Глава 18. От военного коммунизма к нэпу 2 page

сняв ограничения на подвоз продовольствия гужевым, железнодорожным и водным транспортом [5]. 6 мае 1921 г. на партийной конференции было торжественно заявлено, что "новая экономическая политика" устанавливается "на долгий, рядом лет измеряемый период" и что ее "основным рычагом" является товарообмен [6].

Введение НЭПа требовало не столько создания новых учреждений, сколько трансформации существовавших учреждений из инструментов принуждения в инструменты новой политики, поощрявших личную инициативу крестьянства. Первая попытка была предпринята с "посевными комитетами", созданными по решению VIII Всероссийского съезда Советов в декабре 1920 г. [7] В совместном декрете ВЦИК и Совнаркома от 26 мая 1921 г. провозглашалось, что рамки, установленные для этих комитетов, "слишком узки" и что "в целях дальнейшего развития самостоятельности крестьянства" сфера их деятельности должна быть расширена; помимо увеличения посевных площадей, они должны заниматься улучшением методов обработки земли, содействовать развитию кустарных промыслов и поощрять местный товарооборот и развитие кооперативов [8]. Месяц спустя еще один пространный декрет, составленный по проекту самого Ленина, поставил систему деревенских комитетов посредством промежуточных ступеней уездных и губернских "экономических совещаний" (возврат к старым весьма аморфным "экономическим Советам") под контроль Совета труда и обороны [9]. Но эта тщательно разработанная структура так никогда и не была создана, не оказав никакого воздействия на последующие события. Централизованный контроль слишком сильно отдавал военным коммунизмом, чтобы быть совместимым с духом НЭПа, который ставил своей целью свести роль государства в отношениях с крестьянством к роли сборщика налогов. Первоначальная концепция НЭПа – что сельскохозяйственное производство может быть увеличено путем предоставления крестьянину свободы распоряжаться по своему усмотрению излишками своих продуктов, а также свободы и безопасности владения своей землей – была правильной. Но требовалось время для того, чтобы применить и развить ее: решение же, поспешно принятое в марте 1921 г. в ответ на угрожающие чрезвычайные обстоятельства, пришло слишком поздно, чтобы предотвратить или смягчить огромное стихийное бедствие. Первые наметки были сделаны весьма осторожно, на основе достижений предыдущего года. Декретом Совнаркома от 28 марта 1921 г. был установлен хлебный налог в размере 240 млн. пудов ("при среднем урожае") вместо 423 млн. пудов задания по разверстке 1920 г., из которых фактически было собрано около 300 млн. пудов [10]. За счет торговли и обмена предполагалось дополнительно получить еще 160 млн., доведя тем самым планируемый минимум, необходимый для потребления, до 400 млн. пудов [11]. Сообщение об изменении политики пришло в самый последний

момент, чтобы сказаться на посевной программе. Может быть, частично благодаря побудительным мотивам, содержавшимся в НЭПе, посевные площади в северных и центральных губерниях увеличивались в 1921 г. на 10-15 %. Правда, это были "потребляющие" губернии, которые даже не полностью удовлетворяли свои собственные потребности; а в гораздо более значимых губерниях юга и юго-востока посевные площади фактически сократились примерно на тот же процент [12]. Но все расчеты были развеяны в прах катастрофической засухой, второй год подряд наиболее сильно поразившей "производящие" губернии Поволжья. Первая тревожная нота прозвучала в конце апреля 1921 г. в постановлении Совета труда и обороны "О борьбе с засухой" [13]. В июле 1921 г. о масштабах катастрофы свидетельствовало сенсационное назначение беспартийного Всероссийского комитета помощи голодающим и последовавшее месяц спустя едва ли менее сенсационное соглашение с гуверовской Американской администрацией помощи (АРА) для получения из-за границы помощи голодающим [14]. В июле были изданы декреты об эвакуации в Сибирь 100 тыс. жителей наиболее пораженных засухой районов [15]. Через несколько дней было принято решение правительства освободить от натурального налога крестьян голодающих губерний [16]. В конце года было официально объявлено, что из 38 млн. десятин земли, засеянных в европейских губерниях РСФСР, урожай полностью был уничтожен на более чем 14 млн. десятин [17]. Вместо запланированных 240 млн. пудов продовольственного налога на 1921-1922 гг. было собрано только 150 млн., или половина от общего сбора 1920-1921 гг. [18]

Ужасы голода 1921 г., который опустошил все Поволжье, ярко описаны многими очевидцами, особенно членами иностранных миссий помощи, которые оказывали содействие пострадавшим. Число людей, погибших от голода, трудно подсчитать, в первую очередь потому, что чаще всего голод являлся не прямой, а побочной причиной смерти; так же трудно было, хотя бы приблизительно, подсчитать потери домашнего скота. В декрете, по которому был создан Всероссийский общественный комитет помощи голодающим, число нуждающихся в помощи оценивалось в 10 млн. человек. Пять месяцев спустя, на IX Всероссийском съезде Советов в декабре 1921 г., официально названная цифра составляла 22 млн., а Калинин дал повод полагать, что эта цифра занижена по крайней мере на 5 млн. В это время, как полагают, 1250 тыс. человек покинули пострадавшие районы и двинулись в направлении Украины или Сибири, причем некоторые из них находились в пути недели, а то и месяцы. Голод по своим масштабам, остроте и серьезности последствий для измученного и ослабленного населения превзошел великий голод 1891-1892 гг. На декабрь 1921 г., по подсчетам Калинина, было собрано в качестве помощи 180 тыс. пудов зерна и 600 тыс. пудов другого продовольствия внутри страны, и 2380 тыс. пудов, включая примерно 1600 тыс. пудов зерна, было предоставлено

из-за границы [19]. Огромная доля благодарности за сбор и распределение этого продовольствия должна быть адресована АРА – единственной официально субсидируемой иностранной организации в этой области. Согласно написанной в то время статье Каменева, благодаря помощи американского правительства АРА смогла проводить систематическую работу по оказанию помощи в широких масштабах и превзойти все, что было сделано другими организациями [20].

Неурожай и голод сконцентрировали все внимание на будущем урожае, и в декабре 1921 г. партийная конференция и IX Всероссийский съезд Советов объявили об открытии "сельскохозяйственной кампании 1922 года", в которой "вся партийная организация сверху донизу" призывалась принять энергичное участие [21]. Впервые, помимо обычных мер убеждения и организации, включая предоставление посевного материала и другой материальной помощи, повсеместно приветствовался принцип личной и коллективной заинтересованности. Всероссийский агрономический съезд в начале декабря – именно съезд служащих-аграриев, а не крестьян, как было в первые дни революции, – настаивал на том, чтобы "каждое достижение в повышении уровня хозяйства награждалось, в частности, орденом Трудового Красного Знамени и денежными премиями" [22]. А в конце того же месяца IX Всероссийский съезд Советов принял решение "в целях подведения итогов успехам и недочетам сельскохозяйственной кампании 1922 года и всенародного поощрения губерний, уездов, волостей" устроить осенью 1922 г. Всероссийскую выставку по сельскому хозяйству "с назначением хозяйственно-полезных наград наиболее достойным (например, оборудование электрической станции или отряда тракторов – награда губернского масштаба)" [23]. К тому времени начали действовать стимулы НЭПа, хотя трудно понять, чем объяснялась (НЭПом или последствиями голода) новая тяга к земле, "настоящая борьба за землю", говоря словами одного служащего Наркомзема в конце 1921 г. [24]. К марту 1922 г. власти были настолько уверены в будущем, что объявили о сокращении продналога до уровня 10 % общего производства и запретили конфискацию домашнего скота у крестьян за неуплату налога [25]. Весна 1922 г., когда несчастье, вызванное голодом, почти прошло и была в разгаре новая посевная» стала переломным моментом для НЭПа в деревне: нужен был только хороший урожай, чтобы увенчать победу.

Распределение земельных владений бывших помещиков среди крестьян фактически было завершено в 1918 г., и после этого в период военного коммунизма не произошло никаких существенных изменений в системе землепользования. Официальная поддержка новых форм коллективного сельского хозяйства имела больше чисто теоретическое, чем практическое значение. Даже в разгар военного коммунизма не предпринималось попыток навязать крестьянину меры по коллективизации. Мир,

с его периодическим перераспределением земли среди своих членов, и единоличные крестьянские хозяйства продолжали существовать бок о бок без какой-либо официальной дискриминации между ними. Но позиция властей была двусмысленной [26]. Запрещение законом сдачи и взятия земли в аренду (не говоря уже о купле-продаже земли, совершенно исключенной теорией общественного землепользования), а также запрет на наемный труд мешали единоличному крестьянину приспосабливаться к меняющимся семейным условиям – функция, автоматически осуществляемая путем перераспределения в системе общинного землепользования, – а значит, были направлены против единоличного хозяйствования. Надо сказать, что и во времена продразверстки предприимчивый крестьянин был мало заинтересован в ведении своего собственного хозяйства. Попросту говоря, военный коммунизм оказал двойственное влияние на такой жгучий вопрос, как землепользование. С одной стороны, он имел тенденцию увековечить существовавшие формы владения, не создавая никаких импульсов или возможностей для их изменения. С другой стороны, помимо деморализующих последствий неоднократных разверсток, он порождает чувство полнейшей неуверенности, поскольку будущее землепользования, вполне очевидно, зависело от исхода гражданской войны, и даже победа большевиков не давала никакой гарантии от дальнейших революционных изменений.

В силу этого одна из важнейших функций НЭПа заключалась в том, что крестьянин получил две вещи, которые ценил больше всего: свободу выбирать форму обработки земли и гарантию землепользования. Но здесь сразу же возникал спорный момент: запрещение аренды земли л использования наемного труда в случае его вступления в силу превращало свободу выбора в огромной степени в иллюзию. Если этот запрет не нарушался поголовно во времена военного коммунизма, то только потому, что для этого не было достаточного стимула. Теперь же, когда при НЭПе вновь заработали коммерческие стимулы, нарушения стали неизбежными. В октябре 1921 г. Наркомзем сообщал, что "аренда подпольно существует" [27]; то же самое относилось и к наемному труду. Вопрос землепользования Занимал центральное место в работе Всероссийского агрономического съезда в декабре 1921 г., который, "чтобы покончить с неясностью в существующем законодательстве", перечислил различные действующие системы пользования землей и подтвердил право выбора между ними [28]. Две недели спустя на IX Всероссийском съезде Советов состоялись продолжительные и противоречивые дебаты по этому вопросу. Осинский жаловался, что по этому вопросу "в законе" сказано "очень неопределенно и глухо" и что "наше крестьянство не имеет никаких правовых гарантий в своем пользовании землей". Он признал ненормальным разрешать крестьянину сдавать в аренду землю, данную ему не в частную собственность, а для пользования, и предложил в качестве ком-

промисса ограничить срок сдачи в аренду шестью годами – эквивалент двух севооборотов при трехпольной системе [29]. Съезд, отдавая отчет в существующих трудностях, но не имея единства или уверенности относительно способов и методов их преодоления, поручил ВЦИКу воплотить эти принципы в декрете и, кроме того, уполномочил Наркомзем пересмотреть существующее земельное законодательство "в целях полного согласования его с основами новой экономической политики" и "превращая его в стройный, ясный, доступный пониманию каждого земледельца свод законов о земле" [30].

В мае 1922 г. появилось постановление ВЦИК в виде "Основного закона о трудовом землепользовании", состоявшего из 37 статей [31]. Одинаково законным признавались артель, община, мироизолированные владения в виде отрубов или хуторов, а также комбинации этих форм землепользования: свобода выбора оставалась за конкретным крестьянином, ограниченная лишь не вполне ясно определенным правом местных властей устанавливать правила в спорных случаях. Сохранение мира с его периодическим перераспределением земли не запрещалось, но и не поощрялось. В то же время крестьянин, по крайней мере теоретически, был свободен покинуть его и взять с собой свою землю, причем декрет способствовал реализации такой возможности, разрешая как сдачу земли в наем, так и использование наемного труда, хотя открыто оговаривая, что такое возможно в качестве исключения для удовлетворения специфических потребностей. Семьи, "временно ослабленные" стихийными бедствиями или потерей рабочих рук, могли сдать в аренду часть своей земли максимум на два севооборота. Работников можно было нанимать при условии, если члены семьи также работают "наравне с наемными рабочими". Таким образом, целью НЭПа было покончить с остатками уравнительных тенденций революционного периода. Он признавал – покуда это отвечало теории государственной собственности на землю – право крестьянина относиться к своему земельному наделу как к своей собственности, расширять его, обрабатывать с помощью наемного труда или сдавать в аренду другим. Что касается обязанностей перед государством, то он выполнял их в качестве налогоплательщика. В свою очередь государство предлагало ему – впервые после революции – гарантию пользования с целью обработки своего участка земли и сбора урожая для своего собственного и всеобщего благосостояния.

Введение НЭПа теоретически не повлияло на официальную поддержку, оказываемую для развития современных добровольных форм коллективной обработки земли, таких, как совхозы (включая хозяйства, "приданные" заводам, советским учреждениям или профсоюзам), сельскохозяйственные коммуны или артели. В одной из первых своих речей в поддержку НЭПа Ленин повторил, что будущее развитие сельского хозяйства зависит от перспективы того, "чтобы наименее выгодное и наиболее от-

сталое, мелкое, обособленное крестьянское хозяйство, постепенно объединяясь, сорганизовало общественное, крупное земледельческое хозяйство. Так, – добавил он многозначительно, – представляли себе все это социалисты всегда" [32]. Единственным принципиальным изменением было то, что коммерческие принципы, применяемые при НЭПе к государственной промышленности [33], были распространены на совхозы, которые теперь были призваны давать прибыль от своих операций. Все советские хозяйства переходили под контроль народного комиссариата земледелия, а "приданные" хозяйства на основании юридически оформленного контракта сдавались в аренду использующим их учреждениям, которые платили Наркомзему натуральную ренту [34]. Позднее были изданы директивы, разрешающие сдачу совхозов в аренду определенной категории частных лиц, пользующихся особыми привилегиями [35]. По аналогии с тем, что происходило в промышленности, совхозы каждой губернии объединялись в губернский "трест", а на верху этого сооружения возвышался "государственный сельскохозяйственный синдикат" (Гос-сельсиндикат), находившийся в подчинении Наркомзема. Активная поддержка все еще оказывалась производственным кооперативам, существовавшим в форме либо сельскохозяйственных коммун, либо артелей [36]. Но по мере того, как НЭП постепенно приоткрывал нормальные каналы обмена между деревней и городом, импульс, благодаря которому была создана система "приданных" хозяйств, потерял свою первоначальную силу, а другие совхозы влачили бесславное и ненадежное существование. Новый акцент на индивидуальное предпринимательство был откровенно чужд организованным государством формам коллективной обработки земли [37].

Чувство молчаливого согласия и облегчения, с которым НЭП был встречен партией в марте 1921 г., не могло длиться долго. Вместо него должно было зародиться чувство опасения и возмущения, вызванное переменой, столь радикальной и столь противоречившей надеждам и ожиданиям вступления в социализм, которые полностью разделялись всей партией, переменой, которая на первый взгляд была похожа на капитуляцию не только перед капитализмом, но и перед пессимистическими взглядами эсеров и меньшевиков, переменой, которая перемещала акцент политики с промышленного пролетариата – опоры и передового отряда революции – на отсталое и в основе своей мелкобуржуазное крестьянство [38]. Коль скоро новое отношение к крестьянину лежало в основе НЭПа, главный удар первых наступлений пришелся как раз по новой политике в сельском хозяйстве. Партийные круги оказались проникнутыми новым, критическим духом, который проявился в двух направлениях.

Первая волна критики в адрес НЭПа в сельском хозяйстве была связана с его воздействием на социальную структуру крестьянства. В течение трех лет советская аграрная политика со-

стояла в том, чтобы оказывать уравнительное действие; она с определенным успехом стремилась к тому, чтобы повышать или понижать с целью уравнивания [39]. Ее ненависть к кулаку была обратной стороной медали, отражающей стремление расширить земельные участки и улучшить положение бедного крестьянина. Сейчас же казалось, что целью НЭПа было реабилитировать и поощрить кулака за счет беднейших крестьян. Ленин, представляя НЭП, признал этот факт, но не мог ничего ответить критикам, кроме как обратиться с призывом о его необходимости:

"Не надо закрывать глаза на то, что замена разверстки налогом означает, что кулачество из данного строя будет вырастать еще больше, чем до сих пор. Оно будет вырастать там, где оно раньше вырастать не могло" [40].

Свободная игра рынка должна была увеличить дифференциацию между преуспевающими и зажиточными, с одной стороны, и неудачниками и бедняками – с другой, а также открыть возможность для эксплуатации последних первыми. Такова должна была быть плата (будь то при столыпинской реформе или при НЭПе) за развитие капитализма в деревне. В условиях ужасного голода 1921 г. появление кулака замедлилось: в охваченных голодом районах единственно значимым различием было различие между выживанием и голодной смертью. Но в других районах симптомы были более очевидными. На партийной конференции в декабре 1921 г. Преображенский обратил внимание на опасность развития хозяйств кулацко-фермерского типа [41]. В марте 1922 г., в порядке подготовки к XI съезду партии, он представил в Центральный Комитет тщательно разработанные тезисы, которые представляли ссгбой первую серьезную попытку проанализировать этот вопрос. Слой крестьянства, который сохранил свою хозяйственную стабильность в годы гражданской войны и окреп в период наибольшей зависимости города от деревни, начал устанавливать свое господство при НЭПе в форме мелкого сельского хозяйства с регулярным или временным наемным трудом либо в форме растущего крупного земледелия общего характера в Сибири и других приграничных землях с регулярным наемным трудом. На другом полюсе вследствие сокращения численности скота в засуху, призыва рабочих на империалистическую и гражданскую войны и повторяющихся плохих урожаев увеличился слой безлошадных крестьян, обрабатывающих землю без плуга. Таким образом, начала вырисовываться общая картина движения вспять наметившихся ранее тенденций.

"Прекратился процесс сглаживания классовых противоречий в деревне.. С новой силой возобновился процесс дифференциации, причем, сильнее всего он проявляется там, где восстановление сельского хозяйства идет наиболее успешно и где увеличивается площадь, обрабатываемая плугом... В условиях чрезвычайного упадка крестьянского хозяйства в целом и общего обнищания деревни продолжается рост сельской буржуазии".

Свой пространный анализ существующих зол Преображенский завершил возвратом к старым идеалам большевистской теории: "развивать совхозы, поддерживать и расширять пролетарское земледелие на участках, приданных фабрикам, поощрять развитие сельскохозяйственных коллективов и вовлекать их в орбиту планового хозяйства в качестве основной формы преобразования крестьянского хозяйства в социалистическое". Отдав дань популярному в то время, но не приобретшему конкретной формы лозунгу, он предложил привлечь иностранный капитал и иностранных рабочих для создания "крупных сельскохозяйственных фабрик" и внедрения современной технологии крупного земледелия [42].

Ленин читал тезисы Преображенского с неприкрытым раздражением как одно из тех теоретических упражнений в долгосрочном планировании, которые, казалось, не имели ничего общего с практическими возможностями момента. Он передал их в Политбюро, сопроводив запиской исключительно критического содержания и назвав их "неподходящими". Он предложил, чтобы предстоящий съезд ограничился по этому вопросу созданием комиссии, которой было бы поручено "отнюдь не впадать в повторение общих мест, а исключительно изучать детально местный... практический опыт" [43]. Центральный Комитет партии согласился с точкой зрения Ленина [44]. Работа съезда была организована по этим направлениям, а предложение Рождественского о проведении общего обсуждения экономической политики было отклонено, причем короткая резолюция, принятая съездом по рекомендации комиссии, означала топтание на месте: в ней не содержалось никакого упоминания зла, от которого нельзя было найти лекарства, покуда оставались в силе предпосылки НЭПа [45]. Время для начала кампании против кулака было неподходящим, поскольку судьба урожая висела на волоске.

Вторая волна критики основывалась на более широкой базе и содержала непосредственную угрозу. Когда НЭП вводился как необходимая уступка крестьянину, никто не торопился поставить вопрос о том, от кого требуется эта уступка; можно было утверждать (и это было бы правдоподобно и даже правдиво), что любая мера, рассчитанная на увеличение сельскохозяйственного производства и на обеспечение городов продуктами питания, по крайней мере в равной степени отвечала насущным интересам промышленного рабочего, как и любого другого человека. Но в течение 1921 г. уступки крестьянину множились, а положение промышленного рабочего, оказавшегося перед угрозой потери гарантированного пайка и самой работы вообще, постоянно ухудшалось. Партийная конференция и IX Всероссийский съезд Советов в декабре 1921 г. по-прежнему фокусировали внимание на крестьянине, не обращая внимания на растущее недовольство в промышленности. Первоначальная "рабочая оппозиция", осужденная на X съезде партии, выступала в дни, предшествовавшие НЭПу, и, когда она жаловалась на преобладание в пар-

тии "непролетарских" элементов, это относилось не к крестьянству. Теперь, когда стали слышны жалобы о том, что НЭП означает принесение промышленного рабочего в жертву крестьянину, вполне естественно, они брались на вооружение теми кругами, где активную роль играли бывшие члены "рабочей оппозиции". К ним относился Шляпников, который выпалил на XI съезде партии в марте 1922 г., что цель НЭПа заключалась в том, "что мы должны быть для мужика наиболее дешевым правительством" и что это делается за счет рабочих [46]. Ленин предпочел не отвечать прямо на критику Шляпникова, как он это сделал в отношении критики Преображенского. Он повторил аргумент о необходимости "смычки" с крестьянством и многозначительно добавил, что "этому соображению надо подчинить все". Он кратко и в беспорядочной форме остановился на промышленности и извинился за то, что "по ряду причин, в значительной степени по болезни", не смог более тщательно подготовить этот раздел своего доклада. Он объявил об окончании отступления [47], но в его речи не было и намека на существенное изменение политики. Фундаментальные вопросы, лежавшие в подводной части НЭПа, еще не созрели.

Выжидательная политика, которой Ленин довольствовался на XI съезде партии, с избытком себя оправдала последующим ходом событий. Благодаря отчасти импульсам, которые НЭП придал крестьянскому производству, а отчасти – благоприятным погодным условиям урожай 1922 г. был намного богаче, чем за все годы после революции [48], что полностью оправдало новое отношение Советской власти к крестьянину. Впервые за годы после революции у крестьянина не только появились излишки для продажи и законное право и даже стимулы к их продаже, но и сами условия торговли были исключительно благоприятными для него. Города после нескольких лет полуголодного существования жаждали продовольствия, и, кроме того, промышленность в силу разных причин [49] обязали одновременно ликвидировать значительную часть своих запасов готовой продукции. В результате летом и осенью 1922 г. цены в беспрецедентной степени склонялись в пользу сельского хозяйства, в ущерб промышленности. Как открыто признаваемые цели, так и скрытый подтекст НЭПа проявили себя с такой силой, какой трудно было ожидать: частично преднамеренно, частично случайно крестьянин превратился в избалованное дитя пролетарской диктатуры. Вполне оправданной была гордость успехами НЭПа, высказанная Лениным на IV конгрессе Коминтерна в ноябре 1922 г.:

"Крестьянские восстания, которые раньше, до 1921 года, так сказать, представляли общее явление в России, почти совершенно исчезли. Крестьянство довольно своим настоящим-положением....Крестьянство может быть недовольно той или другой стороной работы нашей власти, и оно может жаловаться на это. Это, конечно, возможно и неизбежно, так как наш аппарат и наше государственное хозяйство еще слишком плохи, чтобы эта

предотвратить, но какое бы то ни было серьезное недовольство нами со стороны всего крестьянства, во всяком случае, совершенно исключено. Это достигнуто в течение одного года" [50].

Несомненно, то, что произошло летом 1922 г., усилило как критику Преображенского, так и критику Шляпникова. Поток товаров из городов и с фабрик в сельскую местность – каким бы ограниченным он ни был, – возобновившийся после полного прекращения в течение шести или семи лет, в первую очередь направлялся наиболее предприимчивым и наиболее процветающим крестьянам, которые владели крупнейшими и самыми плодородными землями и в наибольшей степени способствовали успеху урожая. Возрождение благосостояния, которое нес деревне НЭП, сопровождалось несравненным прогрессом в тяжелой индустрии и достигалось в некоторой степени за счет промышленного рабочего. Однако, хотя с точки зрения теории эти аргументы были правильными, толчок, данный НЭПом всему хозяйству, был в настоящий момент достаточно мощным, чтобы перевесить эти аргументы. Если основная выгода от возрождения сельского хозяйства оседала в сундуках кулаков и подкулачников, то беднейшие крестьяне по крайней мере сняли с себя часть невыносимого бремени последних нескольких лет. Если деревня наживалась за счет города, то последний также получал ощутимые выгоды – сколь бы неадекватным ни было распределение и сколь бы высокой ни была конечная плата – от растущего изобилия продуктов. Реанимирующее влияние НЭПа распространилось на все области хозяйства, и, хотя в перспективе это неминуемо должно было породить новые стрессы и неудовольствие, эти опасения затмевались общим чувством удовлетворения ростом благосостояния.

Осенью 1922 г., когда НЭП, кажется, достиг пика в своих достижениях и до того, как на горизонте начали собираться новые тучи, Советское правительство решило стабилизировать положение в форме серии законодательных актов. В Земельном кодексе, который был официально одобрен ВНИК 30 октября, а вступил в силу 1 декабря 1922 г. [51], не содержалось никаких нововведений. Действительно, его цель заключалась в том, чтобы придать крестьянину чувство уверенности в создавшейся ситуации. Был торжественно подтвержден принцип национализации земли: частная собственность на землю, недра земли, водные и лесные богатства на территории Российской Социалистической Федеративной Советской Республики отменена навсегда. Вся земля, которая обрабатывалась или могла обрабатываться в сельскохозяйственных целях, представляла собой "единый государственный фонд". Право "использования рабочими" могло быть воплощено в любой из известных форм – в рамках сельской общины мира, с чересполосицей и периодическим перераспределением земли и без них, в виде единоличного крестьянского хозяйства, добровольного объединения в виде сельскохозяйственной коммуны, артели или совхоза. Было признано право

инакомыслящих индивидуумов или группы крестьян покидать общину с соответствующим отчуждением земли, правда, при одном условии (которое было более тщательно продумано по сравнению с законом в мае 1922 г.), чтобы это не вело к излишнему измельчанию земельных владений [52]. За исключением этого ограничения, остальные серьезные оговорки, ограничивавшие права сельских землевладельцев, были почти полностью устранены. Основополагающие права на сдачу и взятие земли в аренду и на наемный труд признавались на началах, фактически аналогичных тем, что были в законе мая 1922 г. Право на эксплуатацию земли в сельскохозяйственных целях предоставлялось в равной степени "всем гражданам (независимо от пола, вероисповедания или национальности), желающим обрабатывать ее своим собственным трудом". Кодекс не признавал права на пожизненное владение, однако подразумевал, что данные им права имеют неограниченный срок. В борьбе за сохранение принципа мелкого крестьянского хозяйства и традиционного характера обработки земли сельской общиной, против угрожающего вторжения широкомасштабного современного, коллективного ведения хозяйства крестьянин, кажется, одержал столь же убедительную и полнейшую победу, как и в борьбе за право использовать излишки своих продуктов на свободном рынке. Осенью 1922 г. НЭП все еще безраздельно господствовал в деревне и казалось маловероятным, что, по крайней мере в этом отношении, его можно было серьезно изменить. Но Земельный кодекс декабря 1922 г. определял характер сельской России в течение менее десяти лет, причем это были годы почти непрекращающегося противоборства по фундаментальному вопросу о взаимоотношениях между крестьянским сельским хозяйством и крупномасштабной промышленностью в советской экономике. "Кризис ножниц" 1923 г. ознаменовал начало этого противоборства.

Date: 2015-12-13; view: 351; Нарушение авторских прав