Двумя месяцами раньше 22 page

Элизабет бросилась вперед, обхватила Дамиана за шею и оттащила его в сторону с криком:

— Стой, Дамиан! Ко мне!

Севилл прыгнул вперед, выругался и попытался схватить собаку, вцепившись в шкуру на боку. Пес взвыл от резкой боли, отпрыгнул в сторону, от испуга вышел наконец из транса и, не оглядываясь, помчался за Элизабет. Несколько секунд Севилл смотрел, как они убегают, запоминая направление. Затем обернулся к машине:

— Езжайте по дороге, следите за ней. Она где-нибудь появится. Поднимите тут всех, пусть обыщут все вокруг.

И он исчез за домом, бросившись в погоню.

Дамиан, смущенный и неуверенный, бежал следом за Единственной. Они убегали от альфы, и это его тревожило. Мужчина был совсем близко, давал команды голосом сердитым и пугающим. Если бы, Элизабет не оттолкнула его, он бы подчинился Севиллу — у него не оставалось выбора.

Элизабет прожила двадцать лет и за все это время никогда — ни разу в жизни — не испытывала таких сильных эмоций. Все внезапно стало осязаемым и значительным. Она чувствовала, как холодный, острый утренний воздух проникает в ее тело. На бегу она ощущала его запах — аромат мха и гниющего дерева. Серые ветки, темно-зеленые блестящие листья гаультерии, папоротников, еловые стволы — все было кристально ясным, и она, казалось, видела мир, даже в пылу отчаянной погони, во всех восхитительных деталях, впервые в жизни. Она чуяла шаги Севилла — самый страшный и волнующий звук, который она когда-либо слышала. Ученый приближался, он хотел поймать Дамиана, и только она могла спасти своего друга. Она должна действовать, должна все сделать правильно.

Через пять минут слепого, отчаянного бега через густой подлесок и траву она поняла, что дальше так нельзя.

Пес был все еще слаб, он только начал выздоравливать после двух серьезных операций, нельзя ожидать, что он сможет продираться сквозь густой, почти непроходимый подлесок. Нужно отыскать дорогу, тропинку, чтобы легче было идти. Элизабет неуверенно оглядывалась, пытаясь сориентироваться и понять, откуда она пришла и в какой стороне дорога. Она больше не слышала и не видела Севилла, но это ее не успокоило. Журчание ручья где-то неподалеку перекрывало все отдаленные звуки. Она посмотрела на подбежавшего Дамиана: он счастливо пыхтел, улыбался и выжидательно смотрел на нее.

Ему это нравится!

Она озиралась, гладила собаку по крепкой гладкой голове и медленно, глубоко дышала. Ей никогда раньше не приходилось бывать в таком лесу — настоящем. Пес, однако, бывал в таких местах — он спокойно и уверенно посматривал вокруг. Он вырос в лесу, здесь было его место. Ей в голову пришла мысль.

— Иди, Дамиан. Вперед! Я пойду за тобой, хорошо? Идем. — Полосатый пес побежал рысью, легко и радостно. — Давай, Дамиан. Белая Боль идет за нами, давай, скорее.

Дамиан обернулся и ускорил шаг. Он двигался сквозь густые заросли гораздо легче ее, находя естественные проходы, играючи преодолевал все препятствия. Через несколько минут они вышли к журчавшей воде. Это была маленькая речка, два или три фута в ширину, через каждые несколько ярдов заваленная упавшими стволами и ветками. Пес помедлил у воды, перепрыгнул поток и обернулся к Элизабет, дожидаясь приказаний.

— Идем дальше, — сказала она, решив не менять курса. Пес отряхивался. Она думала, как им выбраться отсюда — вообще из штата, а не только из леса. Они найдут дорогу, поймают машину или зайдут в чей-нибудь дом. Хорошо бы встретить женщину, пожилую женщину, тогда можно разыграть истерику, сказать, что гуляла с собакой и на нее внезапно напал мужчина, погнался за ней. Ни одна женщина не станет задавать вопросов после такой истории — их могли бы подвезти на пару миль. Она могла бы сказать, что у нее ревнивый друг и она не хочет иметь дела с полицией. Элизабет улыбнулась сама себе. Должно сработать. Единственная промашка может случиться, если кто-нибудь узнает в Дамиане ту собаку, о которой говорили в новостях и за которую все еще предлагали двадцать пять тысяч долларов. Но придется рискнуть.

Минут пятнадцать они шлепали по воде, а затем вышли к месту, где поперек ручья лежал ствол сосны — высоко, на уровне груди. Элизабет прислонилась к нему, переводя дыхание. Дамиан остался на берегу, а когда заметил, что она остановилась, запрыгнул на ствол и подошел к ней поближе. Обнюхал ее лицо и встал, виляя хвостом, довольно глядя вокруг. Элизабет поняла, что пес начал уставать. Она могла только гадать, по-прежнему ли гонится за ними Севилл или уже вернулся назад. Позвонил ли он в полицию? Помогут ли они, если считают, что она украла собаку? На секунду Элизабет подумала, как она может использовать один звонок, который разрешают сделать из тюрьмы. Билл, наверное, внес бы за нее залог.

Внезапно прямо под ногами она услышала резкий, странный, ни на что не похожий всплеск. Она отступила к берегу и посмотрела в бегущую воду. На несколько дюймов из воды, борясь с течением, выглянул огромный лосось — длиной фута два с половиной. Элизабет смотрела на него в изумлении — она никогда раньше не подходила так близко к живому лососю. Со своего насеста Дамиан тоже посмотрел вниз. Рыба сделала еще один рывок: плеск, напугавший Элизабет, шел от быстрых ударов хвоста по воде, когда рыба двигалась против течения. Рыба проплыла еще немного вперед, затем остановилась отдохнуть; ее мощный рот широко открывался, словно она задыхалась от напряжения.

Элизабет смутно помнила, что осенью лосось идет против течения на нерест. Эта рыба пришла откуда-то из Тихого океана, чтобы попасть в одну из тысяч рек и подняться к истокам — туда, где родилась. Она вернулась домой оставить потомство и умереть. Рыба пробивалась вперед, чтобы завершить свою работу, и что-то в ее стараниях глубоко тронуло Элизабет. Большая рыба была вся в порезах и шрамах, нос рассечен до самого белого мяса. Но она шла вперед, делала то, что должна была сделать. Ничто не могло ее остановить.

Элизабет присела рядом с рыбой, завороженная. Большой лосось лежал на мелководье и отдыхал. Далеко внизу Элизабет теперь слышала шлепки, следующей рыбины. Элизабет протянула руку и осторожно коснулась рыбьей спины.

— Давай, девочка, у тебя получится, — тихо сказала она, просто желая прикоснуться к чему-то настолько дивному. Элизабет надеялась, что хоть частичка силы и характера рыбы перейдет к ней с этим прикосновением. Опустив глаза, она увидела маленькую чешуйку на кончике пальца. Она удивленно посмотрела на рыбу, подняла голову и окинула взглядом величественные серые стволы вечнозеленых деревьев. — Спасибо, — прошептала она. Все еще сидя над потоком и задыхающейся рыбой, она открыла свой мешочек и осторожно положила чешуйку внутрь. То был волшебный миг, и она знала, что навсегда запомнит эту рыбу.

Девушка встала и отступила назад, рыба поплыла дальше, вверх по камням и гравию, делая по несколько футов зараз и останавливаясь отдохнуть, когда путь преграждали упавшие деревья.

— Следи за Севиллом, — посоветовала Элизабет рыбе, — он где-то неподалеку, и у него не самое хорошее настроение.

Она вернулась к поваленному дереву, пытаясь сообразить, что делать дальше. И тут услышала еще один странный звук. Девушка схватила Дамиана за морду и зажала пасть рукой, чтобы никто не услышал его частого, тяжелого дыхания. Звук был свистящий, громкий, он стремительно приближался. Сквозь шум потока бесполезно разбирать, что это. Элизабет инстинктивно свернулась в комок, спрятав под собой собаку. Они сжались рядом с бревном — замшелым и укрытым папоротником, — в ледяной воде, слушая странный звук, не принадлежавший этому мирному лесу. Звук приблизился, и перед ними внезапно промчался серебристый почтовый фургон: дорога была футах в сорока от того места, где они прятались. Ох, черт возьми! Элизабет вскочила, проклиная себя за то, что не узнала шелеста шин по бетону. Она поползла вперед, удерживая пса рядом с собой.

По ту сторону дороги стояли дома — один совсем недалеко, дальше — еще несколько, и это было бы прекрасно, если бы только она могла незаметно пересечь дорогу. Ей было видно ярдов по пятьдесят в обе стороны, и она присела в нерешительности. Выходить на шоссе очень рискованно — если она сделает ошибку и Севилл или его люди увидят ее, все будет кончено. На этот раз уж точно.

Она снова сосредоточилась на дороге. Если ее увидят, ни она, ни пес не смогут убежать от полных сил преследователей. Момент критический. Она сжала шею Дамиана.

— Мы сделаем это.

Элизабет выпрямилась и сняла с себя ремень. Накинув его на шею Дамиану как поводок, она вместе с ним бросилась через дорогу к ближайшему дому. Приближаясь, она внимательно разглядывала его: годится ли он для ее замысла. Грязновато-кирпичного цвета, с белыми косыми крестами на фасаде и двери гаража. Замаскировали коттедж под ранчо. Она остановилась. Впереди, напротив гаража кто-то свалил огромной кучей заплесневелый ковер, на подъездной дорожке стояли две брошенные машины и валялись пустые жестянки из-под пива.

Не годится.

Она вернулась на дорожку, посмотрела, нет ли на шоссе машин. Затем побежала к следующему дому. Теперь, когда адреналин иссяк, она почувствовала, насколько вымоталась. Девушка взглянула на пса. Тот хромал на больную переднюю лапу, задние лапы еле двигались, она слышала, как когти скребли по асфальту, когда он подтягивал их.

Следующая дорожка вела к двухэтажному коричневому дому, стоящему чуть поодаль от шоссе. Рыжая длинношерстная такса залаяла и рысью рванулась им навстречу. Собаку позвал женский голос:

— Джесси, иди ко мне.

Они быстро пробежали мимо, к следующему дому, укрытому за деревьями футах в ста дальше по дороге. Машин не было, девушка поторопила уставшего пса, и он побежал трусцой за нею к уединенной подъездной аллее. Они свернули на нее, и Элизабет увидела знакомую черную машину. В каких-нибудь десяти ярдах.

Девушка отпрянула, будто на нее кинулась змея, — выброс адреналина едва не отправил ее в обморок. Голова закружилась, все поплыло, она еле удерживалась на ногах и растерянно моргала.

Это конец — они ее поймали. И все-таки она знала, что не сдастся. Элизабет отступила и инстинктивно развернулась с намерением бежать, хоть и знала, что это бесполезно. Она еще не понимала, что сделает — действительно, что? — в тот момент, когда Севилл заберет у нее собаку.

— Подожди, — позвал ее Том. Произнес он это неожиданно, и Элизабет замерла. Она ожидала резкой команды или грозного предупреждения, но ничего этого не было. Она услышала просьбу. — Элизабет, подожди, — снова сказал он.

Задыхаясь, Элизабет выпрямилась. Они могли затравить ее, но она не просила о снисхождении, зная, что от Севилла пощады не дождешься. Дамиан подошел к ней поближе. Питбуль не тратил времени — рычать не стал, а просто прижался к ноге Элизабет, дожидаясь момента, когда можно броситься на противника.

— Что ты собираешься делать? — спокойно спросил Том с водительского сиденья. Словно интересовался ее планами на лето.

— Ну, смотря по обстоятельствам, наверное, — раздраженно ответила она, стараясь унять дыхание. Она заметила, что ее руки трясутся, как у паралитика. Севилла в машине не было. Но он точно где-то поблизости, Том наверняка уже позвонил ему.

— Думаю, будет лучше, если ты просто отдашь ему собаку, прежде чем все зайдет слишком далеко. Он не остановится, пока не получит собаку назад. А он ее получит, чего бы это ему ни стоило.

Девушка пришла в ярость: неужели он ждет, что она скажет — да, ты знаешь, в общем, ты совершенно прав, это уже скучно, так что давай, забирай собаку! Неужели все мужчины такие? Но что-то в нем удержало ее от резкого ответа. Том был слишком серьезен. Возможно, даже чувствовал некоторую симпатию к ней, просто смотрел на вещи иначе. Элизабет выбранила себя: он же фактически правая рука Севилла, он пытается убедить ее отдать собаку или же, подумала она, быстро оглянувшись на дорогу, тянет время до приезда Севилла. Девушка напряглась. Другого выбора нет, придется бежать. Том заметил ее движение.

— Пожалуйста, — попросил он тихо, — не убегай. Она тяжело вздохнула — от усталости и неуверенности.

— Не надо со мной играть, Том. Что ты собираешься делать? Позвонить ему?

Том выдержал долгую, долгую паузу.

— Нет. В тот раз я тоже этого не сделал.

В ней затеплилась надежда. Так, значит, Том видел ее в доме отца. Он не сказал Севиллу и не стал за ней следить. До нее наконец дошло. Потрясающе — Том помогал ей.

— Я не думаю, что тебе удастся выбраться, — продолжал он. — У него полно людей, желающих поймать собаку и получить вознаграждение. Все вокруг перекрыто. Вам обоим было бы безопаснее, — Том кивнул на Дамиана, — если бы ты просто отдала ему пса.

Элизабет — вся в грязи, напуганная и взвинченная — по-прежнему мешкала: ей нужно бежать, но она, кроме того, отчаянно хотела, чтобы этот человек ее понял.

— Том, скажи, есть ли на свете такая вещь, за которую ты отдашь все? Что-нибудь такое, с чем твое сердце отказывается примириться? Если бы мы с тобой поменялись местами, вот прямо сейчас, и ты был бы мной, а Дамиан был бы той единственной вещью, — что бы ты стал делать? Что бы ни случилось; я сделала все, что могла, и оно того стоило. Потому что так было надо.

Он смотрел ей в глаза и обдумывал ее слова. А после долгой паузы кивнул на дорогу.

— Иди, — сказал он.

Элизабет подозрительно нагнула голову, не в силах поверить.

— Мне жаль, что я в этом участвую, — объяснил Том, — мне не нравится, как он поступает с тобой. Это неправильно.

Элизабет внезапно почувствовала, что очень, очень любит помощника Севилла. Уже собравшись уходить, она обернулась еще раз:

— Том, у вас с Дамианом есть два общих качества: добрые сердца и вы оба заслуживаете лучшего.

Том почти улыбнулся.

— Может, у тебя и получится сбежать, — сказал он, — но у тебя нет еды, нет денег. Как…

— Я не знаю, Том. Правда, не знаю. Не знаю, что смогу сделать, но зато прекрасно знаю, чего не смогу.

Где-то на шоссе загудел автомобильный мотор. Элизабет дернулась.

— Подожди.

Девушка быстро обернулась. А если… если он просто отвлекал ее внимание? Как же можно быть такой тупой! Он же второй номер Севилла! Почему она решила, что он ей поможет? Том смотрел в землю. Казалось, ему было трудно.

Это ловушка.

Она в тревоге огляделась, ожидая увидеть за деревьями Севилла. Том протянул ей из машины руку. В ладони были деньги.

— Вот, держи, — просто сказал он.

Элизабет выдохнула так резко, что пряди волос взлетели у нее надо лбом. Она подошла и взяла деньги. Долго смотрела ему в глаза. Серые, как у Севилла, — но совсем не такие. И смотрели они на нее иначе. Ей вдруг стало очень одиноко и захотелось его обнять.

— Спасибо.

— Просто это неправильно, вот и все, — сказал он. — Если ты выберешься отсюда — как-нибудь, — приходи на мыс за полями фильтрации. По вечерам. Если поднимется ветер… — Он опустил глаза. — Ну, знаешь, вдруг понадобится что-нибудь.

«Да он стесняется… — Элизабет наморщила лоб. — Если поднимется ветер? Хм…»

Звук мотора приближался. Обогнув машину, они с Дамианом бросились в густой подлесок. Том прав: если Севилл мобилизовал против нее добровольцев-охотников, она не сможет проскользнуть мимо них днем. Ее план теперь не сработает. Нужно спрятаться где-нибудь и дождаться ночи. Девушка надеялась, что они решат, будто она не смогла пересечь дорогу на глазах у Тома, и сосредоточат поиски на той стороне, ближе к дому Барбары. Спасибо солнцу за то, что оно взошло и стало немного теплее. Она медленно шла за полосатым питбулем через лес, снова и снова прокручивая в голове странный разговор с Томом и вспоминая чувство, возникшее, когда она посмотрела ему в глаза.

Глава 15

Кто смотрит наружу — спит,

кто смотрит внутрь — пробуждается.

К. Г. Юнг

Для Дамиана жизнь внезапно и стремительно изменилась к лучшему. Они шли уже много часов, и, к его удовольствию, Элизабет не собиралась возвращаться. В клетке Дамиан жестоко страдал. Любой собаке, решеткой отгороженной от природы, невыносимо тяжело, и понять это могут очень немногие люди. Но теперь Дамиан и Единственная шли по осеннему лесу, и все в его мире было правильно.

Утро для него выдалось ужасное. Когда приехал Севилл, Дамиан уже начал неохотно подчиняться его командам, но вмешалась Элизабет. Разыгралась жуткая сцена, и полосатый питбуль просто не знал, как ему поступить. Вопрос лояльности был слишком сложен для Дамиана: он чувствовал неодолимую потребность подчиняться обоим этим людям. Однако Севилл завоевал его преданность, безжалостно используя электрошок, а Элизабет владела его сердцем благодаря чему-то более сильному.

В итоге Дамиан уходил все дальше и дальше с Единственной, открыто бросив вызов их вожаку, альфе. Немыслимое дело. Однако он был собакой, а бежать по лесу так приятно, и такие могучие, прекрасные, опьяняющие запахи обрушились на него, что он скоро забыл о своей непокорности. Прохладный тенистый лес глубоко волновал его, и впечатления от прошедших недель с Севиллом стирались. Да и как было не забыть этот кошмар, если даже запах травы на ботинках альфы заставлял собачью душу корчиться от тоски. Теперь же он бежал по девственному лесу, и сердце его пело от счастья.

Среди этих высоких серых стволов предки чувствовались едва ли не зримо — они приветствовали его. Природа была ему Отцом и Матерью, а он был с нею вечно и неразрывно связан. Пес бежал, окруженный сотнями запахов, чувствуя, что возвратился домой. Он ощущал лес так, как не мог чувствовать человек.

Но все-таки лес — не дом ему.

Дамиан не был диким зверем — он был собакой, уникальным существом среди всех видов земных, и место его — рядом с людьми, а не в лесу. В начале времен его предки установили мистическую связь с человеком, и теперь узы были еще сильнее тех, что они ему передали. Невыносимая боль утихла в его душе, когда он попал в лес, но Дамиан, не колебался бы ни секунды, пожелай Элизабет увести его отсюда. Его место — рядом с Единственной.

Так они убежали вместе в этот осенний восхитительный день, куда — не знали, да это было и не важно. Они брели медленно — прошло уже несколько часов. Солнце пробивалось сквозь кроны, светило ярко, но согреться удавалось, только когда они находили места, укрытые от сильного ветра, поднявшегося после полудня. Ночью выпал иней; он не смог заморозить лесные растения, но стало ясно, что лето ушло и на пороге зима. Дамиану хотелось поскорее насладиться дарами осени и подготовиться к приближающейся зимней смерти. Большие яркие кленовые листья, кружась, падали с деревьев, с тихим шепотом опускаясь к подножиям стволов.

Дамиан снова нашел маленький ручей, и они двинулись вдоль русла. Два часа спустя, продравшись сквозь почти непроходимые заросли, они наткнулись на глубокое длинное ущелье, где тонули любые звуки. Пахло солью, где-то кричали морские птицы — девушка и пес вышли к краю земли, хотя большая вода еще не показалась.

На илистом берегу Элизабет нашла укромное место, где среди огромных папоротников и поваленных деревьев беглецы могли сидеть в совершенном уединении. Отсюда они успели бы заметить погоню. Укрывшись от ветра, Элизабет и Дамиан прижались друг к другу, чтобы согреться. Терпеливый пес лизал свои израненные лапы — за последнее время они стали мягкими, как у всех лабораторных собак.

За весь день только один человек прошел по дикому пляжу, не заметив друзей, укрывшихся на крутом склоне. Элизабет что-то говорила Дамиану, но не требовала, чтобы он слушал внимательно, и он не слушал.

Они просидели до захода солнца. Сквозь трели ручья из ущелья Элизабет напряженно ловила любые отзвуки. Дамиан отдыхал рядом, пытаясь понять, что ее тревожит. С темнотой опустился и холод осеннего вечера. Дамиан так долго прожил в помещениях с постоянной температурой, что шерсть его стана тонкой и уже не годилась для жизни на улице. К тому же в последний раз он ел почти сутки назад и теперь был голоден.

Он поднялся и встал напротив девушки, пристально глядя на нее.

— Еда, — наконец сказал он.

Элизабет фыркнула. Она сама убежала из дома в одной футболке и теперь ужасно замерзла.

— Ты читаешь мои мысли, — ответила она, — я тоже проголодалась. Давай пойдем вдоль берега, пока не выйдем на дорогу. Нужно найти какое-нибудь убежище на ночь. Господи, как же холодно! У меня ноги застыли. Как же мерзко.

Они начали спускаться к пляжу. В темноте, сквозь спутанные заросли двигались очень медленно. Пес вел ее, слегка помахивая хвостом, радуясь, что они снова в пути, и надеясь на ужин. По пляжу идти стало легче, под ногами были гравий и песок, ярко светила луна. На побережье показались дома. Стараясь двигаться быстро, они осторожно прошли по газонам и вышли на дорогу. Единственная, казалось, хорошо знала, куда они идут, так что Дамиан довольно трусил за ней, думал о еде и часто останавливался возле собачьих меток, испещрявших их путь.

— Как же мерзко, — повторяла Элизабет, медленно передвигая ноги, — как же все это мерзко.

Они шли медленно — отчасти потому, что избегали освещенных мест, но еще и от того, что совершенно заблудились, а Элизабет совсем замерзла. Она говорила себе, что псу тяжело идти быстро, но не могла не заметить, что у него-то проблем с ходьбой не было. Девушка нашла кусок бечевки и привязала Дамиана к дереву около круглосуточного магазина. На деньги Тома купила маленький пакет собачьей еды, три хот-дога и колу для себя. Поев, они бодро двинулись дальше — обратно в город, к мысу за полями фильтрации, о котором упомянул Том. Она понятия не имела, что скажет ему, когда придет, даже не знала наверняка, можно ли ему доверять. Он легко мог изменить свое решение, мрачно подумала она, но больше им идти некуда и не к кому обратиться. Севилл будет следить за домом Барбары, это очевидно. Билл сказал, что ее отец говорил с Севиллом, и если это правда, если он поддался влиянию Севилла, не было сомнений, что отец позвонит в полицию, окажись она дома вместе с собакой. Оставалось надеяться на милость помощника Севилла. Мысль не слишком приятная.

Она остановилась у телефонной будки, тупо уставилась на нее, поняв, что даже не знает фамилию Барбары. Можно попробовать позвонить ей на работу чуть позже.

Только в эти долгие, холодные, темные часы перед рассветом Элизабет полностью осознала, в какой отчаянной ситуации оказалась. Дамиан все еще слаб после операций, а она весь день чувствовала, что заболевает. Она всегда была подвержена простуде, а стресс последних недель совсем подкосил ее. Ощущения были очень странные — она спотыкалась в темноте о битум пригородной дороги, на ней были только промокшие теннисные туфли и футболка, и рядом на обрывке веревки шел хромающий пес. Качая головой, она снова и снова думала: как это могло случиться?

Наступил рассвет, а они были все еще в нескольких милях от места назначения. Элизабет пришлось забраться в придорожные кусты орешника. Днем идти слишком рискованно. На ветках лежала тяжелая утренняя роса, и девушка вся промокла. Элизабет несколько мгновений разглядывала темно-коричневые резные листья, устилавшие землю в этой маленькой роще. На влажной почве тут и там росли шампиньоны; на стволах торчали большие древесные грибы. Влага стекала с веток и капли уныло шлепались на землю. Она нерешительно присела на мокрую землю. Посмотрела на Дамиана, он взглядом ответил ей.

— Этого не может быть, — сказала она. Потом положила руку ему на голову и зажмурилась. Глаза горели, голова раскалывалась от боли. Она обвязала веревку Дамиана вокруг своей лодыжки и решительно свернулась клубком.

Если бы у меня была подушка, я бы смогла уснуть.

Прикосновение щеки к холодной земле странно отрезвило ее. Она действительно в бегах. У нее нет машины, денег, нет места, где можно поспать. С досадой она поняла, что ужасно хочет пить, но возможности достать воду у нее не будет еще несколько часов.

Я ненормальная беженка.

Она посмотрела на пса.

А он похож на узника концлагеря.

Дамиан свернулся рядом, и она прижалась к нему. Пес лег на бок, вытянул заднюю лапу и со вздохом положил голову ей на руку. Элизабет слегка потрепала его.

— Тебе тоже жестковато, да?

Пес потянулся и быстро лизнул ее в щеку.

— Всегда пожалуйста, — ответила она. Она была признательна ему даже за тепло, исходившее от его тела. — Ну что, мы сделали то, что должны были, правда же? И как угодно, но я заберу тебя у него. Мы сделаем это, малыш. Я не знаю, как, но сделаем.

На ум ей пришла строчка из любимой песни, и Элизабет горько улыбнулась: насколько уместны слова. Куда идти теперь, когда зайдешь так далеко!

В утренней тиши она подумала об отце и дедушке и будто окаменела. Как могла ее любовь к одному причинить вред другим — тем, кого она тоже любила? Она вспомнила слова язычницы Барбары, которая говорила, что добра или зла нет, есть только жизнь, и то, что хорошо для одного, для другого может обернуться неотвратимой болью.

Элизабет рухнула на землю и горько заплакала. Так и есть: ее отец совершал огромное зло и все же делал много добра. Она причинила ему боль и все же сделала доброе дело для Дамиана. Нанесла огромный урон своей жизни и все же для собственной души совершила великое благо. Спасение Дамиана было правильным поступком, но потеря семьи ранила ее. Добро и зло неразделимы, и выбор — лишь вопрос точки зрения, ни больше, ни меньше. Поэтому она рыдала, и ей хотелось одного — вернуться домой к отцу и сказать ему, как она его любит. Но она не могла, и это терзало ей душу. Дамиан, пораженный ее горем, скулил и отчаянно пытался слизывать ее слезы.

Элизабет пробовала уснуть, но не могла. Дрожащая и мокрая, она лежала, свернувшись вокруг тела пса на сырой земле. Уверенный вид собаки успокаивал ее: она старалась защитить его, но и он защищал ее тоже.

Когда наступило утро, воробьи и вьюрки запрыгали по сводам ветвей, подрагивая коричневыми хвостами, выводя мелодичные трели. Элизабет видела, что небо светлеет, и с интересом наблюдала, как восходящее солнце мягко расцвечивает сумрачные заросли.

Цвет, — подумала она, — это ежеутренний дар солнца.

Они пролежали в кустах весь день. Спать было слишком холодно и неудобно. Элизабет думала о том, что сделала Барбара, вернувшись домой и не найдя ни ее, ни собаки. Встретили ее около дома терпеливые полицейские или нет? Или только Севилл и его охотники? Что Барбара сказала Севиллу, если они встретились? Она бы дорого дала, чтобы это увидеть.

В ту ночь Элизабет истратила последние деньги, которые дал ей Том, купив еще один пакет еды и немного воды. Сама она есть не хотела — это плохой признак, особенно после целого дня голодовки. Двое друзей устало потащились дальше в темноте, и Элизабет пришлось несколько раз отдыхать, присаживаясь на каменные заборы или бордюр. Она совсем ослабла и чувствовала себя ужасно. Болели голова и живот, мышцы ломило, ее бросало то в жар, то в холод.

Они добрались до пустого, заброшенного мыса за полями фильтрации вскоре после восхода. Элизабет решила просить Тома о помощи. Другого выхода нет. Ему нужно будет достать для нее где-нибудь сухую одежду, обувь, затем вывезти из города и высадить достаточно далеко, чтобы она могла двигаться дальше автостопом без риска, что кто-нибудь опознает собаку. Том был ее единственным шансом. Девушка изводила себя, представляя, что будет, если он откажется или, хуже того — от этой мысли у нее кровь стыла в жилах, — если он будет ждать ее там с Севиллом? Прикоснувшись к мешочку на шее, она вспомнила о лососе, о его кровавой, ободранной морде. Эта рыба должна была сделать свое дело, и она продолжала двигаться. Одна в целом мире, рыба шла вперед, встречая каждое новое препятствие без жалоб, без сомнений. Мысли о рыбе помогли, и Элизабет зашагала дальше.

Место, где она собиралась ждать Тома, оказалось искусственно созданной песчаной насыпью, выступающей в узкий залив. Безобразная смесь донного ила, тины, перегноя и обломков канализационных труб отпугивала рыбаков и случайных прохожих. Всю западную часть мыса занимал дровяной склад, заваленный огромными штабелями бревен для отправки в Японию. Восточная сторона была пустынной, во время прилива от нее оставался только маленький пляж, а отлив обнажал длинную береговую линию. Дряхлые обветшалые доки, облепленные водорослями, постепенно гнили без присмотра. Идеальное место для укрытия, но она удивлялась, откуда о нем знал Том.

Когда взошло солнце, с моря накатил густой туман, воздух стал сырым, серым, холодным, он пах морской водой. Элизабет совсем окоченела, и сильная дрожь не отпускала ее. Промокшая, вялая, с больной головой, она ни о чем не могла думать. Девушка огляделась, выбирая место, где можно провести день.

Восточная часть мало подходила для укрытия. Уже понимая, что заболела, Элизабет знала — нужно выспаться, а для этого требовалось уединенное место. Она не могла допустить, чтобы ее заметил случайный утренний бегун. Если кто-нибудь узнает Дамиана, это конец. В отличие от лосося, в глубине души она понимала, что не сможет бороться дальше.

Она подошла к дровяному складу и с сомнением посмотрела на двадцатипятифутовые штабели бревен. Те выглядели опасными — ей было не по себе даже просто рядом с ними. Однако в щели между большими бревнами в основании кучи оказалось сухо. Лучшего выбора все равно нет. Она заползла на несколько футов в глубину штабеля и уселась, обхватив руками колени и положив на них голову.

— Вот дерьмо, — сказала она.

Дамиан в ожидании пролежал возле нее весь день, От холодного и влажного морского воздуха и ему было неуютно: он дремал урывками, прислушиваясь к далеким звукам и время от времени толкая лапой свою вялую спутницу. К вечеру, когда начало смеркаться, он уже был уверен, что с Элизабет что-то не так. Она свернулась на боку в комочек, лежа на жестких обломках коры, покрывавших землю между бревнами. Она так сильно дрожала, что стучали зубы, и несколько раз просыпалась — ее рвало желтой слизью. Затем она со стоном ложилась обратно. Пес беспокойно смотрел на нее, непрерывно ходил взад и вперед в тесном убежище и слушал смутный, но настойчивый, требовательный Голос.