Глава 18. От военного коммунизма к нэпу 7 page

Этот пробел был восполнен прослойкой более честолюбивых и более удачливых нэпманов (некоторые из них принадлежали к некогда почтенным – или не очень почтенным – бизнесменам, вышедшим из подполья, где они находились со времени революции; другие представляли собой новичков, которые быстро усвоили премудрости торгового дела). Сила нэпмана зависела от того, насколько он преуспеет в том, чтобы стать необходимым государственным торговым учреждениям и крупным промышленным трестам. По словам полуофициального отчета, "характерная черта современной частной оптовой торговли и состоит именно в этом сильном внедрении частного капитала в государственные торговые органы и в их взаимном переплетении". Нэпманы разъезжали с мандатами государственных учреждений и требовали и получали предпочтительное к себе отношение; их прибыли, несомненно, были достаточно велики, чтобы давать им возможность прибегать к прямым или завуалированным формам коррупции. Они проложили себе путь в кооперативы, часть из которых со всей очевидностью служила простым прикрытием для частных торговых предприятий. Таким образом, "частный капитал охватывает государственные органы со всех сторон, питаясь ими и наживаясь за их счет" [35]. Сравнительно безобидное явление, отмеченное одним из ораторов на IX Всероссийском съезде Советов в декабре 1921 г., в виде "мел-

кого спекулянтского мешочнического и ростовщического капитала, который сейчас празднует свое возрождение в виде кафешантанов, кондитерских, пирожных и т.д. [36], вскоре преобразилось в картину Москвы при НЭПе как города роскоши для нового государственного капитализма, в адрес которого раздавалась критика со стороны многих иностранных гостей в течение 1922 и 1923г г. [37] Такова была цена за следование указанию Ленина "учиться торговать".

Именно осенью 1922 г., когда была завершена первая фаза НЭПа, Советское правительство приняло решение о введении одновременно с Земельным и Трудовым кодексами [38] Гражданского кодекса. Ленин охарактеризовал его как воплощение той политики, "которую мы ведем твердо и относительно которой у нас не может быть колебаний", и как попытку "соблюсти грань между тем, что является законным удовлетворением любого гражданина, связанным с современным экономическим оборотом, и тем, что представляет собой злоупотребление НЭПом" [39]. Докладчик, представлявший кодекс на одобрение во ВЦИК, пояснил, что его цель заключается в том, чтобы "дать гарантии ему (т.е. государству) в том смысле, что те завоевания, те командные высоты, которые оно за собой сохраняет даже при уступках Новой экономической политике, будут оставлены неприкосновенными в руках рабоче-крестьянского государства, и наряду с этим дать возможность развиваться частной инициативе в тех пределах, которые допускаются интересами рабоче-крестьянского государства" [40]. Но теперь, когда по прошествии времени начал забываться тот тяжелейший кризис, который диктовал введение НЭПа, а некоторые из наименее приемлемых его проявлений приобрели печальную известность, отовсюду стали поступать жалобы на него – правда, редко – из высоких инстанций. Представитель Наркомфина во ВЦИК с возмущением ссылался на разговоры в сельских округах о том, что "центр слишком поправел", что "спекулянтов" и "мародеров" щадить нечего, что "они находятся вне Советского закона", в то время как в действительности эти "спекулянты" и были как раз теми мелкими капиталистами, кого "НЭП пытается защищать". Тот же делегат продолжал:

"Те слухи, которые сейчас имеются в Москве, о том, что положение НЭПа непрочно, имеют кое-какие обоснования в том, что у нас сейчас еще много разговоров о "революционной законности", но недостаточно еще посеяно уважение к законам" [41].

Гражданский кодекс поставил штемпель на новый культ законности, основной целью которого было защитить и приумножить достижения НЭПа.

Как уже отмечалось, РСФСР вступила в период НЭПа без какой-либо официальной машины для ведения или регулирования внутренней торговли. Философия НЭПа, хотя и поощряла государственные учреждения заняться торговлей, тем не менее настаивала на том, что торговлю нужно вести на принципах рын-

ка, без вмешательства государства; поэтому она так же враждебно была настроена к любому контролирующему органу, как и практика военного коммунизма, хотя и по другой причине. В действительности же нельзя было сохранять полную официальную независимость. Как только неуклюжие попытки установить прямой товарообмен повсеместно уступили дорогу денежным сделкам, неизбежно должно было раздаться требование попытаться контролировать цены. 5 августа 1921 г. Наркомфином был создан комитет цен для того, чтобы устанавливать цены на все товары, с которыми имеют дело государственные органы или государственные предприятия [42]. Однако эта мера потерпела полнейшее фиаско, и цены повсюду вели себя в соответствии с условиями на рынке [43]. Начиная с осени 1921 г. политика Наркомфина была направлена на то, чтобы восстановить стабильную валюту и сбалансированный бюджет, и выступала против любой формы вмешательства в нэповскую экономику свободного рынка [44]. В равной степени никакой другой департамент не был подготовлен к взятию на себя этой роли. Была предпринята попытка преобразовать центральный торговый отдел ВСНХ в "управление регулирования торговли" [45]. Однако это расширение функций органа, который справедливо считался органом, представляющим промышленный сектор экономики, вряд ли приемлемо для других органов, заинтересованных в торговой политике. В мае 1922 г. Совнарком создал комиссию по внутренней торговле, действовавшую под контролем СТО и наделенную полномочиями готовить декреты по торговле для утверждения Совнаркомом или СТО и составлять инструкции по собственному усмотрению в пределах существующих декретов [46]. Однако похоже на то, что полномочия этой комиссии не использовались достаточно широко и эффективно. Несмотря на предупреждение, данное кризисом разбазаривания, о последствиях разлаженной коммерции, развитие внутренней торговли (во всяком случае, до осени 1923 г.) определялось почти полностью конкурирующими силами рынка. И только в мае 1924 г. комиссия по внутренней торговле была объединена с тем, что оставалось от Наркомпрода, в результате чего был создан народный комиссариат торговли [47].
д) Финансы

К Новой экономической политике приступили, не продумав связанные с ней финансовые аспекты. Первоначальный проект товарообмена на местных рынках, казалось, не предлагал ничего несовместимого с движением к безденежной экономике или с застарелым процессом валютной инфляции. Только Преображенский, который так часто воспевал достоинства инфляции, имел, хотя и слабое, представление о том, что может случиться. Его речь на X партийном съезде, который принял

НЭП, представляла собой смесь проницательного здравого смысла с далеко идущей фантазией. Он предупреждал съезд о том, что "невозможно торговать, имея такой курс рубля, который колеблется на рынке не только на протяжении нескольких дней, но и на протяжении нескольких часов", однако единственное конкретное предложение, которое он выдвинул, было введение новой валюты, основывающейся на серебре. Но съезд остался равнодушен как к его доводам, так и к разумному предложению, которым он завершил свое выступление, о создании комитета для рассмотрения всего аспекта финансовой политики "применительно к тем новым экономическим условиям, в которые мы вступаем" [48]. Урок должен быть усвоен не теоретически, а практически, однако для этого время еще не настало. Никому в голову не приходило предусмотреть возврат к ортодоксальному банковскому делу для финансирования промышленности или к ортодоксальной фискальной политике сбалансированного бюджета, достигаемого за счет радикального сокращения правительственных расходов. К этим выводам приходили постепенно, окольными путями, исходя из начальной предпосылки о том, что крестьянин должен свободно торговать своими излишками сельскохозяйственных продуктов, чтобы покупать необходимые ему товары. Осуществление финансовой политики при НЭПе представляет собой прекрасную иллюстрацию неизбежного взаимоотношения частей в единой экономической структуре.

Когда же первоначальная концепция местного товарообмена переродилась в куплю-продажу на общенациональном рынке, тогда денежная политика стала неотъемлемой частью НЭПа. Возврат к капитализму (даже к "государственному" капитализму) сделал неизбежным возврат к денежной экономике. Однако предубеждение в партийных кругах было достаточно сильным, чтобы замедлить и приостановить начальные шаги. Декретом Совнаркома от 30 июня 1921 г., в преамбуле которого выражалось стремление "устранить стесняющие хозяйственный оборот ограничения и оздоровить денежное обращение развития вкладной и переводной операций", были отменены все ограничения на суммы, которые могут храниться у частных лиц или организаций. Вклады в сберегательных кассах Наркомфина и в кооперативах не подлежали конфискации и должны были выплачиваться держателям по их требованию; причем об этих вкладах не должна была выдаваться никакая информация никому, за исключением их держателей или представителей юридических властей [49]. Эта мера – первый шаг на долгом пути назад к финансовой ортодоксальности – была, очевидно, предназначена для реабилитации денег в сознании народа. Однако тем самым на первый план резко выдвинулся вопрос, неуклюже поднятый на съезде Преображенским, о том, как создать стабильную валюту, которая пользовалась бы доверием и выполняла элементарные функции средства обмена. Этого нельзя было достичь, по-

куда печатные станки продолжали выпускать неограниченное количество рублей; работу печатных станков нельзя было ограничить до тех пор, пока правительство не могло найти какого-либо другого средства, чтобы свести концы с концами; равно как нельзя было и помышлять о том, чтобы ограничить правительственные расходы рамками тех доходов, которые оно реально могло получить, коль скоро государство продолжало нести огромные затраты на содержание государственной промышленности и занятых в ней рабочих. Потребность в стабильной единице расчета была тем более острой в экономике национализированной промышленности, которой было приказано вести дела на принципах хозрасчета. Декретом от 8 августа 1921 г., создавшим трест льнопрядильных фабрик, предписывалось при оценке требуемых вкладов исходить "из цен 1913-1914 года" [50]; а несколько дней спустя в декрете о развитии крупной промышленности оговаривалось, что "...материалы и сырье расцениваются применительно к средним ценам западноевропейского рынка (в частности лондонского)" [51]. Но выдвижение этих вызывающих удивление условий скорее можно рассматривать как сигналы бедствия, чем как взвешенные решения проблемы.

Летом 1921 г. все эти вопросы постепенно доходили до сознания руководителей, которые все еще не хотели сделать финансовых выводов из НЭПа, и предпринимались лишь отдельные шаги в ответ на определенные чрезвычайные обстоятельства без какого-либо согласованного плана. Подходы к бюджетному вопросу предпринимались с двух сторон. При военном коммунизме они были разработаны на вторую половину 1919 г. и на 1920 г., однако так и не получили официального одобрения. Включение балансов промышленных предприятий в государственный бюджет положило конец концепции сугубо правительственных доходов и расходов; а проект декрета от 3 февраля 1921 г., по которому отменялось все денежное налогообложение [52], стал бы (если только вступил бы в силу) составной частью движения по направлению к натуральному хозяйству. Теперь, при НЭПе, все это было пересмотрено. Отсоединение промышленности от государственного бюджета началось в июле и августе 1921 г., когда приступили к сдаче в аренду предприятий, а тем из них, которые оставались за государством, было приказано перейти на хозрасчет. В июле 1921 г. был введен налог на промышленность, включающий плату за патент и менявшийся в зависимости от числа рабочих на предприятиях, равно как и налог на оборотный капитал [53]. Несколько недель спустя декретом Совнаркома был утвержден радикальный принцип, по которому все товары или услуги, предоставленные государством или государственными органами, должны были оплачиваться наличными [54]. Затем 21 августа 1921 г. Совнарком восстановил принцип государственного бюджета. Он даже пошел на формальное принятие практически бесполезных цифр бюджета на вторую половину 1919 г. (28 млрд. руб. доходов и 164 млрд. руб. расходов) и на

1920 г. (159 млрд. – доходов и 1215 млрд. руб. расходов). Более того, он даже направил ведомствам указания не позднее октября подготовить свои сметы на 1921 г., на 1922 г. – не позднее марта будущего года, а на 1923 г. – не позднее 31 декабря 1922 г. [55] На следующий день он предпринял первый шаг к восстановлению автономии местных властей – еще одна мера, направленная на то, чтобы облегчить груз центрального бюджета; он санкционировал удержание части налога на промышленность для удовлетворения финансовых потребностей губернских исполнительных комитетов [56]. Поэтому, когда в начале октября 1921 г. ВЦИК произвел первый после принятия НЭПа систематизированный обзор финансовой политики, уже была проделана значительная часть подготовительной работы. В резолюции от 10 октября ВЦИК указал Наркомфину принять меры для "увеличения государственных доходов", проводить политику "ограничений и строгой экономии при расходовании средств" и "совершенствовать систему банковских операций, необходимую для улучшения народного хозяйства", а также принял решение упразднить объединение государственных и местных бюджетов. Эти дезидераты, решенные в принципе, требовалось (это было масштабное требование) осуществить. Однако в резолюции содержалось новое и очень важное указание Наркомфину "сократить выпуск знаков" [57]. Был указан путь к принятию меры, которая должна была увенчать все здание финансовой реформы, но которая все еще не была названа во всеуслышание: введение стабильной валюты.

Тем не менее первоначальный толчок к принятию самой впечатляющей финансовой реформы октября 1921 г. был получен из другого источника. Отмена государственных кредитов поставила промышленность в тяжелое положение, отрезав ее от источника, к которому она привыкла обращаться в поисках рабочего капитала. Изначально советская индустрия получала кредиты в Народном банке. Затем на смену коммерческому кредиту пришли авансы из государственного бюджета, и Народный банк вполне естественно прекратил свое существование в январе 1920 г. Когда был введен НЭП, в Советской России не существовало никаких кредитных учреждений, кроме кооперативной секции Наркомфина, которая продолжала оказывать более или менее формальную помощь тому, что осталось от кредитной кооперации. Теперь, когда торговля подлежала восстановлению и промышленность больше не финансировалась за счет авансов из государственной казны, необходимо было возродить какой-либо кредитный институт. 12 октября 1921 г. ВЦИК, следуя духу своей общей финансовой резолюции, одобрил проект резолюции Совнаркома о создании Государственного банка и на следующий день официально утвердил его статус. Банк был создан "в целях способствования развитию промышленности, сельского хозяйства и товарооборота за счет кредита и прочих банковских операций" и сам должен был функционировать на принципе хоз-

расчета. Его первоначальный капитал в сумме 2000 млрд. руб. был предоставлен государством, а члены правления были назначены Наркомфином, причем назначение председателя было утверждено Совнаркомом [58]. Новый Государственный банк РСФСР (Госбанк) [59] открыл свои двери 16 ноября 1921 г. Начало его деятельности не было обнадеживающим. Его ресурсы, определяемые с самого начала основным капиталом, были ограниченными, а ставки чрезмерными: помимо процентов, он.чтобы обезопасить себя против обесценения валюты, брал за свои ссуды "страховой процент" из расчета 8 % в месяц с правительственных учреждений, 10 – с кооперативов и 12 % с частных предприятий [60]. Неудивительно, что его помощь не была ни скорой, ни достаточной в количественном отношении, чтобы утолить кредитный голод крупной индустрии [61] или преодолеть кризис разбазаривания приближающейся зимы. Сам банк испытывал трудности, функционируя в условиях быстро падающей валюты, что прогрессирующе обесценивало его капитал и делало бессмысленной любую кредитную политику. Как стабилизация валюты была немыслима без прояснения бюджетной ситуации, так и нельзя было заставить работать необходимую кредитную систему, покуда не стабилизировалась валюта. Финансовые реформы, задуманные в октябре 1921 г. и увенчавшиеся созданием Государственного банка, представляли собой взаимосвязанные части единой политики.

К осени 1921 г. стало совершенно ясно, что стабильная валюта и сбалансированный бюджет являются основой для любой финансовой реформы и необходимым условием существования самого НЭПа. За его введением летом 1921 г. последовала временная пауза в ставшем теперь хроническим повышении цен, так что начиная с июля 1921 г. они впервые после Октябрьской революции повышались с меньшей скоростью, чем рос объем денежной массы в обращении, и в работе печатного станка наметилось некоторое сокращение темпов [62]. Для проведения консультаций по валютной политике была создана специальная комиссия. 3 ноября 1921 г. было решено в следующем году начать выпуск новой валюты, причем один рубль должен был равняться 100 тыс. старых рублей, а новые банкноты не назывались больше "расчетными знаками", получив название "денежные знаки" – возврат к использованию дореволюционного термина и, вероятно, попытка вернуть престиж и уважение к слову "деньги" [63]. 5 ноября 1921 г. Совнарком принял два важных решения о бюджете на предстоящий 1922 г. Он должен был быть составлен только на 9 месяцев, с тем чтобы в будущем бюджетный год начинался с 1 октября и исчислялся в довоенных рублях [64]. Согласно инструкции, выпущенной в тот же день Наркомфином, перевод современного рубля в довоенный производился в соотношении 60 тыс. к одному [65]. После этого данное соотношение менялось ежемесячно, чтобы учитывать повышение цен, и до-

стигло к марту 1922 г. 200 тыс. [66] В действительности это была валюта индекса цен, и ее иногда называли "товарным рублем". Однако очень скоро экономисты указали на неудобства и логическую абсурдность использования колеблющегося соотношения между уровнями цен текущими и 1913 г. в качестве постоянного стандарта измерения; и в результате полемики, возникшей по этому поводу, "товарный рубль" был постепенно оттеснен со своих позиций и ему на смену пришел "золотой рубль". Декретом от 14 ноября 1921 г. было установлено, что рента, выплачиваемая за арендуемые предприятия, должна подсчитываться в переводе на золотые рубли [67]. Любопытный документ этой фазы в эволюции политики представляет собой традиционная статья Ленина в "Правде", посвященная годовщине Октябрьской революции. В эту, четвертую, годовщину статья вышла под необычным заголовком "О значении золота теперь и после полной победы социализма". Она скорее посвящалась НЭПу вообще, чем, в частности, вопросу о золоте. В ней содержится знаменитое предсказание о том, что, "когда мы победим в мировом масштабе, мы... сделаем из золота общественные отхожие места на улицах нескольких самых больших городов мира"; и далее в ней дается указание о том, что в нынешних условиях в РСФСР "беречь надо... золото" и "овладеть торговлей" [68].

Финансовые решения октября и ноября 1921 г. концентрировали внимание советских руководителей на финансовой политике и на некоторое время превратили Наркомфин и Госбанк в наиболее чувствительные нервные центры НЭПа. Это был любопытный отход от позиций эпохи военного коммунизма, когда было громогласно заявлено, что финансы впредь будут играть роль не больше чем служанки экономической политики, и представитель Наркомфина апологетически выражал надежду на их скорое упразднение. Эта перемена символизировалась серией новых назначений. На X съезде партии в марте 1921 г. Крестинский, входивший в свое время в состав "левой оппозиции", а с марта 1919 г. сочетавший не столь теперь обременительные обязанности народного комиссара финансов с обязанностями секретаря Центрального Комитета партии, подвергся немилости за упущения во второй своей ипостаси [69]. Вскоре после этого он был направлен с миссией в Германию, где получил назначение на пост советского посла, а вместо него во главе Наркомфина стал Сокольников. Старый член партии, возвратившийся с Лениным в Петроград в опечатанном вагоне, Сокольников был также человеком дела, который авторитетно и эффективно участвовал в ранних обсуждениях финансовой политики [70]. Теперь он энергично принялся за разработку финансовых аспектов НЭПа и прежде всего за создание стабильной валюты, превратив в течение нескольких лет Наркомфин в важный пункт консервативных или правых тенденций в советской политике. До того малоизвестный член партии, некто Шейман (бывший, как говорят, сыном банкира) стал директором Госбанка. Еще

более сенсационное назначение было сделано в начале 1922 г., когда бывший финансист и промышленник Кутлер, занимавший министерские посты в кабинете Витте и после 1905 г. вошедший в партию кадетов, был назначен в правление Госбанка. С этого момента и вплоть до своей смерти в 1924 г. Кутлер, несомненно, представлял собой влиятельную закулисную силу в Госбанке (а возможно, и в Наркомфине) и сыграл важную роль в стабилизации валюты. [71]

Создание Госбанка стало началом кампании, которая, объявив достижение стабильной валюты своей основной, не терпящей отлагательств целью, была направлена на восстановление главнейших принципов "ортодоксального" капиталистического финансирования с Государственным банком в качестве центрального регулятора народного хозяйства. 20 ноября 1921 г. в Госбанке состоялось совещание, на котором был обсужден доклад комиссии по валютному вопросу и был принят ряд тезисов, которые еще полгода назад вызвали бы целую сенсацию. Они высказывались за свободные рынки, в поддержку легкой, а не тяжелой промышленности в качестве более реального источника скорейшего развития внутренней торговли, в поддержку модификации монополии внешней торговли, возобновления попыток получить иностранные займы и возможный возврат к золотой валюте [72]. Таковы были взгляды финансистов, и, хотя они получили поддержку Наркомфина, они были слишком далеко идущими, чтобы завоевать всеобщее признание в партии. В то же время партийная конференция в декабре 1921 г. провозгласила, что "восстановление денежного обращения на металлической основе (золото), первым шагом к которому является неуклонное проведение плана ограничения выпуска бумажных денег (эмиссии), должно стать руководящим принципом Советской власти в области финансов" [73]; причем эта программа была повторена в конце месяца на IX Всероссийском съезде Советов, где Каменев подчеркнул, что нельзя эффективно разрабатывать как хозяйственный план, так и государственный бюджет, до тех пор покуда деньги представляют собой просто "цветные бумажки" [74]. На XI съезде партии, состоявшемся в марте 1922 г., Сокольников детально обосновал необходимость новой финансовой политики, многозначительно указав на то, что это был первый случай, когда партийный съезд занимался вопросами финансов [75]; а Ленин в своем единственном выступлении посвятил довольно непоследовательный, но примечательный пассаж надвигавшемуся "финансовому кризису" и его воздействию на промышленность.

"Если он (т.е. кризис) будет слишком силен и тяжел, нам придется многое опять перестраивать и все силы бросить на одно. Если он будет не слишком тяжел, он может быть даже полезным: он почистит коммунистов из всяких гортрестов. Только надо будет не забыть это сделать. Финансовый кризис перетряхивает учреждения и предприятия, и негодные из них лопаются

прежде всего. Надо будет только не забыть, чтобы не свалили все это на то, что виноваты спецы, а что ответственные коммунисты очень хороши, боролись на фронтах и всегда хорошо работали. Так что если финансовый кризис не будет непомерно тяжел, то из него можно будет извлечь пользу и почистить не так, как чистят ЦКК или Центропроверком [76], а прочистить, как следует, всех ответственных коммунистов в хозучреждениях" [77].

Несомненно, в его панегирике был элемент преднамеренной гиперболы, выраженной языком ортодоксального капиталистического финансирования, в поддержку целительного эффекта финансового кризиса, равно как и в защиту специалистов в противовес коммунистам. Но отрывок, взятый из этого же выступления, где Ленин провозглашает конец "отступления", служит симптомом настроения партии в тот момент по финансовому вопросу. Съезд принял окончательное решение по данному вопросу, одобрив пространную резолюцию о финансовой политике, в которой выражалось стремление к "расширению сферы денежного обращения за счет сокращения натуральной части государственного хозяйства", говорилось о "сокращении и затем уничтожении бюджетного дефицита" и высказывалась необходимость "твердо установить, что наша экономическая и финансовая политика решительно ориентируется на восстановление золотого обеспечения денег" [78].

Лето 1922 г. стало свидетелем созревания этой политики. Бюджетные наметки на первые девять месяцев 1922 г., одобренные в декабре 1921 г. (впервые разработанные в довоенных рублях), предусматривали дефицит, равнявшийся лишь 40 % планируемых расходов. Для сравнения: соответствующий процент для проблематических бюджетов 1920 и 1921 гг. составлял соответственно 86 и 84 [79]. Предпринимались решительные усилия для сокращения расходов за счет уменьшения численности персонала в государственных учреждениях и снятия с бюджета все большего числа промышленных предприятий и их рабочих. Логическим следствием возврата к денежной экономике был переход от натурального к денежному налогообложению. Однако это изменение в примитивном крестьянском хозяйстве происходило очень медленно. Первый шаг был сделан в марте 1922 г., когда серия натуральных налогов, пришедших год назад на смену продразверстке, была сведена к единому натуральному налогу, исчисляемому в расчете на рожь [80]. Но натуральное налогообложение на сельскохозяйственные продукты продолжало существовать в течение всего 1922 г.: в конце года больше одной трети налогов было получено в этой форме [81]. В то же время начали разрабатываться новые источники получения денежного налога: в период между августом 1921 г. и февралем 1922 г. налогом были обложены вина, табак, спиртные напитки, пиво, спички, мед и минеральные воды. В январе 1922 г. в дополнение к решению рассчитывать бюджет в довоенных рублях был издан декрет, предписывавший исчислять все налоги в довоенных руб-

лях, а взимать в советских рублях, исходя из текущего валютного курса [82]. В феврале 1922 г. вышел подушный налог (так называемый "общегражданский налог"), предназначенный для районов, охваченных голодом [83], а осенью 1922 г. был проведен гораздо более значимый эксперимент в области подоходного налога с целью охвата заработков людей, принадлежавших к так называемым "свободным" профессиям (врачей, адвокатов, писателей и т.п.), а также нэпманов и высокооплачиваемых служащих государственных учреждений и промышленных трестов – всех тех, кого Сокольников назвал "элементами городской буржуазии и городской буржуазной и технической интеллигенции, которая составляет верхушку наших трестовских аппаратов" [84]. Благодаря всем этим средствам поступления от денежного налогообложения впервые образовали серьезную статью доходов в бюджете. Из всех правительственных доходов в первые девять месяцев 1922 г. только 10 % было получено путем денежного налогообложения, а 60 % – за счет выпуска банкнот. Несколько вдохновляющими, однако, могут быть цифры по месяцам, которые показывают, что в пропорциональном отношении доля поступлений от денежного налогообложения поднялась в периоде января по сентябрь с 1,8 до 14 %, в то время как доля поступлений от выпуска банкнот сократилась с 90 до 56 % [85]. К последнему кварталу 1922 г. Сокольников смог уже заявить, что треть всех поступлений была получена за счет денежного налогообложения, меньше трети – за счет выпуска банкнот и остальная часть – за счет натурального налога [86].

Летом 1922 г. был предпринят еще один экспериментальный шаг к восстановлению ортодоксального государственного финансирования. Советское правительство открыло подписку на свой первый государственный заем на общую сумму в 10 млн. пудов ржи. Были выпущены беспроцентные облигации достоинством 100 пудов, которые, однако, на рынке оценивались в 95 пудов и подлежали оплате по номиналу в период между 1 декабря 1922 г. и 31 января 1923 г. Взнос и выплата должны были производиться деньгами по рыночной стоимости ржи: заем обеспечивался вкладом в государственную казну на сумму 10 млн. золотых руб. [87] Живучесть предубеждения против государственных займов и скептицизм по поводу способности Советского правительства с успехом разместить таковое нашли свое отражение на сессии ВЦИК, которая одобрила заем: Сокольников привел пример из истории Французской революции, чтобы доказать, что невыполнение обязательств в прошлом не исключает возможности проведения займов [88]. В октябре 1922 г. Сокольников уже мог объявить об успехе займа: было приобретено 85 % общего числа облигаций, выпущенных с этой целью, хотя побудительным моментом было право вносить за них плату по номиналу в счет выплаты натурального налога [89]. Вслед за этим был выпущен 6 %-ный заем на 100 млн. золотых руб., целью которого было подготовить почву для стабилизации валюты [90]. Вероятно, этот

Date: 2015-12-13; view: 307; Нарушение авторских прав