Дом как мир в средневековой Руси.

Материал для подготовки к практическому занятию[64]

Формирование московской культуры – это кризис культуры традиционного типа. В новой московской культуре встала проблема самоценности человека. Эта тема как одна из ведущих обозначилась на рубеже XIV и в начале XV веков. Она звучит в творчестве Андрея Рублева, в искусстве архитекторов и живописцев Новгорода, в житийной литературе. На обыденном уровне в это время сложился образ русского человека, принадлежащего новой культуре московского типа. В обыденности этот образ получил название «москаля». До нашего времени в межкультурном взаимодействии используется этот термин для общего обозначения русского населения.[65] В сниженной лексике русских называют «москали» (о девушках и женщинах говорят – «московки»). Новое городское поведение характеризуется в текстах XVI – XVII вв. В литературе московского периода раскрывается отношение к городу занимающего доминирующее положение по отношению к древней традиции. Типичным текстом об отношении к становящейся городской культуре, является «Повесть о Савве Грудцыне». В ней разрабатывается фаустовская тема продажи души дьяволу[66], переплетаются черты старой (древней) и новой (средневековой) культуры.

Смысл повести – борьба традиции и новаций. Можно сказать, что ключевым моментом повести является средневековый, основанный на библейском сюжете миф и мотив союза человека с дьяволом. С дьяволом героя сталкивает город, который противостоит традиционной, сельского типа культуре. Основа средневекового типа культуры Руси – город. Город «искушает» героя. Савва взывает к помощи и дьявол в образе юноши «овладевает» его душой. Дьявол – это образ «не – традиционной» жизни, символ новаций которые преследуют человека и от которых невозможно скрыться. Город готов оказать Савве любые услуги и Савва попадает в зависимость от дьявола. Он уже не может жить без его услуг. Дьявол требует дать «рукописание мало некое» [67]. Традиционное отношение к письменному тексту предполагает понимание письменного обещания как серьезной клятвы («что написано пером, не вырубить топором»). Герой – это юноша, человек на пути взросления. Традиционная культура предполагает возможность ошибки. Савва прощен автором повествования.

В «Повести о Савве Грудцыне» рассматривается город как центр новой становящейся средневековой культуры. Москва - главный город: «Город тот – творение отца моего! Идем же и поклонимся вместе отцу моему. А грамоту, что дал ты, ныне возьми у меня и сам вручи ее отцу моему…»[68]. Савва Грудцын – носитель традиции, попавший в новые, городские, («дьявольские») условия жизни. Он выстраивает новую, отличную от традиционной (универсальной) ММ и новую программу своего поведения. Для Саввы сложное испытание новацией заканчивается поражением. Его вывод – в новых условиях выжить человеку традиции невозможно. От новой жизненной ситуации надо уйти. Куда? В монастырь.

Повседневность средневековья раскрывается в повествовании о судьбе героя. Юность Саввы протекает в годы «гонения и мятежа великого», когда русский народ боролся с польской интервенцией и активным проникновением западных элементов в русскую культурную традицию. Герой повести сам принимал участие в войне за Смоленск в 1632—1634 гг. В повести упоминаются исторические личности: царь Михаил Федорович, боярин Стрешнев, воевода Шеин, сотник Шилов. Савва Грудцын принадлежит известной купеческой семье Грудцыных-Усовых. Главное место в повести занимают картины повседневной (частной) жизни.

Ряд последовательно сменяющих друг друга эпизодов раскрывают основные вехи биографии Саввы: юность, зрелые годы, старость и смерть. В юности Савва был отправлен отцом по торговым делам в город Орел Соли Камский. Молодой Савва не выдерживает традиционно предписанной, сдержанной и достойной модели поведения, нарушает традицию и предается любовным утехам с женой, друга отца Бажана Второго. Отсутствие родового контроля (Савва находится за пределами «своей» территории, которую контролируют духи его предков) он смело попирает святость семейного союза. В повествовании значительное место отводится любовной интриге – если сравнить этот текст с традиционным сказочным повествованием, легко заметить полный контраст оценки любовных приключений героя автором повествования и рассказчиком сказки. В описании любовных похождений Саввы мы видим первые попытки изображения любовных переживаний человека. Это новация: Савва терзается муками любви! «И се начат яко неки огнь горети в сердце его… начат сердцем тужити и скорбети по жене оной… Инача от великий туги красота лица его увядати и плоть его истончеватися» [69].

Автор сам пытается осмыслить формы и образы средневековой культуры. Поведения Саввы обыденно, обычно. Автор ищет оправдания и сочувствует.

По новому в повести оценивается роль и место женщины - мотив прельщения невинного отрока перекликается с библейским сюжетом прельщения человека возле райского дерева. В отличие от «злой, неверной жены», Савва – «свой», понятный рассказчику персонаж, а в образе «не своего» и даже «чужого» типажа выступает неверная жена. Это свидетельствует о том, что статус женщины существенно изменился. Все описания переживаний в «Повести» приобретают реальные психологические социально и демографически окрашенные очертания.

В одном из эпизодов дьявол, приняв образ «брата названного», становится предан­ным слугою Саввы. С помощью «названого брата» Савва нарушает традиционную модель поведения, соединяется со своей возлюбленной – чужой женой. Дьявол помогает Савве уйти от наказания. Он свершает чудеса, может перенестись из города в город. Его сила безмерна – он одерживает победу в поединках с тремя польскими «исполинами». Автору – новатор. Он не прочь «полюбоваться» возможностями сотрудничества с дьяволом. Однако традиционный стил близок и знаком ему: победа Саввы над вражескими богатырями изображается в героическом былинном стиле и поднимается до значения национального подвига[70]. Оптимизм повествования говорит о неотвратимости перемен в культуре. Наряду с традицией новое принято в жизнь. Повесть по новому воспроизводит мысль нечаянно раскрытую автором «Слова о полку Игореве» – новация неизбежна, а традиционное начало культуры, народная (мифологизированная) традиция жива.

Важным компонентом повседневности средневековья становится любовная интрига. В эпизодах, изображающих юность героя интрига (авантюра) выдвинута на первый план. В ней раскрывается пылкая, увлекающаяся натура неопытного юноши (необходимая в переходном периоде). Зрелость Саввы характеризуется героизмом, мужеством, отвагой, бесстрашием. Итог повести библейский – бедствия и необходимость спасения.

Спасение возможно через страдания. В описании болезни Саввы – демонологические мотивы. Это уже не архаический, близкий сказочным текстам страх, а средневековый библейский миф. В «храмину» к больному великой толпой врываются бесы и начинают его мучить: «…о-во, о стену бия, о-во о помост с одра его пометая, о-во же храплением и пеною давляше и всякими различными томленый мучаше его» [71]. Развязка повести связана с традиционным христианским «чудом» Бого­родичных икон: Богородица избавляет Савву от бесовских мучений, взяв с него обет уйти в мона­стырь. Исцелившись, получив назад свое «рукописание» кровью, Савва становится монахом. Автор рассказывает о становящейся новой культуре

Автор повествует нам о новом ином мире – о мифологизированной библейской нечисти. Сила и слабость беса и возможности человека в борьбе с ним раскрывают причины необыкновенных удач и поражений. Душа человека и возможность взаимодействия с душой с жаждой молодости, желанием бурной и мятежной жизни – новая тема и новые желания в повседневной культуре русского человека. Его стремление сделаться знатным не осуждается – оно обычно. Новое проникло в жизнь – оно необратимо. В повествовании сочетаются традиционные книжные приемы и отдельные мотивы устной народной поэзии. Новаторство – изображение обыкновенного человеческого характера и обыденной обстановки. В повествовании раскрывается роль отдельного человека, значение любви и индивидуального поведения[72]. В«Повести» выражено стремление выйти за пределы традиционных норм морали, бытовых отношений. В нём больше опасностей, чем разрешений.

Человек в средневековой культуре открыт для новации. Он исполняет все требования города – беса, Однако, то, что в традиции на уровне моделирования поведения в игровых программах допустимо, в городе приобретает характер непоправимой ошибки. Если «уйдешь» в городскую (новую) жизнь, в иное, «дьявольское» поведение, можешь послужить Сатане! Авторская оценка однозначна. Поддавшийся полностью городу служит Сатане. Город – царство Сатаны. В городе все являются слугами Сатаны.

К шестнадцатому столетию сложились новые типажи человека - это горожане. Они заняты делом, прагматичны, думают о доходах, выгодной женитьбе, возможностях обогащения. В процессе становления городского (нетрадиционного) типа можно выделить стадии противостояния городской новизне, периоды принятия новых культурных форм и норм, полного освоения нового типа поведения, в котором необходимы ловкость, мечтательность, хваткость и хитрость. Всё это свидетельствует о разрушении традиционной модели поведения, свойственной Древности и средневековью и переходу к Новой (Петровской) эпохе и новому типу повседневности.

Разрушение традиционной модели поведения, свойственной Древности и средневековью и полностью приспособленную к городскому разнообразию модель действия человека мы видим в «Повести и Фроле Скобееве». В этом тексте герой не смущается традиционным устоем и с упоением предается искушениям городской жизни. Он свободен в действиях, что свидетельствует о кризисе культуры и Древней и Средневековой Руси и появлении нового типа поведения и нового типа человека. Прошло немного времени – культура изменилась, средневековая модель не только сложилась, но и пришла в упадок.

Бедный дворянин Фрол Скобеев принял новую городскую культуру. В ней он чувствует себя вольно и делает все для своего материального благополучия. Он завоевывает общественное положения.

В тексте повести о Фроле Скобееве мы видим полностью разрушенную модель повседневной (мифологизированной) культуры Древней Руси. Это не новый культурный тип, это новая, переходная, сложная модель поведения, характеризующая особый период развития русской культуры – Смутное Время. Герой повествования – худородный дворянин и вынужден добывать средства к сущест­вованию. Он служит, живет нетрадиционной жизнью, исполняет функцию. В частной канцелярской практике «ябедника» (ходатая по делам) все свое время проводит необычно – ходит по чужим домам. Это полностью нетрадиционное поведение. Новатор Фролка Скобеев делает девизом своей жизни «фортуну и карьеру». Это новые категории культуры. Они не свойственны ни Древней, ни средневековой модели повседневного поведения.

«Или буду полковник, или покойник!» — заявляет герой этой эпохи. Это новая перспектива, новый культурный путь. Ради осуществления этой цели Скобеев не брезгует ничем. Он неразборчив в средствах и подкуп, обман, шантаж – его повседневная практика. Для него не существует ничего святого, кроме веры в силу денег. Он покупает «совесть» мамки и соблазняет дочь богатого стольника. Не имея никаких нравственных сомнений Фрол похищает девушку и вступает с ней в брак. Девица достойна Фрола. Хитростью и обманом молодые супруги добиваются родительского благословения, потом полного прощения и отпущения своей вины. Отец девицы вынужден признать своим зятем «вора, плута» и «ябедника» Фролку Скобеева, сесть с ним за один стол обедать и «учинить» своими наследниками.

Повесть отразила кризис старых ценностей и отсутствие новых. В повести раскрыт сложный социальный процесс возвышения новой знати из дьяков и подьячих, приход «худородных» на смену «стародавних, чест­ных родов». Автор принадлежит новой эпохе и переходной культуре – он не осуждает своего героя, а любуется его находчивостью, ловкостью, пронырливостью, хитростью, радуется его успехам в жизни и не считает поступки Фрола постыдными. Добиваясь поставленной цели, новый герой не надеется ни на бога, ни на дьявола, а только на свою энергию, ум и житейский практицизм. Религиозные мотивы не увлекают его, не занимают они и автора повествования. Поступки нового человека определяются не волею Бога или беса, а личными качествами. Они сообразуются с обстоятельст­вами, в которых этот человек действует. Женский образ - новый тип женской культуры, новый тип повседневного поведения. Девушка заявляет о праве выбирать себе суженого, активно участвует в организации побега из родительского дома. Это не «утеха князя», а равноправная участница всех культурных перемен, Она легко идет на притворство и обман.

Предложенные тексты показывают как в XVII веке в культуре московского типа зарождаются новые общественные и бытовые явления. Они разрушают средневековую и Древнего типа повседневность, традиционный бытовой уклад[73].

К вопросам [74] №8 и 9

Если типичный человек обыденного мира это ловкач – москаль, то более возвышенная форма проявления человека в новой московской культуре – это книжник. Книжность – письменная культура, форма культурного творчества. Появление книги знаменовало начало интенсивной духовной деятельности. «Отец ведь его Владимир земли вспахал и размягчил, то есть крещением просветил. Этот же засеял книжными словами сердца верующих людей, а мы пожинаем учение, получая книжное»[75].

И хотя книга была доступной далеко не всем, в русской культуре начала складываться традиция почтительного отношения к книжному знанию и книжнику. Почитание книжности как добродетели подтверждают главную тему русской книжности – жизнь святых и жизнь складывающегося государства. Так родился образ книжника, который был открыт миру, жил его заботами и тревогами.

Книжник – человек ученый, знающий грамоту. Грамотность не входит в необходимость традиционной народной культуры – это новация средневековой традиции. Книжник – культурный человек, новатор. Новатором был автор Слова о полку Игореве - также книжник. Он уже оценивает историческую обстановку, пробует прогнозировать историю и дает советы князьям. Книжник – первый профессионал. Книжника можно назвать первым интеллигентом (в смысле – занятий умственным трудом и осмыслении нравственного основ общества)[76]. Жизнь книжника, его быт и досуг отличаются от жизни крестьянина и обывателя.

Книжность – дитя письменности. Единая письменность, появилась на Руси после принятия христианства, и это стало важнейшим событием после крещения Руси. После крещения Руси Владимир повелел сделать два дела: первое – «приказал рубить церкви и ставить их по тем местам, где прежде стояли кумиры»; а второе – посылал «собирать у лучших людей детей и отдать их в обучение книжное». Нововведение Владимира было продолжено его сыном Ярославом Мудрым. Он оставил после себя проникновенное «Слово законе и благодати» митрополита Иллариона[77], и развитие книжности и книжного учения. «Когда отданы были (дети) в учение книжное, то тем самым сбылось на Руси пророчество, гласившее: «В те дни услышат глухие слова книжное, и ясен будет язык косноязычных. Не слышали они раньше учения книжного, но по божьему устроению и по милости своей помиловал их бог…»[78].

Книжная культура формировалась в школах, в системах обучения. Обучение велось на славянском языке, учили чтению, письму, основам христианского вероучения, счету. Книжность была основой древнерусской культуры, несла по большей части служебные (новационные) функции: церковно-литургические, вероисповедные и дидактические, юридические, историко-правовые. Это сформировало особое (хотя и неоднозначное) отношение к книжной культуре и книжному знанию. Глубокое уважение (с одной стороны) к книжности как к христианской добродетели создавало условия для формирования круга людей, которые отличались широкой по тем временам образованностью. Монастырь понимался сред­невековыми людьми как крепость главного сюзерена, приют добро­детели. Слову, исходящему из монастырской кельи, придавалось большое значение. С другой стороны, понимание книжного знания как избыточного («мы академий не кончали!»), сложилось в народной среде.

Книга и книжное знание изменяли поле и формы культурной деятельности Древней Руси. Письменная культура распространялась на Руси при помощи монастырей. Развитие письменности с помощью славянской азбуки, созданной монахами – миссионерами Кириллом и Мефодием, способствовало становлению русской книжности. Образованность как основа мудрости стала рассматриваться как христианская добродетель. Книжник может быть монахом. В «Написании о грамоте» указывается, что грамота не враждебна Богу и заложена в самой природе человека. «Книжное учение» - знак новой культуры городского типа. Грамотность – знак власти: она воспринималось в Московском царстве как знак прояв­ления самовластия. За книгами Священного Писания признавалась истина. (Однако выступали и оппоненты книжному знанию, считавшие, что грамота безумным, слабоумным неистовым дана «на горшую погибель»).

Появление письменности и книжной культуры впервые позволило соединить прошлое и настоящее народа в новом жанре литературы, которого также не знала – летописание. Одним из самых известных произведений летописного жанра стало «Повесть временных лет». Нестор точно сформулировал задачи в самом названии своего труда: «Се повести времянных лет, откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача перве княжити и откуда Русская земля стала есть»[79], то есть доказывал, что русский народ не без роду и племени. Летописи – это не только записи о том, что произошло в годовом порядке; это в какой – то мере и своды тех произведений литературы, которые оказывались под рукой у летописца и содержали исторические сведения. В летописи вводили исторические повести, жития святых, послания. Летопись должна была напомнить князьям о славе и величии родины и исконном единстве русской земли. Летопись задала особые идеальные культурные модели поведения, в том числе и бытового.

Книжники – летописцы выказывали патриотическую возвышенность, широту политического горизонта, использовали устное народное творчество. Они обладали исключительной начитанностью. Книжность стала важной частью Московской культуры. Книжная культура дидактична. Этот тип послужил основой для последующих типичных форм поведения, в том числе дворянской официальной культуры. Московский книжник – учитель, призванный чтобы учить всех, в том числе и власть. Книжники Московского царства не только закрепляли за собой право учительства, но и утвердили себя добродетелями. Переписка книг, переводы, создание новых рукописей получили широкое распространение в средневековом русском городе. Старые устные источники перестали удовлетворять умы и давать ответы на актуальные вопросы жизни.

Народная повседневная культура выработала собственную форму адаптации к новациям средневековья – смеховую культуру. Складывались книжные по форме и народные по содержанию тексты смеховой культуры. Смеховая культура - это варианты противостояния жёсткости государственных и церковных установлений - форма свободомыслия. Свободомыслие – вещь для архаической народной формы невозможная. Архаическая модель – это следование веками выявленной традиционной модели сохранения жизни рода, семьи и в их рамках – жизни отдельного человека. Следование смеха органично включён в культурный текст, в модель мира Древности. Появление сатиры - это и есть собственно начало светской культуры.

В работах А.Н. Веселовского выявлено как смеховые элементы[80] складываются под влиянием западных культурных форм. И.В.Забелин напротив, в смеховых элементах средневековой Руси не увидел ничего кроме «особой стихии веселости». И.В. Забелин утверждал, что средневековый смех не несет в себе никакой высшей цели, или высшей идеи, это просто игра ума, воспитанного во всяческом отрицании и потому – кощунственного. По мнению Забелина смех обрел иной смысл лишь в Петровское время когда старый дурацкий смех получил политический смысл и сослужил преобразователю великую службу. В XVI веке ряд сатирических произведений ещё оценивался исследователями официальной культуры как кощунство. Рожденная из амбивалентного смеха Древнего мира – специфической формы саморегуляции, смеховая культура стала социальным инструментом новой эпохи.

Смех становился оружием, способом организации социо-культурного пространства. В «Петербургских записках» Н.В.Гоголь отмечал что смех - великое дело, не отнимающий ни жизни, ни имения - однако перед ним человек чувствует себя как виноватый, как связанный заяц. Насмешки боится даже тот, кто ничего не боится на свете! М.Е. Салтыков-Щедрин высказывался о смехе так: «Это оружие очень сильное, ибо ничто так не обескураживает порока, как сознание, что он угадан и что по поводу его уже раздался смех»[81] (До XYI века оружие смеха было обращено на внутри культурную социализацию и не служило тенденции разделения культур на официальную сакральную, народную).

Народная смеховая культура исследована М.М. Бахтиным в его работе «Творчества Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Возрождения». Смеховая природа в этом исследовании тесно связана с народной культурой и сохраняется в формах народной культуры, но как внутрикультурная тенденция присутствует и в официальных и в сакральных культурных формах. Смеховые компоненты составляют существенную часть народной праздничной культуры. Все календарные обряды и традиционные праздники в своей структуре содержали смеховой компонент. Новый год, масленица, часть христианских домашних праздников не проходили без смеха, шутки. В монашеской культуре смеховое начало отражено в ряде церковных и не церковных текстов, песен, анекдотов. В моление Даниила Заточника проведено смеховое противопоставление: богатых – бедных, друзей и недругов[82].

Народные тексты сохранились не так хорошо, часто не фиксировались, запрещались, так как были направлены против официальной или церковной культуры. В XVII веке хранителями нового (московского) демократического сатирического пласта выступили скоморохи, которых преследовали и уничтожали, и которые исчезли к XVIII веку. В современной культуре смеховое начало, сложившееся в средневековый период, сохраняется в народной сатире, юморе, народных обыденных формах. До наших дней существуют и более древние тексты, хранящие амбивалентность древнерусского периода российской истории культуры.

2.8.5 Литература к теме:

1. Беловинский, Л. В. Культура русской повседневности: учеб. пособие для вузов / Л. В. Беловинский. - М.: Высш. шк., 2008. - 768 с. - Библиогр.: с. 750-765. - ISBN 978-5-06-005124-7.

2. Беловинский, Л.В. Иллюстрированный энциклопедический историко – бытовой словарь русского народа. XVIII – начало XX в./ Л.В. Беловинский -М.: Эксмо, 2007.- 784С.-ISBN 987-5-699-24458-4.

3. Домострой. Русский семейный устав. – М.: Изд-во Эксмо, 2005. – 464 с.- ISBN 5-699-11350-9.

4. Костомаров, Н.И. Господство дома Св. Владимира: Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей / Н.И. Костомаров - М.: Воениздат, 1993.-767С.- ISBN 5-203-01445-2.

5. Повесть о Савве Грудцыне. Повести временных лет //Изборник: Повести Древней Руси. /сост. и примеч. Л.Дмитриева и Н. Понырко; вступит. статья Д.Лихачева. – М.: Худож. лит., 1986. – С.238-246.

6. Повесть о Фроле Скобееве. Повести временных лет //Изборник: Повести Древней Руси. /сост. и примеч. Л.Дмитриева и Н. Понырко; вступит. статья Д.Лихачева. – М.: Худож. лит., 1986. – С.390-400.

7. Народная проза /сост., вступ ст., подгот. текстов и коммент. С.Н.Азбелева / Народная проза. - М.: Русская книга, 1992.-608с., 24л.ил.- (Библиотека русского фольклора. - Т.12. - ISBN 5-268-00784-Х.

Под советской повседневностью[83] понимается обыденная жизнь, специфическая область социальной реальности включающая быт, активность, обеспечивающую удовлетворение материальных потребностей (пища, сон, секс, поддержание здорового состояния тела, обеспечение себя житьем) и духовных потребностей (познание окружающего мира, общение с людьми, приобщение к творчеству, мистическому опыту, получение эстетических впечатлений, взаимодействие с искусством).

Четкие границы между официальной и неофициальной сферами
культуры советского общества отсутствовали, между ними имелось
множество взаимосвязей, постоянно происходили взаимодействия

Для советской повседневной культуры характерно:

- преобладание утилитарных ценностей над остальными;

- прагматическая направленность;

- повторяемость, привычность.

При этом понятия «повседневность», «быт», «частная жизнь», «повседневная жизнь» часто употребляются в качестве синонимов.

Негативная традиция восприятия советской повседневной культуры вошла в обиход вслед за негативным отношением ко всяческим излишествам русской интеллигенции (см.тексты А. П. Герцена. А. М. Горького. Р. В. Иванова-Разумника).

Феноменами повседневной культуры советского периода стали анекдоты. «Бытовая» точка зрения транслировала так называемый «здравый смысл» и высвечивала абсурдные стороны советской жизни, обнажая «пустоты» идеологии при «погружении» официальности в бытовой контекст. Комизм этого действия, его анекдотичность «обнаруживали и разрушали» несовершенства советской конструкции культуры.

Основа житейской оценки советской культуры в советском анекдоте выступала в сопоставлении высокой официальности и приземленного быта. Идеал повседневной жизни советского периода был далек от коммунистической аскезы (таким был идеал Павки Корчагина, из которого материальная сторона была полностью исключена). Ценностью повседневного существования обычного советского человека, обывателя, являлось изобилье, под нормой понималось полнота материального мира отсутствие очередей и широкий ассортимент товаров.

Анекдот сохранит многочисленные следы феноменов советской эпохи, как то социально-экономические явления, политические события, общественные институции, государственные мероприятия, формы взаимоотношений индивидов, социальные практики, бытовые обычаи. К таковым относятся: дефицит и его объекты, очереди, привилегированное положение представителей партийно-государственной номенклатуры. Для советского бытия в целом была характерна малая востребованность бытовых тем и одновременное участие бытовой логики «здравого смысла» в роли основного метода формирования суждения. На повседневном уровне осмысления реальности происходит разнонаправленное взаимодействие официальной сферы с ее негативным восприятием повседневной житии и неофициальной области культуры.

Таблица 18 – Официальная и неофициальная советская культура

В текстах повседневности отразились особенности культуры советского общества, понятия о должном и недолжном, желанном и нежеланном - ментальные стереотипы советского общества. Структурные компоненты культуры советского типа и характер повседневной культуры советского периода можно показать схематически. Советский тип культуры в своих официальной и неофициальной формах отличается особой социальной организацией, основанной на традициях русской коммунальности.

Коммунальность – культурная форма выражения социальности. Для традиционного типа обществ характерна коммунальность одного рода, общины, демографической группы, профессии и т.п. Каждая группа (подгруппа) строит свою жизнь по своей, одобренной большей частью сообщества (или всеми его членами) программе, в которой сценарии выверены в поколениях. Действия в рамках такого типа коммунальности отработаны в сложной интеллектуальной программе (игре). Игровая специфика даёт возможность проявлять индивидуальные качества и индивидуальный характер. Специфика одобрения – неодобрения сообщества и положительных и отрицательных действий имеет широкий спектр оценок. В традиционной культуре предусматриваются множественные социальные и культурные ниши (области, сферы), в которых (по особым программам и сценариям) отрабатываются негативные (социально не одобренные, но обязательные для освоения) действия. В сознании традиционного типа действия не приемлемые для обычной жизни были необходимы в иных социокультурных пространствах для встречи с представителями иных миров и царств. В советской культуре к 30-м годам новые (советские) условия диктуют нового типа форму коммуникации новых, советских людей. Это сообщество разных индивидов, и их разность обнаруживается на всех уровнях: на уровне социального слоя, группы, класса, профессии, пола и т.п. В нового типа коммуникации происходит активное разрушение традиционного разнообразия и оформление новой универсальной культурной формы. «Маргинальность», нетрадиционность культуры нового типа единственный устойчивый компонент в этом разрушительном процессе.

На этой основе сложились новые признаки повседневности проживания советского типа:

- насильственность (вынужденное сожительство);

- социальная пестрота;

- тяготение к строгим нормам.

Советского типа коммунальность усугубляется тем, что традиционное понимание «своего» жизненного пространства материально не выраженным, (оформляется как виртуальное). Это порождает специфическую, нетрадиционную, неправильную мифологию базовых аксиом, необходимую при формировании нового типа культуры. Её дополняют жесткие правила поведения, всегда присутствующие в организации бытовой культуры.

Если в органике традиции исходные мифы обладают неким здравомыслящим основанием, сохраняющим жизнь всего сообщества, то в формирующейся новой, советского типа культуре ощущение верха, низа, центра, периферии корректируется в связи с заданными обстоятельствами «правилами новой, советской игры». Обстоятельства (зачастую) заставляют не только перешагнуть за привычный рубеж норм и правил, но выражаются в насилии, которое требует демонстративной лояльности к непривычному и новому, жестокому и противоречащему собственной традиции новому укладу.

Однако средневековая и архаическая традиция сохраняются в коммунальной тесноте, но вследствие внешнего силового (советского) прессинга «ломается». «Сломанная» традиция порождает нетрадиционное (уродливое с точки зрения традиции) культурное пространство. В нем:

· с одной стороны оформляется закрытое пространство традиционного «чиста поля» в котором все кругом чужие;

· с другой стороны налаживается свойственная необходимой аккультурации открытость новой культурной формы.

Такая двойственность формирует особый, советского типа культурный мир, где двойственность поведения (бинарность) становится спецификой выражения культуры.

Таблица 19 – Различие традиционного русского и советского принципа социальной организации повседневности

Двойственность мира повседневности коммуналки способствовала дезориентации человека, растерянности, дискомфорту. В неопределенном культурном пространстве действовать сложно, в нем не гарантировано выживание. Внутри сложного, советского типа коммунального мира трудно опереться на единомышленника. В условиях «культурного разнобоя» стычки, сплетни, вражда становятся обычными, конфликтность – нормой поведения. Положительный тип в этом случае - коммунальность традиционного (семейного) типа: если подбор внутри коммунальной группы оказывался «удачным», жители коммуналки формировали повседневность в её крестьянской, сельской природе. Жизнь организовывалась по правилам сельского быта - такая форма коммуналки хорошо нам известна по советскому кино. У истории городских коммуналок много общего с историей окультуривания дореволюционного села.

Ядром социокультурных переустройств, новым маркированным культурным пространством оснащенным – знаками сакральности на селе после 1917 года становилась территория сельского правления (ядро власти, центр насилия). От него распределялись акценты культуры, её доминанты. Властными инструментами иерархизировалось новое пространство. Высшую власть получали институции, которые могли реально влиять на человека, в прямом смысле ведали его судьбой. Двойственность новой культурной парадигмы, неопределенность культуры заставляла крестьян подчиняться с малой долей протеста (практически безропотно). Этим отличается специфика русского типа коммунальности вплоть до начала XXI столетия. Горожанин – европеец (бюргер) прагматично сепарирует новацию, выбирая приемлемое, тогда как российской деревне и построенному по сельской мерке российскому городу это ещё не свойственно [85]. Повседневность русского города XX века долгое время определял мир сельской культуры по-новому закреплявшейся в коммунальности советских, уплотненных квартир. Сложившиеся практики сельской общины не изжиты из российской практики организации совместного быта и в наше время. К ним и сегодня взывают властные структуры, призывая возобновить активность сельского быта, собрания, коллективного решения всех проблем.

2.9.4 Практическое занятие 9: повторение всего пройденного материала