VI. Формирование русла 15 page

Как поясняет герой романа:

"Я просто не мог себе представить, кто бы из наших солдат отказался от таких денег - ведь на них можно было нажраться на целую неделю! А если еще такие деньги бы перепадали периодически, то можно было бы и домой что-то отправлять. Ведь у многих остались молодые семьи, некоторых ждали жены с детьми - материальное положение у всех было просто-таки неважнецким. Да что там говорить - я сам держался за майора не в последнюю очередь из-за возможности постоянно наедаться и отмываться в его ванной. Я знал, что ребята, осуждая меня, втайне завидовали мне".

Ему нетрудно было сагитировать ребят. Его сосед по казарме, Виктор, наиболее резко осуждавший его за связь с майором, клюнул первым.

"То, что надо было кого-то трахать, не вызывало у него никакого внутреннего сопротивления.

- Да я, после года-то воздержания, думаю, что отдрючу с удовольствием всё, что шевелится - хоть осла! - с энтузиазмом воскликнул он.

Конечно, обратная ситуация, когда надо кому-то подставлять свою задницу, его слегка огорчила, но после некоторых вопросов типа:

- А это не больно?

И после моих сердечных уверений, что больно только первый раз, а потом еще как приятно, Виктор махнул рукой и сказал:

- Да плевать, лишь бы деньги платили!... <...>

Вместе с Виктором мы сколотили бригаду добровольцев. Вот что странно - никто из тех, к кому мы обращались, не отказался"

(Бранде 1997: 24-25).

Многие детали детектива списаны с натуры - дедовщина ("Духи, вешайтесь!"), разворовывание военного имущества воинским начальством, московский клуб для голубых с огромным аквариумом, в котором плавают абсолютно голые юноши (в реальности это клуб "Шанс"). Но в романе немало и выдуманных, совсем уж неправдоподобных ситуаций - академик, изобретший фантастическое вещество, капля которого расплавляет человека, и почти открыто продающий его англичанам, для чего по мобильному телефону разговаривает из Москвы с королевой; убийство английского дипломата и замена его двойником. Много и просто халтуры - безграмотная имитация польской речи ("Пше прошу пан"), путаница званий (одно и то же лицо то полковник, то генерал, то снова полковник), и т. п. Поэтому организованная солдатская проституция воспринимается как одна из наскоро выдуманных деталей - ради пущей лихости "бестселлера" (каковым роман объявлен заранее).

Но вот свежее (собственный опрос 1998 г.) показание А. К. Баландина - живущего в Берлине русского, побывавшего в Москве. Его голубые знакомые предупредили его, что если он хочет побаловаться с солдатом, то нужно обратиться в один из высших штабов (назвали, в какой именно). Прибыв по указанному адресу, он обратился к часовому, прямо объяснив, что хочет потрахаться. Тот вызвал подчаска и гостя провели внутрь. Мимо проходили офицеры, не обращая на штатского ни малейшего внимания. Его принял еще один солдат, который спросил, какой ему партнер больше по душе - с длинным, с толстым или...? Гость сказал, что оба качества желательны. "Татарин Вас устроит?" - "Да, если хорош собой". Показали татарина. Для секса их завели в каптерку (прямо как у Пурина), где оба разделись голышом. Цена была известна заранее: сто рублей новыми за глубокий секс, пятьдесят за отсос.

Расплатившись, гость спросил: "Сколько же клиентов у вас бывает за день?" Ответ: "Человек тридцать". - "Выручка вся ваша?" - "Нет, половину отдаем наверх" (офицеры недаром ничего не замечали). "А принимаете всех?" - "Нет, только порядочных, чтобы не было болезней и прочих неприятностей". - "Как же вы отличаете порядочных?" - "А по обуви: если дорогая и начищенная - принимаем".

Подзаголовок статьи Д. Баранца (1997) в "Комсомольской правде" гласит "Офицеры морской пехоты продавали своих бойцов гомосексуалистам". По словам солдат, клиенты были очень довольны: "мы ведь в плане секса голодные - как машины работаем". См. также в "Аргументах и фактах" статью "Голубые мундиры" (Максюта 1998). В Питере я слышал о похожей организации, но из курсантов и сколоченной всё-таки вне военных училищ, снаружи. Участвуют полторы сотни курсантов. Клиенту доставляют курсанта на дом по заказу. Цена та же, что и в Москве.

Таким образом, в описании солдатской проституции в "Голубых шинелях" фантастической оказалась только цена.

Конечно, дедовщина, голодуха солдат и нищенский быт их семей играют немалую, роль в том, что проституция не отвращает их. Но если учесть, что и хорошо обеспеченные морские пехотинцы США промышляют чем-то подобным, то корни явления надо искать не только в социальной неустроенности солдат, но и в самой сути армейской жизни. В случае же с курсантами добавляется и воздействие интерната.

Кон (1998: 402-403) пишет о том месте, которое воины занимают в гомосексуальной жизни:

"Многие геи обожают наряжаться или наряжать своих партнеров в военный мундир. Это позволяет им чувствовать себя более маскулинными. Поскольку униформа деиндивидуализирует конкретного матроса или солдата, сексуальная близость с ним символически приобщает гея ко всему мужскому миру. Раздетый и лишенный внешней атрибутики солдат кажется более голым, чем обычный раздетый мужчина. Геи дежурят у казарм и военных училищ не только потому, что лишенный женского общества и сексуально озабоченный солдат легче идет на сближение, но и потому, что это особая порода мужчин".

Эту породу постоянно выводит армия.

9. Моряки

Гомоэротичность облика моряков и их податливость относительно гомосексуальных приключений воспета во многих художественных произведениях. Французские и английские порты кишат поклонниками однополого секса и многие портовые кабачки носят характер голубых баров, а портовые отели - мест свиданий для голубых.

У Жана Кокто в автобиографической "Белой книге" предстает французский порт Тулон.

"Было бы утомительно описывать этот восхитительный Содом, где огонь с неба падает безопасно, ударяя ласкающим солнцем. Перед тем, как смеркаться, еще более мягкая атмосфера затопляет город и, как в Неаполе, как в Венеции, ярмарочная толпа движется сквозь площади, украшенные фонтанами, мимо шумных лавочек, навесов для трепа и уличных лоточников. Мужчины, обожающие мужскую красоту, слетаются сюда со всех уголков света, чтобы любоваться моряками, которые праздно прохаживаются здесь в одиночку и группками, улыбкой отвечая на брошенные взгляды, и никогда не отказываются от предложений любви".

В кабачке рассказчик встретил полюбившегося ему моряка, в шапочке, сдвинутой на левую бровь, черном шарфе на шее и -

"...в тех штанах с петельками, которые в прошлом позволяли морякам подвертывать их вверх на бедра, а теперь запрещены правилами под тем предлогом, что их носят сутенеры. В любом другом месте я бы никогда не осмелился остаться в орбите этого самонадеянного глазения, но Тулон есть Тулон; танцы снимают неловкость знакомства, они бросают чужаков в объятия друг друга и образуют прелюдию любви.

Под музыку, полную колечек и завитушек, мы танцевали вальс. Отклонившиеся назад тела соединялись у промежностей, контуры были тяжелы и глаза опущены вниз, лица поворачивались медленнее, чем ноги, которые качались внутрь и наружу и иногда опускались, как копыта лошадей. Свободная рука принимала элегантную позу, принятую у рабочего класса, когда они пьют вино и когда они отливают его потом. Весенний экстаз возбуждает эти тела. В них вырастают суки, твердость наталкивается на твердость, пот смешивается, и парочки уходят в спальни с плотными абажурами и стеганными одеялами".

Ушел и рассказчик со своим моряком. Сбросив свою амуницию, запугивающую штатских и придающую морякам их самоуверенность, моряк превратился в ручное животное. На груди его были вытатуированы слова: "НЕТ В ЖИЗНИ СЧАСТЬЯ". Рассказчик восклицает:

"Возможно ли это? С таким ртом, такими зубами, такими глазами, таким животом, такими плечами, с этими железными мускулами, с этими ногами?

НЕТ СЧАСТЬЯ, с этим сказочным маленьким растением под трусами, покоящимся сперва скорченным, но вот распрямляющимся, увеличивающимся, вырастающим и выбрасывающим далеко свое семя, как только оно находит стихию любви..."

(Mitchell 1995: 221-223)

Квентин Крисп высказывался о моряках так:

"Сказочное благородство в их характерах было неодолимым соблазном - особенно если соединенное с туго облегающей униформой, главная сексапильная черта - это откидной клапан их брюк. Немало моих друзей качались в экстазе, описывая удовольствие отстегивать это причудливое портновское устройство"

(Crisp 1968: 90-91)

По ироническому замечанию Жене (1995: 207), "флот - это прекрасно организованное учреждение, попав в которое молодые люди проходят специальный курс обучения, позволяющий им стать объектом всеобщего вожделения". И. С. Кон (1998: 402) расшифровывает это наблюдение:

"В образе матроса закодирован чуть ли не весь спектр гомосексуальной фантазии: молодость, мужественная красота, особая эротическая аура, связанная с пребыванием в закрытом мужском сообществе, физическая сила, жажда приключений и романтика дальних странствий, элегантная форма и особая "матросская" расхлябанная, вихляющая, с подрагивающими бедрами походка".

У Жана Жене моряк и убийца Кэрель в общении с содержателем притона, полицейским, своим офицером постепенно открывает в себе гомосексуальность. Жене с пониманием и сочувствием описывает, что так властно влечет к этому белокурому моряку его офицера, полицейского Марио, береговых педиков. "Он ходит вразвалку и небрежно опускает их (босые ступни) на палубу. Кэрель постоянно улыбается, но лицо его печально". "Кэрель поднял руку и пригладил волосы у себя за ухом. Этот жест, обнаживший бледную и напряженную, как живот форели, подмышку, был так прекрасен, что глаза доведенного до исступления офицера уже не могли вынести его". И всё это в атмосфере портового города, где туман грозит быть пробитым пулей, а по пирсу бродят невидимые фигуры.

"Стоит только протянуть руку (ставшую вдруг такой далекой и чужой), как натыкаешься тыльной стороной ладони или крепко обхватываешь пальцами теплый, вибрирующий, могучий, уже освобожденный от белья обнаженный член докера или матроса, застывшего в ожидании, сгорающего от нетерпения и желания запустить в гущу тумана поток своей спермы..."

(Жене 1995: 69,78-79, 85)

Джеймс Болдуин помещает своего Дэвида после гибели Джованни в притоны Ниццы, где Дэвид предается разгульной любви с моряками и где его застает с ними его невеста.

Фигуры матросов заполняют гомоэротические картины Рикко (Энрико-Эриха Фассмера), Эмлена Эттинга и Жана Кокто. Более документальны эпизоды из мемуаров кинорежиссера Дерика Джармена.

"Когда мне было 23,- пишет он,- я провел лето в Греции. Однажды ночью на Родосе, в потерянности, я сидел на набережной, наблюдая, как местные парни ловят осьминогов. В порту было несколько кораблей греческого флота. Молодой лейтенант в белоснежно белом, сопровождаемый матросом, остановился и спросил меня, откуда я. Узнав, что я из Англии, он сказал: "Не хочешь ли послушать настоящую греческую музыку?". Он и его друг повели меня в небольшую квартирку возле крытого рынка и поставили на граммофоне музыку базуки.

Матрос заварил крепкого кофе, принес пирожных и очень церемонно подал это всё нам. Потом он исчез за занавесом и появился с шалью из серебристого шифона, усыпанного серебряными звездами, с которым и стал танцевать. Мужчины, как я понял, удивительно хороши в стриптизе. Когда он кончил танец, он натянул завесу вокруг нас. Я оттрахал в задницу лейтенанта, а после этого он спросил меня, у всех ли английских парней такие члены, как у меня. Вдвоем они отвели меня в бар, где их приятели танцевали друг с другом, и втянули меня в эту свалку"

(Jar-man 1992:12).

Он же цитирует из "Правящих страстей" рассказ члена парламента Тома Драйберга об эпизоде 1943 года.

"Я шел по улице Принцев к своему отелю. Война еще шла, и весь город был затемнен. В таком тусклом свете можно было различить только контуры прохожих, и я натолкнулся на высокую фигуру в иностранной морской форме. Один из нас зажег спичку, чтобы закурить.

Это был норвежский моряк, типично скандинавского облика, с льняными волосами и благодушно привлекательный. Он был, видимо, еще и подвыпивши - жаждущий всего, возможно, одинокий (одиночество часто столь же острый стимул, как и похоть).

Я сказал, что в садике в нескольких ярдах от места, где мы стояли, есть бомбоубежище. Ни один из нас не говорил на языке другого, но он с готовностью пошел со мной в бомбоубежище. Там было полностью темно, но другая спичка показала скамью вдоль одной из стен...

За несколько секунд он спустил наполовину свои штаны и уселся на скамью, удобно привалившись к стене. Мы обнялись и поцеловались вполне тепло, но мой интерес сосредоточивался ниже, на его длинном необрезанном и суживающимся к концу, но каменно твердом стояке. Скоро я был уже на коленях. Слишком сосредоточенный и слишком быстрый, вероятно. Дело в том, что через короткое время тишина убежища была нарушена ужасающим шумом - скрежетом гравия под сапогами рядом с нами. Внезапно ослепительный свет фонаря осветил нас целиком, и низкий голос с шотландским акцентом пролаял в тоне гневного отвращения: "Ах вы выродки, вы пара грязных б....и..." Никакое оправдание было невозможно... и я встал, чтобы оказаться лицом к лицу с молодым шотландским полисменом, из-за спины которого выглядывал констебль постарше"

(Jarman 1992: 10).

Джармен добавил, что в пятидесятых станция Ватерлоо была очень известна как "плешка".

" Моряки, которые были гомиками или хотели зашибить пару фунтов, обычно пропускали последний возвращающийся поезд в Портсмут и после секса с клиентом рано утром ловили грузовой молочный поезд.... Черчилль как-то заметил, что традициями флота являются ром, бунт и содомия"

(Jarman 1992: 11).

В последней части мнение Черчилля подтверждается историками (Guilbert 1976; Burg 1983).

В чем причины этого? Почему и как естественное товарищество оторванных от материка юношей перерастает в гомоэротические чувства?

Как и в армии, в молодом мужском сообществе на корабле, особенно на военном корабле, который редко заходит в порты, накапливается сексуальная напряженность и чувство тоски по теплоте и участию. То и другое, как и там, вначале развиваются порознь. Но отсутствие женщин не приводит к ослаблению того и другого. Пожалуй, даже наоборот.

Морской пехотинец, лейтенант Фрэнк, в беседе с Зилэндом замечает:

"Я заметил одну вещь. Я проделал два тихоокеанских перебазирования со времени поступления, и такая ирония с этими моряками: единственное время, когда парни следят за своим телом, это когда они уходят в море на шесть месяцев. А когда они возвращаются к своим женам, они и не думают о том, как они выглядят. Они опускаются до ожирения и неопрятности. Но выйдя в море, мужики больше заботятся о своем внешнем облике, а ведь вокруг них только другие мужики!

3: Конечно, одна причина этого, возможно, то, что им больше и делать нечего. Но ты думаешь, они сознают, что другие парни смотрят на них?

Ф: Определенно. В частности в спортзале. Да, может, что-то в этом от любования и поиска целей...

3: И соперничества и соревнования.

Ф: Это часть всего, но я думаю, что в этом есть еще что-то... Будучи геем и открытым, ты ведь знаешь, как другие люди смотрят на тебя. Есть род какого-то помысла, который ты улавливаешь в других людях. И это больше, чем просто мужское товарищество.

3: Эти моряки хотят выглядеть желанными.

Ф: Вот именно. А ведь единственные люди вокруг, кто мог бы их возжелать, это другие мужики."

(Zeeland 1996: 92).

То есть поиски близости, теплоты и одобрения носят не чисто духовный или сугубо товарищеский характер. В них сквозит нечто телесное, физическое, плотское. Морские "бадди" это больше, чем закадычные друзья.

"Даже гетеросексуальные парни к собственному удивлению покидают нормы гражданской жизни, прибегая друг к другу в поисках близости и привязанности. Берт Миллер, гомосексуально ориентированный морской офицер, служивший на военно-грузовом корабле на Тихом океане, был ошеломлен однажды вечером, обнаружив, что некоторые члены команды, пребывавшие уже больше года в плавании и видевшие женщин лишь один раз на Филиппинах, сидели на палубе в темноте на киносеансе парочками. Стоя позади рядов коек, на которых парни сидели, он начал замечать по их силуэтам, вырисовывавшимся против света с экрана, что они держатся за руки. Месяц спустя или около того они уже сидели в обнимку, а затем "еще месяц спустя уже можно было заметить целующихся". То, что парни делали, "было очевидно для них самих,- подчеркивает Миллер.- И это был не только задний ряд". Но это оставалось незаметным, для офицеров, восседавших в привилегированном первом ряду кресел."

(Berube 1990: 189).

Но и офицеры не остаются в стороне от этих чувств. В беседе с лейтенантом Тимом Зилэнд высказал предположение, что "этот вид среды стимулирует гомоэротичность, которая делает людей более склонными не обязательно к открытому проявлению гомосексуальности, но к осознанию гомосексуальных чувств". На это офицер ответил:

"Я думаю, что это очень верно. Одну вещь я усвоил как в самом деле уважаемый офицер на борту - это что какая-то часть хорошего военного лидерства по натуре своей глубоко гомосексуальна. Это любовь к парням твоей команды. Именно быть невероятно сильной патерналистской фигурой для группы парней, которые ищут, что делать дальше. Думаю, спартанцы понимали это. <...> Я знаю: то, что я гей, много значит для того, чтобы сделать меня более классным флотским офицером."

(Zeeland 1995: 65).

Своим чередом бьющая через край биологическая сексуальность быстро находит более грубый выход - тот же, что и на суше. В интервью Зилэнду матрос Энтони поясняет:

"Есть сильные сексуальные обертоны в этом товариществе. Вы в тесных каютах, и ваши койки одна поверх другой. Вы все раздеваетесь друг перед другом. На корабле просто невероятное отсутствие укромности - не так, как в береговой команде, где у каждого своя комнатка. Вокруг полно шуток, хлопанья по заду, "смотри-ка, у кого стоит!" И они подскакивают и стараются ухватить его, ну и всё такое."

(Zeeland 1995: 21).

Эта атмосфера, конечно, воздействовала на моряков, направляя их мысли и чувства на возможности чисто сексуального удовлетворения в мужской среде.

Как происходит это воздействие описывает на своем примере Б. Дж. Томас. Речь идет о 1954 годе, когда ему было 18-19 лет. Он был зачислен в Военно-Морской Флот сразу после школы. К этому времени он имел постоянную девушку уже два года. Он даже не знал, что такое "гей". Но иногда, при виде в кинофильмах красавца Гая Мэдисона его посещали сексуальные фантазии и несколько раз он имел "мокрые сны". Он смотрел всякий фильм с его участием "и мои скрытые желания вели к сеансам дрочки в спальне". На корабле во время четырехмесячного средиземноморского плавания он осознал, что его заводят некоторые другие матросы - их вид, тела, размер членов или выпуклые задницы.

Перед плаванием капитан выстроил команду и произнес такую речь:

"Я вполне понимаю, что для многих из вас это первый рейс и что вы оставили своих жен, милашек и возлюбленных на четыре месяца, которые мы будем в море. Я также понимаю, что вы моряки с горячей кровью и естественными желаниями и потребностями. Мое единственное предупреждение такое: Не попадайтесь, поскольку Флот не потерпит никакого непристойного поведения - не будет никаких исключений".

Однажды в жаркую штормовую ночь, назначенный в ночную вахту вдвоем с одним матросом, Томас прибыл на вахту только в белых боксерских трусах, на которые напялил ярко-желтый резиновый плащ, резиновые дождевые сапоги и такую же шапку. В таком же плаще был и второй матрос. Чтобы их не снесло за борт, они обвязались веревкой и привязали себя к мачте.

"Приблизительно после часа вахты я услышал, как мой напарник сказал: "Мне слишком жарко", и он расстегнул свой дождевик. Оказалось, что под ним он совершенно голый с огромным стоящим членом. Он схватил меня и притянул к себе, обхватив руками мою талию и расстегивая мой дождевик. Был ли я удивлен? Да. Сделал ли я или сказал что-нибудь? Нет.

Он был несколькими годами старше меня, и он сказал, что женат и очень сексуален. Он чрезвычайно хорошо выглядел, имел великолепное тело. Он стал говорить мне, какое великолепное тело у меня, и его руки бродили повсюду по мне. Тотчас мой член вскочил. Он приблизился, схватил мое лицо и поцеловал - долгим, глубоким французским поцелуем, который казалось продлится вечно. Пока он это делал, его руки просунулись внутрь моих боксерских трусов и он, мыча, стал играть с моим большим необрезанным членом и яйцами.

Мои чувства вскипели, когда я восхищался им, играя с его огромным толстым членом. Он продвигался языком вниз по моему телу, пока не достиг моих трусов. В этот момент моя рука взялась за его огромное орудие и шары, и он громко замычал. Он стянул с меня мои трусы и в одну секунду принял мой член в самую глотку, потом сосал мои яйца. Долгое время он продолжал целовать, лапать, мычать, дрочить, сосать. Следующее, что я помню, его руки оказались на моей заднице, но я отодвинулся, давая ему знать, что это девственная территория.

Он осторожно распустил немного веревку - так, чтобы суметь. Следующее, что я помню, это что его прекрасная задница была прижата к моему твердому члену. Он просил меня трахнуть его. Я стал медленно делать это. Он мычал и рычал, но оставлял свою задницу прижатой ко мне. Вскоре он лежал ничком на палубе с раскинутыми ногами и приподнятой жопой, и его плащ был завернут верх до плеч, а я трахал его. Когда я осознал, что вот-вот кончу, я вытащил, а он потянулся назад, положил свои руки мне на задницу и сказал: "Спускай". Я так и поступил. Мы немного полежали, переводя дыхание, и когда он перевернулся, я заметил, что его живот и палуба покрыты его спермой. Он схватил меня, улыбнулся, поцеловал и сказал: "Помни, этого никогда не было. Я женатый". Мы проговорили до конца вахты..." Томас добавляет: "Это приключение определенно сформировало мое будущее сексуальное предпочтение. До того у меня бывали фантазии, но не было представления, каков может быть секс с другим мужчиной. А после этого я знал глубоко внутри, что мне он нравится больше, чем гетеросексуальный секс"

(Thomas 1995).

Берубе отмечает, что всё это было настолько распространенным, что несмотря на антигомосексуальность всей культуры и прямую уголовную наказуемость "порою складывалась атмосфера терпимости, ограничения беззлобным поддразниванием".

И приводит как пример воспоминания Майкла Гордона:

"Ранним утром я стоял с друзьями в очереди за пищей, а впереди оказалась какая-то суматоха; все мы посмотрели через перила, а там внизу был зарядный ящик пушки. Брезент был откинут, и там под ним оказались двое парней. Я знал одного из них. Они были целиком голые, только старший из них был в черных носках. Лежали они тесно в объятиях друг друга, один за спиной другого. Было ясно, что они трахались всю ночь напролет. Из очереди стали кидать в них кусками хлеба, пока не разбудили их. Они были ужасно сконфужены: их же видели сотни людей! Другие парни свистели и кричали: "Эй, проснитесь! Уже утро!" Один из этой пары был помощником боцмана. Над ним подтрунивали потом неделями и месяцами по поводу его носков. Ему говорили: "Эй, мы все идем в душевую. Пойдем с нами. Не наденешь ли свои носки?"

(Berube 1990: 191).

Гомосексуальность не только спорадически проявляется в сообществе моряков, она закреплена в морских традициях: в ритуалах. Инициация "морских волков" происходит так: новички надевают униформу задом наперед, весь день они ползают на карачках, а настоящие "морские волки" имеют на себе только башмаки, шорты и пиратские повязки на головах. Моряк Джой, проходивший инициацию, признается:

"Уйму времени у меня стоял, потому что эти парни, они подстегивают тебя, суют в лицо <...> И ты можешь видеть ихние... я взглядывал вверх и видел члены трех парней просто болтающиеся из их шортов. Многие из них не надели под низом ничего. Я заметил у некоторых стояки. И они дубасили нас дубинками". "Морские волки" побуждали новичков изображать гомосексуальные сцены: "Полезай на него, трахай его и соси его член!" И они тыкали новичков головой в промежность другого новичка.

3: В промежность другого новичка?

Дж: Ну. "Действуй, как если ты сосешь его член!" И они трут его промежность твоим лицом. Это такое заводящее дело, особенно если парень и в самом деле привлекательный."

(Zeeland 1995: 281-282)

Зилэнд видел фотоснимки инициации моряков - "перехода через линию" (crossing the line), по нашему - "прописки". Моряки выстроены шеренгой голыми, и каждый держит в руках гениталии стоящего впереди (Zeeland 1996: 174). В других случаях новички (их называют "polliwogs"), переодетые в женщин, должны имитировать секс голубых и бегать по-собачьи. Только после этой церемонии они становятся настоящими мужчинами и моряками (Zeeland 1996: 196). Через унижение - к достоинству. Но унижение носит наглядно сексуальный характер, и если всё действо организовано для услады старослужащих, то эта услада очень уж насыщена гомосексуальными обертонами.

Неудивительно, что друзья с корабля "Панджер" назвали Зилэнду немало голубых на корабле. Когда же Зилэнд посетил корабль, то в матросском гальюне он увидел кабинки, стенки между которыми были многократно просверлены, "будто пулеметными очередями", чтобы облегчить контакт между восседающими матросами. Сношения в душевой опасны, поведал Зилэнду матрос Эдди, но на корабле есть много мест, где можно укрыться вдвоем. На корме есть даже участок, где по ночам всегда абсолютно темно - это место, где сбрасывается мусор.

"Ночью в океане там не увидеть никого. И можешь отправиться в этот закуток и иметь сексуальный контакт с людьми, которых ты даже не видишь. Не видишь их лиц, даже можешь не заботиться о том, как они выглядят. Я знаю уйму друзей, бегающих туда каждую ночь."

(Zeeland 1995: 51)

Словом, профессия моряка, как и воинская служба, с их чисто мужской средой, усиливают и, главное, высвобождают сексуальный интерес к другим мужчинам.

Конечно, есть подозрение, что интерес этот в более или менее скрытой форме присутствует еще до поступления во флот у тех, кто выбирает эту стезю, что их тянет не только к морю, но и к мужской молодежной среде.

Вот сексуальные приключения будущего моряка (в годы Второй мировой войны), документированные для сексологической книги Сэмюелса. Записан рассказ некоего Эдди Р., который подружился с Джонни С, парнем, записавшимся в свои 18 лет во флот. Жили по соседству, и Эдди, младше своего красивого друга на два года, был под его влиянием. Эдди не осознавал своих гомосексуальных склонностей, и его рассказ, если иметь в виду не Джонни, а самого Эдди, может служить также иллюстрацией путей осознания. В последний месяц, оставшийся Джонни до ухода во флот, друзья играли в теннис, купались в бассейне.

"Это и был первый раз, когда я увидел Джонни совершенно обнаженным, и признаюсь, это ударило меня по нервам. Я наклонился, чтобы взять носки и тапки, и моя голая задница коснулась его голой ноги. Я похолодел. Я не мог шевельнуть мускулом. Этот электрический шок прошел через всё мое тело... Я разбудил в себе дьявола. Джонни посмеивался надо мной, когда я, наконец, пришел в себя и выпрямился.

"Осторожнее, приятель, - сказал он мне,- Твоя попка напоминает мне одну девчонку, с которой я когда-то спал".

За всю жизнь я не припомню чтобы мы разговаривали о сексе, никогда. Но внезапное упоминание о моей заднице в сравнении с девушкой, с которой Джонни имел секс, право же бросило меня в жар. Я чувствовал, как твердеет мой член и не мог понять, почему. Джонни явно видел, что со мной происходит, потому что он начал смеяться. "Лучше давай искупаемся,- предложил он,- а то у меня встает при одном виде твоего стояка".

Так и было. Мой член был все время поднят и ужасно горяч. Джонни хлопнул меня по заду и мы направились к воде. Некоторое время мы плавали, боролись и баловались в воде. Джонни нырнул и вынырнул из-под меня. Он схватил меня за задницу, и я думал, что выскочу из воды. Он оказался на поверхности возле меня, и наши тела соприкоснулись. Меня прямо обожгло. Несмотря на холодную воду мой член был тверд и высунулся прямо передо мной. Я чувствовал, как он терся о его живот, потому что он улыбнулся и, просунув руку под водой, схватил его. Я готов был закричать. Парень, это было отлично!

Date: 2016-08-31; view: 249; Нарушение авторских прав