Глава 8. Власть партии

После Октября 1917 г. эволюция большевистского крыла Российской социал-демократической рабочей партии, вскоре ставшей Российской коммунистической партией (большевиков), была непрерывным процессом и одновременно процессом перемен. На протяжении всей своей истории партия несла на себе тот отпечаток, который наложил на нее Ленин, и постоянно обращалась к традициям и спорам своей юности. Октябрьская революция вызвала в ней некоторые очевидные и некоторые не столь заметные изменения. Но опять же здесь трудно различить, какие изменения органически присущи ей как партии вообще или в частности как революционной партии, а какие связаны с ее индивидуальными особенностями или обстановкой, в которой приходилось действовать. Три главных момента характеризуют период между Октябрьской революцией и смертью Ленина: растущая власть в руках небольшого руководящего партийного центра, превращение партии из революционной организации, устремленной на свержение существующих институтов, в руководящее ядро правительственной и административной машины и, наконец, создание для нее монопольного положения путем устранения других партий.

Тенденция к сосредоточению власти в центре любой крупной организации и необходимость сосредоточения как условия успешной работы стали азбучной истиной для современных политических партий [1]. Партии, подобные анархистским, которые этому противились, обрекали себя на политическую бесплодность; другие партии обычно добивались успеха в меру своей готовности подчиниться дисциплине под руководством сильной центральной власти и управления. Этот факт вызывает тревогу у партий, предпочитающих быть организованными на демократической основе. Все организованные политические партии – и особенно массовые, где рядовых членов в большой мере отделяет от лидеров необходимый для руководства интеллектуальный и профессиональный уровень, – имеют тенденцию, какими бы демократическими ни были их принципы, в ходе своего развития создавать закрытую олигархию руководителей. Социолог, черпавший материал по преимуществу на основе изучения Со-

циал-демократической партии Германии и Итальянской социалистической партии до 1914 г., так характеризовал эти симптомы:

"В каждом социальном отношении природа сама создает господство и зависимость. Таким образом, каждая партийная организация представляет собой мощную олигархию на демократических ногах. Повсюду есть избиратели и избираемые: Но повсюду также есть власть избранных лидеров над избирающими массами. Олигархическая структура здания скрывает демократический фундамент" [2].

Когда после 1917 г. большевики стали массовой партией, этот процесс быстро начался. Его, без сомнения, ускорили традиции секретности и дисциплины, сложившиеся в партии до 1917 г., особое монопольное положение, которое она постепенно заняла в государстве после 1917 г., и, возможно, также политическая отсталость и неопытность русских рабочих по сравнению с рабочими Запада. Но перспектива серьезно исказится, если рассматривать этот процесс как присущий только России или только большевикам. В большей или меньшей степени он наблюдался во всех политических партиях первой половины XX столетия.

Превращение революционной партии в правящую – типичная черта всех победоносных революций, и это приводит к последствиями настолько известным, что их можно считать стереотипными. Партия, перейдя от задач разрушения к задачам управления, начинает ценить закон и порядок и подчинение полномочной власти революционной державы. И она подвергается нападкам слева, со стороны тех, кто стремится продолжать революцию во имя прежних революционных принципов, которые революционное правительство теперь якобы предает. По такой схеме развивалась история русской революции. Но была и другая, более ярко выраженная черта, возникшая в результате нового взаимодействия партии и государства. Соединение партии с государством прямо вело к тому, что в каждый общегосударственный кризис вовлекалась и партия, а каждый призыв к укреплению единства и руководства страны превращался в призыв к партийному единству и верности вождю партии. Сомкнуть ряды было для партии, как и для всего народа, естественной реакцией на опасность, угрожавшую стране. И нельзя было отделить Ленина – руководителя партии от Ленина – руководителя страны. Его сила основывалась на моральном авторитете, а йена внешней власти. Но это способствовало тому, что в партии, как и во всем государстве, сложилась традиция личного руководства, которую было трудно преодолеть.

Третьим важным изменением было приобретение партией, в сущности, политической монополии на всей территории страны. Никакая политическая теория не отрицает права политической партии устанавливать для своих членов жесткие рамки, будь то поведения или убеждений, и исключать тех, кто не под-

чиняется. Однако прежде это правило предполагало, что человек имеет возможность менять свою партийную принадлежность и что какая-нибудь альтернативная партия тоже имеет относительную возможность влиять на общественные дела. До революции несогласные большевики могли стать, и действительно становились, меньшевиками, вступали в другие политические партии или группы. В первые месяцы после революции эта текучесть все еще до некоторой степени сохранялась среди уцелевших партий – большевиков и меньшевиков, левых и правых эсеров. Большевики были правящей, но все еще одной из нескольких партий. Однако после лета 1918 г. другие политические партии существовали как бы из милости, их положение становилось все более и более рискованным, и начиная с 1921 г. они фактически исчезли. Уход или исключение из единственной остававшейся патрии теперь, естественно означал – по меньшей мере — отстранение от всякой легальной политической деятельности. Поэтому внутри партии должны были усилиться разногласия, особенно острые из-за того, что не было другого канала, через который можно было бы выразить несогласие, а также из-за того, что теперь это несогласие легко было приписать бывшим меньшевикам или эсерам, вступившим в партию большевиков по нечестным или корыстным мотивам [3]. Стало легко и привычно расценивать несогласие как нелояльность. В однопартийном государстве принципы партийного единства и партийной дисциплины теперь приобрели непредвиденный смысл.

Изменения эти развивались постепенно. Несмотря на то, что Ленин давно настаивал на необходимости следовать теории и соблюдать партийную дисциплину для проведения теории в жизнь, в первом Уставе, принятом на II съезде партии в 1903 г. и утвержденном в слегка откорректированной форме Ш съездом в 1905 г., обязанность членов партии подчиняться партийным решениям еще не была четко предусмотрена. В доработанном Уставе партии, который принял VI съезд в августе 1917 г., эта обязанность впервые была четко обусловлена. Это, возможно, покажется удивительным, но победа революции вначале, казалось, раздвинула границы партийной дисциплины и привела к вспышке свободных разногласий и споров, небывалых в истории большевистской партии и, быть может, редких в истории других партий. Эти дискуссии внутри партии, какими бы острыми они ни были, велись в соответствии с признанным правилом, по которому члены партии сохраняли свободу действий до тех пор, и только до тех пор, пока партийное решение не принято. Нарушение, за которое Каменеву и Зиновьеву угрожало исключение из партии в канун революции, состояло не в том, что они выражали мнение, отличное от мнения других членов ЦК во время дискуссии в Центральном Комитете до принятия решения, а в том, что они публично выступили против решения, с которым были несогласны, после того, как оно было принято большинством голосов [4]. Ни одной партии нельзя отказать в праве приме-

нить санкции в ответ на подобное пренебрежение. Через несколько дней после победы революции Ленин столкнулся с новым выступлением, которое опять возглавили Каменев и Зиновьев, направленным против политики исключения других партий из состава Советского правительства (вскоре смягченной в отношении левых эсеров). Этот кризис окончился лишь ультиматумом и уходом нескольких человек в отставку [5]. Зима свободных речей и трудной борьбы в Центральном Комитете партии достигла своего пика в ходе известных споров в феврале и марте 1918 г. о переговорах в Брест-Литовске с Германией и подписании Брест-Литовского договора. В спорах дошли до того, что Дзержинский выразил сожаление, что партия недостаточно сильна, чтобы согласиться на отставку Ленина, а Ломов, не боясь даже такого непредвиденного обстоятельства, прямо заявил: "Надо брать власть без В.И. [Ленина]" [6].

Однако в то время как первым результатом революции стало поощрение свободы и гласности дискуссий, какие редко проводила какая-либо партия по жизненно важным вопросам государственной политики, другие силы вскоре начали действовать в противоположном направлении. Восторженный энтузиазм, вызванный триумфом революции, прошел; весной 1918 г. обострились экономические трудности; и из левых сил внутри партии начала образовываться оппозиция, которая обвиняла партийное руководство в оппортунистических тенденциях и отходе от большевистских принципов. Так, споры вокруг Брест-Литовска вызвали к жизни группу "левых коммунистов", которые в течение двух недель выпускали в Петрограде оппозиционную ежедневную газету "Коммунист". На VII съезде партии, созванном для ратификации Брест-Литовского договора в марте 1918 г., Ленин с гневом говорил, что "тяжелый кризис, который переживает наша партия в связи с образованием в ней "левой" оппозиции, является одним из величайших кризисов, переживаемых русской революцией" [7].

Потерпев поражение в вопросе о Брест-Литовске, оппозиция направила свое внимание на критическое положение в экономике, подвергая нападкам политику Ленина в таких вопросах, как использование специалистов, образование индустриальных трестов и единоначалие в управлении экономикой. И оппозицию, естественно, хотя, быть может, и несправедливо, подозревали в тайных связях с левыми эсерами, Которые вышли из Совнаркома из-за Брест-Литовска [8]. Группа пользовалась доминирующим, влиянием в московской партийной организации и в апреле 1918. г. выпустила два номера нового журнала под названием "Коммунист", представленного как "Орган Московского Областного Бюро Р.К.П. (большевиков)". Редакторами были Бухарин, Оболенский, Радек и В. Смирнов [9]. В первом номере появились длинные тезисы По поводу экономической ситуации, которые были зачитаны на встрече группы с руководством партии в присутствии Ленина 4 апреля 1918 г. [10] В следу-

ющем месяце Ленин в пух и прах раскритиковал группу в статье "О "левом" ребячестве и о мелкобуржуазности", и летом 1918 г. группа прекратила свое существование. К тому времени опасения, связанные с конспиративной деятельностью эсеров и началом гражданской войны, вынудили партию под руководством Ленина взяться за восстановление единства и дисциплины в ее рядах [11].

VII съезд партии, принявший решение ратифицировать Брест-Литовский договор, принял также предложение Ленина, выдвинутое год назад в его Апрельских тезисах, – переименовать партию из "социал-демократической" в "коммунистическую". Маркс и Энгельс выражали неудовлетворенность первым названием, когда германская рабочая партия приняла его в 1875 г.: уже в то время слово "демократия", даже с определением "социал", начинало терять свой революционный смысл. С 1914 г. социал-демократы Европы, за исключением незначительного меньшинства, отказались от идеи всемирной пролетарской революции и стали буржуазными "реформистами" и "шовинистами". В декабре 1914 г. Ленин спрашивал, не лучше ли отказаться от "запачканного и униженного" названия "социал-демократы" и вернуться к марксистскому названию "коммунисты" [12]. Пришло время обозначить пропасть между ними и стать наследниками марксистских революционных традиций, вернувшись к старому марксистскому названию "коммунист". Эта перемена имела двойное значение. Внутри страны партия, наконец, оставила позади буржуазную революцию и решительно обратилась к коммунистической цели. Вне страны перемена означала раскол в европейском рабочем движении между теми, кто цеплялся за буржуазную политику реформ, и теми, кто стоял за пролетарскую революцию; разделение, которое Ленин произвел в российской партии в 1903 г., теперь было повторено в международном масштабе. Изменение традиционного названия было принято в партии не очень охотно, но в марте 1918 г. последователи Ленина, наконец, перестали называть себя "Российской социал-демократической рабочей партией" – спорное название, которое большевики долго разделяли с меньшевиками, а теперь оставили им, – и стали "Российской коммунистической партией (большевиков)" [13].

Пришло также время укрепить дисциплину в партийной организации. Система организации давно была известна в партийных кругах под названием "демократический централизм" [14]. Этот термин указывал на тот двойной процесс, при котором полномочия возрастали от партийных ячеек в городах, на заводах, в деревнях, через промежуточные местные или областные комитеты до самой вершины – Центрального Комитета, который являлся органом суверенного съезда. С помощью тех же каналов поддерживалась дисциплина сверху донизу, поскольку каждый партийный орган был подчинен вышестояще-

му и в конечном счете Центральному Комитету. С победой революции, превращением партии в легальную организацию и значительным увеличением ее состава эту идею можно было наконец полностью осуществить на основе принципа, во многом сходного с принципом организации Советов.

Высший орган, съезд партии, в принципе – а в первые несколько лет после революции и фактически – собирался ежегодно. Центральный Комитет, главный исполнительный орган, заседал, согласно Уставу 1917 г., "не реже 1 раза в 2 месяца". Революция дала партии возможность охватить ячейками всю Россию, возникла огромная иерархия центральных и местных организаций. Наверху "Всероссийский" съезд и его Центральный Комитет, ниже – конференция и комитет каждой республики или области, за ними – губернские конференции и комитеты, затем – уездные и волостные и, наконец, партийные ячейки, каждая со своим "бюро", на заводах, в селах, в Красной Армии, в советских учреждениях – повсюду, где два-три члена партии могли объединиться.

Ячейки, хотя и низшие в иерархии, были отнюдь не наименьшими по значению элементами партийной системы. Представить себе подлинную картину этих ячеек даже трудней, чем представить себе Советы, низшую ступеньку советской системы. Но во многих отношениях они унаследовали суровые традиции мелких подпольных групп, через которые партия распространяла свое влияние в царской России. И вся структура зависела, по крайней мере на ранних этапах революции, от их верности и эффективности [15].

Структура партии и бурные события, которые охватили партию в первые месяцы после триумфа революции, неизбежно должны были привести к ее эволюции. 6 борьбе, скрывающейся за терминами "демократический централизм" – борьбе между потоком возрастающих от периферии к центру полномочий и налагаемой сверху вниз дисциплиной, между демократией и действенностью, – действенности предстояло стать фактором первостепенным. До тех пор пока Ленин держал бразды правления, обе силы удавалось примирить и они шли в одной упряжке, и сам Ленин всегда возмущался теми, кто пытался противопоставлять власть "сверху" власти "снизу" [16].

Однако растущее значение личности Ленина, человека незаурядного и уверенного в себе, в критические годы становления нового строя оправдывало традицию сильной власти, способствовало формированию потребности в ней. Действовали и другие факторы. Сильнейшим из всех был гнетущий груз всей традиции российского административного аппарата и российской социальной структуры. Несомненно, Ленин хотел ц даже на деле старался приобщить рядовых членов партии, а затем и пролетарскую массу к активному участию в делах партии и народа, и когда он говорил – а в последние годы он часто говорил – об "отсталости" и "бескультурии" русского народа, он понимал и

то, что мечту пока не удается осуществить. Вероятно, потребовалось бы не одно поколение, чтобы сколько-нибудь серьезно преодолеть влияние глубоко укоренившейся традиции административного управления сверху. Да и Российская коммунистическая партия не так уж отличалась в этом отношении, как иногда предполагают, от политических партий других стран, где разногласия разрешаются и партийная линия определяется скорее в узком кругу руководителей, чем в результате успешного обсуждения этих проблем с рядовой массой.

Таким образом, неудивительно, что та же непреодолимая тенденция к концентрации власти, какая наблюдалась в советских органах, в равной мере – хотя несколько позднее – охватила и партийные органы. Партийный съезд, формально высший орган, хотя и собирался ежегодно с 1917 по 1924 г., стал слишком громоздким, а его проведение – слишком редким для того, чтобы эффективно осуществлять власть. И значение его упало, хотя и не сразу, вслед за упадком значения параллельного государственного органа – Всероссийского съезда Советов. VII съезд партии, который в марте 1918 г. ратифицировал Брест-Литовский договор, стал последним съездом, решавшим жизненно важные политические вопросы большинством голосов. На последующих нескольких съездах продолжалось обсуждение важнейших вопросов и порой можно было наблюдать острый обмен мнениями; это особенно касается XII съезда в 1923 г. – первого со времени Октябрьской революции, на котором Ленин не присутствовал. Но даже тогда, когда обсуждения происходили на съезде, настоящие решения принимались не там.

Уже в октябре 1917 г. именно Центральный Комитет принял жизненно важное решение о взятии власти; именно к Центральному Комитету перешла власть съезда. Однако и Центральный Комитет – как и ВЦИК, его двойник в системе Советов, – не сумел в свою очередь удержать власть, и ей предстояло вскоре перейти к меньшим и более эффективным органам. Когда Зиновьев в 1923 г. с энтузиазмом заявлял, что "ЦК нашей партии в силу традиции, в силу истории за 25 лет существования сложился в такую группу, которая всасывает в себя все наиболее авторитетное из партии", он говорил о ситуации, которая вот-вот должна была стать историей [17].

Вопрос о централизации в партии был впервые открыто поставлен на VIII партийном съезде, собравшемся в марте 1919 г. в разгар гражданской войны. Процесс к этому времени зашел далеко. Осинский сетовал на съезде, что вся партийная работа сосредоточилась вокруг Центрального Комитета. "Да и сам ЦК как коллегиальный орган, в сущности говоря, не существовал", поскольку "тт. Ленин и Свердлов решали очередные вопросы путем разговоров друг с другом и с теми отдельными товарищами, которые опять-таки стояли во главе какой-нибудь одной отрасли советской работы" [18]. Тем не менее из-за гражданской войны, как указывалось в резолюции съезда, партия находилась

"в таком положении, когда строжайший централизм и самая суровая дисциплина являются абсолютной необходимостью" [19]. Особым несчастьем было то, что накануне съезда умер Свердлов, до этого умело руководивший партийным аппаратом. Съезд, признав необходимость укрепления центральной власти и стремясь помочь ЦК в выполнении этой задачи, ограничил число его членов 19 (и 8 кандидатами) и предписал проведение заседаний каждые две недели, но в то же время он предпринял роковой шаг, создав три новых органа, которым, несмотря на то что они номинально происходили из Центрального Комитета, предстояло в следующие три-четыре года разделить его функции между собой и узурпировать все, кроме внешних атрибутов власти.

Первым из этих органов было Политбюро из пяти человек. Название и характер этого органа напоминали о Политическом бюро, созданном в момент кризиса накануне Октябрьской революции. В его функции входило "приниматъ решения по вопросам, не терпящим отлагательств", и отчитываться на заседаниях ЦК каждые две недели. Но вряд ли стоит говорить, что формальное ограничение его деятельности срочными вопросами, как и аналогичное ограничение власти Совнаркома Конституцией РСФСР, оказалось совершенно нереальным. Политбюро вскоре превратилось в основной источник главных политических решений, которые осуществлялись через государственную машину. Вторым новым органом было Организационное бюро (Оргбюро, тоже из пяти членов ЦК, которое должно было заседать три раза в неделю и "направлять всю организационную работу пародии". Третьим органом был Секретариат ЦКt состоявший из "ответственного секретаря" и пяти "технических" секретарей, чьи функции не были дополнительно определены [20].

Опасность столкновений между Политбюро, Оргбюро и Секретариатом была ослаблена соединенным членством. Крестинский, который стал первым "ответственным секретарем", входил также в состав Оргбюро. Один из членов Политбюро также должен был входить в Оргбюро. Для этой двойной роли был выбран Сталин. На следующем съезде в 1920 г. был предпринят еще один роковой ша г. Было решено укрепить Секретариат, включив в него трех "постоянно работающих" в нем членов ЦК и поручив ему "ведение... текущими вопросами организационного и исполнительного характера". За Оргбюро осталось лишь "общее руководство организационной работой" [21]. В укрепленный Секретариат должны были войти Крестинский, Преображенский и Серебряков.

Никто не ожидал, что основными вопросами, с которыми столкнется этот неопытный еще Секретариат, будут вопросы партийной дисциплины. Угасание движения "левых коммунистов" летом 1918 г. в связи с началом гражданской войны еще не означало, что внутри партии больше нет оппозиции. Русская революция достигла этапа, общего для всех революций, когда

перед партией, совершившей революцию, встает задача консолидации сил и укрепления государственной машины; в такой момент оппозиция слева во имя старых революционных принципов была неизбежной и постоянной.

На VIII съезде партии в марте 1919 г., в разгар гражданской войны, "военная Оппозиция" безуспешно протестовала против политики Троцкого, допускавшего при создании новой советской регулярной армии частичное использование военных специалистов старой царской армии. На IX съезде в марте 1920 г. группа, использовавшая партийный лозунг "демократического централизма", протестовала против введения единоначалия в промышленности и заручилась поддержкой профсоюзов в лице Томского; и это оказалось исходной точкой нового оппозиционного движения. Его рост летом 1920 г. отмечался в отчете Центрального Комитета партийному съезду весной следующего года. Иногда оно принимало форму столкновений внутри одного и того же партийного органа; в других случаях проявлялось в неповиновении районных организаций губернскому комитету; порой – в недовольстве Среди "рабочей части некоторых губкомов", порой – в спорах между рабочими и крестьянскими организациями. Беспорядки эти объясняли рядом причин – "страшной усталостью рабочих масс" от войны, гражданской войной, экономической разрухой, холодом и голодом; приемом в партию "искренних, преданных революции, но мало развитых политически рабочих и крестьян" и проникновением в партию бывших членов других партий [22].

К концу лета для выяснения дела была назначена комиссия, в которую вошли двое из тех, кто участвовал в оппозиции на предыдущем съезде, Игнатов и Сапронов, и резолюция, составленная этой комиссией, была одобрена Всероссийской конференцией РКП(б) в сентябре 1920 г. В резолюции в общих чертах говорилось о необходимости усилить связь между рядовой массой и центральным аппаратом, внести новую живую струю в партийную жизнь. Но наиболее конкретная рекомендация заключалась в том, чтобы создать "Контрольную комиссию наряду с ЦК"; функцией комиссии было "принимать всякие жалобы и разбирать их", обсуждать их, если нужно, совместно с Центральным Комитетом и отвечать на них. Вплоть до следующего съезда партии в первую Контрольную комиссию должны были входить Дзержинский, Муранов, Преображенский и еще четыре человека, назначенные крупнейшими местными партийными организациями. Далее указывалось: "...вообще же члены ЦК выбираться не должны в состав Контрольной комиссии" [23].

Аналогичные комиссии следовало также придать губернским партийным комитетам. Начинали вызывать недовольство в партии "кремлевские привилегии", и была создана особая "Кремлевская Контрольная комиссия", с тем чтобы она их расследовала и "ввела их, поскольку невозможно было бы полное устранение, в те рамки, которые были бы понятны каждому пар-

тайному товарищу" [24]. Центральная Контрольная комиссия начала свою деятельность с циркуляра, в котором всем членам партии предлагалось "сообщать ей случаи всех преступлений против партии со стороны ее членов, ни на одну минуту не стесняясь постом и ролью обвиняемых лиц" [25].

Эти меры не помогли уменьшить растущее недовольство. Осенью 1920 г., когда гражданская война наконец закончилась, возникла "рабочая оппозиция" – самая мощная из оппозиционных групп, существовавших внутри партии со времени революции. У нее не было сильных руководителей или программы, но она отличалась большой численностью. Единственными известными руководителями были Шляпников, в прошлом сам рабочий-металлист и народный комиссар труда в первом Советском правительстве, ставший поборников интересов "рабочих", и Коллонтай, чей престиж уже не был столь высоким, как в начале революции.

Программа "рабочей оппозиции" была винегретом из распространенных тогда проявлений недовольства, которое главным образом было направлено против растущей централизации экономического и политического руководства, против растущей силы и беспощадности аппарата. Предлагалось передать контроль над промышленностью и продукцией от государства профсоюзам. Таким образом, отдавалась дань нечетким требованиям установления "рабочего контроля" и увлечению определенных партийных кругов синдикалистскими тенденциями. Выражался протест против преобладания в партии интеллигентов, содержался призыв к решительному очищению партии от нерабочих; выдвигалось требование "выборности по всей линии" в партии и свободной дискуссии внутри партии при возможности распространения оппозиционных взглядов. Эта критика и предложения, широко обсуждавшиеся в прессе и повсюду зимой 1920/21 г., были затем изложены в брошюре Коллонтай "Рабочая оппозиция", которую распространили среди членов партии во время X съезда в марте 1921 г. [26]

По своим взглядам "рабочая оппозиция" стала одной из главных оппозиционных фракций в дискуссии о профсоюзах, взволновавшей партию зимой 1920/21 г. В то время как "рабочая оппозиция" стояла за независимость профсоюзов и их руководящую роль в системе экономики, Троцкий, впервые со времени Брест-Литовска публично выступивший против Ленина, потребовал непосредственного подчинения профсоюзов государству. Весь январь 1921 г. "Правда" день за днем печатала полемические статьи, в которых главные руководители партии высказывали диаметрально противоположные взгляды. Партия выпустила два номера специального "Дискуссионного листка", чтобы способствовать более подробному обмену мнениями. Ленин забеспокоился. В брошюре "Кризис партии" он писал о "лихорадке", которая сотрясает партийный организм, и задавался вопросом, "способен ли этот организм в несколько недель (до

партсъезда и на партсъезде) излечиться полностью и сделать повторение болезни невозможным или болезнь станет затяжной и опасной". Он обвинил Троцкого в "создании фракции на ошибочной платформе" и, говоря о "рабочей оппозиции", изложил признанное в партии правило, но с такой оговоркой, которую потом использовали для отмены самого правила:

"Блокироваться разным группам (особенно перед съездом), конечно, дозволительно (и гоняться за голосами тоже). Но надо это делать в пределах коммунизма (а не синдикализма) и делать так, чтобы не вызывать смеха".

Он закончил обычным предупреждением о том, что внешние враги используют внутренние разногласия в партии:

"Болезнью нашей партии, несомненно, постараются воспользоваться и капиталисты Антанты для нового нашествия, и эсеры для устройства заговоров и восстаний. Нам это не страшно, ибо мы сплотимся все, как один, не боясь признать болезни, но сознавая, что она требует от всех большей дисциплины, большей выдержки, большей твердости на всяком посту" [27].

Перед съездом партии, которого долго ожидали и который открылся 5 марта 1921 г., кронштадтский мятеж – серьезнейшая со времени революции внутренняя угроза режиму – подтвердил справедливость опасений Ленина и всех требований сомкнуть партийные ряды.

X съезд, состоявшийся в марте 1921 г., был решающим в истории партии и республики. Он заседал в такой момент, когда исчезли надежды на спокойную передышку, возникшие было после победоносного завершения гражданской войны, когда разразился экономический кризис в виде острой нехватки продовольствия и когда впервые со времени лета 1918 г. поднял голову политический мятеж. Ощущение неопределенности ситуации охватило съезд. Урегулирование сердитой полемики о профсоюзах явилось наименьшим достижением съезда. НЭП был провозглашен на заключительном этапе работы и как следует не обсуждался. Подлинным лейтмотивом съезда, звучавшим почти во всех многочисленных высказываниях Ленина, была мысль о первостепенном значении единства в партии. Ленин ярко выразил эту необходимость в короткой вступительной речи:

"Товарищи, мы пережили год исключительный, мы позволили себе роскошь дискуссий и споров внутри нашей партии. Для партии, которая окружена врагами, могущественнейшимии сильнейшими врагами, объединяющими весь капиталистический мир, для партий; которая несет на себе неслыханное бремя, эта роскошь была поистине удивительна!

Я не знаю, как вы оцениваете теперь это. Вполне ли, по-вашему, соответствовала эта роскошь нашим богатствам и материальным и духовным?"

А позднее он накинулся с необычным гневом на оппозицию:

"Все эти рассуждения о свободе слова и свободе критики, которые... пестрят и сквозят во всех речах "рабочей оппозиции", составляют девять десятых смысла речей, не имеющих особого смысла, – все это слова того же порядка. Ведь надо же, товарищи, не только говорить о словах, но и о содержании их. Нас словами, вроде "свобода критики", не проведешь! Когда сказали, что в партии есть признаки болезни, мы говорили, что это указание заслуживает тройного внимания: несомненно, эта болезнь есть. Давайте помогать эту болезнь лечить. Скажите же, как вы можете ее лечить? У нас прошло довольно много времени в дискуссии, и я должен сказать, что теперь "дискутировать винтовками" гораздо лучше, чем тезисами, преподносимыми оппозицией. Не надо теперь оппозиции, товарищи, не то время! Либо – тут, либо – там, с винтовкой, а не с оппозицией" [28].

Терминология была неясной. Контекст давал основания предполагать, что Ленин требовал лишь исключения из партии тех, кто упорно оставался в оппозиции и по логике вещей мог вполне оказаться по ту сторону баррикад. И все же он дал понять, и намеренно дал понять, что в рядах партии свобода критики – "роскошь", которая легко перерастает в "болезнь", а вне рядов партии единственный действенный инструмент урегулирования разногласий – винтовка. Возможно, это были вполне правильные выводы в условиях кризиса и вооруженного восстания, мрачной тенью нависших над X съездом. Эти выводы основывались на партийной теории, и Ленин способствовал тому, что они стали для партии традиционными.

О партийном единстве и дисциплине съезд принял две резолюции. В одной, которая носила название "О синдикалистском и анархистском уклоне [29] в нашей партии", деятельность по распространению идей "рабочей оппозиции" объявлялась " несовместимой с принадлежностью к Российской коммунистической партии". При этом также указывалось, несколько непоследовательно, что "в специальных изданиях, сборниках и т.п. может и должно быть уделено место для наиболее обстоятельного обмена мнений членов партии по всем указанным вопросам" [30]. Съезд в отдельной короткой резолюции отказался принять отставку членов "рабочей оппозиции", вновь избранных в ЦК; им было предложено "подчиниться партийной дисциплине" [31]. В другой большой резолюции – "О единстве партии" – выражалось настоятельное требование, чтобы все спорные вопросы в партии направлялись бы "не на обсуждение групп, складывающихся на какой-либо "платформе" и т.п., а на обсуждение всех членов партии". Центральному Комитету поручалось обеспечить "полное уничтожение всякой фракционности" [32].

"Съезд предписывает немедленно распустить все, без изъятия, образовавшиеся на той или иной платформе группы и

поручает всем организациям строжайше следить за недопущением каких-либо фракционных выступлений. Неисполнение этого постановления съезда должно вести за собой безусловное и немедленное исключение Из партии".

В заключение съезд принял секретное дополнение к резолюции, которое приобрело известность как "пункт 7". Оно было сформулировано следующим образом:

"Чтобы осуществить строгую дисциплину внутри партии и во всей советской работе и добиться наибольшего единства при устранении всякой фракционности, съезд дает ЦК полномочия применять в случае (-ях) нарушения дисциплины или возрождения или допущения фракционности все меры партийных взысканий вплоть до исключения из партии, а по отношению к членам ЦК перевод их в кандидаты и даже, как крайнюю меру, исключение из партии. Условием применения (к членам ЦК, кандидатам в ЦК и членам Контрольной комиссии) такой крайней меры должен быть созыв пленума ЦК с приглашением всех кандидатов ЦК и всех членов Контрольной комиссии. Бели такое общее собрание наиболее ответственных руководителей партии двумя третями голосов признает необходимым перевод члена ЦК в кандидаты или исключение из партии, то такая мера должна быть осуществляема немедленно" [33].

Иносказания, предосторожности, чтобы действия не были поспешными, и решение сохранить в тайне этот последний пункт резолюции [34] свидетельствовали о том, что съезд неохотно утвердил эту грозную меру воздействия. Колебание было обоснованным. Резолюция, хотя и явилась логическим следствием перехода реальной власти от съезда к ЦК, для будущего партии имела решающее значение.

X съезд партии был поворотной вехой на пути роста могущества партийного аппарата. Новые принципы партийной дисциплины требовали, чтобы член партии, и особенно член ЦК, лояльно подчинялся решениям партии, как только они приняты, или подлежал высшему наказанию в виде исключения из партии. Пока решение не принято, он, в соответствии с Уставом 1919 г. [35], имел полное право распространять свои взгляды. Еще в январе 1921 г. Ленин признавал право членов партии "в пределах коммунизма" создавать группы и заниматься предвыборной агитацией. Два месяца спустя, на X съезде, нависшая угроза политического и экономического кризиса заставила от этого отказаться. С тех пор критика отдельных лиц или даже групп в партии была допустима, но организовывать оппозицию было запрещено: это значило бы совершить грех "фракционности". Даже исключительное право решать вопрос о составе ЦК было в конце концов отобрано у суверенного съезда, поскольку две трети членов ЦК имели теперь возможность исключить непокорных колле г. Общее количество этих мер, одобренных и предложенных самим Лениным в кризисной ситуации X съезда партии в марте 1921 г., должно было невероятно увеличить возможность

дисциплинарного воздействия со стороны правящей группы партийных руководителей.

Эти меры, порожденные чрезвычайными обстоятельствами в партии, оттеснили множество добрых намерений, возникших благодаря окончанию гражданской войны, и сделали несколько нереальной вступительную часть длинной резолюции "По вопросам партийного строительства". В резолюции говорилось о "милитаризации", "крайнем организационном централизме" и "системе боевых приказов", неизбежно преобладавших в партийных делах в период гражданской войны, и признавалось, что установление "крайне централизованного аппарата, формировавшегося на базисе очень отсталого культурного уровня масс", было одним из "противоречий военного периода". Теперь, когда закончилась гражданская война, X съезд не видел дальнейшей необходимости в этих аномалиях и принял резолюцию о "рабочей демократии" в партии. Партийные работники должны были по очереди занимать место на заседании или у плуга; следовало поощрять обсуждение местными партийным организациями партийных вопросов, как частных, так и общих; следовало сделать все, чтобы осуществлять "постоянный контроль со стороны общественного мнения партии над работой руководящих органов и постоянное деловое взаимодействие между последними и всей партией в целом, проведение систематической отчетности соответствующих парткомов не только перед высшими, но и перед низшими организациями" [36].

Однако подобные стремления были слабо отражены в изменениях, внесенных в организацию и состав центральных партийных органов. Съезд утвердил резолюцию сентябрьской конференции об установлении системы контрольных комиссий и предпринял попытку определить их сферу действий и функции [37], хотя стало ясно, что увеличение центральных партийных органов не особенно по душе рядовым членам партии [38]. Имевшиеся центральные органы подверглись небольшим, но существенным изменениям. Заседания Центрального Комитета, которые по решению VIII съезда в 1919 г. [39] должны были проводиться каждые две недели, проводиться перестали. X съезд предписал проводить их лишь каждые два месяца. Это способствовало увеличению числа членов ЦК до 25. Число кандидатов, которые могли присутствовать на заседаниях ЦК без права голоса, не было установлено. В данном случае были избраны 15 человек [40]. Эти перемены не обозначили новых путей развития, будучи только отдельными шагами в ходе постепенного превращения Центрального Комитета из основного рабочего органа партии в великий совет партийных вождей.

Возможно, имело большее значение то, что X съезд увеличил число членов как Политбюро, так и Оргбюро до семи человек и четырех кандидатов. Структура Секретариата осталась неизменной, но полностью устранили трех секретарей, которые, находясь на этих постах последние 12 месяцев, не сумели повес-

ти борьбу с оппозицией и поддержали Троцкого в дискуссии о профсоюзах. Крестинский, Преображенский и Серебряков не только были удалены из Секретариата, но не были даже переизбраны в ЦК – несомненный признак опалы. Тремя новыми секретарями стали Молотов, Ярославский и Михайлов, которые были также впервые избраны членами Центрального Комитета, получив при этом большое число голосов – гораздо больше, чем такие давние партийные руководители, как Зиновьев и Каменев [41].

Какое соперничество, какие расчеты могли стоять за этими назначениями, остается только догадываться. Быть может, стоит отметить, что трем изгнанным членам Секретариата предстояло стать противниками Сталина, а двоим из трех новых членов – его самыми преданными сторонниками. Впервые с некоторой степенью вероятности в назначениях на решающие партийные посты можно заметить руку Сталина. Но о том, как мало внимания обычно уделялось таким вопросам в партии, свидетельствуют несколько курьезных замечаний Рязанова на самом съезде. Рязанов сетовал, что "наш милый Бухарин", который был чистым теоретиком, был назначен делать доклад о партийной организации, и в заключение заметил: "Мы видим, что в ЦК нет специалистов по организационному делу, что место, оставленное т. Свердловым, до сих пор продолжает быть не занятым" [42].

Тем временем растущее значение Секретариата в партийном механизме отразилось в непрерывном росте его аппарата. Он приступил к своим обязанностям в мае 1919 г. в составе 30 человек. В период IX съезда, в марте 1920 г., он уже насчитывал 150 сотрудников. Год спустя, накануне X съезда, эта цифра выросла до 602, помимо военного отряда из 140 человек, выполнявших обязанности часовых и курьеров [43].

Вряд ли меньшее значение, чем реорганизация и укрепление Секретариата, имело введение X съездом первой систематической "чистки" [44] партийных рядов. Идея очищения была заложена в ленинском учении 6 партии. "Лучше, – сказал он на съезде в 1903 г., – чтобы десять работающих не называли себя членами партии» чем чтобы один болтающий имел право и возможность быть членом партии" [45]. Качество было важнее количества: самое главное – сохранить чистоту партии. В течение долгого времени ее рост был исключительно медленным. Накануне революции 1905 г. большевистское крыло партии насчитывало не более 8400, человек; накануне Февральской революции 1917 г. – 23 600. Годом позже, после двух революций, это число выросло до 115 тыс. Затем оно непрерывно росло и достигло 313 тыс. в начале 1919 г., а в январе 1920 и январе 1924 г. составляло соответственно 431 тыс. и 585 тыс. [46] Однако, по сложившейся в партии традиции, энтузиазм, вызванный этим ростом сил, сдерживало сознание связанных с ним опасностей.

Тревожная нота впервые прозвучала на VIII съезде партии в марте 1919 г. Член ЦК Ногин рассказал о наличии таких "ужасающих фактов о пьянстве, разгуле, взяточничестве, разбое и безрассудных действиях со стороны многих работников, что просто волосы становились дыбом" [47], и в заключительной части резолюции съезда содержалась выразительная, хотя и не столь яркая, формулировка, гласящая, что "в партию широкой волной приливают элементы, недостаточно коммунистические и даже прямо примазавшиеся. РКП стоит у власти, и это неизбежно притягивает к ней, наряду с лучшими элементами, и элементы карьеристские... необходима серьезная чистка и в советских и в партийных организациях" [48].

Ленин вновь обратился к этой теме на партийной конференции в декабре 1919 г. Приветствуя новых членов партии, "те тысячи и сотни тысяч, которые приходили к нам, когда Юденич стоял в нескольких верстах от Петрограда, а Деникин к северу от Орла", он продолжал:

"После того, как мы произвели такое расширение партии, мы должны ворота запереть, должны быть особенно осторожны. Мы должны сказать: теперь, когда партия побеждает, новых членов партии нам не нужно. Мы превосходно знаем, что в разлагающемся капиталистическом обществе к партии будет примазываться масса вредного элемента" [49].

В связи с возобновлением гражданской войны в 1920 г. принятие мер опять было отложено, и чистку наконец санкционировал X съезд. Но и тогда осторожная формулировка резолюции предполагала необходимость успокоить тех рядовых членов партии, у кого это могло вызвать возражения.

"...Создается крайняя необходимость в том, чтобы решительно повернуть рычаг партийной политики в сторону вербовки рабочих и очищения партии от некоммунистических элементов путем точного учета каждого отдельного члена РКП по выполняемой им работе по должности, а также и как члена Российской Коммунистической партии" [50].

Это должно было стать проверкой не только поведения, но и убеждений. Ленин сам позаботился о том, чтобы внести такое мнение: "из меньшевиков, вступивших в партию позже начала 1918 года, надо бы оставить в партии, примерно, не более одной сотой доли, да и то проверив каждого оставляемого трижды и четырежды" [51].

В октябре 1921 г. ЦК партии объявил о начале проверки, которая должна была проводиться под контролем "Центральной проверочной комиссии" в составе пяти членов ЦК, в том числе Залуцкого в качестве председателя и Шляпникова в качестве представителя оппозиции, а также пяти кандидатов, в том числе Молотова и Преображенского [52]. Предполагалось, что эта комиссия будет рассматривать жалобы, поступавшие из местных партийных организаций, обязанных на местах просеивать своих членов партии и подвергать их перекрестному допросу, а также

контролировать в политическом отношении проведение чистки. Однако политическая сторона оставалась в данном случае на заднем плане. В отчете о чистке на XI съезде партии, в марте 1922 г., в качестве основных нарушений, которые привели к исключению, назывались плохое поведение и пренебрежение партийными обязанностями. Анафема, которой предал меньшевиков Ленин, вряд ли не принималась в расчет, но заметная роль прежних меньшевиков в партии в более поздний период позволяет предпеложить, что полного отлучения не произошло. В цифровом выражении чистка была суровой. Из более чем 650 тыс. членов партии исключили 24 %, в результате общая ее численность составила менее 500 тыс. человек [53]. О том, что интеллигенция была подвергнута несколько более суровой чистке, чем рабочие и крестьяне, свидетельствует тот факт, что в результате количество рабочих и крестьян в партии выросло в промышленных районах с 47 до 53 % и в сельских районах – с 31 до 48 % [54].

Чистка 1921-1922 гг. совпала с новым периодом внутреннего напряжения и раскола в партии, в центре которых были острые споры, вызванные введением НЭПа. Строгие резолюции X съезда в марте 1921 г. о партийной дисциплине и ужесточении партийной организации разгромили "рабочую оппозицию" как открытую группу. Но членов "рабочей оппозиции" не удалось переубедить, и смута в партии не была устранена.

Первая явная неприятность, по-видимому, началась с мятежом одного человека. Некий Мясников, по происхождению рабочий из Перми, который приобрел сторонников в партийных кругах Петрограда и Урала, начал агитацию за "свободу печати от монархистов до анархистов включительно". В мае 1921 г. он составил докладную записку с изложением своих взглядов, адресованную ЦК партии, и затем опубликовал статью. Мясников приобрел такое значение, что Ленин обратился к нему с личным письмом, пытаясь убедить Мясникова в ошибочности его позиции [55]. Мясников, однако, продолжал агитацию и, когда Оргбюро призвало его к порядку, опубликовал у себя на родине, в Перми, свою записку и статью, ответ Ленина и свой ответ Ленину, а также протест местных членов партии против решения Оргбюро. Это уже было слишком. Механизм раскручивался медленно. Но 20 февраля 1922 г. Политбюро исключило Мясникова из партии с правом обратиться с просьбой о восстановлении спустя год. Впервые наказание за "фракционную деятельность", одобренное X съездом, было осторожно применено.

Этот эпизод не имел бы значения, если бы он не сопровождался новой вспышкой недовольства в партии, вызванного осуществлением НЭПа: партийное руководство отходило от коммунизма, шло на уступки крестьянству за счет пролетариата и само становилось контрреволюционным и буржуазным. Самой популярной мишенью было предложение разрешить иностранным

капиталистам организацию концессий, и Шляпников, все еще член ЦК партии, опять стал главным действующим лицом оппозиции. В августе 1921 г. Ленин созвал объединенное заседание ЦК и ЦКК в соответствии с "пунктом 7" мартовской резолюции и предложил исключить Шляпникова из партии. Однако ему не удалось обеспечить необходимое большинство в две трети голосов – еще один показатель крайне отрицательного отношения к принятию суровых мер против видных членов партии, – и Шляпников отделался выговором [56]. За этим последовало создание в Москве партийного "дискуссионного клуба", который вскоре стал центром противодействия НЭПу. Партийная конференция в декабре 1921 г. призвала партработников разъяснять членам РКП(б) "значение и роль партийной спайки и дисциплины", "иллюстрируя необходимость дисциплины на примерах наших побед и поражений на всем протяжении исторического развития партии" [57]. Московский "дискуссионный клуб" был закрыт по инициативе ЦКК РКП(б) в январе 1922 г. [58]

Таким образом, хотя "рабочая оппозиция" 1921 г. скончалась и была похоронена, представлялось вероятным, что XI съезду партии, который должен был состояться в марте 1922 г., придется по крайней мере столкнуться с не менее сильной критикой и не менее серьезной угрозой партийному единству и дисциплине, чем съезду предыдущему. Накануне съезда критики официальной политики начали организовываться и, сознавая слабость своей позиции, возымели отчаянную мысль попытаться воспользоваться поддержкой зарубежных коммунистов, обратившись в Исполнительный комитет Коминтерна (ИККИ). В обращении, которое затем приобрело известность как "заявление 22-х", подробно перечислялись обиды, причиненные оппозиции, в формулировках, явно напоминавших о прежней "рабочей оппозиции", членам которой принадлежала половина подписей под заявлением:

"В то время, когда силы буржуазной стихии напирают на нас со всех сторон, когда они проникают даже внутрь нашей партии, социальный состав которой (40 % рабочих и 60 % непролетариев) благоприятствует этому, наши руководящие центры ведут непримиримую, разлагающую борьбу против всех, особенно пролетариев, позволяющих себе иметь свое суждение, и за высказывание его в партийной среде применяют всяческие репрессивные меры.

Стремление приблизить пролетарские массы к государству объявляется "анархо-синдикализмом", а сторонники его подвергаются преследованиям и дискредитированию....Объединенные силы партийной и профессиональной бюрократии, пользуясь своим положением и властью, игнорируют решения наших съездов о проведении в жизнь начал рабочей демократии".

В конце "заявления" говорилось:

"Положение дела в нашей партии настолько тяжело, что

побуждает нас обратиться за помощью к вам и этим путем устранить нависшую угрозу раскола нашей партии" [59].

Для ИККИ не составило труда избавиться от этого вопроса с помощью утешительной резолюции, где говорилось, что руководство российской партии вполне признает наличие этих опасностей, а оппозиция мягко осуждалась за то, что она ставит под угрозу партийное единство и "ломится в открытую дверь" [60]. Однако XI съезд партии отнесся к этому более серьезно. Комиссия в составе Дзержинского, Зиновьева и Сталина без труда доказала виновность 22 авторов "заявления" в нарушении, состоявшем в создании фракции, и рекомендовала исключить из партии пять зачинщиков (кроме Мясникова, который уже подвергся этому наказанию): Коллонтай, Шляпникова, Медведева, Митина и Кузнецова [61]. На основании доклада комиссии съезд решил исключить двух последних, сравнительно незаметных, и отсрочил наказание первым трем. Знаменательно, что в то время, несмотря на резолюцию X съезда, высший партийный орган – последний съезд, на котором присутствовал Ленин, – все еще не решался применить наказание в виде исключения из партии к известным и испытанным членам партии. Невзирая на условия кризиса и настойчивые призывы руководителей, традиция терпимости внутри партии исчезала с трудом.

Несмотря на эту снисходительность по отношению к заблуждавшимся, XI съезд не колеблясь опять усилил аппарат централизованного контроля внутри партии. Представитель Центральной контрольной комиссии Сольц изложил вопрос о партийной дисциплине с беспощадно откровенной аналогией:

"Мы очень хорошо умели рассказывать о демократизме той армии, которую нам нужно было разлагать. Но когда нам понадобилась собственная армия, то мы насаждали в ней ту дисциплину, которая обязательна для всякой армии" [62].

Но сенсацию на съезде произвел Ленин, вернувшись с гораздо большей определенностью к прошлогоднему вопросу о том, чтобы "дискутировать винтовками". В своем основном докладе он сказал, что НЭП – отступление, трудная военная операция, требующая самой строгой дисциплины:

"...Тут и дисциплина должна быть сознательней и в сто раз нужнее, потому что, когда вся армия отступает, ей не ясно, она не видит, где остановиться, а видит лишь отступление, – тут иногда достаточно и немногих панических голосов, чтобы все побежали. Тут опасность громадная. Когда происходит такое отступление с настоящей армией, ставят пулеметы и тогда, когда правильное отступление переходит в беспорядочное, командуют: "Стреляй!". И правильно....в этот момент необходимо карать строго, жестоко, беспощадно малейшее нарушение дисциплины".

Объяснив, что это необходимо "не только по отношению к некоторым внутрипартийным нашим делам", Ленин обрушился на меньшевиков, эсеров и их зарубежных сторонников, заявив,

что "за публичное оказательство меньшевизма наши революционные суды должны расстреливать" [63]. Снова текст был неясным. Однако новым и пугающим было то, что против непокорных членов партии были, казалось, пущены в ход те же угрозы, что и против меньшевиков и эсеров. Шляпников посетовал, что Ленин угрожал оппозиции "пулеметным огнем" [64], и Ленин в своей заключительной речи ослабил болезненное впечатление, объяснив, что пулеметы предназначались для "тех людей, которые у нас теперь называются меньшевиками, эсерами", а что касается партии, то "речь идет о партийных мерах воздействия" [65] – таких, как наказание исключением, одобренное предыдущим съездом.

Окончательные выводы из речи Ленина, таким образом, не были сделаны на съезде, и сам Ленин, возможно, предпочел бы их избегать. Тем не менее атмосфера изменилась – даже по сравнению с прошлогодним съездом. Страшная резолюция "Об укреплении и новых задачах партии" осудила "склоки и "группировки", которые местами приводили к полному параличу партработы", и призвала Центральный Комитет "в борьбе против таких явлений не останавливаться перед исключениями из партии" [66]. Съезд принял новое положение о партийных контрольных комиссиях, и было объявлено, что "работа контрольных комиссий должна продолжать деятельность проверочных комиссий"; подразумевалось, что чистка 1921-1922 гг. должна из отдельного мероприятия превратиться в постоянный процесс [67]. Пожалуй, более поразительным было расширение функций ЦКК, о котором было объявлено на следующем съезде год спустя:

"...Мы согласовывали свою работу с органами, близко соприкасающимися по характеру деятельности с Контрольной комиссией: это – судебные органы и органы ГПУ. Зачастую члены партии судятся в судебных органах и попадают в ГПУ. Для этого у нас установлен контакт с Верхтрибом. Он извещает о том товарище, который попал под суд... Также и с ГПУ. Мы поставили дело так: в ГПУ имеется наш следователь, и как только поступает туда дело о коммунисте, он ведет его сам, как следователь Контрольной комиссии" [68].

Тут была взаимная заинтересованность. ГПУ получало прямую поддержку партии; Контрольная комиссия могла призвать на помощь ГПУ при решении своих собственных задач. Было бы неверно сказать, что главная разница между ВЧК и ГПУ в конечном счете состояла в том, что деятельность ВЧК была направлена исключительно против врагов вне партии, а деятельность ГПУ – в равной мере против всех врагов режима, среди которых теперь наиболее значительными обычно являлись инакомыслящие члены партии. Разница была связана не с каким-либо изменением характера этого учреждения, а с изменением всей политической обстановки, когда партия приобрела в Советском государстве политическую монополию. Станови-

лось все трудней отличить нелояльное отношение к партии от государственной измены.

Еще оно событие произошло сразу после окончания XI съезда. Центральный Комитет предпринял дальнейшую перестройку Секретариата. 4 апреля 1922 г., через два дня после того, как закрылся съезд, на первой странице "Правды" появились два скромных абзаца в том месте, где обычно помещали сообщения о текущих партийных делах: "Избранный XI съездом РКП Центральный Комитет утвердил секретариат ЦК РКП в составе: т. Сталина (генеральный секретарь), т. Молотова и т. Куйбышева.

Секретариатом ЦК утвержден следующий порядок приема в ЦК ежедневно с 12-3 час. дня: в понедельник – Молотов и Куйбышев, во вторник – Сталин и Молотов, в среду – Куйбышев и Молотов, в четверг – Куйбышев, в пятницу – Сталин и Молотов, в субботу – Сталин и Куйбышев".

Единственным новшеством здесь было то, что вместо трех равных секретарей появился генеральный секретарь с двумя помощниками. Молотов последний год был секретарем и членом Политбюро. Куйбышев был новичком; только на XI съезде он был избран кандидатом в Политбюро. Назначение Сталина публично не обсуждалось, хотя по поводу него, видимо, велись переговоры в партийных кругах. Нет никаких намеков на то, что оно вызвало какое-либо противодействие, кроме, пожалуй, раздраженной реплики Преображенского на съезде, когда он, упомянув Сталина по фамилии, спросил: "Мыслимо ли, чтобы человек был в состоянии отвечать за работу двух комиссариатов и, кроме того, за работу в Политбюро, в Оргбюро и десятке цекистских комиссий?" [69] Сообщение в "Правде", вероятно, не привлекло особого внимания.

Месяца через два после назначения нового генерального секретаря, 26 мая 1922 г., у Ленина случился приступ, который навсегда лишил его трудоспособности и возможности возобновить работу. В последующие осень и зиму он мог возвращаться к работе лишь на короткое время и далеко не в полной мере. Эти два события обозначили новую эпоху в истории партии. В течение 12 с лишним месяцев раздраженные споры, которые велись последние два года, были приостановлены или продолжались лишь подспудно. Неуверенность в будущем, вызванная болезнью Ленина, твердое, умелое руководство Сталина, заметное улучшение экономического положения после урожая 1922 г. – все это, видимо, способствовало относительному затишью. Когда опять вспыхнули острые разногласия летом и осенью 1923 г., они приняли новую форму откровенной борьбы за власть. Наградой явился бы полный контроль не только над партией, но и над государством. Ленин сам так объединил обе функции, что они теперь были неразделимы. Уничтожив соперников, партия, казалось, поглотила государство, но теперь государство поглотило партию.

[1] См. главу 2.

[2] N. Michels. Zur Soziologie des Parteiwesens. 1925, 2nded., S. 504. И далее: "С расширением официального аппарата, то есть по мере роста числа членов организации, наполнения ее сундуков и разрастания прессы, демократия в нем все чаще отвергается и заменяется всемогущими комитетами" (ibid., p. 98). Обвинение в "виэантизме" — излюбленный язвительный упрек критиков большевиков — предъявлялось Социал-демократической партии Германии еще в 1908 г. (ibid., р. 148).

[3] В резолюции X съезда партии указывалось, что причиной роста фракционности является "вступление в ряды партии элементов, не вполне еще усвоивших коммунистическое миросозерцание" ("КПСС в резолюциях...", т. 2, с. 337). В ленинском первоначальном проекте этой резолюции особо упоминались "бывшие меньшевики" (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 93—94).

[4] Точно так же в дискуссии о профсоюзах 1920-1921 гг. ошибка Троцкого заключалась не в том, что он выдвинул непригодные предложения, а в том, что, когда эти предложения были отвергнуты большинством Центрального Комитета, он отказался участвовать в комиссии по выработке решения (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 42, с. 235-236).

[5] См. главу 5. В ультиматуме, предъявленном Центральным Комитетом б (19) ноября 1917 г. Каменеву, Зиновьеву, Рязанову и Ларину, от них потребовали "либо немедленно в письменной форме дать обязательство подчиняться решениям ЦК и во всех Ваших выступлениях проводить его политику, либо отстраниться от всякой публичной партийной деятельности и покинуть все ответственные посты в рабочем движении, впредь до партийного съезда" ("Протоколы Центрального Комитета РСДРП", с. 170). Зиновьев подчинился и сообщил об этом в письме, остальные трое упорствовали и были исключены из состава Центрального Комитета (там же, с. 175—177). Рыков, Милютин и Ногин также ушли из Центрального Комитета и со своих постов в Совнаркоме.

[6] "Протоколы Центрального Комитета...", с. 249-250.

[7] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 36, с. 14.

[8] Во время острой партийной дискуссии в декабре 1923 г. Зиновьев утверждал, что левые эсеры предлагали в то время арестовать Ленина и других членов Совнаркома, что этот план серьезно рассматривался "левыми коммунистами" и что Пятаков должен был стать преемником Ленина ("Правда", 16 декабря 1923 г.). Сталин тоже упоминал об этом заявлении (там же, 15 декабря 1923 г.). Группа бывших "левых коммунистов", включавшая Пятакова и Радека, ответила, что единственным основанием для этих сообщений были несколько шутливых реплик (там же, 3 января 1924 г.). В 1937 г. Бухарин в связи с этим случаем был обвинен в организации заговора против Ленина.

[9] Среди других участников выпуска журнала, указанных на первой странице, были Бубнов, Косиор, Куйбышев, Покровский, Преображенский, Пятаков, Сафаров, Урицкий, Уншлихт и Ярославский.

[10] Как сообщал "Коммунист" (№ 1, 20 апреля 1918 г., с. 13), Ленин по этому случаю прочитал ряд контртезисов и обещал их опубликовать, но не? опубликовал. Тезисы группы см. в: В.И. Ленин. Соч., 2-е изд., т. XXII, с. 561—571; "Коммунист", № 1,20 апреля 1918 г., с. 4—9. Содержание их будет рассмотрено в части IV.

[11] Характерно для того периода, что в разгар этого явно острого спора Бухарин появился в качестве главного представителя Центрального Комитета партии на I Всероссийском съезде Советов народного хозяйства, а Радек сделал на съезде доклад об "экономических последствиях Брестского договора" ("Труды 1-го Всероссийского съезда Советов Народного Хозяйства". М., 1918, с. 7, 14—23). Подобная гибкость объяснялась отчасти чрезвычайной нехваткой в партии квалифицированных кадров, а отчасти — устойчивой традицией, согласно которой, как бы ни спорили члены партии между собой, в непартийных, организациях они выражали только общее мнение партии. По этому случаю Рязанов язвительно заметил о Радеке, что "ему пришлось полемизировать с самим собой" и "проделывать то, что... называется "парламентским Эйер-Танцем" (там же, с. 34).

[12] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 26, с. 95.

[13] "КПСС в резолюциях...", т. 2, с. 27-28.

[14] Термин (о нем см. главу 2) был введен в Устав партии V съездом в 1907 г. ("КПСС в резолюциях...", т. 1, с. 263). Точное определение было впервые включено в Устав партии в 1934 г. (там же, т. 6, с. 137) в следующей формулировке:

"а) выборность всех руководящих органов партии сверху донизу;

б) периодическая отчетность партийных органов перед своими партийными организациями;

в) строгая партийная дисциплина и подчинение меньшинства большинству;

г) безусловная обязательность решений высших органов для низших и для всех членов партии".

[15] В важной резолюции, принятой X съездом, перечислялись функции ячеек ("КПСС в резолюциях...", т. 2, с. 330-332).

[16] В 1920 г., рассказав о том, как партия руководит через советский аппарат, Ленин продолжал: 'Таков общий механизм пролетарской государственной власти, рассмотренный "сверху", с точки зрения практики осуществления диктатуры. Читатель поймет, можно надеяться, почему русскому большевику, знакомому с этим механизмом и наблюдавшему, как вырастал этот механизм из маленьких, нелегальных, подпольных кружков в течение 25 лет, все разговоры о том, "сверху" или "снизу", диктатура вождей или диктатура массы и т.п., не могут не казаться смешным ребяческим вздором, чем-то вроде спора о том, полезнее ли человеку левая нога или правая рука" (В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 41, с. 32). Несколько месяцев спустя Центральный Комитет издал циркулярное письмо о "жгучем вопросе" "верхов" и 'Ъизов" партии. Острота вопроса объяснялась в нем отчасти тем, что недавно в партию влилось много молодых и неопытных кадров, а отчасти "действительно неправильными и часто совершенно нетерпимыми приемами работы, которые практикуют некоторые ответственные работники" ("Известия Центрального Комитета Российской Коммунистической партии (большевиков)", № 21, 4 сентября 1920 г., с. 1—3).

[17] "Двенадцатый съезд РКП (большевиков). Стенографический отчет".