VI. Формирование русла 6 page

<...> Однажды мне показалось, что солдат, за которым я следовал, расположен удовлетворить мои желания. Я обратился к нему. За деньги он был согласен на всё. Охваченный сильной страстью, я стал обнимать его и целовать, и меня не удерживала опасность того, что это могут увидеть. Он взял руками мои половые органы, и тотчас наступило извержение семени.

Эта встреча разъяснила мне цель моей жизни, цель, которую я искал так долго. Я знал, что в этом моя натура найдет свое счастье и удовлетворение; с этой минуты я решил приложить все свои усилия, чтобы найти человека, которого я мог бы полюбить и к которому я мог бы привязаться навсегда".

В этом случае перевоплощение в женщину зашло не очень далеко. Всё ограничивается женской сексуальной ролью и некоторыми свойствами личности. Субъект отмечает у себя женские чувства и реакции (робость, романтическое отношение к любви), но ему даже не приходит в голову переодеваться в женщину, подыскивать себе женское имя, исполнять женские функции вне сексуальной сферы. Есть, однако, люди, у которых именно это и наблюдается - у них освоение женского идеала для самоидентификации зашло гораздо дальше.

Таковы трансвеститы (со страстью переодеваться и перевоплощаться) и транссексуалы (добивающиеся медицинской, оперативной перемены пола). Это, конечно, гомосексуальность, но совершенно иной психологической природы, чем та, которая представлена у шофера Николая. Впрочем, этот же результат, вероятно, получается и в том случае, когда мужской идеал сексуального партнера столь силен, что начинает требовать от мужчины представления о себе как о женщине.

В романе аргентинского писателя Мануэля Пуига "Поцелуй женщины-паука" заключенный в тюрьму гомосексуал Молина говорит своему сокамернику революционеру Валентину, что не все гомосексуалы таковы, как он.

"Нет, есть другого рода, которые влюбляются друг в друга. Но что касается меня и моих друзей, мы стопроцентные женщины. Мы не гоняемся за этой мелкой добычей, то есть за собственно гомосексуалами. Мы нормальные женщины, мы спим с мужиками".

Он добивается наконец, что Валентин исполняет свою роль мужчины, а когда из чувства справедливости, требующего взаимности, тот хочет отдаться ему, Молина отвергает это. Он жаждет подчиняться, обслуживать мужчину (Puig 1984: 203, также 243).

Вернемся к мужскому образу-идеалу, не только потому что это есть типичный фактор гомосексуальности, но и потому, что он общий для гомосексуалов и гетеросексуалов, только в одном случае это образ одного себя, в другом - еще и партнера. Поэтому формирование этого образа обществом, его эволюция и изменения с ходом истории, факторы, воздействующие на это (Goldstein 1994; Dutton 1995 и др.), интересуют и тех и других.

Есть одно обстоятельство, которое побуждает некоторых теоретиков эстетики, отнюдь не только гомосексуалов, вслед за Гёте считать, что мужские формы вообще красивее женских. На первый взгляд это утверждение кажется абсурдным: разве не функциональная целесообразность лежит в основе наших представлений о красоте, разве не наилучшее соответствие форм своему эволюционному назначению? Внешние признаки силы, молодости, здоровья, благополучия, ума, ловкости, бодрости всегда кажутся нам прекрасными. И разве не имеет формы женского тела своего назначения, отличного от мужских форм? Для рождения ребенка нужен широкий таз - и он кажется нам вполне красивым у женщины, но некрасивым у мужчины. Для кормления ребенка нужны набухшие молоком нежные и округлые груди, к тому же они стали органом полового наслаждения для обоих - и женщины и мужчины - и кажутся мужчинам необыкновенно красивыми у женщины, но подобные груди - пухлые и отвисшие - кажутся отвратительными на мужском теле. Так что прекрасными должны казаться оба полюса - каждый на своем месте.

Всё это так. Но вдобавок особо красивыми нам представляются прогрессивные формы - формы, которыми успешные организмы отличаются от отсталых, консервативных. Эволюция позаботилась о том, чтобы такие формы вызывали дополнительную симпатию в популяции, в которой они выросли. А, как уже говорилось выше, в эволюционном плане самцы обычно мобильнее самок, мужчины развитее женщин - эволюционные изменения происходят сначала у них. Так, для развития человека по сравнению с другими приматами характерно всё увеличивающаяся разница между длиной нижних и верхних конечностей. Верхние становятся всё короче относительно нижних, нижние - всё длиннее. Нижние удлиняются и относительно туловища. Но по своим функциональным особенностям женщины не могут угнаться в этом за мужчинами. В среднем для женщины характерна меньшая относительная длина ног по сравнению с туловищем. Но эстетические критерии для ног вырабатываются на основе мужских пропорций - всем известно, что и среди девушек считаются красивейшими те, у которых "ноги начинаются от шеи". Не случайно женщины предпочитают обувь на высоких каблуках. Есть мнение, что античные скульпторы лепили ноги богинь не с женщин и девушек, а с юношей.

То же предпочтение критериев относится к формам рук. Женские руки в норме слегка изогнуты в локтях наружу - это видно когда женщина, стоя, опирается ладонями вперед о стол. Мужские руки прямы в этих ситуациях. Эстетический канон избирает прямые руки.

Философ-женоненавистник Шопенгауэр (1990: 191) саркастически заметил, что "назвать прекрасным низкорослый, узкоплечий, широкобедрый и коротконогий пол мог только отуманенный половым побуждением рассудок мужчин..."

Конечно, можно подобрать и противоположные наблюдения. Скажем, у женщин значительно меньше развит волосяной покров на теле, чем у мужчины, так что в этом она дальше ушла от обезьяны. Впрочем, показатель этот воспринимается почему-то исключительно как сексуально дифференцирующий, и обобщенного критерия не образует. Может быть потому, что он отличает мужчин не только от женщин, но и от юношей, а в сексуальном плане юноши в силу преимуществ молодости стоят для большинства ближе к эстетическим идеалам, чем зрелые мужчины. За пределами нескольких мест, где густые волосы должны быть как у мужчины, так и у женщины, значительный волосяной покров на теле воспринимается по-разному: у женщины всегда как уродливыий, у мужчины - в зависимости от склонностей воспринимающего и от национальных пристрастий.

О волосатости шла речь на дискуссии по визуальным представлениям мужского тела. Участники дискуссии, организованной журналом "Риск", обратили внимание на различия эстетических канонов в разных культурах.

Так, у древних греков, заметил Д. Кузьмин, "волосы на теле вообще методически изводились, и наличие таковых в неположенных местах считалось криминалом, это значило, что человек не следит за собой. Так что в античности волосы на теле в канон мужчины, безусловно, не входили. Что же и когда с этим каноном произошло?

Н.Гребенкин (худ. критик): Я думаю, что волосы на теле в любой культуре связываются с некоторой звериностью, грубым животным началом.

Д.К.: Ну да, потому-то греки с этим и боролись.

Н.Г.: Давайте скажем так: в одних системах мужественность и "звериность" отождествляются, в других звериное начало, включая сверхнормативную волосатость, выводится за пределы канона мужественности как некое избыточное ее проявление".

Он считает, что в современных культурах второе преобладает. Издатель журнала "Риск" В. Ортанов возражает: "Но вовсе не везде. Посмотрите латиноамериканские сериалы: у всех персонажей в вырезе рубашки или майки видны волосы на груди. Если у актера их нет, используются накладки. Это другая культура - культура мачизма..." (Мужское 1997: 98-109).

Греческое пристрастие к безволосому телу было, вероятно, связано с их культом юности, мачизм и похвальба волосатой грудью и волосатыми ногами у латиноамериканцев и итальянцев - с культом мужества и грубой силы. Но вернемся к интерференции сексуальных идеалов.

Формированию общепринятых идеалов мужской красоты для всего общества происходит всего интенсивнее в искусстве - в поэзии, живописи, скульптуре, фотографии, кино (Lehman 1993; Cohan and Hark 1993; Boscaghli 1996; Krondorfer 1996; Ledick 1998). Понятно, что художники, которые причастны к этому, сами часто оказываются изначально столь захвачены этими образами и образы эти оказываются столь сильными в их сознании, что воздействуют на смежные, и это сказывается в гомосексуальности творцов. Есть и обратная связь в этой зависимости: гомосексуальные творцы столь увлечены своими идеалами, столь сосредоточены на них, что при наличии профессионального таланта это приводит к ярким удачам, и возникшие образы становятся идеалами для всех - не только для гомосексуалов. Образы мужской красоты, созданные гомосексуалами, становятся идеалами самоидентификации для всех мужчин. Именно это отмечал Харитонов в своей "Листовке".

Гомосексуальный гений Микеланджело создал самый прекрасный мужской скульптурный образ всех времен - статую Давида (кстати, тоже причастного к однополой любви).

Гомосексуальный ученый Винкельман заложил основы преклонения европейцев нового времени перед идеалами красоты античного мира и стал "отцом искусствоведения". Три гомосексуальных танцора Нижинский, Нуреев и Барышников создали каноны мужского танца в балете - это были самые блистательные танцоры за всю историю балета.

Оскар Уайлд, осужденный английским судом за свою гомосексуальность, был законодателем мужской моды (arbiter elegantiarum) эпохи модерна. Немало голубых и среди профессиональных творцов мужской моды - кутюрье (дизайнеров), модельеров типа Версаче, лидирующих культуристов (бодибилдеров). Брак Мистера Вселенной Боба Пэриса с ведущим модельером Родом Джексоном - не случайность.

Словом, как говорит Митя Карамазов у Достоевского (1976: 100),

"В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей,- знал ты эту тайну или нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь".

Есть и художники, которые формируют идеалы мужской красоты специально для голубых. Можно и так сказать: они, как некие чувствительные органы сообщества, собирают и отражают бытующие в этой среде идеалы красоты своего времени и затем воплощают их в образах искусства, привлекательных прежде всего для голубых, а то и исключительно для голубых. В этих образах чисто сексуальные детали, обычно затеняемые и уменьшаемые в угоду пуританским вкусам, откровенно изображены и даже подчеркнуты. Отражая вкусы своей среды, эти художники в то же время оттачивают и совершенствуют их. Вплоть до XIX века это были прежде всего живописцы и рисовальщики. С рубежа веков, однако, всё большее место в этом искусстве стали занимать фотография, а затем и кино. Застрельщиком в этом был эмигрировавший в Италию немецкий фотограф барон Вильгельм фон Глёден, который ставил обнаженных итальянских юношей в томных позах и делал их желанными для гомоэротичного покупателя. Он даже построил "гомосексуальный рай" в своем сицилийском имении в Таормине - очаг," где гомосексуалы могли жить, реализуя на практике те идеалы, которые им предлагались на фото.

В свою очередь, фотография воздействовала на художников. Через напоминающие фотографию реалистические картины гомоэротичного Джорджа Куэйнтанса это влияние достигло "Тома из Финляндии". Даже само публикационное имя его образовано по образцу, модному в послевоенный период у фотографов, специализировавшихся на мужском обнаженном теле: "Лон из Нью-Йорка" (Лон Хэнеген), "Брюс из Лос-Анджелеса" (Брюс Беллас).

Этот художник - Тоуко (Томас) Лааксонен (1921-1991), Тоm of Finland, "Том из Финляндии" (Hooven 1993; Blake 1995) оказал наибольшее влияние на формирование идеалов мужской красоты современности. В 50-х годах его рисунки стали легально появляться в финских журналах "Красота тела", хотя в подавляющем большинстве рисунки эти столь сексуальны и изображают столь откровенно гомосексуальные сцены, что попадают в разряд порнографии. Ранние рисунки Тома еще сравнительно скромны - гениталии не видны, сексуаль-ные ситуации даны намеком - направлением взглядов, выражением лиц. Позже рисунки становятся более откровенными. Гомосексуальные ласки и сношения изображены без прикрытия. Половые органы всегда большие, часто до гротеска. Вот уже 40 лет его рисунки не сходят со страниц гомоэротической периодики всего мира и распространяются отдельными изданиями. Как правило это серии рисунков - целые повести, новеллы, с переходящими из одной в другую героями - крутыми парнями Кейком, Пеккой. Стиль его очень похож на социалистический и нацистский реализм - отобранная и любовно идеализированная натура, тщательно, дотошно вырисованные и оттененные рельефные тела, почти не отличимые от качественной фотографии. Вдобавок он так любит парней в военизированной униформе - моряков, полицейских, мотоциклистов. Его первые сексуальные опыты были с нацистскими солдатами в Хельсинки, хоть это и было чрезвычайно опасно, учитывая гитлеровское преследование гомосексуалов, и опыты эти оставили неизгладимое впечатление. "Кто бы ни придумал фашистскую форму, он должен был быть голубым. - заявлял Том в интервью.- Это были самые сексуальные мужчины, которых я видел в жизни". По иронии судьбы теперь фуражки с заломленной тульей и высокие начищенные сапоги, исчезнувшие вместе с эсэсовцами, через десятилетия всплыли в сознании финского юноши и остались запечатленными на сотнях гомоэротических рисунков Тома. А его пристрастия повлияли на таких гомоэротических фото- и киномастеров, как Роберт Мэпплторп, Райнер Вернер Фасбиндер и др.

"Работы Тома всегда оставались за рамками любых дискуссий о гей-культуре,- пишет Г. Севин (1992: 14),- потому что это - порнография. Порнография - запретная тема, мы готовы потреблять ее, но не хотим признавать. Однако если писать историю гей-образов и представлений, быть может, самый обширный раздел в ней будет посвящен порнографии. В среде, которая утверждает целую эстетику сексуального акта, то, чем мы себя возбуждаем, красноречиво говорит о том, кто мы есть. <...> Том создал идеал тела гея на бумаге. Благодаря вездесущности порнографии, этот телесный идеал смог распространиться в голубом подполье по всей Европе и Америке, видоизменяться, совершенствоваться и, наконец, восторжествовать как неотъемлемая принадлежность современной гей-культуры".

Постепенно гомоэротические рисунки и снимки стали становиться всё более и более однообразными, отражая установившийся идеал мужской красоты, как его понимают геи. Этот идеал особенно отчетливо выступил по контрасту, когда группа фотографов организовала выставку мужской обнаженной натуры, сознательно противопоставляя ее порнографии и даже гомоэротике. Холлеран, побывавший на этой выставке сразу же заметил ее отличия от привычной гомоэротики. "Ни один из образов не характеризовался выступающим пенисом, тогда как в этих журналах, ныне густо заполняющих наши стенды, всё как раз наоборот" (Holleran 1984: 78).

Как и в какую сторону изменились идеалы мужской красоты, по-видимому, действительно во многом определили голубые художники и фотографы. В самом деле, взглянем на то, кого из мужчин идеализировали в XIX веке, когда викторианские вкусы подавляли всякую сексуальность, а гомосексуальность была под строжайшим запретом и держалась в подполье. В конце XIX века Эуген Зандов (Sandow) из Восточной Пруссии (немцы произносят его фамилию Зандо, американцы - Сэндоу) был объявлен сначала самым сильным человеком мира, а затем этот коротконогий силач с длинным туловищем без талии, дерзнувший сниматься, прикрытый только фиговым листом, объездил всю Америку в качестве самого красивого мужчины мира! Взгляните на фотоснимки, делавшиеся бароном Глёденом в Сицилии и его кузеном Плюшовым в Неаполе. Итальянские юноши на этих снимках, как говорится, в теле и отличаются прежде всего хорошо развитым крупом. Тут можно вспом- нить многочисленные карикатуры Домье - мужчины на них, начиная с короля Луи-Бонапарта, построены по модели груши, тонким концом вверх. Это, конечно, карикатура, но она лишь утрировала типичную фигуру. Фигуру, в которой ценились основательность, упитанность и сила.

После Первой мировой войны стремление к простой и мирной жизни на природе родило фильмы с Тарзаном и культ Вейсмюллера, а возрождение олимпийского движения создало идеал спортивного тела.

Мускулистые братья Риттеры уже и снимались намасленными, как позднейшие бодибилдеры, а Эдвин Таунсенд в Нью-Йорке создал спортзал, где многие из них выросли. Таких парней и изображали гомоэротические фотографы и художники. Но 60-е годы внесли нечто новое. Обособление молодежи в самостоятельный слой общества, сложение молодежной субкультуры, с рок-музыкой, движением хиппи и антивоенным настроениями, с "молодежной революцией" (1968) и "сексуальной революцией", с "антикультурой" и выплеском гомосексуального экспериментирования (Стоунуолл - 1969),- всё это выдвинуло на первый план фигуру инфантильного юноши, с чертами андрогинности. Такие герои заполонили сцену в шоу-бизнесе и экран кино. Поскольку гомосексуальная среда очень склонна к культу юности, гомоэротические фотографы и художники с упоением развивали этот идеал. Он и стал ведущим в моде и искусстве, то оттесняя бодибилдера-"качка" на задний план, то уступая ему.

Эти два образа сейчас стоят перед мальчиком и подростком, формируя его вкусы.

7. Сексуализация интересов и идеалов

Всё это начинает складываться еще до полового созревания и еще не проявляется в чисто сексуальных предпочтениях. Между тем, когда такие вкусы и интересы сложились, в сущности сексуальная ориентация уже во многом предопределена. Когда половое созревание наступит, оно направится в заранее сформировавшееся русло. Если вкусы и интересы не отклоняются от обычных, русло окажется гетеросексуальным.

Если они сконцентрированы на людях своего пола, русло ведет к гомосексуальным склонностям. При половом созревании эти вкусовые предпочтения и платонические интересы наполняются чисто сексуальными ощущениями - сексуальными фантазиями, снами, подглядыванием, игрой воображения при онанировании, сексуальными приключениями и авантюрами. Приятные ощущения и волнения закрепляют сложившиеся склонности.

Поэтому обычно нет резкого перехода от сексуального равнодушия, от нулевого секса или от гетеросексуальности к гомосексуальности. Нет в человеке душевного переворота, нет сексуальной революции. Юноша входит в свой сексуальный мир ровно и плавно. Гомосексуальному человеку кажется, что он всегда мечтал о парнях. Гетеросексуальный убежден, что он от рождения интересовался девушками.

Американский журналист Э. Сэлливен пишет о своем детстве:

"Постыдная тайна - иначе не назовешь, чтобы описать мои тогдашние чувства,- открылась мне, когда я еще был ребенком. Думая о детстве, я вспоминаю те первые намеки, предшествовавшие моему открытию. Вот я сижу на заднем сиденье машины, гляжу на ухмыляющегося, взъерошенного троюродного братца и вдруг, к своему удивлению, чувствую какое-то странное влечение к нему. Я становился взрослее, но всё еще не понимал, что это проявления сексуального желания к таким же мальчишкам, как я. Я догадывался, что во мне что-то не так, но ничего не мог с собой поделать. <...> Разве дети задают себе вопрос, какие у них сексуальные желания - "гетеросексуальные" или "гомосексуальные"? Поначалу они даже не осознают, что эти желания - сексуальные. Когда я впервые обнаружил в себе отклонения от нормы, в то время эмоциональность и сексуальность были для меня практически неразличимы" (Сэлливен 1996: 4).

Гомосексуальные люди вообще более сексуальны, более возбудимы, в более раннем возрасте начинают интересоваться миром сексуальных ощущений. Они раньше начинают онанировать. По Сэгиру и Робинсу, до 15 года жизни начинает онанировать 90 % тех, кто станет гомосексуалом, и лишь 62 % из тех, кто пойдет по гетеросексуальному пути. Между 15 и 19 годами онанируют св. 4 раз в неделю 46 % гомосексуальных ребят и только 6 % гетеросексуальных (Saghir and Robins 1973). По данным Тиунова, среди петербургских школьников (обоего пола), признавшихся в мастурбации, онанируют каждый день 8 из 352 влюблявшихся только в лиц противоположного пола, и 5 из 17 влюблявшихся и в лиц своего пола. В первом случае меньше, чем одна сороковая, во втором - почти треть.

Возможно, что первые приятные сексуальные ощущения, помноженные на подъем активности половой системы растущего организма, создают условия для импринтинга. Что же попадет под действие механизма импринтинга? Что он запечатлеет на всю жизнь? Будет ли это одно и то же в разном возрасте - у тех, кто запустил в действие этот механизм раньше, и у тех, кто позже?

Вот видимо у тех, кто втягивается в мир сексуальных интересов раньше, преобладают ощущения, влекущие его к мужчинам, а у тех, кто втягивается позже,- к женщинам. Острое любопытство к половым особенностям индивидов своего пола, увлечение идеалами телесной красоты своего пола, неуверенность в благоприятной реакции девочек на какую-либо инициативу флирта и т. п.- всё это если и проявляется, то скорее в раннем возрасте, а позже уступает место другим явлениям: тело мальчика крепнет, принимает мужские формы, и он с меньшей ревностью думает о телесных различиях мужчин, его меньше волнует достижение идеала красоты, увереннее он подходит к девочкам. В каком возрасте всё это начнет приобретать чисто сексуальное оформление, в том и запечатлеется импринтингом. Если в раннем, то вероятнее это будет в гомосексуальном варианте, если позже - скорее в гетеросексуальном.

То есть в какой-то мере гомосексуальность - это действительно затянувшаяся инфантильность.

Очень интересная мысль. Анализируя жизнь гомосексуалов, у многих отмечаешь инфантильность поведения. Затянувшееся детство, слишком долгая юность, мальчишеское поведение вполне солидных по возрасту мужчин.

В.В.Ш.

Завершение эпизода из романа Геннадия Трифонова "Два романа Джорджа Баланчина", очень целомудренно написанное, показывает главного героя романа, шестнадцатилетнего атлета Юру как раз в таком затянувшемся детстве, в переходном состоянии от приязни к сексуальности, когда он оказался готов воспринять более уже осознанный гомосексуальный зов своего младшего друга. Друзья отправились ночью на озеро купаться.

"Побросав свои велосипеды <...>, мальчики мигом стянули с себя ковбойки <...> и шорты, а Илья сбросил с себя и плавки, чем ввел в некоторое замешательство Ирсанова, сильно возмужавшего в минувшую зиму и теперь относившегося к своему телу настороженно и чутко, ища объяснения происходящим с ним переменам в книжном шкафу отца.

Он был на голову выше Ильи". Его мускулистое уже вполне мужское тело "вызывало в Илье волнение и в какие-то минуты это волнение Ильи бессознательно передавалось сегодня самому Ирсанову <...>. Почему-то оглядевшись вокруг, Ирсанов решил последовать примеру Ильи и тоже снял с себя свои новенькие ярко-красные плавки, и кинулся в темную ночную воду... Первым из воды вышел Илья. Поднявшись на берег, он оглянулся назад и позвал Ирсанова к себе, высоко вскинув руку, Ирсанов видел теперь Илью, что называется всего-всего, и этот новый взгляд на Илью несколько смутил Ирсанова <...>. Однако Ирсанов всё не спешил выходить из воды. К тому были у него особые причины. Именно сейчас. Именно сейчас собственная нагота вызывала в нем определенное стеснение перед Ильёй, который, стоя на берегу, медленно вытирался длинным вафельным полотенцем, <...> поворачиваясь то лицом к Ирсанову, то спиной, и теперь Ирсанов всё улавливал момент, когда Илья вновь окажется к нему спиной, чтобы ему Ирсанову, стало ловчее выйти из воды, оставшись незамеченным Ильёй.

И такой момент возник. Ирсанов быстро выскочил на берег и, оказавшись рядом с Ильёй, быстрым движением рук схватил свободный конец полотенца и стал скоро вытираться, не заметив, как по мере вытирания их тела сближаются. "Господи,- подумал в эту минуту Ирсанов, - что это со мной?.." Но Илья не дал Ирсанову докончить свое размышление. Он вдруг сильно прижался к другу, и Ирсанов - без малейшего к тому эротического движения - тоже прижался к Илье, свободной от полотенца рукой проводя по влажным локонам Ильи <...>. Он уже не замечал, как полотенце выпало из пальцев и как они - всей тяжестью ладони - уже прикоснулись к прохладной Ильюшиной коже сначала возле его лопаток, а после сами собой побежали ниже и задержались чуть ниже талии <...>.

От этих движений маленький Илья вдруг весь задрожал и, обхватив Ирсанова за шею двумя руками, очень сильно к нему прижался - всем своим прохладным телом, вдруг потеплевшим и даже разгорячившимся...

- Поцелуй меня сейчас, пожалуйста...- Эти свои слова Илья произнес совсем шепотом.

- Но ты ведь не девочка? - громко сказал Ирсанов, слегка отстраняясь от Ильи. Но руки не слушались Ирсанова, еще крепче прижимая к нему тело Ильи...

- Поцелуй, поцелуй,- шептал Илья с жаром. Ирсанов поцеловал Илью - легко, чуть касаясь его раскрасневшихся полных губ.

- Не так,- сказал Илья.

- А как? - громко спросил Ирсанов и незаметно для себя приподнял Илью к своему лицу так, что теперь обе крупные ладони Ирсанова упирались в широкие и продолговатые ягодицы Ильи, вздрагивающие, то делавшиеся под пальцами Ирсанова округло-крепкими, то чуть слабыми и вновь крепкими...

- По-настоящему, сильно-сильно,- сказал Илья уже громко и закрыл глаза, губами упираясь в полураскрытый рот друга. Захватив губы Ильи своими, Ирсанов поцеловал Илью долгим поцелуем, чувствуя, как Илья водит кончиком своего языка по нёбу его рта.

- Вот-вот, вот так, еще сильней. Можешь? - быстро сказал Илья, в благодарность целуя Ирсанова в щеки и глаза.

- Могу,- выговорил Ирсанов. Но вместо Илюшиных губ стал целовать его лицо, жадно переходя к шее и плечам Ильи... В этот миг его тело пронзила сладкая, уже знакомая по ночным сновидениям, боль. Сердце забилось быстро-быстро. В голове словно что-то обрывалось, а ноги, словно в воде во время плавания больно свело. В эту минуту Илья переместил свои руки с шеи Ирсанова за его спину и тесно, теснее, чем прежде, прижался к вспыхнувшему Ирсанову.

Наконец сообразив, что с ним случилось, Ирсанов отстранился от Ильи с неожиданными для себя словами: - Прости, Илюша. я не хотел... Как ужасно получилось...

Ирсанов бросился вытирать полотенцем живот Ильи, по которому медленно стекала вниз резко пахнущая молочная жидкость..."

Утешив друга Илья вытерся сам, и они улеглись голыми рядом.

"- Ты что, спишь, Юра? - тихо спросил Илья, увидев, что Ирсанов закрыл глаза.-

Тебе не холодно?

- Нет, не сплю. Очень тепло. Даже жарко. А что?

- А тебе было приятно, когда...

- Что "когда"? - перебил Ирсанов, и дыхание его снова участилось.

- Когда ты меня целовал. И еще...

- Очень,- ответил Ирсанов, но уже почему-то совсем шепотом.

- А хочешь еще?

- Не знаю.

- А я хочу.

- А можно? - зачем-то спросил Ирсанов.

- Можно, можно,- заволновался Илья и на локтях подтянулся поближе, хотя ближе было бы уже и нельзя, к губам друга.

- Ладно,- согласился Ирсанов и улыбнулся Илье.

Он целовал теперь своего Илью медленно, иногда прерывая поцелуй своей счастливой улыбкой. Его руки снова прижимали к себе неистового Илью и снова тело Ильи обжигало пальцы Ирсанова буквально до ногтей. "Какой ты красивый, Юра!", шептал ему в лицо Илья и слышал в ответ: "Ты тоже красивый. Совсем как девочка". "Но я ведь мальчик, Юра, я мальчик". "А тогда почему мы целуемся?"

Горячие губы Ильи теперь уже целовали грудь Ирсанова, весь его живот, в центре которого этой зимой образовалась темная волосяная дорожка, берущая свое основание из курчавых, светлых и жестких волос, свидетельствовавших уже о многом и главное, о готовности, о необходимости даже стать мужчиной.

- Что ты! Что ты! Это нельзя! - вскрикнул Ирсанов, когда быстрые пальцы Ильи и его губы оказались там, где, по мнению Ирсанова, было "нельзя". Он даже приподнялся на локтях.

- Можно,- твердо сказал Илья.- Если тебе приятно, то можно. Тебе приятно?

- Не знаю. Наверное. Да. О-о-о... Илюша... Илюшенька... Ирсанов глухо застонал. Его руки снова стали искать тело Ильи. Найдя, они сильно сжимали сейчас бедра Ильи, а губы сами потянулись к его губам.

- Еще, пожалуйста,- прошептал Ирсанов.- Еще разок..."

Далее следуют признания в любви, в том, что нравились друг другу давно, но стеснялись, а теперь стеснение прошло. И самое интересное:

"- Это как сон, Илюша,- прошептал Ирсанов, снова откинувшись головой на короткую траву и смотря ввысь.- Один раз мне как-то приснилось, что мы с тобой целуемся.

- И мне снилось. Много раз. Снилось, что ты меня ласкаешь, как сегодня, а я тебя тоже целую, всего тебя, понимаешь?

- Понимаю". (Трифонов 1994: 98-101).

Стало быть, подсознательная тяга к этому взрыву была и у главного героя. Так происходило позднее рождение чувств, и импринтинг закреплял их. Осознание не поспевало. Ирсанов впоследствии женился, но семейная жизнь не ладилась. Его тянуло к юношам.

VII. Состав проявителя (давление обстоятельств)

1. Нагота

Отношение к мужской наготе менялось от эпохи к эпохе (Walters 1979; Weiermair 1987; Cooper 1990; Davis 1991; Ellenzweig 1992; Waugh 1996; Ledick 1998). В античной Греции мужское тело изображалось скульпторами, как правило, полностью обнаженным, тогда как женское - далеко не всегда, часто задрапированным. В Олимпийских играх юношам вскоре после их основания было предписано соревноваться абсолютно голыми, как в обычных гимнастических школах, и считают, что этому способствовало характерное для Греции повальное увлечение старейшин, от которых это зависело, педерастией.