Детская нейропсихология 1 page

Л. С.ВЫГОТСКИЙ ПРОБЛЕМА РАЗВИТИЯ И РАСПАДА ВЫСШИХ ПСИХИЧЕСКИХ ФУНКЦИЙ¹

Проблема высших психических функций явля­ется центральной проблемой всей психологии чело­века. В современной психологии еще недостаточно выделены даже основные теоретические принципы, на которых должна быть построена психология че­ловека как система, и разработка проблемы высших психических функций должна иметь центральное значение для решения этой задачи.

В современной зарубежной психологии существу­ют два основных принципа, с точки зрения кото­рых разрабатывается психология человека.

Первый принцип — это принцип натуралисти­ческий, т.е. такой, который рассматривает психоло­гию человека и его высшие психические процессы на тех же принципиальных основаниях, на которых строится учение о поведении животных. Таковым является, например, структурный принцип, который исходит из мысли, что в психологии человека не заключается ничего принципиально нового, что отличало бы ее коренным образом от психологии животного. Весь пафос структурной теории заклю­чается в ее универсальности и всеобщей приложи­мости. Как известно, сами структуралисты утверж­дают, что структура есть изначальная форма всей жизни. Фолькельт в своих экспериментах стремится доказать, что восприятие паука подчиняется тем же структурным законам, что и восприятие человека. Такие же структурные законы получались при ис­следовании структуры поведения человекоподобных обезьян. Все явления — от реакций паука до челове­ческого восприятия — оказались охваченными таким единым принципом.

Эта всеобщность структурной теории отвечает тенденции всей современной натуралистической психологии, о которой несколько иронически, но правильно выразился Торндайк, указавший, что идеал научной психологии — создать единую линию развития от дождевого червя до американского сту­дента. Этому идеалу отвечает структурный принцип. Поскольку речь идет о такой общей закономерности, дождевой червь и американский студент обнару­живают структурные закономерности в полной мере. Правда, внутри этих общих структурных закономер­ностей в ходе эксперимента и клинического иссле­дования приходится различать структуры «хорошие» (как их обозначают представители этой психологии) и структуры «плохие», структуры «сильные» и струк­туры «слабые», структуры дифференцированные и структуры недифференцированные. Но все это — отличия количественные, принципиально же оказы­вается, что структурные принципы одинаково при-ложимы как к высшим, так и к низшим структурам, как к человеку, так и к животному.

¹ ВыготскийЛ.С. Развитие высших психических функ­ций. М.: Изд-во АПН РСФСР, 1960. С.364—383.

Несостоятельность этого принципа сказалась в области и генетической и клинической психологии, по отношению к развитию и распаду психических функций. Основатели гештальт-психологии — Кёлер и Вертгаймер связывали огромные надежды со струк­турным принципом. Соответственно этому принци­пу исследования, как уже было сказано, проводились на домашней курице и на обезьяне. Но оказалось, что с точки зрения сравнительной психологии эти исследования не имеют никаких перспектив, пото­му что на курице Кёлер получил то же, что и на обезьяне. В смысле общих структурных принципов различий между домашней курицей и обезьяной он установить не мог. Когда при Кёлере в Париже был поставлен вопрос относительно человеческого вос­приятия, то он ответил данными, собранными на животном материале. Изложив все основные законо­мерности, которые были вскрыты на животных — на обезьяне и курице, — он сказал, что этим законам подчинено и человеческое восприятие. Конечно, это его слабое место. Больше того, он не мог отделаться от того впечатления, что животное в гораздо боль­шей степени подчиняется законам структуры сен­сорного поля, чем человек, у которого эти законы определяют его сенсорные процессы в меньшей степени. Животное находится в резкой зависимости от объективных данных, от освещения, располо­жения вещей и т.д., от относительной силы раздра­жителя, входящего в состав этой ситуации, проявляя здесь подчинение законам структуры больше, чем человек.

Аналогичные факты получились при попытке приложить структурный принцип к явлениям дет­ского развития. Чем ниже спускался исследователь, тем больше получалось данных, что структурное строение психических процессов у ребенка имеет ту же форму, как и у взрослого человека. Попытку при­ложить структурный принцип к объяснению развития сделал К.Коффка. Он указал, что развитие структур является «сильным» и «слабым», «хорошим» и «пло­хим», дифференцированным и недифференцирован­ным, но что все развитие альфой и омегой имеет структурность как таковую. Такая постановка про­блемы развития в области сравнительной и детской психологии оказалась с точки зрения структурного принципа чрезвычайно мал о плодотворной. Все выс­шие формы человеческого восприятия потеряли свою специфичность.

Я укажу, с какими трудностями приходится встречаться структурной психологии, когда дело касается клинических дисциплин. Я сошлюсь на ра­боты Петцдя, посвященные агнозии, в которых он устанавливает тонкое различие между низшей зри­тельной сферой и той высшей зрительной сферой, при страдании которой наступает агнозия. Но когда Петцль от описания переходит к анализу, то оказы­вается, что все сводится к структурированию и из высших функций выступают только две — побуждаю­щая и запрещающая. Они, по выражению Щедрина, могут только «тащить и не пущать» низшие центры, но создавать новое, приносить новые элементы в деятельность высших центров оказываются неспо­собными.

Я подробно останавливаюсь на этой стороне дела, чтобы показать, что господствующая в современной психологии структурная теория оказывается неадекватной той проблеме, которая составляет основной предмет изучения человека, — проблеме высших пси' хических процессов, ибо ответ, который дает струк» турная психология, заключается в том, что высшие

психические функции сводятся к тем же низшим, только усложненным и обогащенным по сравнению с низшими психическими функциями, а это не решает проблему.

Вторую линию в психологии человека представ­ляла так называемая описательная психология, или психология как наука о духе, которая в противовес натуралистическим принципам, сводящим высшие специфически человеческие образования к зако­номерностям, присущим низшим образованиям, объявляет высшие психические функции образова­ниями чисто духовной природы, которые причин­ному объяснению не подлежат и не нуждаются в генетическом анализе. Эти особенности психической жизни можно понять, но не объяснить. Их можно чувствовать, но нельзя ставить в причинную за­висимость от мозговых процессов, процессов эво­люции и т.д. Тот тупик, в который приводит эта идеалистическая концепция, ясен без дальнейших пояснений.

Я нарисовал эти группы взглядов схематично, но в основном мне представляется правильной эта картина состояния психологии человека в зарубеж­ной науке нашего времени. Если ее резюмировать, то получится такое впечатление: несмотря на огром­ный материал, полученный при изучении человека, с теоретической точки зрения психология человека не только не оформилась хотя бы в качестве ростка подлинной науки, но, наоборот, это представляется совершенно исключенным до тех пор, пока психо­логи будут идти по двум этим основным направле­ниям: спиритуалистическому, с одной стороны, и натуралистическому — с другой.

Сейчас я хотел бы перейти к содержанию ос­новных положений и фактов, характеризующих раз­витие и распад высших психических функций. Мне кажется, что наиболее важным для самой постанов­ки этой проблемы является правильное понимание природы высшей психической функции. Можно было бы думать, что. разбирая вопрос о высших психи­ческих функциях, нужно начать с того, чтобы дать ясное определение высших психических функций и указать, какие критерии позволяют отделить их от элементарных функций. Но мне представляется, что точное определение не принадлежит к начальному моменту научного знания. Я думаю, что смогу огра­ничиться вначале лишь эмпирическим и эвристи­ческим определениями.

Высшие психические функции развились как высшие формы деятельности, которые имеют ряд отличий от элементарных форм соответствующей деятельности. Так можно говорить о произвольном внимании в отличие от непроизвольного внимания, о 'логической памяти в отличие от механической памяти, об общем представлении в отличие от част­ных представлений, о творческом воображении в отличие от воспроизводящего воображения, о воле­вом действии в отличие от действия непроизволь­ного, о простых аффективных процессах в отличие от сложных форм эмоциональных процессов.

Центральным для выяснения природы высших психических функций, их развития и распада является одно положение, которое становится ясным, если сопоставить сравнительную психологию с пси­хологией человека. В сравнительной психологии было давно введено понятие, которое получило свое раз­витие в последнее десятилетие, в частности, в рабо­тах покойного В.А.Вагнера, — это понятие эволюции по чистым или смешанным линиям. Изучая развитие тех или иных психических функций в животном ми­ре, исследователи стали различать появление новой функции по чистым линиям (появление нового инс­тинкта, разновидности инстинкта, который оставля­ет в основном неизменной всю прежде сложившуюся систему функций) и развитие функции по смешан­ным линиям, когда происходит не столько появление нового, сколько изменяется структура всей прежде сложившейся психологической системы животного. Как показывают исследования из области сравни­тельной психологии, основным законом эволюции животного мира является закон психического раз­вития по чистым линиям, развитие же по смешан­ным линиям является, скорее, исключением, чем правилом, и представлено в области животного раз­вития незначительно.

Надо сказать, что недоучет этого закона объяс­няет целый ряд ошибок, которые допускали психо­логи, работая с животными, в частности ошибку Кёлера, который допускал проявление человекопо­добного интеллекта и применение орудий у обезьян. Он не учел, что если сравнить отдельную операцию у человека и у обезьяны, то сходство получается большое, но если сравнить всю структуру поведе­ния животного и место, которое она занимает в со­знании животного, то, как указывали Коффка, Гельб и другие авторы, которые подвергли критике основ­ные ке'леровские положения (Гильом и Мейерсон), применение орудий у человека и у обезьяны резко отличается друг от друга. Орудие по-настоящему су­ществует для животного только в момент выполнения данной операции; вещь вне определенной ситуации для животного не существует. Наиболее сложные формы его поведения являются результатом разви­тия функций «по чистым линиям».

Для человеческого же сознания и его развития, как показывают исследования человека и его выс­ших психических функций, действительно обратное положение. На первом плане развития высших пси­хических функций стоит не столько развитие каж­дой психической функции («развитие по чистой линии»), сколько изменение межфункциональных связей, изменение господствующей взаимозависи­мости психической деятельности ребенка на каж­дой возрастной ступени. Нужно понять, что сознание не складывается из суммы развития отдельных функ­ций, а, наоборот, каждая отдельная функция раз­вивается в зависимости от развития сознания как целого. Развитие сознания в целом заключается в из­менении соотношения между отдельными частями и видами деятельности, в изменении соотношения между целым и частями. Это изменение функцио­нальных связей и соотношений выступает на пер­вый план и позволяет приблизиться к разрешению основной проблемы.

Я приведу только один пример. Если обратиться к исследованию психических функций ребенка ран­него возраста — между годом и тремя, то можно увидеть, что здесь психология наталкивалась на ряд трудностей. Трудно сравнить память ребенка этого возраста, его мышление и внимание с памятью, мышлением и вниманием ребенка более старшеговозраста, и эта трудность упирается в тот факт, что мы сталкиваемся с особой системой функциональ­ных соотношений, с особой системой сознания, в которой доминирующей функцией является восприя­тие, а все остальные функции действуют не иначе, как в результате восприятия и через него, Кто не знает, что память ребенка этого возраста проявляется главным образом в опознавании, так как ребенок вспоминает только в связи с тем, что воспринимает сейчас. Мышление ребенка этого возраста соверша­ется не иначе, как в акте восприятия. Оно может быть направлено только на то, что сейчас находится в сфере восприятия. Чтобы отвлечь ребенка от вос­приятия, нам надо будет применить усилие, и сде­лать это чрезвычайно трудно.

Что же существенно для памяти, для мышления ребенка между годом и тремя? Существенным явля­ется не только развитие памяти и мышления, но и тот факт, что все эти функции абсолютно несамо­стоятельны, недифференцированы и находятся в непосредственной зависимости от восприятия, действуют не иначе, как в системе восприятия. Ис­следования показывают, что построение высших психических функций есть процесс образования пси­хических систем. Иначе говоря, в ходе детского раз­вития изменяется внутренняя структура сознания в целом, меняются соотношения отдельных функций и отдельных видов деятельности, на основании чего возникают новые динамические системы, интегри­рующие целый ряд отдельных видов и элементов пси­хической деятельности ребенка.

Если верно, что в ходе детского развития отно­шения между функциями меняются, то именно в процессе изменения этих межфункциональных от­ношений и происходит такая интеграция отдельных элементарных функций, которая приводит к обра­зованию высшей психической функции, стано­вящейся на место низших психических функций. Тут мы имеем дело с различными видами деятельности. Исследования показали, что все высшие психичес­кие функции — логическая память, произвольное внимание, мышление — имеют общую психическую основу, так что мы в такой же мере вправе говорить о произвольной памяти, в какой мы говорим о про­извольном внимании: мы могли бы с полным пра­вом назвать последнее логическим вниманием, как называем его произвольным. Исследования показа­ли, что существует высокая корреляция между про­извольной памятью и произвольным вниманием. Иначе говоря, высшие психические функции кор­релируют между собой больше, чем они коррелиру­ют с соответствующими низшими психическими функциями. Все это указывает на некоторую общую природу высших психических функций, на некото­рый общий путь, который они проходят в своем раз­витии. Специальное изучение развития произвольной памяти, которое было несколько лет тому назад проведено нашими сотрудниками А.Н.Леонтьевым и Л.В.Занковым, и исследования других высших психических функций показали, что этот путь ин­теграции и есть путь образования определенных пси­хических систем. Во всех этих случаях мы имеем особые функциональные системы, которые не яв­ляются прямым продолжением или развитием эле­ментарной функции, а представляют собой целое, в котором элементарные психические функции суще­ствуют как одна из инстанций, входящих в состав целого.

Центральную роль в построении высших психи­ческих функций, как показывают исследования, играют речь и речевое мышление, те несомненно специфические человеческие функции, которые, по-видимому, бесспорно должны быть отнесены к про­дуктам исторического развития человека.

Что вносит в сознание ребенка первое осмыс­ленное слово? Изучение этого вопроса, мне кажет­ся, очень важно для понимания природы развития высших психических функций. Ассоциативная пси­хология представляла себе, что слово связано со значением, как одна вещь связана с другой вещью; как говорили классики ассоциативной психологии, слово напоминает значение, как пальто знакомого человека напоминает вам хозяина. С точки зрения структурной психологии слова связаны, как одна вещь с другой, но не ассоциативно, а структурно. Иначе говоря, слово есть одна из структур в ряде других, которая, как таковая, не вносит нового modus operand! нашего сознания. Между тем данные истории развития речи, анализ функционирования ее в развитом сознании и клинические данные из области патологии речи показывают, что дело об­стоит иначе, что вместе со словом в сознание чело­века вносится новый modus operandi, новый способ действия.

В чем заключается это новое? В свое время наши скромные экспериментальные исследования приве­ли к выводу, что с психологической стороны самым существенным для слова является обобщение, тот факт, что всякое значение слова обозначает не еди­ничный предмет, а группу вещей. Изучение ранних форм этих обобщений или детских слов привело к выводу, о котором можно сказать, что он начинает входить в современное учение о речи и мышлении. Этот вывод заключается в том, что значение дет­ских слов развивается, что ребенок в начале раз­вития речи обобщает вещь в слово иначе, чем взрослые. Наши ступени развития значений детских слов показывают различные типы, различные спо­собы обобщений. Вместе с внесением обобщений, мне кажется, вносится и новый принцип в деятель­ность сознания. Я думаю, что в этом случае психологи всецело опираются на то положение, что диалекти­ческим скачком является не только переход от не­живой материи к живой; диалектическим скачком является и переход от ощущения к мышлению. Это значит, что существуют особые законы мышления, что они не исчерпываются теми законами, которые имеются в ощущении. Это значит, что хотя созна­ние всегда отражает действительность, но оно отра­жает действительность не одним-единственным способом, а по-разному. Этот обобщенный способ отражения действительности есть, я думаю, специ­фически человеческий способ мышления.

Мне позволяют так думать три группы фактов. Первая группа фактов заключается в следующем. Все знают, что основным для человеческого сознания является его социальный характер. Психическая жизнь не является замкнутой монадой, которая не имеет входа и выхода. Все знают, что непосредствен­ного общения душ быть не может, что общаемся мы с помощью речи, с помощью соответствующих зна­ков. Однако важно, что общаться можно не только с помощью знаков, но и с помощью обобщенных зна­ков. Если знак не обобщен, то он имеет смысл толь­ко для меня, имеет смысл только единичного факта. Для примера я возьму факты, на которые указал американский исследователь Эдвард Сэпир. Кто-то дол­жен передать другому, например, что ему холодно. Как это показать? Я могу начать дрожать, вы увиди­те, что мне холодно. Я могу сделать так, чтобы вам было холодно, и показать этим, что мне холодно. Но для человеческого общения характерно обобщение и передача в словах того или иного состояния. Когда я говорю «холодно», то я делаю обобщение, связан­ное с переживанием. Следовательно, вопрос о том, существует ли непосредственная связь между обще­нием и обобщением, заслуживает самого серьезно­го внимания.

В результате целого ряда исследований в психо­логии была поставлена проблема (в свое время она была поставлена Пиаже), которая, однако, остава­лась теоретически темной, — проблема понимания ребенком ребенка, понимания ребенком взрослого, понимания детьми разных возрастов друг друга. Нам удалось установить, что понимание в смысле глу­бины и адекватности, в смысле сферы возможного понимания, т.е. процессы обобщения всегда обна­руживают строгое закономерное соответствие уров­ню развития детского общения. Развитие общения и обобщения идет рука об руку. Это первая группа фактов, которые позволяют думать, что обобщен­ный способ отражения действительности в созна­нии, который вносится словом в деятельность мозга, есть другая сторона того факта, что сознание чело­века есть сознание социальное, сознание, форми­рующееся в общении.

Другая группа фактов, которая позволяет так думать, относится к области клинических наблю­дений.

Если обобщить то, что известно из изучения рас­пада обобщений, из области патологии смысловой стороны речи, то можно сказать, что при этих страда­ниях мы имеем более или менее общее страдание всех специфических сторон человеческих функций. Все они страдают, когда мы имеем патологические изменения в области обобщений, в области изменения значений слова. Я постараюсь дальще, говоря об исследованиях афазии, указать на конкретные примеры, относящие­ся к этой области.

Монаков в одной из своих.последних статей обра­тил внимание на специфические нарушения произ­вольного внимания, которые обнаруживает афазик, и, указывая проблему, но не разрешая ее, он го­ворит, почему такая высшая психическая функция, как произвольное внимание, казалось бы, не свя­занная с речью, как таковой, во всех типических случаях афазии оказывается резко нарушенной. Это показывает связь, существующую между распадом обобщений и всей психической деятельностью, со­хранностью представлений, сохранностью всех выс­ших психических функций в целом.

Перейду к проблеме распада высших психических функций, которую я сегодня хотел изложить в ас­пекте проблемы локализации высших психических функций.

Проблема локализации в конечном счете есть проблема структурных единиц в деятельности мозга. Для нее не может остаться безразличной общая кон­цепция, исходя из которой она пытается решать свои основные вопросы. Во время ассоциативной психо­логии существовало учение, которое локализовало отдельные представления в отдельных центрах. Струк­турное учение в психологии заставило учение о ло­кализации отказаться от локализации отдельных представлений. Известно, что структурное учение439

проложило иные пути для решения вопроса об от­ношении функций к мозгу, Все это говорит о том, что всякое психологическое учение с необходимос­тью требует своего продвижения в области проблемы локализации и с этой точки зрения данные психо­логического эксперимента должны быть сопостав­лены с данными клиники в широком смысле этого слова.

Современное локализационное учение справи­лось только с одной задачей, которая стояла перед ним. С помощью структурного принципа оно пыта­лось преодолеть свои прежние ложные представле­ния. Структурный принцип оказался положительным лишь для преодоления этих дефектов в учении о ло­кализации. Ведь типичные построения современных локализационных учений не идут дальше положения о наличии двух функциональных моментов в работе мозговых центров — так называемых специфичес­ких и неспецифических функций мозга. Наиболее четко развил это учение Лешли.

С точки зрения Лешли, каждая область коры об­ладает специфической функцией, примеры которых он проследил при анализе дифференцированных оптических структур мозговой коры. Но эти же зоны имеют и нсспецифические функции. С участием этих зон связано не только формирование зрительных навыков, но и тех навыков, которые никакого отно­шения к оптическим не имеют. Отсюда Лешли дела­ет вывод, что каждому центру присущи две функции: специфическая функция, с одной стороны, и не­специфическая функция, связанная со всей массой мозга, — с другой стороны. В отношении специфи­ческой функции, согласно учению Лешли, каждый центр является незаменимым. При большом его пора­жении или травме специфическая функция выпадает. Но в отношении неспецифических функций каж­дый участок коры является эквивалентом другому участку коры.

Учение Гольдштейна о мозговой локализации имеет аналогичные черты, являясь только более тон­ким по своему содержанию. С точки зрения Гольд-штейна, определенный центр мозга, разрушение которого клинически ведет к выпадению или нару­шению определенных функций, связан не только с функцией определенного типа, но и с образованием определенного фона для данной функции. Если он пострадал, то это имеет большое значение для моз­га не только потому, что этот «центр» связан с из­вестной динамической «фигурой», но и потому, что фон, который является непременным условием для образования соответствующей «фигуры», нарушен, потому что функции фона также пострадали от того, что пострадал данный центр.

Представление Гольдштейна, что каждый центр обладает специфическими функциями «фигуры» и обшей функцией — «фоном», является более тонким взглядом, логически продолжающим взгляды Лешли относительно специфических и неспецифических функций каждого из центров.

Мне кажется, что теоретический анализ этого положения показывает, что учение о двойной функ­ции каждого мозгового центра представляет собой соединение двух старых точек зрения. С одной сто­роны, мы возвращаемся к учению о специализи­рованных центрах: мы признаем, что структура определенного рода локализована в определенных центрах. С другой же стороны, функции центра ока­зываются диффузно эквивалентными в том отно­шении, что динамический «фон», в обеспечении которого данный центр участвует, локализован в мозгу как целом. Таким образом, здесь мы имеем соединение старой локализационной точки зрения с антилокализационной точкой зрения. Но соеди­нить эти теории не значит еще разрешить проблему. Что такое представление приводит в области лока­лизации к положениям, аналогичным положениям генетической психологии, пользующейся только структурным принципом, легко показать на исследо­ваниях самого Гольдштейна и других клиницистов, пользующихся этим принципом. Гольдштейн, изучая амнестическую афазию, находит, что центральным страданием при этом является страдание катего­риального мышления. Но когда он дальше пытается установить, какой механизм лежит в основе наруше­ния категориального мышления, он снова приходит к «фигуре» и «фону». Оказывается, категориальное мышление и страдает постольку, поскольку постра­дала основная функция мозга — образование «фи­гуры» и «фона». Но образование «фигуры» и «фона» является общим в отношении всех функций, и Гольд-штейну, далее, ничего не остается другого, как воз­вести этот принцип в ранг общего закона. Гольдштейн защищает точку зрения, близкую той, которую вы­двигал Вернике и которая вызвала справедливую критику. Вернике выдвигал ту мысль, что высшие психические функции в отношении связи с мозгом построены так же, как нспсихические функции, и этот вывод Вернике, по мнению Гольдштейна, нуж­но сохранить. Его исходной точкой в учении о лока­лизации является положение, что принцип «фигуры» и «фона» для всякого действия центральной нервной системы одинаков; он одинаково проявляется как при нарушении коленного рефлекса, так и при на­рушении категориального мышления. Иначе говоря, этот принцип может характеризовать как элементар­ные, так и высшие формы деятельности. Создается единая система, согласно которой может быть истол­ковано и объяснено любое поражение центральной нервной системы: расстройство чувствительности, расстройство двигательных центров, общее снижение сознания, нарушение категориального мышления и т.д. Соотношение «фигуры» и «фона» становится уни­версальным объясняющим принципом, равно при-ложимым и к протеканию психических процессов, и к их локализации. Высшие психические функции оказываются не только одинаковыми с элементарны­ми психическими функциями по своему строению, но оказываются одинаковыми и по их локализации в коре головного мозга, в отношении которой они не отличаются даже от непсихических функций.

Мне кажется, что все эти трудности проистека­ют из отсутствия в современной психологии адекват­ного психологического анализа высших психических функций. В структурной психологии анализ приводит к общему принципу структуры, который охватывает как высшие, так и низшие психические функции и оказывается одинаково приложимым к обеим. Этим доказывается, что различного рода нарушения по существу одинаковы. Мне представляется, что в силу неадекватного состояния психологического анализа в глубокий тупик заходят даже лучшие исследовате­ли, одни из которых сползают к чистому спиритуа­лизму, другие же — к грубому натурализму. Примеры этого мы встречаем в работах Ван-Веркома, Хэда и других исследователей. Многие из них именно в ре­зультате такой ложной позиции начинают повторять положения Бергсона, который относится к мозгу как к средству для проявления духа, и вступают тем самым в резкие противоречия с научным материалис­тическим подходом к проблеме.

Мне кажется, что в такой же степени, как про­блема психического развития упирается в необхо­димость идти дальше общего структурного принципа, она упирается в недостаточность указания на «це­лостный» характер психической жизни, одинаково приложимый к пауку и к человеку, и в учении о локализации.

Мне кажется, что те огромные материалы, ко­торыми мы располагаем в области клинического исследования, дают клиницистам и психологам воз­можность выдвинуть два положения, существенно отличные от основных представлений современного учения о локализации.

С одной стороны, мы глубоко уверены в спе­цифическом характере ряда мозговых структур и в специфическом отношении высших психичес­ких функций к ряду систем мозговой коры; этот тезис направлен против учения Лешли и Гольд-штейна. С другой стороны, мы не можем согласить­ся и с тем, что неспецифическая функция каждого центра является эквивалентной для всех участков мозга. Представленная здесь концепция о строении высших психических функций исключает пред­ставление о гомогенной эквивалентной организации деятельности нашей коры, при которой только ко­личество массы определяет характер и степень по­ражения высшего психического процесса. Я лишен возможности осветить здесь эту проблему сколько-нибудь полно и остановлюсь лишь на одной сторо­не, которую я считаю принципиально важной.

Дело идет о положении, которое сложилось в течение ряда лет при изучении детей с церебраль­ными дефектами, с одной стороны, и при изуче­нии соответствующих расстройств у взрослых — с другой.

Когда изучаешь ребенка и взрослого с опреде­ленными церебральными расстройствами, то бро­сается в глаза, что страдание от этих дефектов в детском возрасте дает совершенно иную картину, иные последствия, чем страдания, которые возни­кают при поражении того же участка в зрелом, раз­витом мозгу.

Date: 2016-05-13; view: 343; Нарушение авторских прав