Ты по‑прежнему веришь в эту легенду? – тихо спросила Эмили после долгого молчания

Скотт ничего ей не ответил. Он неотрывно следил за дорогой, совсем не глядя на любовницу. В его планы не входило посвящать Эмили во все подробности. В глубине души он знал горькую правду. Да, он верил в семейную легенду до того момента, как Эмили предала его чувство, насмеялась над ним. Эмили, кажется, думает, что она – из породы пожирательниц мужчин, но на нем она сломает свои зубы. В этот раз пожирателем будет он.

Настроение Скотта сразу улучшилось.

А как ты думаешь? – сказал он наконец. Эмили пожала плечами.

Не знаю. Надеюсь, что нет.

Почему? – искренне удивился Скотт.

Потому что, если это так, то ты меня, наверное, никогда не простишь.

– Не прощу? Не знаю, может быть… – Скотт почувствовал, что для нее знать об этом действительно очень важно. Но он сознательно медлил, держа Эмили в напряжении. Это было частью его плана.

Так значит – нет? И поэтому ты мстишь мне? – спросила женщина.

Скотт не собирался лгать ей:

А ты заслуживаешь мести?

Возможно. Но мужчины веками унижали женщин. Это считалось естественным.

Эмили считала себя феминисткой. Корни ее убеждений лежали в страхе стать такой же, какой была ее мать – забитой, покорной служанкой мужа.

Значит, ты думаешь, что я унижаю тебя? – насмешливо спросил Скотт.

Разве не так? Тогда, в студии, в коридоре… Ты ведь сделал это нарочно?

О чем ты, Эмили? – не понял Скотт. – Что я сделал тогда нарочно?

Оставил на моей одежде следы своей спермы. Тавро хозяина кобылы, – горько пошутила Эмили.

Господи, какая же ты глупая! – изумился Скотт. – И ты из‑за этого стала меня ненавидеть?

Она ошеломленно кивнула.

Вот дурочка! Так знай же: я об этом даже не подозревал.

– Значит, теперь ты меня презираешь? – дрожащим голосом спросила Эмили, думая: «Какой же я была идиоткой!»

Я никогда не презирал тебя. За что мне тебя презирать? – Скотт говорил вполне искренне. Ее вид обиженного ребенка забавлял его, внушал к Эмили какое‑то снисходительное чувство, но это не было презрением.

Эмили вновь чувствовала себя униженной. Но сейчас она была сама виновата в этом. Если бы она ничего ему не сказала, он бы над ней сейчас не смеялся. И она еще считала себя сильной личностью! Тряпка – и больше ничего.