Да здравствует свобода!

Еще одно очень важное событие было в 1985 году. С осени на пенсию ушел Профессор. Вместо него кафед­рой стал заведовать Оптимист. Это был милый парень, ко­торый хотел, чтоб всем было хорошо. Он довольно быстро вошел в контакт с нашей администрацией, со многими заведующими кафедрами. Сам он, как клиницист ничего собой не представлял, но был гением общения. О нем я раньше писал. У нас он появился довольно давно, в 1965 году окончил аспирантуру, недолгое время работал ассистентом, затем быстро ушел в докторантуру и занимался в основном наукой. Психиатром он был слабым, да и не претендовал особенно на звание крупного клинициста. Как я уже писал, среди патофизиологов он слыл психиатром, мы же считали его патофизиологом. По-видимому он не был ни тем, ни другим. У него была очень интересная модель психозов, согласно которой было наглядно показано, что стресс сам по себе и соматическая болезнь сама по себе психоза не дают. Но когда эти факторы действуют вместе, то у собак развивается нечто вроде психоза.

В сроки докторантуры он не управился и с 1970 года ра­ботал ассистентом кафедры психиатрии в городе, располо­женном недалеко от Москвы, куда часто ездил в НИИ, где завершал свою работу. Там он стал близким человеком ди­ректора института, академика и видного ученого, которо­му для подтверждения его идей нужен был клинический материал. По протекции этого академика его и рекомендо­вали к нам на кафедру. Мы с восторгом приняли это пред­ложение.

Когда он приступил к своему правлению, мы все вздох­нули с облегчением. К нему можно было всегда в любой мо­мент обратиться с просьбой. Отказа никогда не было. Обычно просьбы были связаны с тем, что в рабочее время нам необходимо было отлучиться. Эти отлучки всегда были связаны с какими-то делами кафедры или с научной рабо­той. Все это способствовало росту нашей продуктивности. Мы довольно часто собирались на всякие праздники, ко­торые сопровождались возлияниями. Наш коллектив к этому был не очень склонен. Когда он приступил к заведованию, прежде всего, дал нам свободу, и каждый стал развиваться в своем направлении. И если раньше кафедра напоминала деревце, со связанными и закрученными ветвями, то теперь она превратилась в довольно крупный куст.

Повысилась и моя продуктивность. Запланировал и за­щитил докторскую диссертацию Зевс, стал вести самосто­ятельное направление Акробат. Мы закончили написание пособия по общей психопатологии и даже стали проводить выездные циклы в других городах.

Не трогал Оптимист и тех, кого, может быть, и следова­ло убрать из коллектива, например Мыслителя или Заведу­ющую. Я его довольно быстро понял. Убирать Мыслителя было нецелесообразно. Кто-то же действительно должен быть дурнее начальника. Убери он Заведующую, могло бы быть расследование, а у него не все было благополучно. По-видимому, скандала он боялся. Да и правильно делал.

Довольно быстро стало ясно, что, несмотря на его ду­шевность, у него еще была своя, неизвестная нам сторона жизни. К нему в кабинет приходили какие-то люди. Там они часто выпивали, точнее, засиживались. Мы о них по­нятия не имели. Коллектив у нас был здоровый, и большин­ство использовало эту свободу для собственного научного развития. Показатели научной работы кафедры стали быстро расли. Планировались кандидатские диссертации. Но издесь он старался делать кое-что чужими руками. Диссертации выполнялись сразу на двух кафедрах, нашем и какой-нибудь теоретической, где нашим больным проводились лабораторные исследования, а мы доводили этих соискателей в клиническом плане. Активно работал над диссертацией и я. Да и сам Оптимист заканчивал свою диссертацию. Вобщем, на кафедре наметился прогресс, и началось движение, как научное, так и кадровое.

Исследование пограничных состояний тогда входило в моду, и я стал во главе группы, которая обследовала пограничные нервно-психические расстройства. Давление цензуры ослабло. Выяснилось, что у нас есть алкоголизм, с которым стали вести неумную непрофессиональную борьбу. Оказалось, что у нас есть даже наркомания. Кстати, повышение уровня распространения наркомании, с моей точки зрения, было связано, отчасти, с запретом на алкоголь.

Наша кафедра стала проводить еще одну научную работу под руководством Государственного комитета понауке и технике (ГКНТ). Видит Бог, не знаю, существует ли он сейчас. Руководил этой работой Гномик. Вот в это время и состоялось наше знакомство. Впервые я узнал о нем по его Монографии о психической заболеваемости в мире. Я удивился слепоте наших цензоров, которые пропустили эту работы. Да с точки зрения цензуры его надо бвло посадить лет на 10. Там так лезла антисоветская пропаганда, что не видеть ее просто было невозможно. Под видом марксисткой критики деления людей не по классам, а по уровню дохода он опубликовал таблицу, где показал, что среди бед­ных уровень психических бальных был гораздо выше. Там были даны цифры доходов, где было видно, что самый низший уровень людей с образованием в 5-7 классов зарабатывает до 15 тысяч долларов в год, а преподаватели вузов и частнопрактикующие врачи — до 300 000 долларов в год. Это наводило умных людей на разные мысли. Впервые я увидел его в 1984 году в Т. на научной конференции. К нему я и хотел обратиться с просьбой, чтобы он стал моим научнымруководителем. Я уже договорился, что встречусь с ним в гостинице, но не застал его дома. Тогда я поразился его внешности гномика с забавной шотландской бородкой и демократическим не профессорским манерам, которые делали его весьма симпатичным. Потом мы очень сблизи­лись. Но об этом позже.

(Дорогой мой читатель! Вы обратили внимание, что я по­чти перестал вас мучить комментариями. Вечный Принц уже сам анализирует свое поведение. - М.Л.)

Ненужная любовь

Все было бы ничего, но я потихоньку проникался сим­патией к Сладкозвучной Сирене. Не устоял я против ее ле­сти. Славословила она меня как могла. Честно говоря, и было за что. Фактически я всех их образовывал не только в плане психотерапии, но и в плане общей культуры. Мы изучали древнегреческую мифологию, логику, философию. В общем, превращались в интеллигентных людей. Иногда мы со Сладкозвучной Сиреной оставались наедине. Я был большим любителем пешей ходьбы. До дома я ее провожал (примерно 5 км), а дальше ехал на транспорте домой. Во время этих прогулок она и рассказывала мне о своей лич­ной жизни, о нелюбимом муже, о любовнике, который к ней пристает. Рассказала о своей жизни, где не все было благополучно, о том, что мать ее отдала ее в детский дом, так как в семье было трое детей. Со всеми она управиться не могла. Рассказывала она и о нравах детского дома, где приходилось бороться за выживаемость. Говорила она так­же и о неудачной первой любви. О том, как беременной сбежала из-под венца. О том, как ошарашила этим призна­нием своего будущего мужа. Все это достаточно долго не оказывало на меня никакого влияния и не вызывало каких-либо чувств, кроме обычного человеческого сочувствия.

Я и раньше никогда не позволял себе лапаться, да и сей­час тоже, и не замечал, чтобы мне хотелось это сделать. Не было у меня никаких объятий и поцелуев. Более того, я да­вал ей какие-то идиотские советы. Она рассказывала, как ей в диспансере предлагали принять ухаживания того или иного влиятельного лица, но она отказывалась от всего это­го. Постепенно во мне созревало чувство, что она могла бы быть моей. Конечно, если бы мои отношения с Золушкой были более нормальными, то, может быть, это тоже не возымело бы никаких действий. Не помню, как произош­ло объяснение. Кажется, я отказался ее консультировать по тем вопросам, ибо у меня к ней было не совсем обычное о тношение, я воспринимал ее еще и как женщину. Она простообъяснилась мне в любви. У нас начались к омсомольс­кие отношения, которые продолжались достаточно долго.

Комментарий: