Часть III. Распад и воссоединение глава 10. Политика. Теория. Аппарат а) основы политики

Когда большевики пришли к власти, в огромной Российской империи происходил процесс распада – результат внутренних беспорядков и поражения в войне. Ближайшим следствием революции было ускорение этого процесса. В течение нескольких недель предписания из Петрограда едва ли распространялись за пределы крупных городов северной и центральной частей России. В первые два месяца Советская власть стала продвигаться к югу через Украину и к востоку через Сибирь. Но это начавшееся восстановление власти в стране было вскоре прервано. В результате Брест-Литовского договора, подписанного в марте 1918 г., от республики отошли не только те западные территории бывшей Российской империи, независимость которых Советское правительство добровольно признало, но и большая часть главным образом российской территории. Летом 1918 г. начались гражданская война и английская, французская, японская и американская интервенция, которые продолжались еще долгое время после крушения Германии, и страна была насильственно разделена между несколькими враждующими правительствами.

К концу 1918 г. Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика располагалась примерно в тех же границах, что и средневековая Московия до завоеваний Ивана Грозного и немногие – пожалуй, даже среди самих большевиков немногие – верили, что режим уцелеет. Тем не менее всего четыре года спустя разные части бывшей царской империи, за небольшим исключением, были снова объединены в Союз Советских Социалистических Республик, и оказалось, что по силе сплоченности новый союз по крайней мере не уступает исчезнувшей царской империи. Это свершение, которого никто не мог предвидеть в мрачные дни 1918 или 1919 г., представляет собой выдающийся результат созидательной государственной деятельности Ленина.

Необъятным территориям в Европе и Азии, которые прежде составляли Российскую империю, предстояло, за исключением

незначительной их части, войти в Советский Союз. Их население было крайне разнообразным в языковом и этническом отношениях. В пределах этих территорий географы и филологи обнаружили около 200 более или менее отличающихся друг от друга народов и языков [1]. Во время переписи 1897 г. великороссы составляли только 43 % всего населения. После революции, с отделением нерусских западных губерний, процент великороссов среди оставшегося населения немного увеличился: они составляли 75 млн. человек, или 52 % всего населения, численность которого была около 140 млн.[2] В следующие наиболее крупные группы, очень близкие к великороссам в расовом отношении, по языку и складу характера, входили 30 млн. украинцев (или малороссов) и 4,5 млн. белорусов. Эти три славянские группы, между которыми подспудно существует естественная сплоченность, составляли 110 млн. из 140 млн. населения всей территории. У 30 млн. неславян отсутствовала какая-либо сплоченность на основе расового или языкового сходства или политических убеждений. В самую крупную среди них группу узбеков входило только 5 млн. человек, а примерно от 8 до 10 млн. неславян находились еще на первобытнообщинной стадии развития, жили племенами или кочевали.

Таким соединением народов управляла привилегированная военно-бюрократическая каста во главе с "царем всея Руси". В эту касту охотно допускались определенные нерусские элементы, особенно немецкие помещики из Латвии и Эстонии и польские помещики из Польши, Литвы, Белоруссии и с Украины, но чтобы попасть в эту касту, надо было говорить по-русски и усвоить русские традиции и взгляды. На низших административных должностях, которых становилось все больше с ростом бюрократической машины, использовались представители мелкой буржуазии, русские и – при условии той же ассимиляции – нерусские. А на другом уровне местные ханы, беки и муллы служили посредниками, через которых осуществлялось руководство более отсталыми мусульманскими народами в царских владениях. Таким образом, группы, которые могли бы руководить национальным движением покоренных народов, обычно поглощались бюрократическим аппаратом и пользовались более или менее привилегированным положением, что обеспечивалось им путем назначения на соответствующую должность.

Как показал опыт революции 1905 г., эти группы большей частью удерживал от активного национализма страх перед революционным насилием со стороны собственных рабочих и крестьян; царская власть была для них надежной защитой. К тому же российский рынок являлся основой их благосостояния. Поэтому до 1917 г. требования от имени подвластных царю народов редко выходили за рамки небольшой автономии. Лишь когда революция уничтожила и символы единства, и реальную общность интересов, рухнуло все сооружение. То, что произошло

в 1917 г., было вызвано не столько борьбой за отделение периферии, сколько расколом в центре – "не отпадение частей, а распад старой России" [3].

Стоявшая перед большевиками задача воссоединить разбросанные обломки царской империи вполне могла оказаться непреодолимой, если бы не один благоприятный естественный фактор. Языковое и расовое разнообразие, вначале благоприятствовавшее распаду, компенсировалось огромным перевесом великорусского элемента, который действовал на всю массу как магнит. Именно это обстоятельство позволило в конце концов остановить и повернуть вспять распад владений Романовых после 1917 г., тогда как распад империи Габсбургов оказался необратимым.

Ситуация, сложившаяся в России, в определенных отношениях скорее напоминала ту, которая сложилась в Северной Германии. Для украинцев и белорусов великороссы представляли ту же центростремительную силу, какой обладала Пруссия для немецких княжеств. Некоторых украинцев, как и баварцев, быть может, возмущало превосходство их более могучих и энергичных сородичей, но при своем сепаратизме они не имели достаточных сил и не были.достаточно объединены, чтобы успешно сопротивляться в течение долгого времени. Поэтому первым этапом в процессе воссоединения народов бывшей Российской империи было сплочение трех славянских народов, составлявших около четырех пятых всего населения. Когда они были объединены, сила их воздействия на некоординируемое скопление неславянских народов, гораздо менее развитых, оказалась непреодолимой. Это объединяющее воздействие усилилось и приобрело социальную и экономическую основу благодаря сосредоточению промышленной и торговой мощи в руках великороссов. Индустриальные центры, от которых зависела экономика всей страны, либо находились в пределах территории Великороссии, либо представляли собой ее аванпосты на "союзной" территории.

Вскоре начал действовать и другой фактор. Растущее признание необходимости воссоединения разделившихся территорий исчезнувшей империи совпало с возрождением русского патриотизма, который явился парадоксальным и неожиданным подкреплением для большевистской политики. Революционная анархия вызвала крайнее стремление к отделению, и вскоре стало ясно, что осуществить такое отделение можно лишь с помощью иностранного оружия и иностранных дене г. Таким образом, те, чья гордость восставала против зависимости от Петрограда или Москвы, оказались сателлитами и наемниками или Германии, или союзников, или соответственно и тех и других. Так было на Украине, в Закавказье и даже в Прибалтике.

Поскольку предполагалось, что Великобритании и Японии нужна Россия слабая, трудно стало опровергать, что буржуазный

национализм способствует расчленению России по приказу и в интересах иностранных держав. Даже "белых" генералов, стремившихся восстановить единство России, обвиняли в том, что они служат чужим интересам. Горечь поражения восстановила их также и против иностранных покровителей. Образцом в этом отношении явилось замечание, которое якобы высказал Колчак накануне своего падения, когда обсуждался вопрос о находившемся у него национальном золотом запасе: "Я... скорее оставлю золото большевикам, чем передам союзникам" [4]. В особенности после войны с Польшей в 1920 г. большевиков стали повсюду считать защитниками российского населения и творцами воссоединения России.

Однако эти стремления к централизации не смогли бы сами по себе привести процесс в движение. Славяне, и особенно великороссы, обеспечили необходимое твердое ядро, вокруг которого разрозненные территории могли снова объединиться. Но поразительным было то, что эти стремления так же сильно ощущались на периферии, как и в центре. В 1918 г. казалось, что у ранее подчиненных народов угасла былая преданность. Национализм был в разгаре. Но Ленин давно различил в национализме революционные факторы и предвидел, что единственный верный курс – приветствовать эту стихию и ее использовать. Гражданская война явилась блестящим подтверждением ленинской идеи. Безоговорочное признание права на отделение не только дало Советской власти несравнимую ни с чем прежним возможность обуздать разрушительный национализм, но и подняло ее престиж много выше престижа "белых" генералов. Генералы, воспитанные при царях в панроссийских традициях, отвергали какие-либо уступки угнетенным нациям; и в пограничных областях, где преобладали нерусские или невеликорусские элементы и где шли решающие бои гражданской войны, этот фактор сильно способствовал победе Советской власти.

"Не забывайте, – сказал Сталин с необычайной теплотой, – что если бы мы в тылу у Колчака, Деникина, Врангеля и Юденича не имели так называемых "инородцев", не имели ранее угнетенных народов, которые подрывали тыл этих генералов своим молчаливым сочувствием русским пролетариям, – товарищи, это особый фактор в нашем развитии: молчаливое сочувствие, его никто не видит и не слышит, но оно решает все, – и если бы не это сочувствие, мы бы не сковырнули ни одного из этих генералов. В то время, когда мы шли на них, в тылу у них начался развал. Почему? Потому, что эти генералы опирались на колонизаторский элемент из казаков, они рисовали перед угнетенными народами перспективу их дальнейшего угнетения, и угнетенные народы вынуждены были идти к нам в объятия, между тем как мы развертывали знамя освобождения этих угнетенных народов" [5].

Кроме того, конечное отождествление в большевистской программе национализма и социальной реформы, означавшее

для большей части прежней Российской империи перераспределение земли, было во всех отношениях важным достижением. Это заставило крестьян, чей национализм был в основном выражением социального и экономического недовольства, организовываться под руководством большевиков (даже если это означало – под руководством русских) против контрреволюционных попыток вернуть прежний социальный порядок. Какие бы национальные или языковые различия их ни разделяли, крестьяне повсюду в подавляющем большинстве противодействовали контрреволюции, которая вернула бы землю ее прежним хозяевам. И пока не исчез страх перед контрреволюцией, общность интересов русских рабочих и крестьянских масс угнетенных народов, на которой настаивала большевистская пропаганда, имела достаточно прочную основу. Те же силы действовали и в немногих индустриальных центрах, где развитие капитализма привело к возникновению нерусского пролетариата – в Риге, Ревеле, Баку. Признание официального права нации на самоопределение в сочетании с признанием реальной необходимости единства, с тем чтобы добиваться общих социальных и экономических целей, что было сутью большевистской теории самоопределения наций, значительно способствовало победе Советской власти в гражданской войне.

На XII съезде партии, состоявшемся в 1923 г., когда рассматривался весь процесс, уже к этому времени завершившийся, были выделены три последовательные стадии в развитии советской национальной политики. На первой стадии "цепи национального угнетения" были разорваны Октябрьской революцией, которая "завоевала русскому пролетариату доверие его инонациональных братьев не только в России, но и в Европе и Азии". Второй стадией был период интервенции и гражданской войны, когда народы России объединяла необходимость защитить себя и "сотрудничество приняло форму военного союза". Третья, и последняя, стадия, которая наступила после победоносного окончания гражданской войны, отличается сотрудничеством, "принявшим на этот раз характер военно-хозяйственного и политического объединения народов" [6]. Эти стадии носили скорее логический, чем хронологический характер.

Местные условия и перипетии гражданской войны способствовали тому, что вторая стадия уже охватила некоторые западные народы, в то время как на Востоке едва началась первая стадия, а подход к последней стадии, упорядоченный и неторопливый в одних районах, был резким и насильственным в других. Однако классификация имеет свойство четко выявлять и регулярность процесса, и запутанную, противоречивую природу способствующих ему явлений. В более поздних материалах отразилось стремление описывать непрерывный процесс развития, в котором первоначальные мотивы отделения и разъединения выступали в качестве заранее обдуманной искусной прелюдии заключительного акта воссоединения. Это была ошибочная

оценка, преувеличивавшая предусмотрительность большевистских руководителей и скрывавшая двойственный характер процесса.

Отчасти, без сомнения, проводившаяся политика была проявлением верности принципу самоопределения наций. Его осуществление, как и многих других политических решений той поры, обеспечивалось влиянием воли Ленина на его колеблющихся сторонников. Ленин понимал, что необходимо признать и превзойти буржуазный принцип самоопределения, применяя его ко всем без исключения нациям Российской империи. Он понимал, что этот смелый план дает лучшую и, в сущности, единственную возможность в конце концов воссоздать прежнее единство не насилием, "а исключительно добровольным соглашением" [7].

Но необходимо также помнить, что в первые три-четыре месяца после Октября 1917 г. предписания Советского правительства не всегда распространялись за пределами крупных центров и что с лета 1918 г. до начала 1920 г. оно постоянно вело борьбу, находясь в критическом состоянии. В тот период, когда Российская империя распалась и никакая сила не могла ее воссоединить, полное признание права на самоопределение оказалось отличным способом извлечь из необходимости пользу. Когда гражданская война бушевала в отдаленных районах российской территории, в основном населенных нерусскими народами, это давало возможность сделать местное население своим союзником против тех, кто стремился воссоздать Российскую империю. Наконец, когда была завоевана победа в гражданской войне и настало время восстановить порядок, который бы пришел на смену хаосу, советская национальная политика была достаточно гибкой и дала Москве возможность поддержать в среде нерусских народов своих друзей и союзников и вновь объединить разрозненные территории в добровольный союз. Однако объяснять весь процесс ловким расчетом руководителей или умышленной подтасовкой теории в интересах политики – это значит неверно понять природу действия основных сил.

[1] Полный список вместе с численностью каждой группы, согласно переписи 1926 г., см. в: F. Lonmer. The population of the Soviet Union. Leaque of Nations. Geneva, 1946, Table 23, p. 55-60

[2] Эти цифры приводил Сталин в 1921 г. (И.В. Сталин. Соч., т. 5, с. 114). Они вполне подтвердились данными переписи 1926 г., когда общее количество населения достигло 147 млн.

[3] В.Б. Станкевич. Судьбы народов россии. Берлин, 1921, с. 16. "Анархистские" тенденции славянских народов и необходимость сильной власти, чтобы принудить эти народы к государственности, были излюбленной темой русских историков. На память приходит известный отрывок из воспоминаний Горького о Толстом: "То, что называют "анархизмом Толстого", в существе и корне своем выражает нашу славянскую антигосударственность, черту опять-таки истинно национальную, издревле данное нам в плоть стремление "разбрестись розно". Мы и по сей день отдаемся стремлению этому страстно, как вы знаете и все знают. Знают — но расползаются, и всегда по линиям наименьшего сопротивления, видят, что это пагубно, и ползут еще дальше друг от друга; эти печальные тараканьи путешествия и называются: "История России", государства, построенного едва ли не случайно, чисто механически, к удивлению большинства его честно мыслящих граждан, силами варягов, татар, остзейских немцев и околоточных надзирателей" (М. Горький. Собрание сочинений в 16-ти томах. М., 1979, т. 16, с. 112-113).

[4] Г.К. Гинс. Сибирь, союзники и Колчак. Пекин, 1921, т. 2, с. 332.

[5] И.В. Сталин. Соч., т. 5, с. 246.

[6] "КПСС в резолюциях...", т. 3, с. 81-82.

[7] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 34, с. 379.

б) Теория в развитии

После взятия власти перед большевиками встала задача смягчить явное противоречие между тенденциями национального самоопределения, ведущими к разделению, и необходимостью более тесного соединения, которая ощущалась как международным капитализмом, так и международным социализмом. Буржуазные государственные деятели, перед которыми в то же самое время стояла та же самая проблема, были способны лишь объяснить с точки зрения практической выгоды, почему следует помогать одним нациям осуществить право на

самоопределение и не следует помогать другим. Но этот чисто эмпирический критерий не годился для марксистов. Действия должны были опираться на теорию. Проблему решал исторический подход, признававший не только стадии развития во времени, но и наличие разных стадий в одно и то же время в разных странах. Таким образом, в разные периоды или в разных странах в один и тот же период могли быть оправданы и необходимы разные политические решения. Так последовательность и гибкость большевиков противопоставлялись необъяснимой непоследовательности буржуазного подхода к требованиям самоопределения.

Большевистская теория самоопределения наций, как и другие взгляды большевиков на политические права, была условной и динамичной. Конкретная сущность права на самоопределение зависела от природы общества, которое его требовало и в котором его осуществляли. В XIX веке буржуазная демократия отстаивала это право, ведя борьбу с пережитками феодальной автократии. При таких обстоятельствах оно было прогрессивным: и буржуазия, и рабочие были заинтересованы в освобождении от чужеземного господства. В России эта борьба еще не завершилась в 1917 г. В XX веке колониальные и полуколониальные народы отстаивали право на национальное самоопределение – пусть, в сущности, буржуазно-демократическое, – противодействуя империализму более развитых буржуазно-демократических держав. Таким образом, естественно возникал союз между русским пролетариатом, стремившимся после отступничества русской буржуазии завершить буржуазную революцию в России, и буржуазными элементами и рабочими колониальных стран, стремившимися осуществить свою собственную буржуазную революцию через процесс национального освобождения. Но все это следовало рассматривать в свете предпринятого в России в октябре 1917 г. перехода от буржуазного этапа революции к социалистическому.

Рабочее движение было по сути своей интернациональным. Хотя для пролетариата достижение национальных целей было шагом необходимым и прогрессивным, но оно имело значение лишь как составная часть всемирной социалистической программы. На социалистическом этапе революции, в то время как буржуазия все еще выступала за полное отделение, рабочие придавали главное значение требованиям международной солидарности революционного пролетариата и так организовали страну, чтобы это способствовало победе социализма во всем мире. Право на самоопределение наций все еще признавалось. Но решат ли рабочие, говорившие теперь от имени страны, воспользоваться этим правом, зависело от их отношения к высшим интересам мирового пролетариата. Такова была теория самоопределения наций, разработанная Лениным и большевиками до Октябрьской революции на основе марксистских принципов [1].

Ее практическое осуществление происходило постепенно. Партийная конференция в апреле 1917 г., когда большевистские руководители собрались в Петрограде после Февральской революции, была примечательна тем, что на ней впервые выступил Сталин в качестве докладчика по национальному вопросу. Партия в целом еще не успела переварить то новое, что Ленин со времени 1914 г. внес в партийную теорию, и все еще пребывала в состоянии растерянности, вызванной Апрельскими тезисами 1917 г., где провозглашался переход от буржуазной революции к социалистической. Сталин пока еще в основном был склонен рассматривать. национальное самоопределение как проблему буржуазной революции, направленную против феодализма, а национальное угнетение – как нечто такое, с чем можно постепенно покончить даже в условиях буржуазной демократии [2]. Пятаков, который вернулся в Петроград с Лениным и знал о недавних спорах, осудил Сталина за то, что тот учитывает лишь "национальное угнетение старой формы... национальное угнетение феодального периода".

Но он также воскресил "польскую ересь", поскольку отрицал, что самоопределение наций может занимать какое-либо место в социалистической программе. И Пятаков встретил такую поддержку со стороны участников конференции, что редакционная комиссия большинством в семь голосов против двух одобрила резолюцию, в которой указывалось, что разрешить национальный вопрос может лишь "метод социалистической революции под лозунгом "прочь границы!", отвергалось такое решение, как "раздробление крупных государственных образований на мелкие национальные государства", и утверждалось, что право наций на самоопределение "есть просто фраза, без всякого определенного содержания" [3]. Этот мятеж заставил Ленина резко выступить против Пятакова [4]. Ленин настолько поколебал конференцию, что добился отмены проекта, предложенного Пятаковым, и принятия значительным большинством голосов резолюции, основанной на испытанных принципах оставления "за всеми нациями, входящими в состав России", права на "свободное отделение и на образование самостоятельного государства" [5].

Однако предстояло еще определить значение национального самоопределения, при социалистическом строе. Да и у партии не возникла еще необходимость в связи с национальным самоопределением предпринимать какие-либо практические действия, кроме осуждения Временного правительства за его медлительность в отношении выполнения требований Финляндии и Украины [6].

Взятие власти большевиками не сразу покончило с буржуазным истолкованием национального вопроса. В первые несколько недель после Октябрьской революции было мало времени и не было.повода для пересмотра большевистской теории самоопределения, будь то применительно к быстро распадав-

шейся царской империи или по отношению к полуколониальным народам, которые вступили в контакт с новым Советским правительством. Национальная политика, так же как и вся политика новой власти, вначале приняла форму не столько административной деятельности, сколько публичных заявлений. Декрет о мире, принятый II Всероссийским съездом Советов, призвал к миру "без аннексий" и определил, что аннексия – это "всякое присоединение к большому или сильному государству малой или слабой народности без точно, ясно и добровольно выраженного согласия и желания этой народности", в какое бы время и при каких бы условиях ни происходило такое присоединение. На применение этого принципа к угнетенным народам царской империи указывала ссылка в другом месте декрета, где было сказано относительно "аннексий великороссов" [7]. Впервые эти принципы были специально провозглашены в Декларации прав народов России 2 (15) ноября 1917 г. [8], а через несколько недель за нею последовало специальное воззвание "Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока" [9]. В этих документах без каких-либо оговорок или ограничений признавалось право всех наций на самоопределение.

"Нам говорят, – писал Ленин в то время, – что Россия раздробится, распадется на отдельные республики, но нам нечего бояться этого. Сколько бы ни было самостоятельных республик, мы этого страшиться не станем. Для нас важно не то, где проходит государственная граница, а то, чтобы сохранялся союз между трудящимися всех наций для борьбы с буржуазией каких угодно наций" [10].

Вместе с тем Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа, принятая III Всероссийским съездом Советов в январе 1918 г. и воплощенная в Конституции РСФСР, заявляла также о том, что "все нации России" имеют право "принять самостоятельное решение на своем собственном полномочном советском съезде: желают ли они и на каких основаниях участвовать в федеральном правительстве и в остальных федеральных советских учреждениях" [11], и это дополнялось резолюцией того же съезда "О федеральных и областных учреждениях Российской республики" [12]. Таким образом, в самом начале была установлена "федерация" (слово употреблялось без учета конституционных тонкостей) как приемлемая форма, через которую самоопределяющиеся народы по их собственной свободной воле могли вновь быть собраны воедино. Но все это относилось к сфере буржуазной революции; было достаточно – и ничего не стоило – провозгласить буржуазно-демократические принципы, чтобы дискредитировать буржуазно-демократическую практику.

Однако провозглашение принципа самоопределения наций на бывших территориях Российской империи должно было вскоре повлечь за собой трудные вопросы. Сталин и другие предвидели некоторые из этих вопросов. В апреле 1917 г., под-

черкивая обоснованность буржуазных требований относительно самоопределения наций, Сталин, по-видимому, ясно сознавал, что невозможно возражать против отделения Закавказья, даже если оно приведет к установлению там буржуазного режима.

"Я лично высказался бы, например, против отделения Закавказья, принимая во внимание общее развитие в Закавказье и в России, известные условия борьбы пролетариата и пр. Но если бы народы Закавказья все же потребовали отделения, то они, конечно, отделились бы, и они не встретили бы с нашей стороны противодействия" [13].

Но в 1913 г. он уже касался щепетильного вопроса о праве или обязанности партии вмешаться в такую именно ситуацию:

"Закавказские татары, как нация, могут собраться, скажем, на своем сейме и, подчинившись влиянию своих беков и мулл, восстановить у себя старые порядки, решить отделиться от государства. По смыслу пункта о самоопределении они имеют на это полное право. Но будет ли это в интересах трудящихся слоев татарской нации? Может ли социал-демократия равнодушно смотреть на то, как беки и муллы ведут за собой массы в деле решения национального вопроса? Не должна ли социал-демократия вмешаться в дело и определенным образом повлиять на волю нации? Не должна ли она выступить с конкретным планом решения вопроса, наиболее выгодным для татарских масс?" [14]

Правда, Сталин в 1913 г. имел в виду лишь проблемы пропаганды и партийной линии, в то время как в 1917 г. он уже думал о действиях, предпринимаемых государством. И возможно, в 1913 г. он говорил прежде всего как представитель народа Закавказья, а в 1917 г. – уже от имени великороссов. Следует также признать, что в 1913 г. он не дал откровенного утвердительного ответа на собственный риторический вопрос, а уклонился от него, добавив, что "все это – вопросы, решение которых зависит от конкретных исторических условий, окружающих данную нацию". Тем не менее было очевидно, что это один из неопределенных и неясных моментов партийной теории. Очевидно было также по тому, как Сталин сформулировал вопрос в 1913 г., что в сомнительных случаях "вмешательство" партии могло быть решительным.

Практический вопрос возник в декабре 1917 г., когда украинское буржуазное правительство, чье требование национального самоопределения Советское правительство не оспаривало, заняло по отношению к Петрограду враждебную позицию, вступило в переговоры с французской военной миссией и стало оказывать поддержку Каледину, предводителю казаков, который открыто выступил против Советской власти. Сталин сразу же сделал вывод, исполненный, казалось, здравого смысла:

"Выставлять принцип самоопределения для того, чтобы поддержать бесчинства Каледина и политику разоружения

революционных советских войск, как это делает теперь Генеральный секретариат, это значит издеваться над самоопределением и элементарными принципами демократии" [15].

Этот небрежный ответ не избавлял тем не менее от неувязок теоретического характера. На III Всероссийском съезде Советов руководитель меньшевиков Мартов задал вопрос о том, почему во время Брест-Литовских переговоров говорили о необходимости референдума для "Курляндии, Литвы, Польши и т.д.", но в то же время утверждали, что на "Украине, Кавказе, в Финляндии и т.д." право голоса должны получить лишь трудящиеся (Конституция РСФСР, содержавшая подобное ограничение, еще не была составлена). Преображенский ответил, что первые из перечисленных стран еще не "сбросили с себя цепей монархического порабощения" и не "завоевали себе демократического строя", в то время как "на Украине, на Кавказе и т.д. буржуазный парламентаризм уже изжит". А Сталин добавил, что "было бы полной бессмыслицей требовать в западных областях Советской власти, когда в них и не существует еще Советов, когда там нет еще социалистической революции" [16]. Это был единственный возможный ответ, соответствовавший партийной теории. Но он позволял предположить, что революция уже перешла от буржуазного к социалистическому этапу. Теперь, после роспуска Учредительного собрания, предположение это. можно было – в сущности, нужно было – открыто высказать. Большевистскую теорию следовало приспособить к переходу; теперь было недостаточно лишь утверждать право на самоопределение для всех наций, независимо от их классовой структуры или стадии развития.

Доклад Сталина по национальному вопросу на съезде представлял собой первую попытку такого критического переосмысления. Сталин утверждал, что конфликты между Совнаркомом и окраинами "создавались не вокруг вопросов национального характера, а, именно, вокруг вопроса о власти" [17]. Буржуазные правительства просто пытались "за национальным костюмом скрыть борьбу с властью трудовых масс". Вывод был ясен:

"Все это указывает на необходимость толкования принципа самоопределения как права на самоопределение не буржуазии, а трудовых масс данной нации. Принцип самоопределения должен быть средством для борьбы за социализм и должен быть подчинен принципам социализма" [18].

Это служило критерием. На основе такого довода пролетариату Украины, Белоруссии и стран Прибалтики можно было помочь осуществить право на национальное самоопределение в ущерб требованиям его противника – местной буржуазии. Неудивительно, что Сталин примкнул к взглядам, которые были в это время весьма популярны в партийных кругах и особо связывались с именем Бухарина [19]. В декабре 1918 г. Сталин вновь подчеркнул, что "лозунг буржуазного национализма "Вся власть национальной буржуазии" сменяется лозунгом пролетар-

ского социализма "Вся власть трудящимся массам угнетенных национальностей" [20]. Эта точка зрения редко отражалась в официальных документах, но в обращении к народу Карелии в 1920 г. говорилось о "самоопределении трудящихся масс" [21].

Первая попытка – неудачная и преждевременная – применить принцип самоопределения для трудящихся к татарам и башкирам была предпринята весной 1918 г.[22] После крушения Германии, в ноябре 1918 г., этот принцип с благословения Сталина был применен на Украине (для которой он и был первоначально сформулирован), в Белоруссии (где он в значительной мере оказался неосуществимым) и в странах Прибалтики (где всего через год с лишним он был отвергнут под давлением британских военно-морских сил и были признаны буржуазные национальные правительства). Повсюду на территории нерусских окраин проблема самоопределения безнадежно переплеталась с проблемами гражданской войны.

Если верно, что большевистский режим никогда бы не смог установиться на Украине, в Белоруссии, в государствах Прибалтики без прямого вмешательства Москвы, то в равной мере верно было и то, что буржуазный режим в этих странах, который в Западной Европе слишком часто принимали за выражение интересов безгласных народов, тоже никогда бы не смог удержаться без поддержки иностранных правительств, заинтересованных в создании центров противодействия большевикам. То, что изображалось как борьба между национальным пролетариатом и крестьянством, с одной стороны, и национальной буржуазией – с другой, на деле оказывалось борьбой между русскими большевиками, с одной стороны, и, с другой стороны, русскими и нерусскими противниками большевиков за контроль над определенными территориями. Выбор делался не между зависимостью и независимостью, а между зависимостью от Москвы и зависимостью от буржуазных правительств капиталистического мира. Сравнительная численность местных сил, которыми располагала каждая из сторон, никогда не определялась и не могла быть определена. Даже для этих местных сил национализм также играл подчиненную роль по отношению к стоявшей перед ними социальной проблеме; буржуазия и революционеры одинаково жаждали найти вне своей страны союзников в борьбе за сохранение или свержение социального строя.

Повсюду, под какой бы маской ни велась борьба, подлинным ее смыслом была жизнь или смерть революции. В то время Ленин был так же не готов, как и любой другой большевик – или антибольшевик, – рассматривать национальное самоопределение как абстрактный принцип или оценивать его вне контекста гражданской войны.

Лозунгу 1918 г. о "самоопределении трудящихся" не суждено было, однако, стать постоянным. Как бы он ни подходил для нескольких районов, где имелся промышленный рабочий класс, относившийся или способный относиться к большевикам с

сочувствием – будь то русский (как на Украине) или местный (как в Латвии и Эстонии), – но с этим лозунгом не так просто было обратиться к многочисленному нерусскому населению Восточной Европы и Азии, среди которого призыв к национальному самоопределению тоже раздавался.

Сам Ленин никогда не отказывался от более гибкой линии, изложенной в партийной резолюции еще в 1913 г., и именно к ней он вернулся во время следующего серьезного обсуждения национального вопроса на VIII съезде партии в марте 1919 г., когда была составлена и принята новая Программа партии. Сталин, поглощенный тогда военными делами, не выступал по поводу этой или какой-либо другой части Программы. Бухарин, умышленно сославшись на авторитет доклада Сталина, сделанного на III Всероссийском съезде Советов, снова провозгласил "самоопределение трудящихся классов каждой национальности". Он признал, что ему нужна формула, которая бы отстаивала требования "для готтентотов и бушменов, негров, индусов и пр.", а не польской буржуазии [23]. Пятаков опять осуждал самоопределение как буржуазный лозунг, "объединяющий все контрреволюционные силы", и считал, что "раз мы экономически объединяем, строим один аппарат, один Высший совет народного хозяйства, одно управление железными дорогами, один банк и т.д., то все это пресловутое "самоопределение" не стоит выеденного яйца" [24].

Ленин, почти никем не поддерживаемый, отстаивал прежнюю позицию партии. Лозунг "право трудящихся классов на самоопределение" был ошибочен, поскольку он годился только там, где уже произошло расслоение на пролетариат и буржуазию. Право на самоопределение должно быть дано народам, у которых расслоение еще не произошло – например, башкирам и другим отсталым народам бывшей царской империи, – и оно помогло бы ускорить расслоение. Это право должно быть предоставлено таким странам, как Польша, где коммунисты еще не составляют большинства рабочего класса. Лишь в этом случае русский пролетариат мог бы избежать обвинения в том, что он проявляет "великорусский шовинизм, прикрытый названием коммунизма" [25].

Ленин своего добился, и статьи по национальному вопросу в партийной Программе 1919 г. представляли собой наиболее убедительное и законченное краткое изложение позиции партии по этому вопросу. В первых двух пунктах впервые говорилось о единстве принципа и политики, применяемых к национальностям бьющей Российской империи и к национальностям, угнетаемым другими империалистическими державами, – это было связующим звеном между внутренней и внешней политикой: [26]

"1) Во главу угла ставится политика сближения пролетариев и полупролетариев разных национальностей для совместной революционной борьбы за свержение помещиков и буржуазии.

2) В целях преодоления недоверия со стороны трудящихся масс угнетенных стран к пролетариату государств, угнетавших эти страны, необходимо уничтожение всех и всяких привилегий какой бы то ни было национальной группы, полное равноправие наций, признание за колониями и неравноправными нациями права на государственное отделение"33.

За этим следовал несколько внезапный переход к пункту, в котором была сделана попытка указать путь к окончательному объединению:

"3) В тех же целях, как одну из переходных форм на пути к полному единству, партия выставляет федеративное объединение государств, организованных по советскому типу".

Наконец, в партийную резолюцию по национальному вопросу было впервые включено важное различие между двумя историческими эпохами буржуазной и социалистической революций:

"4) В вопросе о том, кто является носителем воли нации к отделению, РКП стоит на исторически-классовой точке зрения, считаясь с тем, на какой ступени ее исторического развития стоит данная" нация: на пути от средневековья к буржуазной демократии или от буржуазной демократии к советской или пролетарской демократии и т.п."

Резолюция завершилась абзацем без номера, в котором предостережение против "империалистического" отношения со стороны пролетариата "угнетающих" наций сочеталось с последующим • напоминанием о единстве в качестве конечной цели:

"Во всяком случае, со стороны пролетариата тех наций, которые являлись нациями угнетающими, необходима особая осторожность и особое внимание к пережиткам национальных чувств у трудящихся масс наций угнетенных или неполноправных. Только при такой политике возможно создание условий для действительно прочного, добровольного единства национально разнородных элементов международного пролетариата, как то показал опыт объединения ряда национальных Советских республик вокруг Советской России" [27].

Именно в чрезвычайно важном четвертом пункте устанавливался порядок перехода от буржуазной к пролетарской демократии. Пока национальная буржуазия боролась за свое освобождение от "средневековья", она была законным выразителем "воли нации к отделению", и пролетариат ее поддерживал. И это могло относиться к поддержке пролетариатом буржуазии других наций, так же как и своей собственной. Но когда борьба против средневековья (то есть буржуазная революция) завершилась и наступало время перехода "от буржуазной демократии к советской или пролетарской демократии", тогда пролетариат становился единственным законным выразителем "воли нации к отделению". И это должно было, очевидно, осуществляться лишь при условии самого внимательного учета главного прин-

ципа – международного единства пролетариата и ломки национальных барьеров при социалистическом строе.

Таким образом, при свершении первой пролетарской революции примирялись два потенциально противоборствующих принципа – национализм и интернационализм, о которых было сказано в "Манифесте Коммунистической партии". Применение этой теории к российской революции не дает никаких оснований усмотреть непоследовательность в той политике, которая, пока не были еще свергнуты последние твердыни феодального строя, начала с безоговорочного признания права на самоопределение и отделение и которая затем, когда была одержана победа в гражданской войне и приступили к строительству социалистического строя, перешла к задаче воссоединения разрозненных наций в рамках Советского Союза [28].

Применить эту теоретическую схему на практике было, без сомнения, не так просто. Теоретически выбор зависел от ответа на вопрос, кто в данной исторической ситуации принимает решение об отделении: буржуазная страна или национальный пролетариат самостоятельно. На практике обе политические линии проводились одновременно. В Эстонии, Латвии и Литве независимые Советские республики были признаны в 1918 г., а независимые буржуазные республики – в 1920 г. В Грузии буржуазная республика была признана в 1920 г., а Советская республика – в 1921 г. В общем, первоначальному признанию права на самоопределение и отделение соответствовало его предоставление после 1917 г. – искреннее, полное и в целом неограниченное.

Однако там, где рабочие отделяющейся нации были слишком малочисленны, слишком слабы или слишком ненадежны для того, чтобы вновь начать процесс воссоединения и объединения (или, иными словами, где не было стихийных признаков начала второго этапа), и где военная или экономическая необходимость требовала ускорить этот процесс, большим соблазном для партии было, конечно, как сказал Сталин в 1913 г., "выступить с конкретным планом", чтобы исправить положение в соответствии с конечными интересами рабочих. И партия могла после 1917 г. – как не могла тогда, когда Сталин об этом говорил, – осуществить любой такой план с помощью власти Советского государства.

Такое выступление в странах Прибалтики зимой 1918/19 г., вероятно, произошло из-за искренней переоценки перспектив, которые большевики имели в том регионе, где рабочее движение было уже сильным. Вступление советских сил на Украину в 1919 г., а затем опять в 1920 г., возможно, явилось законной мерой самозащиты от правительства, которое уже вызвало иностранную интервенцию. Занятие отсталых районов Нижней Волги или Центральной Азии, вероятно, было вызвано лишь необходимостью установить какой-то порядок. Вступление в Грузию в 1921 г. явилось завершением советизации Закавказья,

и, поскольку союзники еще находились в Константинополе, опасность нового вторжения союзников на Кавказ через дружественную и послушную Грузию была вовсе не такой фантастической, какой стала потом казаться. И все же, какими бы ни были причины, возможно, оправдывавшие вооруженное вмешательство в особых случаях, масштаб его явно не соответствовал партийному принципу самоопределения наций.

Однако в то время, как национальная политика большевиков не была свободна от тех практических отклонений, которыми обычно отличается применение теории от самой теории, все же можно было указать на ее значительные преимущества по сравнению с буржуазной практикой и буржуазной теорией.

Признание права угнетенных наций на политическое освобождение, которое составляло единственное содержание буржуазной теории национального самоопределения, сопровождалось верой в принцип непротивления капитализму, что означало сохранение экономического неравенства и эксплуатации угнетенных наций господствующими нациями – при любой политической форме. Буржуазный капитализм, таким образом, являлся непреодолимым препятствием для создания тех условий, при которых только и могла иметь какое-либо практическое значение буржуазная теория самоопределения наций.

В результате этого противоречия "буржуазное общество", как говорилось в резолюции X съезда партии, принятой в марте 1921 г., "оказалось полным банкротом в деле разрешения национального вопроса" [29]. Буржуазная теория и буржуазная практика подразумевали, что политическое освобождение ведет к экономическому благосостоянию. Это предположение не подтвердилось. Согласно теории и практике большевиков, предполагалось, что экономический прогресс ведет к политическому освобождению и что подлинное (а не только формальное) равенство для ранее угнетенных национальностей лежит на пути экономического прогресса [30].

6 мае 1921 г., через два месяца после X съезда партии, Сталин в своей статье привел четыре отличительных признака коммунистического отношения к национальному вопросу, которые выявились со времени Октябрьской революции. Первый состоял в тесной связи между "национальным" вопросом и "вопросом о колониях", так что освобождение народов Европы было связано с освобождением африканских и азиатских народов. Это показывало, что растущее значение народов Востока – основной момент советской национальной политики. Второй признак – замена "расплывчатого" лозунга о самоопределении признанием права народов на отделение и образование самостоятельных государств. Это избавляло от австрийского мнимого решения, состоявшего в национальной культурной автономии. Третий признак – связь между национальным угнетением и капитализмом; освобождение от обоих неизбежно происходило бы одновременно. (За четыре года, с апреля 1917 г., Сталин

проделал большой путь; тогда он связывал национальное угнетение прежде всего с феодализмом.) Четвертый признак – принятие принципа "фактического (а не только правового) выравнивания наций (помощь, содействие отсталым нациям подняться до культурного и хозяйственного уровня опередивших их наций)". В заключение статьи Сталин перечислил пять основных мероприятий, необходимых для фактического выравнивания наций:

"1) изучение хозяйственного состояния, быта, культуры отсталых наций и народностей;

2) развитие их культуры;

3) политическое их просвещение;

4) постепенное и безболезненное их приобщение к высшим формам хозяйства;

5) налаживание хозяйственного сотрудничества между трудящимися отсталых и передовых наций" [31].

Таким образом, суть партийного принципа самоопределения при социализме заключалась в том, что главное значение придавалось "фактическому" равенству наций (которое, в частности, подразумевало равенство экономическое).

Ленин установил роль национального самоопределения при буржуазном строе и в период перехода от буржуазного строя к социалистическому. Однако о месте наций при социализме, кроме провозглашенной в Программе партии гипотезы о необходимости "добровольного единства национально разнородных элементов международного пролетариата", говорилось мало. Между тем даже если нациям предстояло исчезнуть с отмиранием государства, то во время долгого промежуточного периода они определенно должны были сохранить свое значение [32]. Согласно разработанному теперь положению, право на самоопределение, которое представало в период буржуазной революции как требование освобождения, в социалистический период стало требованием равенства всех национальных групп в рамках социалистического строя. С точки зрения большевиков, современный национализм был прежде всего результатом неравенства наций, вызванного империалистическим угнетением и эксплуатацией, и в таких условиях самоопределение наций могло принять форму лишь права на отделение. При социализме, когда создавалось фактическое, а не только формальное равенство между людьми, а поэтому и между народами, право на отделение, формально не отмененное, утратило бы смысл и перестало осуществляться.

При социализме поэтому суть права на самоопределение наций зависит главным образом от того, что такое равенство. Эволюция принципа самоопределения отражает дилемму, знакомую тем, кто со времен Французской революции стремился согласовать равенство и свободу. Стремление к свободе подразумевает неравенство, а свобода, как только она перестает быть чисто формальной, достается лишь тем, кто извлекает

пользу из неравенства. Принятие ограничения свободы есть условие равенства. Вопрос о свободе народов опять сводится к бесконечным спорам о природе политической свободы. Свобода народов так же не бывает безусловной, как и свобода отдельных людей: она зависит от свободного признания и принятия неизбежных требований современного общества [33]. Согласно большевистской теории, высшее выражение принципа самоопределения наций – союз равноправных народов, образующих социалистическую федерацию.
в) Аппарат

Первым актом большевистской революции в области национального вопроса явилось назначение Иосифа Виссарионовича Джугашвили-Сталина (еще употреблялись обе фамилии) народным комиссаром по делам национальностей. Назначение было беспрецедентным, хотя Временное правительство в последнем своем заявлении по национальному вопросу предвещало образование "совета по национальным делам с представительством всех национальностей России, в целях подготовки материала по национальному вопросу для Учредительного собрания" [34]. Ясно было, что оно свидетельствовало о провозглашении нового подхода. Двумя месяцами ранее Ленин охарактеризовал "национальный и аграрный вопросы" как "коренные вопросы для мелкобуржуазных масс населения России в настоящее время" [35]. Впоследствии Сталин утверждал, что "мир, аграрный переворот и свобода национальностей – таковы три основных момента, собравших вокруг красного знамени русского пролетариата крестьян более чем двадцати национальностей необъятной России" [36]. Национальный вопрос имел не только большое значение внутри страны. Основным вопросом советской внешней политики также стал вопрос об освобождении и национальном самоопределении угнетенных народов.

Народный комиссариат по делам национальностей (Наркомнац) был инструментом для осуществления новой политики. Первоначальная его организация была олицетворением простоты. Едва только в делах какой-либо нации или народности, прежде входившей в Российскую империю, возникали какие бы то ни было затруднения, как народный комиссариат учреждал специальный отдел под руководством представителя данной национальности, чтобы заниматься возникшими затруднениями. Эта форма организации, несомненно, была несколько наивной, но она достаточно искренне предназначалась для того, чтобы национальными делами управляла сама нация. Эти специальные отделы сначала назывались "комиссариатами", а затем – отделами. Однако с самого начала они составляли часть Наркомнаца и подчинялись ему. –

Первым из таких отделов был Комиссариат по польским национальным делам, организованный в ноябре 1917 г. В его задачи входили "дела по ликвидации, войсковые, беженцев и др.", а в последовавшем затем декрете предписывалось, чтобы правительственные учреждения не издавали декретов и приказов, касающихся польских дел, без предварительной консультации с этим комиссариатом [37]. За ним сразу же последовал Литовский комиссариат, создание которого было, очевидно, вызвано эвакуацией из Литвы ряда беженцев перед германским наступлением. Одна из функций комиссариатов состояла, по-видимому, в наблюдении и контроле за деятельностью существовавших на российской почве национальных учреждений. Так, все польские учреждения были отданы под контроль Польского комиссариата; все латышские "общественные, благотворительные, религиозные и др. подобные учреждения", находившиеся в Москве, должны были регистрироваться в Латышском комиссариате. Армянский институт в Москве был подведомствен комиссару по армянским национальным делам [38]. В январе 1918 г. возникли "временный Комиссариат по еврейским национальным делам" и "Комиссариат по делам мусульман внутренней России" [39] во главе с еврейским и мусульманским комиссарами соответственно. В создании этих комиссариатов ощущалось намерение испробовать нетерриториальный, "культурный" подход к национальному вопросу. Однако такой подход был бы несовместим с основным большевистским принципом, и позднее комиссариаты и отделы организовывались только на территориальной основе [40].

Система достигла полного развития в 1918 г. В марте 1918 г. создание Белорусского и Латышского комиссариатов способствовало созданию центра для переехавших в Россию белорусов и латышей и служило стимулом для национального сопротивления на территориях, все еще оккупированных Германией. Те же причины вызвали в мае 1918 г. создание Украинского и Эстонского комиссариатов. В официальной публикации Наромнаца указывается, что его основная деятельность состояла на этом раннем этапе в поддержании контакта через подпольные каналы с национальными движениями на территориях, занятых немцами или контрреволюционерами [41]. Позднее система использовалась для того, чтобы стимулировать и развивать верность коммунизму среди тех народов, чье географическое местоположение и стадия развития давали основания скорее для автономии, чем для независимости. Наркомнац вскоре включал в себя комиссариаты или отделы по делам татар и башкир, казахов, чувашей, кавказских горцев, закавказских мусульман (азербайджанцев), мордвы, немцев Поволжья и других еще более мелких национальных групп. Даже Чехословацкий и Югославский комиссариаты были учреждены, чтобы решать вопросы, связанные с пребыванием многочисленных чехов, словаков и южных славян на советской территории [42].

Таким образом, народный комиссариат по делам национальностей внешне выглядел как скопление национальных комиссариатов или отделов, каждый во главе с руководителем той же национальности [43]. Для соблюдения приличий требовалось, чтобы эти руководители считались послами, представляющими в Москве национальные интересы своих народов. Слово "ходатайство" действительно употреблено в декрете ВЦИКа в 1919 г. в связи с требованием "Комиссара по делам Киргизов" 51. Но приличия обманчивы. Эти посты, заполнить которые было исключительно трудно52, предназначались для стойких большевиков, чья преданность партии была важнее национальной принадлежности и которые, находясь в штаб-квартире в Москве, больше заботились о проведении политики центра в национальных областях, чем о том, чтобы отстаивать в центре национальные интересы. Пестковский, заместитель народного комиссара Сталина, оставил подробное свидетельство преобладания в иерархии Наркомнаца "интернационального" подхода к национальным вопросам:

"Коллегия Народного комиссариата по национальным делам состояла из этих обрусевших лиц нерусской национальности, которые противопоставляли свой абстрактный интернационализм действительным нуждам развития угнетенных национальностей. На деле эта политика поддерживала старую традицию русификации и была особенно опасна в условиях гражданской войны" [44].

По словам Пестковского, Сталин в то время был в коллегии Наркомнаца единственным сторонником ленинской политики, и при голосовании его коллеги, будучи "левыми" и приверженцами "абстрактного интернационализма", характерного для "польской ереси", часто оставляли его в меньшинстве [45]. Весной 1918 г. Сталин получил от Центрального Комитета партии задание склонить скептически настроенных коллег и непокорных татар и башкир к созданию татаро-башкирской республики [46]. Бели некоторым народам казалось, что Наркомнац недостаточно борется за их интересы и права, то многим старым большевикам казалось, что они, вдохновляемые Лениным, руководимые Сталиным, занимаются реакционной политикой создания национальностей и стимулирования национальных чувств, которых вовсе не было.

Когда новый строй укрепился, а национальный вопрос приобрел новое чрезвычайное значение под влиянием гражданской войны, задачи и аппарат Наркомнаца возросли. В ноябре 1918 г. он выпустил первый номер еженедельной газеты "Жизнь национальностей", посвященной политике комиссариата [47]. Месяц спустя Наркомнац ввел систему прикрепления своих отделов к административным органам автономных территорий. Эти местные отделы не имели конституционного статуса и, возможно, были на положении посольства господствующей державы, находящегося в номинально суверенной, но фактиче-

ски зависимой стране. И все же определение их функций в декрете, посвященном учреждению отделов, было первой попыткой системно очертить масштабы Наркомнаца. Задачи этих местных отделов включали:

"а) проведение в жизнь начал Советской Власти в среде соответствующих наций на их родном языке; б) проведение в жизнь всех постановлений Народного Комиссариата по делам Национальностей; в) принятие всех мер к поднятию культурного уровня и классового самосознания среди трудовых масс наций, населяющих данную территорию; г) борьбу с контрреволюцией в ее национальных проявлениях (борьба с "национально"-бур-жуазными "правительствами" и пр.)" [48].

Наркомнац, говоря словами другого его декрета раннего периода, должен был стать "идейным центром социалистической работы" [49]. Однако идеи главным образом исходили из центра на места, а не наоборот.

Поражение Колчака и Деникина, возвращение утраченных территорий и создание в пределах РСФСР многочисленных автономных республик и областей привели в мае 1920 г. к тому, что официально называлось "реорганизацией Народного Комиссариата по Национальным делам" [50]. Реформа должна была, по крайней мере на бумаге, дать нациям больше возможностей контролировать свою центральную организацию. Каждая нация через свой национальный съезд Советов должна была с тех пор избирать представителей в Совет Национальностей, а этот орган под председательством народного комиссара по делам национальностей был поставлен "во главе" Наркомнаца, став, как указывалось в официальном издании комиссариата, "своего рода парламентом национальностей" [51]. В дополнение к нацией нальным отделам (которые больше не назывались "комиссариатами") в Наркомнаце должны были создать единый "отдел Национальных Меньшинств" для работы с группами, недостаточно многочисленными или недостаточно сплоченными, чтобы иметь собственную территорию, – с финнами, поляками, латышами, китайцами, корейцами и т.д.

Как и большинство конституционных мероприятий этого периода, разделение власти имело характер смутный и неопределенный. С одной стороны, нации могли с полным основанием ощущать, что они получили более непосредственный доступ в центр; с другой стороны, они обнаружили теперь, что этот доступ ограничен единственным каналом [52].

Наконец, когда осенью 1920 г. была принята политика установления связей между РСФСР и отдаленными Советскими республиками на основе договоров, Наркомнац получил право иметь представителей "в дружественных Советских Республиках, не входящих в состав федерации, на основе устанавливаемых Всероссийским Центральным Исполнительным Комитетом соглашений с этими Республиками" [53]. Это конституционное нововведение дало Наркомнацу основу для тех отношений,

которые теоретически являлись внешнеполитическими. Однако к этому времени различие между автономными национальными республиками внутри РСФСР и независимыми республиками, находящимися в союзе с РСФСР, начинало стираться.

В первом официальном Положении о Наркомнаце, одобренном ВЦИКом и Совнаркомом в мае 1921 г. [54], функции Наркомнаца определялись по установленному образцу:

"а) обеспечение мирного сожительства и братского сотрудничества всех национальностей и племен РСФСР, а также и договорных дружественных советских республик;

б) содействие их материальному и духовному развитию применительно к особенностям их быта, культуры и экономического состояния;

в) наблюдение за проведением в жизнь национальной политики советской власти".

Политические задачи Наркомнаца – введение автономных республик и областей в структуру РСФСР и приспосабливание к этой структуре независимых союзных республик – оставались наиболее важными и неотложными из его функций. Но о масштабе и разнообразии его работы свидетельствуют различные декреты и колонки его официального издания. Наркомнац занимался такими деталями, как указание волостным и сельским Советам Чувашской области о проведении собраний для чтения населению на чувашском языке газет, листовок и воззваний и об учреждении "Бюро для приема жалоб на чувашском языке" [55]. Или такими деталями, как принятие вотяков в партийную школу [56]. Образование, пропаганда и поддержка национальной литературы постоянно поощрялись. А в 1920 г. к списку задач Наркомнаца добавилась "подготовка свежих кадров советских работников данной национальной группы" 66. Наконец, согласно уставу, принятому в мае 1921 г., Наркомнац стал руководить Обществом по изучению Востока недавно созданного Коммунистического университета трудящихся Востока67 и петроградским Центральным институтом живых восточных языков. Это показывает, какое значение приобрели с 1920 г. восточные народы в советской национальной политике.

Вскоре акценты сместились с политической и культурной на экономическую перестройку. Уже в апреле 1920 г. в официальном органе Наркомнаца один из авторов выражал сожаление, что "когда поднимается вопрос о Востоке, о восточных республиках (вообще о республиках), то прежде всего смотрят на них "экономическими глазами". Туркестан – это хлопок, лимон и т.д.; Киргизия – шерсть, скотина; Башкирия – лес, корье, скотина"66. В следующем году введение НЭПа и первые дискуссии о региональном планировании выдвинули на первый план в советской политике экономические вопросы, а зимой 1921/22 г. на территориях некоторых восточных республик и областей свирепствовал голод. Когда летом 1922 г. было принято перера-

ботанное Положение о Наркомнаце69, в определение его задач был включен новый пункт:

"Обеспечение условий, благоприятствующих развитию производительных сил национально-территориальных объединений, и защита их экономических интересов в новой экономической обстановке".

В последний период своего существования Наркомнац был организован в виде не только национальных отделов, но также и функциональных управлений – сельского хозяйства, труда, образования, армии, прессы, лесничества, социального обеспечения и т.д.70 Большой ошибкой было бы предполагать, что советская национальная политика действовала главным образом в сфере культуры. Те национальные права, которые подразумевал советский принцип национальной автономии, касались и политических и экономических вопросов. Бели в какой-то конкретный момент казалось, что Наркомнац занимается одним аспектом национальной автономии больше, чем другим, то лишь потому, что советская политика в целом была в данный момент направлена именно на этот аспект.

Вместе с тем к тому времени, когда советский административный аппарат стал более организованным, комиссариат, не имевший собственных прямых административных функций, но вторгавшийся в функции многих других комиссариатов, не мог не оказаться опасной аномалией. Его давно критиковали. Через шесть месяцев после майского декрета 1920 г., учреждавшего Совет Национальностей, было признано, что "по обстоятельствам, независящим от Наркомнаца... Совет Национальностей в полной мере к своим функциям не приступил"71. В декабре 1920 г., на Первом (и единственном) Всероссийском Совещании представителей автономных республик и областей и губернских отделов национальностей, Каменский, который в тот момент исполнял обязанности комиссара, нарисовал мрачную картину неукомплектованности Наркомнаца, постоянного отсутствия его руководителей, включая Сталина, в связи со специальными заданиями, мобилизации на военную службу его местных сотрудников и поднял вопрос о том, не следует ли вообще закрыть комиссариат72. Всегда оставался спорным вопрос о том, будут ли народы считать Наркомнац своим покровителем и защитником или всего лишь орудием центральной власти, стремящейся упорядочить и ограничить их права.

Более того, с изменением главных направлений советской политики – что нашло отражение и в политике Наркомнаца, – которая перешла от вопросов культуры к вопросам политическим, а от политических – к экономическим, неизбежно увеличилась возможность возникновения трений между Наркомна-цем и другими советскими учреждениями. На раннем этапе количество постановлений и резолюций, регулировавших отношения между Наркомнацем и народным комиссариатом просвещения73, говорит о том, как трудно было обеспечить координа-

цию и спокойную работу даже в этой ограниченной сфере. Относительно более позднего периода имеется мало данных, но вряд ли тогда было легче приспосабливать требования Наркомнаца к требованиям главных политических органов.

Отношения между местными органами комиссариатов и местными Советами с их исполкомами были вечным источником трудностей в первые годы существования советской системы, и местные отделы Наркомнаца едва ли составляли исключение из этого правила. Трения между представителями Наркомнаца и Наркоминдела в самостоятельных республиках вызвали принятие Постановления от 8 июня 1922 г., сог

Date: 2015-12-13; view: 470; Нарушение авторских прав