ГЛАВА 30. Вот так, однажды ранним утром, я обнаружил себя перед небольшим зданием международного аэропорта Майами

Вот так, однажды ранним утром, я обнаружил себя перед небольшим зданием международного аэропорта Майами. Я стоял, сжимая в руке документы на имя Дэвида Марси, и одетый в нечто, что носят только туристы: зеленый костюм, с ярко-желтым поясом и туфлями в тон. Рядом стоял мой наставник из Международной организации баптистского братства, преподобный Кэмпбелл Фрини, в таком же отвратительном костюме и с такой широкой улыбкой на губах, что она даже изменила его лицо, и, казалось, шрамы стали менее заметны.

На самом деле я не модник, но у меня все же есть некие принципы в выборе приличной одежды для повседневной жизни, но то, во что мы были одеты все эти принципы превратило в пыль. Я протестовал, конечно, но преподобный Кайл сказал мне, что выбора у нас нет.

- Надо, парень, стать на них похожим, - сказал Кайл, надевая красную спортивную куртку. – Это одежда баптистских миссионеров.

- Почему мы не можем быть просветарианцами? – с надеждой спросил я, но Кайл отрицательно покачал головой.

- У меня информаторы среди них, так что будем баптистами. Надеюсь по-венгерски не разговариваешь?

- Ева Габор? – попробовал я, но он отверг мой венгерский.

- И не говори всё время про Иисуса, они так не делают. Просто улыбайся побольше и все получится. – Он протянул мне лист бумаги. – Это разрешение от Министерства финансов на миссионерскую работу на Кубе. Не потеряй!

За те несколько часов, что прошли с момента, как он решил взять меня с собой на Кубу и заканчивая нашим приземлением на кубинской земле, это был просто фонтан информации. Он даже не забыл предупредить меня не пить там воду, что мне лично показалось довольно странным предупреждением.

Я едва выкроил время, чтобы заскочить домой и почти правдоподобно наврать Рите о неотложных делах, и заверить её, что пока я не вернусь, у наших дверей останется коп. И хотя она была достаточно умна, чтобы раскусить враньё о каких-то неотложных делах у эксперта по крови, но все же успокоилась при виде полицейской машины у дома. Чацкий тоже внес свою лепту – он погладил её по плечу и участливо сказал: "Не беспокойтесь, мы позаботимся об этом". Естественно это смутило ее еще больше, к тому же Чацкий к криминалистам совершенно не имеет отношения. Но, невзирая ни на что, у неё сложилось впечатление, что по обеспечению её безопасности проводятся серьезные работы, и что скоро всё уладится. Она обняла меня и почти не плакала, после чего Чацкий увел меня к машине.

И вот мы здесь, в аэропорту, стоим в толпе ожидающей своего рейса в Гавану, затем мы оказываемся на взлетно-посадочной полосе, сжимая в руках свои фальшивые документы и настоящие билеты и, наконец, принимая свою порцию тычков локтями от остальных пассажиров, поднимаемся на борт.

Самолет был старый. Сидения были потерты и не так чисты, как им положено. Чацкий, то есть преподобный Фрини, занял место у прохода, но был он достаточно большим парнем, чтобы хорошенько прижать меня к иллюминатору. Он так плотно зажал меня, что мне пришлось ждать, пока он выйдет в туалет, чтобы как следует вздохнуть. Тем не менее, это маленькая цена за то чтобы нести слово Господа безбожным коммунистам. Через несколько минут, которые я провел задержав дыхание, наш самолет загрохотал по взлетной полосе и взлетел.

Наш полет был не таким уж долгим, чтобы я успел сильно пострадать от недостатка кислорода. Особенно учитывая, что Чацкий почти весь рейс болтал с бортпроводницей, перегнувшись через сидение. Всего через полчаса мы уже приземлились на Кубе, в покрытой зеленью местности, и самолет запрыгал по посадочной полосе, судя по всему отстроенной тем же подрядчиком, что делал международный аэропорт в Майами. Тем не менее, насколько я мог судить, колеса выдержали и не отвалились, так что мы покатились к современному красивому зданию терминала но, увы, пронеслись дальше, пока, наконец, самолет не остановился у мрачного старого здания, похожего на автобусную станцию у тюрьмы.

Мы спустились по трапу на асфальт и прошли в приземистое серое здание, которое внутри было таким же неприветливым, как и снаружи. В зале ожидания в каждом углу стояли усатые вояки с оружием в руках и внимательно разглядывали каждого. В качестве удивительного контраста, с потолка свисали несколько телеэкранов, на всех показывали какой-то кубинский ситком, с таким закадровым хохотом, что американские шоу по сравнению с этим показались мне совсем уж тоскливыми. Каждые несколько минут какой-нибудь актер выдавал шутку, которую мне не удалось расшифровать, и взрыв музыки вместе с закадровым смехом перекрывал все окружающие звуки.

Мы встали в очередь к какой-то будке. Я не видел что там, и мне оставалось думать, что нас просто рассортируют по вагонам и отправят в какой-нибудь ГУЛАГ. Однако Чацкий с виду совсем не волновался, так что и мне, видимо, не стоит.

Очередь двигалась и скоро уже Чацкий молча протягивал свой паспорт в маленькое окошко будки. Я ничего не видел и не слышал, но никаких диких криков или стрельбы не случилось, так что через минуту он уже забрал обратно свои документы и исчез с другой стороны будки.

Наступила моя очередь. За толстым стеклом сидел человек - просто близнец любого из вооруженных до зубов солдатов в зале. Он молча взял мой паспорт, открыл, заглянул внутрь, посмотрел на меня, а затем толкнул его обратно ко мне. Я ожидал допроса, думал что он встанет и врежет мне за то что я капиталистический ублюдок, "бумажный тигр"[16], но его совершенное равнодушие и отсутствие реакции меня настолько поразило что я просто застыл у окошка. Мужчина за стеклом раздраженно мотнул головой, чтобы я проваливал, и я пошел туда, где недавно исчез Чацкий.

- Ну что, приятель? – спросил он, стоя у неподвижной багажной ленты, где, как я надеялся, скоро появятся наши чемоданы. - Не страшно, а?

- Думал, будет хуже. Они ведь нас ненавидят.

Чацкий захохотал.

- Думаю, ты скоро узнаешь что тебя-то они любят. Они правительство твое ненавидят.

Я недоуменно покачал головой.

- А разве это не одно и то же?

- Для них – нет. Кубинская логика.

Как бы нелепо это не звучало, но я вырос в Майами и прекрасно понимал о чем он говорит. "Кубинская логика" это любимая шутка всей кубинской диаспоры, почти такая же как и шутка о кубинской эмоциональности. Самое лучшее объяснение, которое я слышал, мне дал один профессор в колледже. Я тогда записался на курс поэзии, в тщетной надежде постичь человеческую душу, раз у меня своей нет. Профессор читал нам стихи Уолта Уитмена. Я до сих пор помню эти строчки:

По-твоему, я противоречу себе?

Ну что же, значит, я противоречу себе.

Я широк, я вмещаю в себе множество разных людей. [17]

Тогда профессор поднял глаза от книги и сказал:

- Великолепный образец кубинской логики.

И дождавшись пока уляжется смех студентов, продолжил чтение.

Так что, если кубинский народ не любит Америку, но обожает американцев, что ж, этот парадокс ничуть не сложнее понять, чем то с чем я сталкиваюсь в Майами ежедневно. В общем, вскоре где-то что-то клацнуло, раздался писк и лента поехала, вывозя наш багаж.

Его у нас было не много, всего две небольших сумки у каждого, со сменой носков, да дюжиной Библий. Нам пришлось тащится с ними через женщину-таможенника, которую больше интересовал рядом стоящий охранник, нежели возможный провоз контрабандного оружия или ценных бумаг.

Она едва взглянула на сумки и махнула нам, разрешая идти, даже не прерывая своего монолога с охранником. Мы вышли на солнечный свет и Чацкий подозвал такси. К нам подъехал серый "мерседес", из него выскочил таксист в серой форме и такой же фуражке, подхватил наши сумки.

Чацкий сказал водителю: "Отель "Насиональ", тот забросил сумки в багажник и мы сели в машину.

Дороги в Гаване были плохими, но не сильно загруженными. Нам повстречались всего несколько такси, пара мотоциклов и военных грузовиков, больше никого по всей трассе до города. Затем улицы внезапно оживились – появились какие-то древние автомобили, велосипеды, толпы людей на тротуарах, и несколько очень странных автобусов, которые наверное были переделаны из дизельных грузовиков. Они были в два раза длиннее американских собратьев, своей формой напоминали букву М – борта поднимались словно крылья вверх, а посредине брезентовая крыша проваливалась.

Они были битком набиты и вряд ли кто-то смог бы туда втиснуться, но вот один остановился поблизости и я с удивлением наблюдал как еще куча людей полезла внутрь.

- Верблюды, - объявил Чацкий.

Я непонимающе взглянул на него.

- Что?

Он кивнул на автобус.

- Они их так называют. Наверное из-за формы, но я думаю, это из-за вони внутри в час пик.

Он покачал головой.

- Внутри четыре сотни людей едут с работы. Нет кондиционера и окна не открываются. Невероятно!

Это была очень ценная информация, по крайней мере Чацкий так думал, так как больше он ничего не сказал, хотя мы и находились в городе, который я никогда прежде не видел. Его желание побыть мне гидом видно совсем улетучилось и мы в молчании пересекли улицу и выехали на набережную. Высоко на скале, на другой стороне гавани, я увидел старый маяк и зубчатые стены, а за ними в небо поднимался столб черного дыма.

От моря нас отделял широкий тротуар и стена набережной. Волны бились о нее и брызгали на прохожих, но никого это, видно не расстраивало. Толпы людей ходили, сидели, лежали, целовались, стояли на набережной или рыбачили на стене. Мы миновали какие-то скульптуры непонятной формы, подпрыгнули на дыре в асфальте, свернули налево и стали подниматься на холм. И вот он перед нами – фасад отеля "Насиональ", где в скором времени все смогут лицезреть улыбающееся лицо Декстера, если конечно мы не поймаем Вайса.

Водитель остановил такси прямо у огромной мраморной лестницы. К нам тут же выбежал швейцар в такой разукрашенной ливрее, словно это итальянский адмирал. Он хлопнул в ладоши и к нашим сумкам моментально подлетел коридорный.

- Мы на месте, - не понятно зачем объявил Чацкий и адмирал распахнул ему дверцу машины. Мне же предоставили самому выбираться из такси, так как я сидел с противоположной от мраморной лестницы стороны. Я не смутился и вылез из салона прямо в море лучезарных улыбок.

Чацкий расплатился и вслед за коридорным мы прошли в отель.

Холл отеля, казалось, был сделан из того же мрамора что и главная лестница. Он был каким-то узким, и за стойкой регистрации конец его терялся где-то в туманной дали. Коридорный провел нас мимо плюшевых кресел, огороженных бархатными веревками, прямо к стойке, за которой улыбчивый регистратор был бесконечно рад нашему приезду.

- Синьор Фрини! – приветствовал он, счастливо кивая головой. – Рад вас видеть снова! – Он поднял бровь, - Вы, конечно же, приехали не на фестиваль искусств?

У него был не сильный акцент. Чацкий, как мне показалось, тоже искренне обрадовался этой встрече. Он пожал клерку руку через стойку.

- Как дела, Рохелио? Я тоже рад тебя видеть. Я здесь чтобы ввести в курс дела новичка.

Он положил руку мне на плечо и подтолкнул вперед, как будто я сердитый мальчишка, которого заставляют поцеловать нелюбимую бабушку.

- Это Дэвид Марси, наша восходящая звезда. Настоящий ас по части проповедей.

Рохелио пожал мне руку.

- Я очень рад встрече с вами, сеньор Mарси.

- Спасибо. У вас тут очень мило.

Он благодарно кивнул и стал щелкать кнопками на клавиатуре.

- Надеюсь, вы здесь хорошо проведете время. Если синьор Фрини не возражает, я поселю вас в люксе. Там завтрак быстрее подают.

- Отлично.

- Вам один номер или два?

- В этот раз один, Рохелио. Приходится следить за расходами, - сказал Чацкий.

- Конечно, - согласился Рохелио и, быстро набрав что-то на своем компьютере, взмахом руки протянул нам два ключа. – Вот, пожалуйста.

Чацкий, накрыв ключи рукой, снова нагнулся к нему через стойку.

- Еще одно, Рохелио, - понизив голос, произнес он. - Наш друг приезжает из Канады. Его зовут Брэндон Вайс.

Он подтащил ключи к себе, и чудесным образом на их месте оказалась двадцатка.

- Мы хотим сделать ему сюрприз, - тихо сказал он. – У него день рождения.

Рохелио мигом смахнул двадцать долларов со стойки, как ящерица с лету хватает муху.

- Конечно, конечно, - понимающе закивал он, - Я сразу же дам вам знать.

- Спасибо, Рохелио.

Чацкий повернулся ко мне, жестом приглашая идти за ним. Я пошел следом, а коридорный с нашим багажом двинулся за нами. Мы прошли в дальний конец холла, туда где несколько лифтов стояли в ожидании своих пассажиров, готовые отвезти нас на представительский этаж. Там уже стояли люди в прекрасных летних одеждах, и, может быть это только мое воспаленное воображение, но мне показалось, что они с ужасом смотрели на наше миссионерское одеяние. Тем не менее, нам ничего не оставалось, как следовать сценарию, так что я просто улыбнулся им и едва сдержал себя, чтобы не ляпнуть что-нибудь религиозное, вроде цитаты из Откровения.

Двери открылись и толпа хлынула в лифт. Коридорный улыбнулся и сказал:

- Проходите, сэр. Я поднимусь через пару минут.

И мы с преподобным Фрини вошли в лифт.

Двери закрылись, и стоя в кабинке, я заметил еще парочку изумленных взглядов на мою обувь, но никто не проронил ни слова, так что я тоже промолчал. Меня занимала мысль, зачем нам делить один номер? Я не жил ни с кем в одной комнате со времен колледжа, да и то с трудом тогда справлялся. К тому же я точно знал что Чацкий храпит.

Мы приехали на нужный этаж и выйдя из лифта, прошли по коридору налево. Там мы увидели стеклянный столик и рядом официанта. Он поклонился нам и вручил каждому высокий стакан с напитком.

- Что это? – спросил я.

- Кубинский гаторад[18], – пояснил Чацкий. – Будь здоров!

Он осушил свой стакан и поставил его на стеклянный столик. Мне было бы стыдно не проделать то же самое. Напиток на вкус был мягким, сладким и немного отдавал мятой, к тому же я обнаружил, что он, действительно освежает как наш гаторад в жаркий день. Я поставил пустой стакан рядом со стаканом Чацкого. Он взял еще один, так что мне пришлось тоже.

- За все хорошее! – провозгласил он и мы чокнулись. Вкус мне показался еще лучше, а учитывая что в спешке сборов я не успел ни поесть ни попить, то я позволил себе наслаждаться вкусом в полной мере.

За нами раскрылись двери лифта и появился коридорный с нашими сумками.

- А вот и ты! Давай поглядим на наш номер.

Мы осушили свои бокалы и последовали за коридорным.

Примерно на полпути к номеру, я почувствовал себя немного странно, как будто ноги вдруг превратились в пробковое дерево.

- Что было в том гатораде?

- В основном ром, - сказал он. – Ты что никогда раньше не пил мохито?

- Кажется нет, - пробормотал я.

Он издал короткое ворчание, которое вероятно означало смех.

- Привыкай. Ты теперь в Гаване!

Дальше я молча шел за ним по коридору, который вдруг стал длиннее и немного ярче. Я чувствовал себя опьяненным. Каким-то образом я прошел оставшуюся часть коридора и попал в номер. Коридорный поставил сумки на стол и распахнул шторы и мы увидели прекрасно меблированный в классическом стиле номер.

Там стояли две кровати, разделенные тумбочкой, а слева от входной двери находилась ванная.

- Очень мило, - похвалил Чацкий, - спасибо.

Коридорный улыбнулся и склонился в полупоклоне. Чацкий протянул ему десятку чаевых.

- Большое спасибо, - повторил он.

Коридорный взял десятку и, улыбаясь и кланяясь, заверил нас что нам стоит только позвонить и он перевернет небо и землю чтобы выполнить наши малейшие прихоти. Потом он исчез в дверях, а я ничком плюхнулся на ближайшую к окну кровать. Я ее выбрал потому что она ближе всего ко мне, к тому же на другую кровать из окна нещадно палило солнце. Я закрыл глаза, но комната не поплыла, не закружилась как на карусели, так что я подумал - не плохо бы просто полежать с закрытыми глазами.

- Десять баксов! – проворчал Чацкий. – Многие здесь эти деньги за месяц зарабатывают. А он, оп-па, и за пять минут получил! Он, наверное, доктор астрофизики.

Затем наступила приятная минута молчания, и откуда-то издалека снова раздался голос Чацкого:

- Эй, парень, ты в порядке?

- Никогда лучше не было, - сказал я таким же далеким голосом. – Просто хочу пару минут подремать.