VIII. Спектр ориентаций 6 page

Их страстные возгласы могла слышать бабушка за стенкой, но это не останавливало новых друзей. "В те моменты, когда я, теряя сознание от немыслимого наслаждения, внедрялся в эту податливую глубину, я вообще не воспринимал окружающее, и, казалось, только смерть может оторвать меня от этого желанного мне тела. Что особенно поражало меня, так это неуемная радость по поводу всего происходящего. Я просто парил в облаках счастья и наслаждения. Еще несколько толчков, и мой разрывающийся от внутреннего напряжения член выбросил горячую струю сжигающей меня жидкости. Я выдернул член из этой сладостной глубины, и капли молочного цвета упали на мокрую от пота спину Геннадия".

Потом они устало лежали и разговаривали. "Во время этого диалога Геннадий продолжал забавляться с моей вставшей во весь рост игрушкой. Он то поглаживал его от кончика до мошонки, то двигал крайнюю плоть, то осторожно перебирал яички. Я снова начал испытывать такое наслаждение, что закрыл глаза. <...> Мне тоже захотелось поласкать его. Так и не открывая глаз я вытянул руку и поймал его увеличивающийся в размере пока еще не твердый член. Он, как живой, подергивался у меня в руке и начал заметно твердеть. <...> Геннадий раздвинул ноги, и его "фамильная гордость" предстала перед моим взором. Хорошо развитый член с большой похожей на сливу головкой, расширяясь к корню, скрывался в густых пушистых зарослях на лобке. Темная тугая мошонка с крупными подтянутыми яичками резко выделялась на светлом фоне незагорелого под плавками тела. Член подрагивал, и едва заметная судорога пробегала по нему. Я низко наклонился над покачивающейся головкой и ощутил терпкий, но очень приятный запах недавно выброшенной спермы.

Не знаю почему, но мне страшно захотелось вдруг охватить губами этот запретный плод. <...> Осторожно, как бы примериваясь, я прикоснулся губами к его покрытой поверхности и замер. Губы ощутили тепло живой плоти и вкус миндаля. Геннадий замер от нахлынувших на него чувств и закрыл глаза. И вот тут я поборол свое тормозящее чувство и охватил губами всю головку, осторожно сдавливая ее у ободка. Геннадий тихо застонал и, приподнявшись, продвинул мне член поглубже в рот. В то же время его теплые губы охватили мой набрякший фаллос и стали энергично его возбуждать. Так мы и лежали валетом, зарываясь носами в растительность на наших лобках и лаская языком и губами наши возбужденные члены".

Дальше Сергей изливает переполнявшие его эмоции, которые усиливались от чувства взаимности и одновременности того же у любимого. Когда оба кончили и впали в полуобморочное состояние, одна мысль сверлила его сознание: "Боже мой, этот мальчик мой. Он пил мою сперму, а я наполнил его и сзади. Более того, частицу его живой плоти я принял в себя". Они признались друг другу в вечной любви.

Эта вечная любовь продолжалась несколько месяцев. Вместе ездили за город и в Крым, а во время отъезда Сергея в командировку, его сменил у Геннадия другой мальчик. Словом, обычная история. Сергей был близок к самоубийству, но Геннадий позвонил снова... Занятно, что всё это происходило на фоне прежней, семейной любви к жене и трогательной заботы о ней (Атес 1993).

Автор называет себя бисексуалом, и этому не противоречит упоминание о раннем сексуальном интересе к юноше. Был ведь и интерес к девушкам. Но приключения с мужчинами описаны так подробно, со смакованием, тогда как о сношениях с женщинами сказано мельком, а первый сексуальный опыт с женщиной, обычно запоминающийся навсегда, даже не упомянут. Этот контраст говорит о том, что по крайней мере ко времени создания рукописи автор был уже сугубо гомосексуален. Но так или иначе, здесь резкий и тайный уход в гомосексуальность был просто реакцией на явные и серьезные неполадки в сексе с женой. Меньшее и менее явное охлаждение в супружеских отношениях при нежелании их рвать порождает не столь бурное обращение к альтернативному сексу. Но интерес к нему у многих налицо.

Одно из проявлений этого интереса - тяга гетеросексуалов к чтению литературы о гомосексуальных явлениях. Феличе Пикано, американский писатель гомоэротического жанра, замечает в интервью Майклу Деннени (Denneny 1984:35):

"Ну, есть какое-то количество людей, кто покупает книги Феличе - покупают то, что я пишу. Но и натуралы тоже, видимо, страшно любят это! И по-моему одна причина этого та, что для натуралов это как эскапистская литература. Она дарит им, в конце концов, мужественного героя, который смел и авантюрен, хоть временами импульсивен, а иногда и глуп. Кого-то, с кем они могут идентифицировать себя, кто проходит сквозь приключенческий период. Он испробует все вещи того рода, который им запретно совершать из-за их позиции в обществе, из-за их позиции как семейных людей и из-за их самоощущения, представления о себе".

То, что предполагает Пикано, сродни тому, что о значении карнавальной культуры писал Бахтин (1965; Babcock 1978). Карнавал, праздник, смеховая культура выворачивает наизнанку всевозможные нормы культуры, выявляя их условность и их слабости. Это отдушина, разрядка, которая требуется людям, чтобы смягчить напряженность, которая накапливается в жизни из-за жестких запретов, налагаемых нормами традиционной культуры на множество естественных и индивидуальных проявлений личности. Пусть даже личность спокойно удерживается в пределах этих норм. Но запреты существуют и раздражают. К числу этих раздражающих норм относятся и демаркации половых ролей. На всяком карнавале всегда осуществляется трансвестизм - мужчины переодеваются женщинами, женщины - мужчинами.

Солидные люди ведут себя озорно, неприлично, идут на всякие бесстыдные выходки - оголяются, кривляются, проявляют сексуальную разнузданность. На карнавале это можно, даже нужно.

В "Третьем поле Берлина" Магнус Гиршфельд (1909: 20) приводил примеры странного раздвоения личности.

"Я был знаком с "урнингом" адвокатом, который, покинув вечером свое бюро в Потсдаме (в так называемом "участке тайных советников") или общество своего кружка, отправлялся в свой обычный трактир (Stammeskneipe) в южной части Фридрихштадтского участка - трактир самого низкого сорта, в котором он проводил половину ночи за картами и бутылкой в шумной компании берлинских жуликов <...> Дикость этих преступников имела по-видимому для него неодолимую притягательную силу.

Еще дальше пошел другой бывший военный, принадлежавший к первым фамилиям страны. Он заменял два и три раза в неделю вечерний фрак старой охотничьей курткой, цилиндр фуражкой, какую носят батраки, высокий воротник - пестрым галстуком, надевал тулуп, матросские панталоны из Манчестера и солдатские сапоги и блуждал в продолжении нескольких часов в дестиляциях "квартала амбаров", обитатели которого считали его за своего человека. В четыре утра он отправлялся к утреннему кофею в "баранью конюшню", очень усердно посещаемый безработными кабак вблизи Фридрихштадтского вокзала, завтракал там за 10 пфеннигов вместе с босяками, после чего он, проспавши несколько часов, пробуждался к жизни безупречного светского кавалера".

Гиршфельд хотел этими примерами проиллюстрировать легкость двойной жизни в большом городе для гомосексуалов, скрывающих свою сексуальную ориентацию, но примеры интереснее: они показывают тягу и других людей к хотя бы временному освобождению от жестких норм своей культуры.

И культура вынуждена считаться с этой потребностью, снимать напряжения.

Во всех культурах есть какие-то периоды, когда нормы меняются на противоположные, запреты - на разрешения и даже на стимулирование делать запретное. Это карнавал, Купальская ночь, Святки и т. п. Есть ситуации, в которых люди "из общества" всегда могли на время отпустить поводья, расслабиться - скажем, поездка к цыганам, общение с богемой, в наше время - уход в хиппи. Есть люди, которым нарушение ряда норм разрешено всегда - шуты, скоморохи, юродивые, шаманы. Для обычной гетеросексуальной популяции "голубые", queers - это нечто вроде юродивых в сексуальной сфере, ряженых на празднике, гомосексуальная субкультура - это вечный карнавал. Вот почему люди, укорененные в этой субкультуре - это геи, "веселые" и "беспутные".

А подсознательное если не стремление, то искушение среднего гетеросексуала испробовать этот уклон образует ту почву, из которой может вырасти внезапная реализация искушения. У Жене ("Дневник вора") "Михаэлис - красавец мужчина - признается, что больше гордится восхищенными взглядами мужчин, чем женщин.

- От этого я задираю нос еще выше.

- Ты же не любишь мужчин.

- Это не имеет значения. Я счастлив, когда завидев мою смазливую рожу, они истекают слюной от желания. Поэтому я с ними любезен."

(Жене 1997: 125)

Вскоре он влюбился в Жана. Вот типичный пример такого зигзага из автобиографий, присланных поляками в журнал "Иначэй". Некто "Анджей", не скрывающий своей гомосексуальности, рассказывает:

"Мне шел уже 35-й год жизни, когда Ирек был в восьмом классе. Я знал его еще ребенком. Он пробегал рядом в школу и из нее. На поселковом стадионе шалел от игры в футбол и волейбол". Иногда мяч попадал на траву рядом с Анджеем. "Добрый день" и "Простите" - этим и ограничивалось знакомство. Как отмечает Анджей, у него не было тяги соблазнять детей.

Потом Ирек подрос, поступил в лицей и они часто возвращались одним и тем же автобусом. Все чаще Ирека окружали не парни, а девчата, но он часто искал взглядом Анджея, чтобы поздороваться. Однажды сел рядом, хоть было много свободных мест. У Анджея была под мышкой грампластинка. Заговорили о пластинках, о роке. С этого раза стремились друг к другу. "Я заметил, что он красив: темный блондин, высокий, с серыми кошачьими глазами в оправе черных бровей, с необычайно длинными загнутыми ресницами. <...> А этот черный пушок, высыпавший под носом!" В таких автобусных встречах минуло шесть лет.

Однажды в субботу Ирек спросил, не может ли он посетить Анджея. Пришел с гостинцем - бутылкой водки.

"Сразу сообщил, что может остаться на ночь, ибо дома и так нечего делать, а в общем никто его не спросит, где был, хоть бы вернулся и через три дня". Ему уже было двадцать, Анджею - сорок. К десяти часам Анджей предложил Иреку выпить на брудершафт. "Мы встали, скрестили руки с бокалами и выпили. Я уже хотел сесть, когда Ирек удержал меня и, обнимая за шею, глубоко вглядываясь в глаза, впился устами в мои - долго и жадно. Я глупо остолбенел и замер. Его поцелуй продолжался, был мужским, крепким, просто железным, но в то же время мягким и нежным. Я не знал, что делать, и боялся открыть глаза, чтобы чудо не исчезло. Я слегка отодвигал его от себя, но он не отрывал уст, кончиком языка явно ища мой".

Стали укладываться на ночь. "Ирек принял душ и лег к самой стене, давая мне тем самым понять: не иди в другую комнату, иди сюда, при мне есть место, жажду тебя! Из-под душа я вошел в комнату голым, Ирек без стеснения пожирал взглядом мое худощавое загорелое тело, спортивную фигуру и уже до боли распаленный член". Анджей прилег к Иреку, дотронулся до его тела. "Лаская, дошел до бедра и плавок". Ощутил через них член. "Прямой, твердый, как бейсбольный кий, горячий, как раскаленное железо, он уже не умещался в плавках - кончик выглядывал из-за резинки, достигая пупка. Я осторожно стягивал с него плавки. Ирек дрожал, раскинув ноги и легко поворачиваясь ко мне. Я стянул с него плавки и мы прильнули друг к другу <...> В какой-то момент я оказался над ним <...> Я спросил его, хочет ли он, чтобы я целовал его красавца. В ответ он обеими руками начал ласкать мою голову, медленно подвигая ее вниз, по груди, животу, узкой тропкой черных волосков к пупку, где уже ожидал кончик его горячего пениса. Когда я дотронулся до него языком, по телу Ирека пробежала дрожь - он напрягся, как струна и оторвал свои ягодицы от постели, я охватил губами его царственный жезл, который, все время напряженный, энергичными толчками въезжал в туннель моего горла. <...> Ирек не переставал минут пятнадцать. Потом спросил, не может ли он сделать мне то же самое".

Потом лежали, всячески милуя друг друга. "Ирек дрожал и тихо постанывал. Я взял его сокровище ладонью и стал ритмично массировать. Ирек снова напрягся, крикнул: "Я не могу больше выдержать, люблю тебя, Анджей!", издал протяжный стон, обнажая снежно-белые зубы, и хлобыстнул, как из пушки, горячей спермой, которая пролетела над моей головой, на стену, на торс и живот. Я прижался к нему, упиваясь этой теплой липкостью". Всё это время в комнате звучал рок - Олдфилд и другие. Когда с пластинки зазвонили молотки в серебряные трубы, Ирек вскрикнул, напряг торс, одним движением вошел в меня, отбросил голову назад и со стоном бухнул в меня всем своим естеством".

И еще раз Анджей описывает их соитие в свой следующий день рождения. Они соединялись стоя в ванной. "Красавец Ирека стал теперь и вправду беспокояще огромным. Нежная кожица стягивалась почти до конца. Вдобавок он был таким длинным, что я массировал его двумя руками. Ирек легко оборотил меня кругом, прильнул со спины, а свое чудо всунул мне между ягодиц и начал втискивать его в меня. Шло, естественно, туго, и я достал глицерин, нагнулся и завыл от роскошной боли. Он вошел в меня с третьего толчка. <...> Его прекрасные молодые яйца ритмично касались основы моего тыла, что переходило в громкое бешеное хлестание. Он взял меня под мышки и, ритмично притягивая к себе, галопировал добрых полчаса, аж до пронзительного "Ууааа!", которое невольно вырвалось из его горла. Удар его спермы я почувствовал глубоко в себе". <...> Вдруг Ирек одним движением вытащил своего ужа, отвернулся, обеими руками оперся о стену и коротко велел: "Действуй!" <...> На каждый толчок Ирек роскошно отвечал качанием бедер, чтобы мой член входил как можно глубже. Стонал от наслаждения. Когда я шепнул ему в ухо: "Уже!", он оттолкнулся от стены, обхватил сзади мои ягодицы и железным давлением прижал их к себе".

В отличие от художественного описания Чейбона, тут описание сугубо стандартно. Автор очень хочет передать читателю уникальность своих переживаний, которые так дороги для него, но не умеет. Словарь его беден и сформирован обычной гомоэротической литературой, так что вместо любовного романа, пусть откровенного, получается заурядная порнография. Описание выдает сугубую гомосексуальность Анджея, но она и так постулирована. На подробностях можно было бы и не останавливаться, но здесь интереснее поведение Ирека, которое, по сути ничем не отличается реакциями и эмоциями от поведения Анджея. Между тем, Ирек - вот это и есть самое интересное - в основе не гомосексуален. У него была постоянная девушка - Марта. Тем не менее.

"Наша любовь продолжалась два с половиной года. Ирек был, по-моему, гетеро, но со мной и у меня искал чего-то другого - того, чего не нашел у Марты. Мы занимались любовью в сумерках, в темноте ночи, на рассвете и в полном блеске дня, ибо, как он говорил, он хотел, чтобы не только Земля и Луна были свидетелями его любви и счастья, но и само Солнце. Этого не понимала Марта - любила только "тихо и в темноте". Когда он стонал от наслаждения, она утихомиривала его и даже наказывала. Он хотел свое наслаждение переживать вполне. Марта даже ласкать свою грудь ему не позволяла. Мы, когда "переправлялись на другой берег радуги", всегда благодарили друг друга ласками - Марта тотчас же вставала и спешила в ванную, чтобы смыть с себя "паскудство". Не знаю, с Мартой ли Ирек сейчас и научил ли он ее чему-нибудь."

("Andrzej", 1997: 34-35)

Не думаю, что Анджей угадал причину "зигзага" Ирека. Если бы дело было только в зажатости, непонятливости и нечуткости Марты, он поискал бы и нашел другую девушку. Почему ему, гетеросексуальному, взрослому, молодому, вдруг понадобился для любви немолодой мужчина и он сам проторил к нему путь, остается загадкой. Загадкой масштабной, потому что гомосексуалов, по статистике Кинзи, от четырех до тринадцати процентов, а полновесные гомосексуальные приключения (оканчивающиеся оргазмом) имеют в тот или иной период своей жизни (не считая детских игр) 37 процентов мужчин (1948: 650). Больше, чем каждый третий. А если присоединить и те приключения, в которых оргазма не было, то каждый второй. То есть, гомосексуальные проявления шире, чем гомосексуальная принадлежность.

Датский медик Торкил Вангорд, признавал, что можно соблазнить мальчика или мужчину к гомосексуальному акту, но это не превратит его в гомосексуала. Однако соблазнить, считал он, можно почти всякого, потому что в каждом мужчине есть некий компонент гомосексуального чувства, некий "гомосексуальный радикал". (Vangaard 1962).

Человек, от которого этого никак нельзя было ожидать, Уинстон Черчилль как-то признался Сомерсету Моэму: "Я однажды любопытства ради переспал с мужчиной". Моэм спросил: "Ну, и как?" Черчилль ответил: "Музыка!".

Известно, что в его молодости, в 1896 г., когда Черчилль учился в военной академии Сэндхорст, на него поступила жалоба от некоего Брюса, что с сыном Брюса мл. лейтенантом Аланом Черчилль совершает аморальные акты на манер Оскара Уайлда (Laveriere 1997: 29). Возможно, что столь музыкальное впечатление осталось у Черчилля от мл. лейт. Алана Брюса.

Есть даже целая категория голубых, которые терпеть не могут голубых! Они любят только обычных парней, старательно выискивают их и похожи на "целочников" - тех гетеросексуальных Дон Жуанов, которым для наслаждения нужны всё новые невинные девицы - их они неустанно и изобретательно соблазняют. Только здесь вместо девиц - непричастные к голубому сексу парни.

Таких голубых весьма много, и другие голубые на подобный спрос реагируют - это отражается в стиле частных объявлений в гомосексуальной периодике. Так, в польских журналах, где объявлений о желаемом знакомстве сотни в каждом номере, многие содержат такие самохарактеристики: "не манерен", "мужественен", "не связан со средой" (подразумевается голубое сообщество). И гетеросексуалы идут на этот соблазн - мы уже видели, почему. Потому что им (по крайней мере, некоторым) надо прощупать границы своей личности, испробовать запретное, испытать то, что за чертой. И получить разрядку той напряженности, которая налагается культурными запретами. Побывать на карнавале.