ругательства в адрес меня и Адамовича, называя нас болванами, безответственными молокососами (а как их еще называть? — С.К.), компрометирующими НКВД в глазах партийного руководства.

— Почему вы молчите? — уставился он на меня, неожиданно прервав свою тираду.

Я ответил, что у меня страшная головная боль...»

В «демократическом» киносценарии о Берии после такого ответа Судоплатова должна была бы следовать примерно следующая реплика Берии:

— Ах, у тебя голова болит? Да я тебе сейчас ее оторву вместе с х..., в окно выброшу и в лагерную пыль сотру...

В жизни же все было иначе:

«— Тогда немедленно, сейчас же, — бросил Берия, — отправляйтесь домой...

На следующее утро позвонил секретарь Берии. Он был предельно краток и деловит — нарком приказал оставаться дома три дня и лечиться, добавив, что хозяин посылает мне лимоны, полученные из Грузии».

Это, уважаемый читатель, не случайное барское благоволение, а норма — для Берии. Через много лет, стоя уже во главе урановой проблемы, на просьбе ведущих теоретиков проекта Юлия Харитона и Якова Зельдовича об отпуске он, дополнительно к разрешающей визе, дает указание о том, чтобы их еще и хорошенько подлечили.

А Адамович? Его просто выгнали из органов, сплавив куда-то в наркомат иностранных дел. Судоплатов как-то столкнулся с ним в начале 50-х на театральной премьере в Москве.

Берия был непримирим к врагам. Адамович же оказался просто прохвостом, и Берия от него всего лишь избавился. Это ведь был не Хрущев с его склонностью к самодурственной жестокости, настаивавший на расстрелах и тогда, когда Берия видел возможность смягчения приговора.

Берия действительно был предельно внимателен к тем, кто этого заслуживал. Когда в Мексике арестовали Меркадера, то Берия объявил Судоплатову, руководившему операцией по ликвидации Троцкого, что для защиты Меркадера не будут жалеть никаких средств, а адвокаты должны будут доказать, что произошедшее — результат внутренних троцкистских склок.

А ведь если бы Берия был тем монстром, которым его выставляют негодяи, то решение было бы противоположным — убрать сделавшего свое дело Меркадера, а то вдруг он заговорит. Через два с лишним десятка лет самые демократичные демократы в самой демократической стране мира так, между прочим, и поступят вначале с якобы убийцей президента Кеннеди Ли Освальдом, а потом — с реальным

убийцей Освальда — Джеком Руби. О Рамоне же Меркадере по указанию Берии, действовавшему и после его отхода от дел НКВД, заботились в тюрьме и далее.

А чтобы читатель лучше понял, как в деликатных случаях может стать роковой всего лишь оплошность, болтливость, я сообщу, что личность Меркадера спецслужбы установили в 1946 году после побега из Москвы на Запад одного из видных деятелей Компартии Испании. А тому о роли Рамона в казни Троцкого рассказала в эвакуации в Ташкенте мать Меркадера — Каридад. Она была убеждена, что ее знакомый все будет держать в секрете.

Но вот — не только не удержал, но сознательно и подло выдал. Так что недоверие, которое Берия нередко проявлял в делах разведки, имело под собой основания — иногда простая болтовня в таком деле может обернуться невольным преступлением даже против собственного сына.

Но Берия умел, как мы уже знаем, и верить. И те, кому он верил, как правило его доверия были достойны. Оказался его достоин и Александр Коротков... В 1940 году он опять активно работал и в июле был отправлен в Германию в месячную командировку, которая затянулась почти на полгода. В декабре он опять возвращается в рейх, и на имя «легального» резидента НКВД в Берлине Амаяка Кобулова, заместителем которого назначался Коротков, ушло письмо:

«Основным его заданием на первое время согласно указаниям т. Павла будет работа с Корсиканцем и детальная разработка всех его связей...

Одновременно Вам следует использовать его как Вашего основного помощника по всем организационным и оперативным внутренним делам резидентуры... для активизации всей работы в вашей конторе...»

Товарищем Павлом был Берия.

И он действительно был старшим товарищем для тех своих сотрудников, кто готов был работать так, как он сам — живя порученным делом.

СТАНИСЛАВ Ваупшасов в своих воспоминаниях цитировал одного из любимых героев Хемингуэя: «Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и я подписал договор на весь

срок». Ваупшасов был профессиональным чекистом. Берия — тоже. Но Ваупшасов всю жизнь так и делал одно свое чекистское дело, а у Берии их, крупных жизненных дел, каждое из которых можно было назвать главным, оказалось несколько. И чекистская линия в его жизни не стала единственной путеводной, хотя и здесь он успел очень много и как оперативный работник, и как организатор и реформатор советской спецслужбы.

Однако его главные успехи были зримыми в том смысле, что были достигнуты в открытых сферах жизни страны — в прямом ее социалистическом строительстве. Оно шло все более успешно, причем строились не только заводы и фабрики, электростанции и новые города. Строился и новый человек.

В этом общегосударственном строительстве роль и значение Берии к 1941 году стали уже очень значимыми — вскоре он будет назначен еще и заместителем Председателя Совета Народных комиссаров СССР. И, принимая на себя все больший груз обязанностей, он работал не для умножения личного состояния, не для возможности получить редкие удовольствия, мало кому доступные, а работал во имя создания мощной державы, подвластной ее народам. И так же, как он, работали тогда миллионы и миллионы его сограждан.

В 1935 году Аркадий Гайдар написал одно из самых светлых произведений мировой литературы — рассказ «Голубая чашка». А в 1938 году он же закончил киносценарий по своей повести 1934 года «Военная тайна» и приписал к нему несколько советов режиссеру-постановщику, где о главной героине Натке Шегаловой говорилось так:

«НАТКА ШЕГАЛОВА — только что выросла. Человек она умный. У нее чувство легкой иронии, и оно проявляется не только по отношению к другим (что встречается часто), но и к самой себе.

Она культурная советская девушка — такая, каких сейчас еще не так много, но зато через три-четыре года будет уйма».

1938 + 3...4 = 1941...1942.

Итак, в 1942 году перспективную ситуацию в стране должны были определять молодые парни и девушки, полностью сформированные новым строем. Это было поколение

уже не первых энтузиастов, а поколение детей первых энтузиастов. На них и рассчитывал Сталин, как на опору незыблемого могущества державы. Они смогли бы обеспечить в конце 1941 года альтернативные выборы и доломать «партократию», и они никому не позволили бы манипулировать их сознанием и ставить под сомнение их право быть хозяевами своей судьбы и своей страны.

В 1940 ГОДУ посетителей главного павильона Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, ВСХВ (предшественницы ВДНХ), встречала огромная надпись над входом в павильон: «Завидую внукам и правнукам нашим, которым суждено видеть Россию в 1941 году, идущую впереди просвещенного мира.

Виссарион Белинский, 1841 год».

Это была не совсем точная цитата, Белинский в 1840 году писал так: «Завидуем внукам и правнукам нашим, которым суждено видеть Россию в 1940 году — стоящею во главе образованного мира, дающею законы и науке, и искусству и принимающею благоговейную дань уважения от всего просвещенного человечества».

Но организаторам выставки вполне можно было простить некоторые неточности в целях краткости и большей устремленности в будущее. Относительно главного все было сказано точно: следующий, 1941, год мог вполне оправдать многие из надежд «неистового Виссариона», высказанных им сто лет назад.

Глава 13