Кошка из Каналов

Она проснулась до первого света в маленькой комнатке под крышей, которую делила с дочерьми Браско.

Кошка всегда просыпалась первой. Было тепло и уютно лежать под одеялом вместе с Талией и Брией, слушая их тихое дыхание. Когда она зашевелилась, усевшись на постели, нашаривая туфли, Бриа сонно заворчала и перевернулась. Кошка покрылась мурашками от холода, исходившего от стен из серого камня. Она принялась быстро одеваться в темноте. Когда она натягивала тунику через голову, Талиа открыла глаза и позвала:

– Кошка, будь лапочкой, подай одежду.

Она была неуклюжей угловатой девочкой – кожа да кости и торчащие коленки, и вечно жаловалась на холод. Кошка подала ей одежду, и Талиа, извиваясь под одеялами, оделась. Вместе они стащили с кровати ее старшую сестру Бриа, не обращая внимания на ее вялые угрозы.

Когда троица спустилась вниз из комнатушки под крышей, Браско с сыновьями уже ждали в лодке в узком канале прямо за домом. Как всегда по утрам Браско рявкнул на девочек, поторапливая. Его сыновья помогли Талии и Бриа сесть в лодку. Кошке досталась обычная работа – отвязать лодку от сваи, бросить веревку Бриа и оттолкнуть лодку от причала ногой в сапоге. Сыновья Браско налегли на шесты. Кошка разбежалась и прыгнула через расширяющийся промежуток между причалом и палубой.

На этом ее обязанности заканчивались, и она долго сидела, зевая, пока Браско с сыновьями вели лодку сквозь предрассветный сумрак, правя ей в паутине узких каналов. День обещал выдаться на редкость хорошим – свежим, ясным и солнечным. В Браавосе было только три вида погоды. В туман было плохо, в дождь – хуже, но самой отвратительной были дождь со снегом. Но, время от времени, наступало утро, когда утренняя заря разгоралась розовым и лазурью, а воздух пах свежесть и солью. Такие дни Кошка любила больше всего.

Добравшись до широкого прямого канала, прозванного Длинным Каналом, они свернули на юг к рыбному рынку. Кошка сидела, скрестив ноги, и боролась с зевотой, стараясь вспомнить подробности сна. – «Мне снилось, что я снова была волчицей». Лучше всего ей запомнились запахи: запахи деревьев, земли, ее стаи, следов лошадей, оленей, людей, все отличные друг от друга. И острый резкий запах страха, всегда одинаковый. Порой ночами волчьи сны бывали столь яркими, что она продолжала слышать вой своих собратьев, даже проснувшись, а однажды Бриа объявила, что во сне она рычит и брыкается под одеялом. Она считала, что это глупые враки, пока Талия не сказала ей то же самое.

– «Я не должна видеть волчьи сны», – сказала себе девочка, – «Я теперь кошка, а не волк. Кошка из каналов». – Волчьи сны принадлежали Арье из рода Старков, и сколько она ни старалась, она не могла от нее избавиться. И не имело значения, где она спит – под сводами храма или в маленькой комнате под крышей вместе с дочерьми Браско, ночами ее преследовали волчьи сны… а иногда и другие сны.

Волчьи сны были хорошими. В них она была быстрой и сильной, в них она настигала добычу, а ее стая неслась за ней по пятам. Ненавидела другие сны. В одном из них она была ростом всего лишь в два фута, а не четыре. В нем она всегда искала мать, спотыкаясь брела по разоренной земле сквозь грязь, кровь и огонь. Во сне неизменно шел дождь, и она слышала, как кричит мать, но монстр с собачьей головой не позволял ее спасти. В этих сновидениях она всегда плакала как маленькая напуганная девочка. – «Кошки никогда не плачут», – говорила она себе, – «как и волки. Это всего лишь глупый сон».

Длинным Каналом лодка Браско прошла под зелеными медными куполами Дворца Правды, мимо высоких квадратных башен Престайнов и Андорионов, чтобы потом проплыть под огромными серыми арками сладководной реки к району, получившему прозвище – Илистый город. Здесь дома были поменьше и похуже. Позже днем канал будет заполнен лодками и баржами, но сейчас, в предрассветных сумерках, водный путь принадлежал им почти безраздельно. Браско нравилось появляться на рынке с ревом Титана о восходе солнца. Его рев проносился над лагуной, слабея по мере удаления, но был достаточно громким, чтобы разбудить спящий город.

Когда Браско и сыновья пришвартовались у рыбного рынка, тот уже кишмя кишел торговцами рыбой, ловцами моллюсков, стюардами, поварами, домохозяйками и матросами с галер, все шумно торговались, осматривая утренний улов. Браско ходил от лодки к лодке, разглядывая товар, и, время от времени, постукивая по бочонку или корзине своей тростью.

– Вот этот, – говорил он. – Да. «Тук‑тук». – Этот. – «Тук‑тук». – Нет, не этот. Тот. «Тук».

Он был не из болтливых. Талиа говорила, что ее отец столь же скуп на слова, как и с деньгами. Устрицы, моллюски, крабы, мидии, иногда креветки… Браско покупал в зависимости от текущего спроса. Они перетаскивали бочонки и корзины, по которым стучал Браско, в лодку. У него была больная спина, и он не мог поднять ничего тяжелее кружки эля.

К тому времени, когда они отправлялись домой, Кошка всегда с ног до головы пахла солью и рыбой. Она настолько к этому привыкла, что больше не обращала на запах внимания. Работы она не боялась. Когда ее мускулы ныли от таскания тяжестей, а спину саднило от бочонков, она твердила себе, что становится сильнее.

Когда все бочонки оказались в лодке, Браско снова принялся их подгонять, и его сыновья налегли на шесты, направляя лодку по Длинному Каналу обратно к дому. Бриа с Талией уселись на носу и принялись шептаться. Кошка знала, что они шепчутся о парне Брии, к которому она лазила на свидание на крышу, когда засыпал отец.

– Узнай три новые вещи, прежде чем вернешься к нам, – каждый раз велел ей добрый человек, когда отправлял ее в город. И она всегда возвращалась с новостями. Иногда это были всего лишь три новых слова на браавосском, в другой раз она приносила матросские байки о странных и удивительных событиях в огромном несуразном мире за пределами островов Браавоса: войны, дожди из жаб и рождение драконов. Временами она узнавала три новые шутки или загадки, или три новых уловки в торговле или что‑то другое. Время от времени она узнавала тайны.

Браавос был созданным для тайн, город туманов, масок и шепота. Как узнала девочка, само его существование было тайной в течение века, а тайна его местонахождения скрывалась втрое дольше.

– Девять Вольных Городов были дочерьми Валирии, – рассказывал ей добрый человек, – Браавос же бастард, бежавший из дома. Мы народ полукровок, сыновья и дочери рабов, шлюх и воров. Наши предки прибыли в это убежище из полусотни стран, спасаясь от драконьих повелителей, их поработивших. С ними пришли полсотни богов, но был один бог общий для всех.

– Многоликий.

– У него много имен, – сказал добрый человек, – В Квохоре он Черный Козел, в Йи‑Ти – Ночной Лев, в Вестеросе – Неведомый. Все люди рано или поздно склоняются перед ним, неважно, молились ли они ранее Семерым, Владыке Света, Лунной Матери, Утонувшему Богу или Великому Пастырю. Весь человеческий род принадлежит ему… если конечно где‑то в мире нет бессмертных. Ты знаешь о таких людях, которые жили бы вечно?

– Нет, – ответила она. – Все люди смертны.

Прокрадываясь сквозь мрак обратно в храм на холме, Кошка всегда находила доброго человека ожидающим.

– Что ты знаешь, чего не знала, когда оставила нас? – неизменно спрашивал он.

– Я знаю, что кладет в свой соус для устриц Слепой Бекко, – отвечала она. – Я знаю, что актеры из «Голубого Фонаря» собираются ставить «Лорда Печального Образа», а лицедеи «Корабля» намереваются ответить «Семью Пьяными Гребцами». Я знаю, что книготорговец Лото Лорнелл спит в доме торгового головы Моредо Престайна, когда благородный торговец в отъезде, и убирается, когда «Мегера» возвращается домой.

– Полезно знать такие вещи. Кто ты?

– Никто.

– Ты лжешь, ты Кошка из Каналов. Я хорошо тебя знаю. Иди спать, дитя, утром тебя ждет служба.

– Все люди должны служить. – И она служила три дня из каждых тридцати. Когда умирала луна, она становилась никем, ничтожным слугой Многоликого в черно‑белом одеянии. Она шла подле доброго человека в полумраке, наполненном благовониями, неся свой железный фонарь. Она омывала мертвецов, шарила в их одежде и считала их деньги. Иногда она помогала Умме готовить, нарезая грибы или очищая рыбу от костей. Но только тогда, когда умирала луна. В остальное время она была сироткой в стоптанных, чересчур больших сапогах и в коричневом плаще с рваными краями. Она кричала: «Мидии, моллюски, устрицы!», толкая свою тележку по Тряпичному порту.

Этой ночью месяц умрет, она точно знала это. Прошлой ночью от него остался всего лишь тоненький серпик. «Что ты знаешь, чего не знала, когда оставила нас?» – задаст свой вопрос добрый человек, как только увидит ее. – «Знаю, что дочь Браско Бриа встречается с парнем на крыше, когда ее отец засыпает», – думала она. – «Талия говорит, что Бриа позволяет ему прикасаться к ней, хотя он всего лишь чердачная крыса, а все чердачные крысы слывут ворами». – Хотя это была всего лишь одна вещь. Кошке нужно было еще две, но она не беспокоилась. С кораблями всегда приходили новости.

Когда они вернулись, Кошка помогла сыновьям Браско разгрузить лодку. Браско с дочерьми разделили моллюсков по трем тележкам, переложив их слоями на подстилку из водорослей.

– Возвращайтесь, когда продадите все, – как всегда велел Браско девочкам, и они отправились в путь, криками завлекая покупателей. Бриа покатила тележку к Пурпурной Гавани, продавать улов браавосским морякам. Талия пытала удачу в узких улочках у Лунного Пруда или у храмов Острова Богов. Кошка направилась к Тряпичному Порту, как делала это девять дней из десяти.

Только коренным жителям дозволялось пользоваться Пурпурным портом. Тем, кто жил в Затонувшем городе или вокруг Дворца Морского Владыки. Корабли из городов‑сестер и остального мира довольствовались Тряпичным портом – гаванью беднее, разухабистее и грязнее, чем Пурпурный порт. Она так же была и более шумной, поскольку на улицах и в переулках толпились моряки и торговцы из полусотни стран, смешиваясь с теми, кто наживался на них, продавая, обманывая или грабя. Кошке это место нравилось больше всех в Браавосе. Ей нравились шум и странные запахи, нравилось смотреть, какие корабли прибывают в порт или отчаливают с вечерним приливом. Ей также нравились моряки: горластые тирошцы с их рокочущими голосами и крашеными бородами, белокурые лиссенийцы вечно пытающиеся сбить цену, приземистые волосатые моряки из порта Иббена, изрыгающие проклятия низкими скрежещущими голосами. Но ее любимцами были моряки с Летних Островов с их гладкой и темной, как древесина тика, кожей. Они носили плащи из красных, зеленых и желтых перьев, а их лебединые корабли с высокими мачтами и белоснежными парусами были великолепны.

Иногда там бывали и вестероссцы: гребцы и моряки с карраков из Староместа, торговых галер из Сумеречного Дола, Королевской Гавани и Чаячьего города, крутобокие когги с вином из Арбора. Кошка знала, как по‑браавосски называются мидии, моллюски и устрицы, но в Тряпичном порту она выкрикивала их названия на торговом языке, на языке трущоб, доков и таверн, грубой мешанине слов и фраз из дюжины языков, сопровождаемых жестами и знаками, в большинстве своем оскорбительными. Они‑то и нравились Кошке больше всего. Любой, кто донимал, ее рисковал увидеть фигу или услышать о себе, что он член задницы или верблюжья щель.

– Может я никогда и не видела верблюдов, – заявляла она, – но точно знаю, как воняет верблюжья щель, когда ее чую.

Рано или поздно подобное могло кого‑нибудь разозлить, но на этот случай у нее был нож‑коготь. Она держала его отточенным и знала, как им пользоваться. Одним жарким полднем в Веселом Порту Рыжий Рогго научил ее, ожидая, когда освободиться Ланна. Он показал ей, как прятать нож в рукаве и незаметно достать, когда понадобиться пустить его в ход, как легко и быстро срезать кошельки, что когда хозяин их хватится, монеты уже будут потрачены. Знать это было полезно, с этим согласился даже добрый человек, тем паче ночью, когда везде кишат чердачные крысы и головорезы.

Кошка завела себе много друзей в трущобах среди грузчиков и актеров, такелажников и мастеров парусов, трактирщиков, пивоваров, пекарей, нищих и шлюх. Они покупали у нее моллюсков, рассказывали правдивые истории о Браавосе и лживые о своей жизни, и смеялись над тем, как она говорит по‑браавосски. Она никогда не позволяла этому обстоятельству задевать себя, наоборот, показывала им неприличный жест и говорила, что они верблюжьи дырки. Это заставляло хохотать их еще больше. Гилоро Дотари научил ее полусотне похабных песенок, а его брат Гилено рассказал, где лучше ловить угрей. Актеры «Корабля» показали ей, как должен стоять герой, и научили монологам из «Песни Ройна», «Двух Жен Завоевателя» и «Похотливой купчихи». Квилл, маленький человечек с печальными глазами, который ставил для Корабля все непристойные фарсы, предложил научить ее целоваться, но Тагганаро дал ему оплеуху, и на этом все закончилось. Чародей Козомо учил ее фокусам. Он мог глотать мышей и вытаскивать грызунов у нее из ушей.

– Это магия, – заявил он.

– Нет, – возразила Кошка, – мышь все время была в твоем рукаве. Я видела, как она шевелится.

«Устрицы, мидии, моллюски» – были ее волшебными словами и, как и положено всем настоящим волшебным словам, почти повсюду открывали перед ней двери. Она поднималась на борт судов из Лисса, Староместа и Порта Иббена и продавала устриц прямо на палубе. Иногда она выкатывала тележку к сторожевым башням укреплений, чтобы предложить стражникам у ворот печеных моллюсков. Однажды она зазывала покупателей прямо на ступенях Дворца Правды и, когда другой торговец попытался прогнать ее, она опрокинула его устриц на мостовую. Покупали у нее и таможенники из Таможенного порта и лодочники из Затонувшего Города, чьи дома и башни торчали из зеленых вод лагуны. Однажды, когда Бриа слегла с месячными, она покатила тележку в Пурпурную Гавань, продавать крабов и креветок гребцам с прогулочных барок Морских Владык, которые от носа до кормы были заполнены веселящимися людьми. В другие дни она шла вдоль Сладководной к Лунному Пруду. Она продавала чванливым бандитам, разодетым в полосатый атлас, ключникам и стряпчим в тусклых серо‑коричневых сюртуках. Но всегда возвращалась в Тряпичный порт.

– Устрицы, мидии и моллюски, – кричала девочка, толкая тележку по трущобам. – Мидии, креветки и моллюски. Грязный кот ярко‑рыжего цвета мягко крался за ней, привлеченный ее криками. Позже появилась еще одна кошка, печальное грязное создание серого цвета с огрызком вместо хвоста. Кошкам нравился запах Кошки. Порой к закату за ней собиралась целая дюжина. Время от времени она кидала им устрицу и наблюдала, кому достанется добыча. Как она заметила, крупные коты редко побеждали, чаще всего приз доставался какому‑нибудь мелкому и самому шустрому животному, худому, убогому и голодному. – «Совсем как я», – говорила она себе. Ее любимцем был старый тощий кот с отгрызенным ухом, который напоминал ей того самого, за которым она охотилась по всему Красному Замку. – «Нет, это была другая девочка. Не я».

Два стоявших здесь вчера корабля уплыли, заметила Кошка, но взамен в доках появились пять новых: маленький каррак «Нахальная Мартышка» и огромное иббенийское китобойное судно, от которого воняло смолой и кровью, два потрепанных когга из Пентоса и узкая зеленая галера из Старого Волантиса. Кошка останавливалась у каждого трапа, выкрикивая свое воззвание об устрицах и моллюсках, один раз на торговом языке и другой на Общем. Матрос с китобоя обложил ее такой громкой руганью, что кошки от испуга разбежались, а пентошийский гребец спросил, сколько она хочет за раковинку между ее ног, но на других кораблях ей повезло больше. Помощник капитана с зеленой галеры сожрал полдюжины устриц и рассказал ей, как капитан был убит лиссенийскими пиратами, что пытались взять их на абордаж у Каменных Ступеней.

– Это был ублюдок Саан с «Сыном старушки» и со своей большой «Валирийкой». Но мы сумели удрать.

Маленькая «Нахальная Мартышка» оказалась из Чаячьего Города и вестеросский экипаж был рад возможности поговорить с кем‑то на Общем языке. Один из них поинтересовался, как случилось, что девочка из Королевской Гавани торгует моллюсками в доках Браавоса, и ей пришлось рассказать свою историю.

– Мы здесь на четыре дня и четыре долгих ночи, – сообщил другой, – где здесь можно немного поразвлечься?

– Актеры Корабля играют «Семерых Пьяных Гребцов», – рассказала им Кошка, – а в Пятнистом Подвале, за воротами Затонувшего Города проводят бои угрей. Или можете сходить к Лунному Пруду, там ночью устраивают дуэли.

– Да, отлично, – согласился третий матрос, – но то, чего на самом деле хочет Уот – это женщин.

– Лучшие шлюхи в «Веселом Порту», это дальше за Кораблем актеров, – показала она. Некоторые портовые шлюхи обладали поганым нравом, и вновь прибывшие из моря матросы не знали у кого какой. Худшей была С’врон. Все говорили, что она ограбила и убила более дюжины мужчин, а тела сбрасывает в каналы на корм угрям. Пьяная Дочурка могла быть очаровательной, когда была трезвой, но надравшись – никогда. А Язва Джейн на самом деле была мужчиной.

– Спросите Мерри. Ее настоящее имя Мералин, но все зовут ее Мерри. – Мери всегда покупала у нее дюжину устриц, и делила их между своими девушками. Все соглашались, что у нее доброе сердце. – Так и есть, и еще пара самых больших в Браавосе сисек, – любила прихвастнуть Мери.

Девушки у нее тоже были хороши: Бетани Скромница, Матросская Женка, одноглазая Инна, которая могла предсказывать судьбу по капельке крови, прелестная маленькая Ланна, даже Ассадора – иббенийка с усами. Может, они и не были красавицами, но были добры к ней. – В «Веселый порт» ходят все портовые, – заверила Кошка экипаж «Нахальной Мартышки».

«Ребята опорожняют трюмы кораблей, а мои девочки парней, что плавают на них» – любила говорить Мерри.

– А как насчет тех знаменитых шлюх, о которых барды слагают песни? – спросил самый юный из мартышек – рыжий веснушчатый парень не старше шестнадцати лет. – Они на самом деле так прекрасны, как рассказывают? И где я смогу заполучить одну из них?

Его товарищи уставились на него и захохотали.

– Тысяча чертей, парень, – сказал один из них, – может капитан сможет позволить себе куртизанку, но только продав свою проклятую лоханку. Эти щелки только для лордов и иже с ними, а не для таких как мы.

Куртизанки Браавоса были знамениты по всему миру. Барды посвящали им песни, ювелиры осыпали их золотом и драгоценностями, ремесленники на коленях умоляли почтить заказом, торговые воротилы платили астрономические суммы за право идти с ними под руку на балах, пирах и в театре, а уличные головорезы убивали друг друга в их честь. Толкая тележку вдоль каналов, Кошка иногда видела мельком кого‑нибудь из них, катающейся по каналу в компании очередного любовника. У каждой куртизанки была своя барка и слуги, которые вели лодку к местам свиданий. Поэтесса всегда держала в руках книгу, Лунная Тень носила только белое и серебряное, а Морская Королева нигде не появлялась без своих русалок – четырех юных еще только расцветающих дев, которые несли шлейф ее платья и расчесывали ее волосы. Все куртизанки были одна другой прелестнее. Даже Леди в Вуали была прекрасна, хотя ее лицо видели только те, кого она выбирала в качестве своих любовников.

– Я продала трех моллюсков куртизанке, – рассказала матросам Кошка, – Она позвала меня, когда сошла со своей барки. – Браско объяснил ей, что она не должна заговаривать с куртизанкой, пока та не заговорит первой. Но женщина улыбнулась ей и заплатила серебром, что было в десять раз больше стоимости моллюсков.

– Какая из них это была? Королева Моллюсков?

– Черная Жемчужина, – сказала она. Мерри говорила, что Черная Жемчужина самая знаменитая из куртизанок. – «Она ведет свой род от драконов», – рассказала женщина Кошке, – «Первая Черная Жемчужина была королевой пиратов. Вестеросский принц взял ее в любовницы, и от него родилась дочь, которая выросла и стала куртизанкой. А ее дочь пошла по ее стопам, и дочь дочери тоже, пока и эта не стала куртизанкой. Что она сказала тебе, Кошка?

– Она сказала: «Я возьму три моллюска» и «У тебя есть какой‑нибудь острый соус, малышка?», – ответила девочка.

– А ты ей что?

– Я сказала: «Нет, миледи» и «Не называйте меня малышкой, меня зовут Кошкой». У меня не было соуса. Бекко делает соус и продает в три раза больше устриц, чем Браско.

Кошка рассказала доброму человеку о Черной Жемчужине.

– Ее настоящее имя Беллигер Отерис, – рассказала она ему. Это была одна из трех вещей, что она узнала.

– Это так, – мягко сказал жрец, – Ее мать звали Беллонарой, но первая Черная Жемчужина также была Беллигер.

Кошка знала, что мужчин с «Нахальной Мартышки» не волнует, как звали мать куртизанки. Вместо этого она спросила о новостях из Семи Королевств и войне.

– Война, – засмеялся один, – Какая война? Нет никакой войны.

– Нет войны в Чаячьем городе, – возразил ему другой, – Нет ее и в Долине. Маленький лорд держит нас подальше от нее, как прежде это делала его мать.

Как прежде это делала его мать. Правительницей Долины была сестра ее матери.

– Леди Лиза?.. переспросила она, – она…?

– … Мертва? – закончил веснушчатый паренек, чья голова была забита куртизанками. – Да, мертва. Убита своим собственным бардом.

– О, – «Это для меня ничего не значит. У Кошки из Каналов никогда не было тетки».

Кошка взялась за свою тележку и, громыхая по булыжникам, покатила прочь от «Нахальной Мартышки».

– Устрицы, мидии и моллюски, – снова завела она, – Устрицы, мидии и моллюски. – Она продала большую часть своих моллюсков грузчикам, разгружавшим большой винный когг из Арбора и остаток мастерам, чинившим мирийскую торговую галеру, которая пострадала от шторма.

Дальше в глубине доков она набрела на Тагганаро, сидевшего, прислонившись к свае, рядом с Кассо, Королем Тюленей. Он купил немного моллюсков, а Кассо полаял и позволил ей пожать его ласты.

– Давай работать со мной, Кошка, – начал Тагганаро снова ее убеждать, высасывая моллюска из раковины. Он искал нового партнера с тех пор, как Пьяная Дочурка проткнула ножом руку Малышу Нарбо, – Я буду платить больше Браско, и ты не будешь вонять как рыба.

– Кассо нравиться, как я пахну, – возразила она. Король Тюленей, соглашаясь, вновь залаял. – Рука Нарбо не стала лучше?

– Три пальца не сгибаются, – пожаловался Тагганаро, продолжая поедать моллюсков. – Какой толк от карманника, который не владеет своими пальцами? Нарбо был хорош, когда тибрил кошельки, а не когда оприходовал шлюх.

– Мерри говорит то же самое, – согласилась Кошка. Ей нравился Малыш Нарбо, хотя он и был вором. – Что он собирается делать?

– Говорит, хочет взяться за весла. Он считает, двух пальцев для этого достаточно, а Морским Владыкам всегда нужны гребцы. Я сказал ему: «Нарбо, море холоднее девицы и коварнее шлюхи. Лучше совсем отрежь руку и ступай просить милостыню». Кассо знает, что я прав. Да, Кассо?

Тюлень пролаял, и Кошка улыбнулась. Она бросила ему еще одного моллюска и пошла прочь по своим делам.

Когда Кошка добралась до «Веселого Порта», который был через улицу напротив того места, где был пришвартован Корабль, день почти закончился. Несколько актеров сидели на краю сцены, передавая из рук в руки мех с вином, но, завидев Кошку с тележкой, они спустились вниз навстречу ее устрицам. Она поинтересовалась, как продвигается дело с «Семью Пьяными Гребцами». Мрачный Джосс покачал головой:

– Квинс наконец‑то застукал Аллакво в постели со Слоей. Они набросились друг на друга с театральными мечами наперевес, и оба нас покинули. Сегодня ночью у нас только пять пьяных гребцов.

– Мы постараемся пьянством возместить недостаток в гребцах, – заявил Мирмелло, – Что касается меня, то я уже готов.

– Малыш Нарбо хочет стать гребцом, – сообщила им Кошка, – Если вы найдете его, он может стать шестым.

– Тебе лучше пойти разыскать Мерри, – сказал ей Джосс, – ты же знаешь, какой раздражительной она становится без твоих устриц.

Но когда она проскользнула в бордель, то нашла Мерри сидящей в гостиной с закрытыми глазами и слушающей игру Дариона на арфе. Ина тоже была здесь, она заплетала прекрасные длинные золотистые волосы Ланны. – «Очередная тупая песенка о любви». – Ланна всегда умоляла барда петь глупые любовные песни. Она была самой молодой из шлюх. Ей было всего четырнадцать лет. Поэтому Мерри просила за нее в три раза больше, чем за остальных девушек.

Кошка разозлилась, увидев нахально рассевшегося Дариона, строившего глазки Ланне, пока его пальцы плясали по струнам арфы. Шлюхи называли его черным певцом, хотя сейчас в нем едва ли нашлось бы хоть что‑то черное. На деньги, выручаемые за пение, ворона превратилась в павлина. Сегодня на нем был фиолетовый плисовый плащ, подбитый шерстью, полосатая бело‑сиреневая тунику и пестрые штаны как у уличных головорезов. Кроме этого у него еще были шелковый плащ, и рубинового цвета плащ из бархата с подкладкой из парчи. Черными остались только сапоги. Кошка слышала, как он говорил Ланне, что остальное он выбросил в канал.

– Я покончил с черным, – заявил он.

«Он человек Ночного Дозора», – думала Кошка, – «и поет о глупой даме, которая выбросилась из идиотской башни, потому что ее болван‑принц погиб. Ей следовало отомстить тем, кто убил ее принца. А певцу следует сидеть на Стене». – Когда Дарион в первый раз появился в Веселом Порту, Арья чуть было не попросилась с ним обратно в Восточный Дозор, пока не услышала, как он говорит Беттани, что никогда не вернется обратно:

– Жесткие постели, соленая треска и бесконечные дозоры – вот что такое Стена. И в Восточном Дозоре нет никого и вполовину столь же прекрасной, как ты. Как я могу бросить тебя? – Кошка слышала, как то же самое он говорил и Ланне, и еще одной шлюхе из Кошатника и даже Соловью, когда он пел ночью в «Доме Семи Ламп».

«Хотелось бы мне быть здесь той ночью, когда его отмутузил толстяк». – Шлюхи Мерри до сих пор смеялись над этим происшествием. Ина рассказывала, что толстый мальчишка становился красным как свекла каждый раз, когда она прикасалась к нему, но, когда он начал доставлять неприятности, Мерри выволокла его наружу и сбросила в канал.

Кошка думала о толстяке, вспоминая, как спасла его от Терро с Орбело, когда рядом с ней появилась Матросская Женка.

– Он поет такие красивые песни, – тихо прошептала она на Общем языке Вестероса, – Видно боги любят его, раз дали такой голос и такое красивое лицо.

«Он прекрасен лицом, но черен сердцем», – подумала Арья, но не высказала этого вслух. Дарион женился на Матросской Женке, которая ложилась в постель только с теми, кто женился на ней. Иногда в «Веселом Порту» за ночь случалось по три‑четыре свадьбы. Церемонии проводил неунывающий, вечно пьяный, красный жрец Еззелино. Иногда Юстас, который когда‑то был септоном в Септе‑за‑морем. Если под рукой не было ни жреца, ни септона, то одна из шлюх бежала к Кораблю за актерами. Мерри всегда говорила, что актеры лучше совершают обряд, чем септоны и жрецы, особенно хорош Мирмелло.

Свадьбы были шумными и веселыми, вино лилось рекой. Всякий раз, когда на них оказывалась Кошка с тележкой, Матросская Женка настаивала, чтобы новый муж купил ей устриц, чтобы укрепить его для предстоящей брачной ночи. Она была хорошей и хохотушкой, но Кошка решила, что где‑то в глубине ее души засела печаль.

Другие шлюхи рассказали, что во время месячных Матросская Женка ходит на Остров Богов и знает их всех по именам, даже тех, кого на Браавосе уже забыли. Они говорили, что она ходит молиться за своего первого, настоящего мужа, который пропал в море, когда она была девочкой не старше Ланны.

– Она думает, что если найдет правильного бога, то тот пришлет ветры, которые вернут ей ее прежнюю любовь, – сказала одноглазая Ина, которая знала ее дольше всех, – но я молюсь, чтобы этого никогда не случилось. Ее любимый мертв, я чувствую это в ее крови. Даже если он вернется к ней, то вернется мертвецом.

Дарион наконец закончил играть. В воздухе растаяли последние ноты, Ланна вздохнула, певец отложил арфу и усадил ее к себе на колени. Он только начал тискать ее, когда Кошка громко спросила:

– Кто‑нибудь желает устриц? – Мерри открыла глаза.

– Прекрасно, – сказала женщина, – Неси их сюда, дитя. Ина принеси немного хлеба и уксус.

Когда Кошка вышла из «Веселого Порта» с полным монет кошельком и пустой тележкой, в которой остались только соль и водоросли, в небе за лесом мачт уже висело распухшее красное солнце. Дарион ушел вместе с ней. Этим вечером он обещал спеть в таверне «Зеленый Угорь», рассказал он по пути.

– Всякий раз, когда я ухожу из «Угря» у меня в кармане бренчит серебро, – хвастался он, – в некоторые дни там бывают капитаны и судовладельцы. – Они прошли по маленькому мосту и продолжили свой путь по извилистым глухим закоулкам, вслед за удлиняющимися тенями. – Скоро я буду петь в Пурпурной Гавани, а после и Дворце Морских Владык, – распинался Дарион. Тележка Кошки клацала по булыжникам мостовой, выбивая свою дребезжащую музыку. – Вчера я давился селедкой со шлюхами, а через год буду наслаждаться императорскими крабами вместе с куртизанками.

– А где твой брат? – поинтересовалась Кошка, – Тот толстяк. Он нашел корабль в Старомест? Он говорил, что собирается отплыть на «Леди Ушаноры».

– Мы все собирались. По приказу лорда Сноу. Я говорил Сэму: «Брось старика», но жирный дурак не послушался. – В его волосах играли последние лучи солнца. – Что ж, теперь уже слишком поздно.

– Точно, – отозвалась Кошка, когда они шагнули во мрак узкого извилистого переулка.

Когда Кошка вернулась в дом Браско, над узким каналом сгущался вечерний туман. Она избавилась от своей тележки, прошла к Браско в комнатушку, где он считал деньги, и шмякнула на столешницу кошелек. Рядом она с грохотом бросила сапоги.

Браско похлопал по кошельку:

– Отлично. А это что?

– Сапоги.

– Хорошие сапоги трудно найти, – согласился Браско, – но эти слишком малы для меня. – Он подцепил один сапог и уставился на него.

– Сегодня месяц умрет, – напомнила Кошка.

– Тогда тебе лучше помолиться. – Браско отбросил сапоги и высыпал из кошелька монеты. – Валар дохаэрис.

«Валар Моргулис», – подумала она в ответ.

Пока она пробиралась по улицам Браавоса, туман заполнил весь окружающий мир. Подходя к двери из чардрева Черно‑белого Дома, она слегка дрожала. Этим вечером в храме горело всего несколько свеч, мерцая словно падающие звезды. В темноте все боги казались чужими.

Внизу в хранилище она скинула потрепанный плащ Кошки, стянула пропахшую рыбой коричневую Кошкину тунику, сбросила испятнанные солью сапоги, вылезла из белья Кошки и погрузилась в разбавленную лимоном воду, чтобы смыть с себя вонь Кошки из Каналов. Затем вынырнула, намылилась и соскребла с себя грязь. Она вылезла порозовевшая, с облепившими лицо каштановыми волосами. Она оделась в чистую одежду, надела мягкие матерчатые туфли и пошлепала на кухню, выпросить у Уммы немного еды. Жрецы и послушники уже поели, но кухарка оставила для нее прекрасный кусок жареной трески и немного пюре из желтого турнепса. Она с жадностью набросилась на еду, потом вымыла тарелку и направилась к бродяжке помочь той с зельями.

В основном она была на побегушках: лазила по приставным лесенкам, доставая травы и листья, которые требовались бродяжке.

– Сладкий сон – самый нежный из ядов, – рассказывала ей бродяжка, перемалывая их пестиком в ступке. – Несколько гранул успокоят колотящееся сердце, уберут дрожь из членов и придадут человеку сил и спокойствия. Щепотка подарит ночь глубокого и спокойного сна. Три щепотки погрузят в вечный сон. Вкус очень сладкий, поэтому лучше использовать его с тортами и пирожными или медовыми винами. Вот, чувствуешь сладость? – Она дала ей принюхаться и снова отправила на полки за бутылкой из красного стекла. – Это жестокий яд, но без вкуса и запаха, поэтому его легко спрятать. Люди называют его «Слезами Лисса». Растворенный в воде или вине он изъест кишки и потроха жертвы, смерть будет выглядеть как от желудочных колик. Понюхай. – Арья вздохнула и ничего не почувствовала. Бродяжка отложила Слезы в сторону и откупорила пузатый каменный кувшин. – Эта клейкая масса приправлена кровью василиска. Она придает жаркому аппетитный запах, но съеденное вызывает неистовое безумие как у животного, так и у человека. Попробовав кровь василиска, мышь способна напасть на льва.

Арья пожевала губы:

– Это действует на собак?

– На любую теплокровную тварь, – бродяжка отвесила ей пощечину.

Она подняла руку к щеке, испытывая больше удивление, чем боль:

– Зачем ты сделала это?

– Это Арья из рода Старков кусает губы, когда думает. Ты Арья Старк?

– Я никто, – разозлилась она, – А кто ты?

Она не ждала ответа, но бродяжка ответила.

– Я была единственным ребенком очень древнего рода, наследницей моего благородного отца, – отозвалась она. – Я была совсем маленькой, когда умерла моя мать. Я совсем ее не помню. Когда мне было шесть лет, отец женился снова. Его новая жена хорошо относилась ко мне, пока не родила свою собственную дочь. Тогда она возжелала моей смерти, чтобы ее плоть от плоти и кровь от крови унаследовала богатства моего отца. Она обратилась за помощью к Многоликому, но не смогла согласиться на жертву, которую от нее потребовал бог. Она решила отравить меня сама. Яд сотворил со мной то, что ты видишь, но не убил. Когда целители из Дома Красных Рук рассказали отцу об ее деяниях, он явился сюда и принес жертву, предложив все свои богатства и меня. Многоликий услышал его молитву. Меня отдали служить в храм, а папина жена получила дар.

Арья осторожно взвешивала услышанное:

– Это правда?

– В этой истории есть правда.

– И ложь тоже?

– Есть неправда и преувеличение.

Она наблюдала за лицом бродяжки, пока та рассказывала свою историю, но другая девочка ничем не выдала себя.

– Многоликий взял только две трети состояния твоего отца, не все.

– Так и есть. Это было мое преувеличение.

Арья усмехнулась, поняла, что усмехается, и прикусила себе щеку. – «Контролируй свое лицо», – напомнила она себе, – «Моя улыбка – моя служанка и должна являться по моему приказу».

– Какая часть была ложью?

– Никакая. Я солгала о лжи.

– Неужели? Или ты лжешь сейчас?

Но бродяжка не успела ответить, в комнату, улыбаясь, вошел добрый человек.

– Ты вернулась.

– Луна умерла.

– Да. Какие три новых вещи ты узнала, которых не знала, когда оставила нас?

«Я знаю тридцать новых вещей», – едва не вырвалось у нее.

– У Малыша Нарбо не сгибаются три пальца. Он хочет стать гребцом.

– Это знать хорошо. Что еще?

Она освежила в памяти прошедший день.

– Квинс и Алакво подрались и ушли из Корабля, но, думаю, они вернуться.

– Ты всего лишь думаешь или знаешь?

– Я так думаю, – пришлось ей признаться, хотя она была в этом уверена. Актерам тоже нужно есть, как и всем остальным, а Квинс и Алакво для «Голубого Фонаря» не достаточно хороши.

– Верно, – кивнул добрый человек. – А третья вещь?

На этот раз она не колебалась.

– Дарион мертв. Черный певец, что развлекался в «Веселом Порту». На самом деле он был дезертиром Ночного Дозора. Кто‑то перерезал ему горло и сбросил тело в канал. Но они забрали его сапоги.

– Хорошие сапоги трудно найти.

– Это так, – она постаралась сохранить неподвижное лицо.

– Интересно, кто мог сделать подобное?

– Арья из рода Старков, – она пристально наблюдала за его глазами, ртом, мышцами челюстей.

– Эта девочка? Я слышал, она покинула Браавос. Кто ты?

– Никто.

– Ты лжешь. – Он повернулся к бродяжке. – У меня пересохло в горле. Сделай одолжение и принеси чашу вина для меня и теплого молока для нашей подруги Арьи, которая так неожиданно к нам вернулась.

На обратном пути через город Арья гадала, как добрый человек отнесется к ее словам о Дарионе. Возможно, он разозлится на нее или наоборот обрадуется, что она одарила певца даром Многоликого. Она проиграла этот разговор у себя в голове полсотни раз, как актеры спектакль. Но она и подумать не могла о теплом молоке.

Она залпом выпила принесенное молоко. От него немного пахло горелым и выпитое немного горчило.

– Ложись в постель, дитя, – велел добрый человек, – утром тебя ждет служба.

Ночью она вновь была волчицей, но этот сон отличался от прочих. В этом сне у нее не было стаи. Она рыскала в одиночестве, прыгая по скатам крыш и крадясь вдоль каналов, выслеживая тени в тумане.

На следующее утро она проснулась слепой.

Date: 2015-12-12; view: 378; Нарушение авторских прав