Их ищет вся Америка 4 page

– Потом мы вышли из машины. Хотели немножко пройтись по лесу, но тут ливанул дождь. Прямо как из ведра. Ну, мы и подумали: стоит ли мокнуть? Если там и была вечеринка, то теперь‑то уж точно все разбегутся, раз так льет.

Мысли вихрем неслись у меня в голове, совершенно шальные и дикие мысли.

– Мы совсем собрались уезжать. Я уже завел двигатель, включил фары. – Офицер Геллски изобразил пантомимой, как он поворачивает ключ зажигания. – Дал задний ход. Мы стояли лицом к лесу, так что свет фар хорошо освещал деревья на опушке, и вот тут он и вышел.

– Ничего не понимаю, – пробормотал папа.

Молодой полицейский сделал шаг вперед.

– Человек, о котором идет речь, вышел из леса, держа на руках вашу дочь, мистер Элбас. – Он продемонстрировал, как это было, выставив перед собой согнутые руки, словно держал охапку дров или что‑то типа того.

– Сказать по правде, сперва мы подумали, что он несет собаку. Мертвую собаку. – Геллски поднял руку. – Без обид.

– Но это было пальто, – сказал молодой полицейский.

Геллски продолжал говорить, а у меня перед глазами вставали картины. Я очень живо представляла себе, как это было. Тоби, похожий на долговязого Икабода Крейна, бежит по холодному мокрому лесу, прижимая к себе Грету, укутанную в промокшее пальто. Бежит со всех ног. Его благородное, доброе сердце бьется на пределе сил. Я видела это словно воочию. Как он старается сделать все правильно – ради меня, ради Финна, – как выходит из леса и спотыкается, ослепленный на миг светом фар, направленным прямо на него. Как он щурится, еще крепче прижав Грету к себе, и с них обоих ручьями течет вода.

– Мы усадили обоих в машину, на мужчину надели наручники. Мы не добились от них ни слова. Оба молчали как рыбы.

– Этот мужчина… – сказала мама, глядя куда‑то в пространство между полицейскими и Гретой. – Грета, кто этот человек? О чем они говорят? Вечеринка же была у Ридсов, разве не так? Я не…

Папа пододвинул ей стул, и она села с потерянным видом. Я бочком прошла в кухню, достала стакан из посудного шкафа и налила в него воды.

Грета ничего не ответила, и мама опять повернулась к полицейским.

Я подошла к Грете, опустилась на колени и протянула ей стакан с водой. Я смотрела на нее снизу вверх, смотрела ей в лицо. Пока взрослые продолжали разговор, я смотрела на Грету не отрываясь, и ей все же пришлось посмотреть на меня. Наши взгляды встретились буквально на пару секунд, и в эти секунды все вокруг перестало существовать. Как будто мы с Гретой остались вдвоем, только я и она. Я прикоснулась к ее руке и попыталась мысленно передать ей все то, что не могла сказать вслух. Попыталась заставить ее понять, что это я все затеяла, я – и никто больше. А Тоби здесь ни при чем. И он ни в чем не виноват. Взглядом я умоляла сестру спасти Тоби. Ради этого я готова простить ей все. Все ее издевательства и насмешки. Я прощу все ради вот этой, всего одной вещи. Я все смотрела на нее и ждала хоть какого‑то знака. Но ничего не увидела, вообще ничего. Я не такая, как Грета, – я не умею читать по лицам. Через пару секунд она отвернулась, поднесла к губам стакан и сделала долгий, неторопливый глоток.

– Его зовут Тобиас Олдшоу. Это вам что‑нибудь говорит?

Мама с папой испуганно переглянулись, как будто им сообщили, что у них во дворе приземлилась летающая тарелка с марсианами.

– Тоби? – сказала мама.

– То есть вы знаете этого человека? – уточнил офицер Геллски.

– Ну…

– Есть еще кое‑что, – сказал Геллски.

Что‑то еще? Может быть, Тоби был пьян? Может, когда я ему позвонила, он что‑то пил и ему пришлось сесть за руль нетрезвым?

Геллски запустил руку в нагрудный карман рубашки.

– Вот. Нашли у него в кармане. – Он бросил на стол маленькую синюю книжку, и все изумленно уставились на нее. Я тихо ойкнула и тут же закрыла ладонью рот. Мой паспорт. Лица родителей были настолько растерянными, что впору было испугаться, как бы они не остались такими уже навсегда. Мама взяла паспорт в руки и открыла его на странице с фотографией. Застыла, глядя на фотографию. Потом посмотрела на меня. Я отвела взгляд.

– Джун? Это же паспорт Джун. Вот теперь я начинаю бояться уже по‑настоящему, – сказала мама, повернувшись к папе. – Не понимаю…

Зато я все понимала. Я понимала, как это выглядит со стороны. Тоби попался в ловушку, выбраться из которой ему будет очень непросто. Если никто ничего не скажет, все это можно представить так, будто он оказался здесь по собственной инициативе, как какой‑то маньяк, с моим паспортом, с Гретой, которую он вынес из леса… и его арестуют. А дальше будет уже совсем плохо. Что с ним сделают? Посадят в тюрьму? Вышлют обратно в Англию? Но если я все расскажу… если они все узнают, что он встречался со мной… взрослый мужчина – с четырнадцатилетней девчонкой… Я даже не представляла, что тогда будет. С нами обоими.

– Грета, – сказала я тихо, почти неслышно за голосами взрослых.

Она медленно обернулась и посмотрела на меня через плечо. Сейчас она казалась гораздо старше своих шестнадцати лет, такая усталая и изможденная. Я не понимала, как ей вообще удается сидеть прямо.

– Пожалуйста, – прошептала я одними губами.

В разговоре взрослых звучали слова: похищение, СПИД и незаконный иммигрант, – но я смотрела только на Грету. Она медленно отвернулась, и… Ничего не произошло. Она просто сидела – все так же молча. Она мне не поможет. Она знает, что я тону, но не протянет мне руку. Она считает, что Тоби заслуживает наказания, и не будет его спасать. И я ничего не смогу сделать. Мне придется смотреть, как он погибает.

– Мама, – позвала я. Она меня не услышала, и пришлось повторить уже громче: – Мама.

– Джун, солнышко, не волнуйся. Все будет хорошо.

Я покачала головой.

– Нет. Мама, послушай…

И тут Грета встала. Запустила руку под юбку из пальмовых листьев, под которой была надета другая, обычная, юбка и вытащила из кармана резинку для волос. Собрала волосы в аккуратный пучок и закрепила его резинкой. Потом сделала глубокий вдох, медленно выдохнула и обвела взглядом кухню. Поочередно заглянула в глаза всем, кто там был, и произнесла четко и громко, как будто со сцены:

– Это я виновата.

В комнате стало тихо.

Только часы тикали на стене.

У меня так сильно дрожали руки, что мне пришлось засунуть их в карманы.

Когда Грета заговорила, я могла лишь стоять и смотреть, открыв рот, на этого человека – свою сестру. На человека, который может так вот с ходу придумать целую историю. Она сказала, что знает Тоби. Что она виделась с ним один раз, когда они с подругами ездили в город. Они оказались на улице, где жил Финн. И когда проходили мимо его дома, из подъезда как раз вышел Тоби. Грета сказала, что он окликнул ее. Потому что узнал по портрету и по зарисовкам, которые остались от Финна. Он окликнул ее, подошел. Объяснил, кто он такой. И она его вспомнила. Она его видела на похоронах.

– Ты нам тогда на него указал, помнишь, папа?

Она рассказывала очень подробно. Как они с подругами зашли в «Грейс Папайю» и взяли напитки навынос. Она взяла пинью коладу – безалкогольную, добавила Грета, взглянув на родителей, – а подружки выбрали манговый сок. И Грета как раз собиралась выбросить в урну пустой стакан, когда увидела Тоби. Она сказала, что не собиралась с ним разговаривать. Но потом все же решила, что можно и поговорить. Пару минут.

– Я знаю, что сделала глупость, – сказала она. – Но он был такой грустный, такой несчастный. Все твердил, как он тоскует по Финну. Как ему плохо и одиноко. Это был просто ужас какой‑то. Я не знала, что ему сказать. И как‑то само собой вышло, что я пригласила его на вечеринку. Сказала, что ему надо развеяться. Как‑то отвлечься. И пригласила на вечеринку. – Грета сморщила лоб, изображая растерянность. – Я… я просто не знала, что ему сказать.

Все молчали, и Грета продолжила свой рассказ:

– Я думала, он не придет. В смысле, я его пригласила просто из вежливости. И он должен был это понять. И потом, я подумала, что у него наверняка есть дела поинтереснее…

– Ты, значит, подумала? – спросила мама, поджав губы.

– Данни, дай ей закончить, – сказал папа.

– Но в итоге даже хорошо, что он пришел, правда? Я напилась. Очень сильно напилась. Если бы не Тоби, я бы, наверное, до сих пор валялась бы там без сознания. В лесу, под дождем.

– Но ведь вечеринка была у Ридсов?

– Официальная – да. Официальная вечеринка была у Ридсов, но…

Грета ни разу не взглянула на меня, пока говорила. Она как будто давала спектакль. Как хорошая актриса, она делала паузы в тех местах, где они были нужны, чтобы подчеркнуть смысл сказанного. Меняла выражение лица именно в те моменты, когда это было необходимо. Выбирала, на кого из присутствующих смотреть, когда говорила особенно тяжелые вещи.

– Это ничего не объясняет, Грета, – сказала мама. – Взрослый мужчина, да еще больной СПИДом, – на вечеринке у старшеклассников? Нет. Тут что‑то не так. Тут все не так. Почему он вышел из леса, держа на руках мою дочь? И еще паспорт Джун. Как паспорт Джун оказался у него в кармане?

– Паспорта у нас хранятся в закрытой шкатулке, – пояснил папа офицеру Геллски. – Которая запирается на замок. Я тоже совершенно ничего не понимаю.

Ну почему у меня не такие мозги, как у Греты?! В эту минуту я отдала бы все на свете за способность внятно и убедительно объяснить, как вышло, что мой паспорт оказался в кармане у человека по имени Тобиас Олдшоу. Но мысли путались, голова была словно набита ватой. Вероятность придумать разумное объяснение равнялась нулю.

– Да. Бред какой‑то, – сказала мама. – Как паспорт Джун оказался в кармане у этого человека? – повторила она.

Я посмотрела на Грету. Похоже, она растерялась и тоже не знала, что тут можно придумать. Она молчала, а я наблюдала за ней, пока не увидела перемену. Я уловила этот момент, когда Грета сделала виноватое лицо. Уставилась в пол, потом подняла глаза и принялась теребить браслеты у себя на руке, старательно изображая маленькую виноватую девочку. А потом – очень спокойно и невозмутимо – рассказала об изготовлении фальшивых удостоверений личности, чтобы можно было покупать алкоголь.

– Себе я такое уже давно сделала. Я понимаю, что это плохо, но Джун тоже хотела такое же. Я думала, что она придет на вечеринку. И сказала ей, что попытаюсь что‑нибудь для нее сделать, и…

Оба полицейских стояли, серьезно кивая.

– Да, такое бывает, миссис Элбас, – сказал молодой полицейский. – Я знаю, что, когда дело касается собственных детей, в это трудно поверить. И тем не менее так бывает.

– Ты хочешь сказать, Тоби помогал тебе сделать фальшивые документы?

– Нет‑нет, – Грета решительно помотала головой. – Паспорт, наверное, выпал у меня из кармана. А Тоби поднял, чтобы потом отдать мне.

Вид у родителей был совершенно ошеломленный. Я так и не поняла, верят они в историю Греты или нет. Но, с другой‑то стороны, а во что им еще было верить? В то, что умирающий пытался похитить нас с Гретой? Могут ли они в это поверить? Неужели они могут подумать, что Финн связал бы себя с таким сумасшедшим маньяком?

– А где он сейчас? – спросил папа. – Мне кажется, нам стоит поговорить.

Офицер Галлски ответил не сразу. Как будто обдумывал, что сказать.

– Сидит в патрульной машине.

Все посмотрели в сторону окна в гостиной – окна, выходящего на подъездную дорожку у дома. Тоби был там. Совсем рядом.

Папа шагнул к двери, но офицер Галлски протянул руку, не давая ему пройти.

– Не сейчас, мистер Элбас. Мы отвезем его в участок. Сначала мы сами с ним побеседуем, а уж потом, может быть, через день или два…

– Я хочу в туалет, – выпалила я.

– Иди. Только быстро, – сказала мама. – И сразу же возвращайся. Тебя это тоже касается, Джун.

Больше всего мне хотелось броситься во двор, к Тоби. И просить и просить прощения – пока он мне не поверит. Пока не удостоверюсь, что он понял: я действительно безумно сожалею, что все так получилось. Но я не могла выйти к нему, мне надо было держать себя в руках.

На цыпочках я спустилась в подвал. Нашла там большую картонную коробку белого цвета и написала у нее на боку толстым черным маркером: НЕ ГОВОРИТЕ ИМ НИЧЕГО!!!!!!

Окно моей комнаты, как и окно гостиной, выходило прямо на подъездную дорожку. Я поднялась к себе, убрала с подоконника фальшивые свечи и распахнула окно во всю ширь.

Патрульная машина стояла на подъездной дорожке, и на заднем сиденье сидел Тоби. Он был без пальто, в одной футболке, с голыми руками, и даже сверху было видно, что он весь дрожит. Больше всего на свете мне хотелось схватить в коридоре папино пальто и отнести его Тоби. Собрать все свои теплые пледы и укутать в них Тоби, чтобы он сразу согрелся. Но я не могла этого сделать. Не могла защитить его и согреть. Он был здесь, совсем рядом, а я не могла о нем позаботиться. Я несколько раз включила и выключила свет, чтобы привлечь внимание Тоби, и выставила коробку в окно, держа ее перед собой, надписью наружу. Подержала ее секунд пять, пряча за ней лицо. Потом опустила коробку.

Тоби смотрел на меня из окна полицейской машины. Он легонько постучал пальцем себе по виску, а потом отвернулся. То ли смутившись, то ли злясь на меня за то, что я втравила его в эту историю.

Тоби не предъявят никаких обвинений. После того что Грета сейчас рассказала, у полиции не будет к нему никаких претензий. Так сказал нам офицер Геллски. Но прибавил, что им придется передать сведения о Тоби в иммиграционную службу. Его виза давно просрочена, и он пребывает в стране незаконно.

Родители поблагодарили полицейских за то, что те доставили Грету домой в целости и сохранности, и проводили их до двери.

– Мне его почти жалко, – сказал папа, глядя в открытую дверь на полицейскую машину.

– Не надо его жалеть, – резко проговорила мама. – Это не человек, а ходячая беда. Посмотри, что он сделал с Финном… – Ее голос дрогнул, и она замолчала.

– Все будет хорошо. – Папа запер входную дверь, обнял маму за плечи, и они вместе поднялись наверх, к себе в спальню. У обоих был такой вид, словно они сражались в великой битве, и бой только что завершился.

Грета тоже ушла к себе, и я осталась внизу одна.

Я ходила из комнаты в комнату и гасила свет.

В гостиной я встала перед портретом. Вот они, мы. Все те же девочки, две сестры. Раскрашенные, позолоченные. Я подумала, что это не так уж и плохо. То, что мы сделали с картиной. В этом была даже некая красота. Пусть и крошечная, но была.

Я щелкнула выключателем, и мы исчезли.

Поднявшись наверх, я почистила зубы и присела на краешек ванны, глядя на пальто. Вот он, мой мертвый волк. Все прекрасные запахи Финна смыты дождем. Я прикоснулась к нему, поначалу – легонько, а потом принялась гладить его рукой.

– Мне так жаль, – все повторяла я шепотом, ласково поглаживая пальто.

Хотя было уже очень поздно, далеко за полночь, эта суббота никак не желала заканчиваться. Она не давала мне спать, она тащила меня в воскресенье, но сама никак не уходила. Я лежала в кровати и размышляла о том, что Грета сделала для меня. Для меня и для Тоби. Мои мысли опять и опять возвращались к Тоби, и я ненавидела себя за то, что втянула его в неприятности. Где он сейчас? Весь промокший, замерзший… возможно, его посадили в ту тесную камеру в полицейском участке, куда мы однажды набились всем классом, когда нас водили туда на экскурсию в четвертом классе. «Вот здесь никому не захочется оказаться, да, дети?» – спросил тогда кто‑то из полицейских. И все закивали. Все, кроме Эвана Харди. Эван упер руки в бока и проговорил звонким, совсем еще детским голосом: «А мне вот захочется». Помню, как я за него испугалась. Потому что подумала: если он будет так говорить, то его там оставят. А сейчас я боялась за Тоби. Больше всего мне хотелось побежать к нему через весь город. Принести сухую одежду. И сказать, как мне жаль, что все так вышло.

Я пыталась об этом не думать. Пыталась заснуть. Считала в обратном порядке от тысячи. Прислушивалась к ритмичному папиному храпу, стараясь дышать с ним в такт. Я раздвинула шторы и лежала, глядя в окно. Гроза закончилась, но по небу неслись черные тучи, то закрывая луну, то вновь открывая. Я лежала так долго‑долго, а потом вдруг услышала плач за стеной.

Я прижалась ухом к стене рядом с подушкой. Плач на какое‑то время умолк, а затем возобновился. Грета тоже не спала.

Света у нее в комнате не было, горела только синяя лампа‑ночник в форме сердца, стоявшая на полу под столом. Когда я приоткрыла дверь, Грета поплотнее закуталась в одеяло и отвернулась к стене.

– Можно войти?

Грета пожала плечами, и я забралась к ней в постель, прижавшись спиной к ее спине. Мы лежали так долго‑долго. Не говоря ни слова. Застывшие и напряженные.

– Спасибо, что ты им все это наговорила, – прошептала я.

И почувствовала, как Грета вытирает глаза краешком одеяла.

– Зря я ему позвонила… Не надо было звонить… Я же знаю, что ты его ненавидишь… – Голос у меня дрогнул.

Грета вдруг рассмеялась. Но рассмеялась невесело. Это был горький, печальный смех.

– Ничего ты не понимаешь. – Я почувствовала, как она качает головой. Когда я обернулась, Грета уже сидела на кровати, запустив руку под матрас. И вдруг достала бутылку с каким‑то алкоголем. – Слушай, а притащи из холодильника газировки.

– Какой?

– Да любой. Только тихо.

Я сходила на кухню и принесла полупустую бутылку крем‑соды и стакан. Грета плеснула в него из бутылки и долила доверху газировкой.

– На, – сказала она, протянув мне стакан. Я отпила глоточек. Сначала было приторно‑сладко, а потом алкоголь обжег горло. Я отдала Грете стакан, и она осушила его одним глотком. Потом мы снова забрались под одеяло.

– Чего я не понимаю? – спросила я, глядя в сторону. Надеясь, что Грета ответит, если я не буду на нее смотреть.

– Как тебе повезло, – прошептала она и тоже отвернулась.

– А, да. Наверное.

– Знаешь, что это такое, когда ты желаешь кому‑то смерти? Когда ты хочешь, чтобы он умер?

– Я…

– Ты никогда не задумывалась, как получилось, что я узнала о том, что Финн болен, гораздо раньше тебя? Хотя он был твоим крестным?

Я на секунду задумалась.

– Нет… В смысле, ты всегда узнаешь обо всем раньше меня.

Грета придвинулась ко мне ближе.

– Помнишь тот день, когда Финн водил нас в кафе‑мороженое? Мы тогда взяли холодный «горячий шоколад»?

Я кивнула. Я хорошо помнила то кафе в Верхнем Ист‑Сайде. Обстановка под старину, много дерева, полумрак и огромная порция холодного «горячего шоколада» под шапкой из взбитых сливок. Мы с Гретой взяли один шоколад на двоих и пили его через соломинки.

– Это было еще до того, как он начал писать портрет. Мне тогда было столько же, сколько тебе сейчас. А может, и меньше. Может, мне было тринадцать, я точно не помню. После кафе мы все зашли в гости к Финну – ты, я и мама. Я зашла в ванную, а дверь оставила приоткрытой, ко мне вошла мама и увидела, как я мажу губы гигиенической помадой Финна. До сих пор помню, какое у нее стало лицо. И этот ужас у нее в глазах. Я прямо испугалась. Замерла с помадой в руке и не знала, куда деться от стыда. А мама шагнула ко мне и выбила у меня тюбик с помадой. Сильно ударила, больно. Потом захлопнула дверь. Мы с ней были вдвоем – в тесной ванной. Я не могла понять, в чем дело. Я знала, конечно, что нельзя без спроса брать вещи Финна, но мне всегда так нравилась эта помада с запахом кокоса и ананаса. Помнишь? Она так вкусно пахла.

Конечно, я помнила эту помаду и этот запах.

Грета свернулась калачиком, так что ее позвонки вонзились мне в спину.

– Я не могла понять, в чем дело, – повторила она. – Совершенно не могла. Мама начала на меня орать, но при этом старалась, чтобы ее голос звучал тихо. Чтобы не было слышно снаружи. А потом вдруг расплакалась и обняла меня. Спросила, в первый ли раз я намазала губы помадой Финна. Я сказала, что да, и она вроде бы успокоилась и снова меня обняла. Вот тогда‑то она мне и сказала. Что Финн болен. Что у него СПИД. Она мне все рассказала и заставила пообещать, что я никогда больше не буду брать эту помаду. И не только помаду. Сказала, что мне не надо бояться, потому что с одного раза ничего не будет. Она сто раз повторила, что все будет хорошо. «Все будет хорошо», – повторяла она и вытирала мне губы туалетной бумагой. Терла так сильно, что было больно. Я пообещала, что никогда больше не трону эту помаду. Джун, ты помнишь, какие были у Финна губы? Вечно сухие, потрескавшиеся? И каждую зиму они кровоточили?

Я молча кивнула. Я не знала, что говорить.

– Но знаешь что?

Грета повернулась ко мне. Теперь наши лица были так близко, что мы едва не касались друг друга носами. Я покачала головой.

– Я совсем не боялась. Когда мама вышла из ванной, я села на пол и едва не расхохоталась от радости.

– Но почему?

– Я думала о Финне… о том, что он умирает… и если он скоро умрет, то тогда, может быть, все снова станет как раньше. У нас с тобой. Видишь, какая я злая. Какая гадкая. – Грета с головой залезла под одеяло.

– Но ты же меня ненавидишь.

Грета фыркнула.

– Ты такая везучая, Джун. Почему ты такая везучая? Посмотри на меня. – Она выглянула из‑под одеяла и продолжила сквозь слезы: – Все эти годы я наблюдала за вами с Финном. А потом – за вами с Тоби. Как ты могла так со мной поступить? Как ты могла выбрать Тоби, а не меня?

– Но ведь Финн всегда спрашивал, хочешь ли ты пойти с нами. Он тебя приглашал. И ты это знаешь. Но ты все время отказывалась. Ты давала понять, что это тебе надо, как рыбе зонтик.

– Финн всегда спрашивал… ну, конечно, он спрашивал. Но я же знала, как ты надеялась, что я скажу «нет». И не надо сейчас мне врать. Я знала, ты не хотела, чтобы я шла с вами. И я в любом случае оставалась ни с чем. Если бы я пошла с вами, ты бы обиделась и напряглась. А если бы не пошла… то не смогла бы участвовать в вашем празднике жизни. Как оно, собственно, и случилось.

Да, это правда. И Грета, конечно же, все понимала. С самого начала.

Я хотела взять ее за руку, но не сумела нащупать ее в темноте. И легонько коснулась ее плеча.

– Я не знала.

– Ты разве не помнишь, как все у нас было раньше? И я решила, если ты найдешь меня в лесу, тогда тебе, может быть, и не все равно… может быть, ты за меня беспокоишься. Куда мне было тягаться с Финном? Куда мне тягаться с Тоби? Я уезжаю, Джун. Еще пара месяцев – и я уеду из дома, а потом… кто его знает, как все обернется. А что, если у нас тоже будет, как у мамы с Финном? Что, если я сейчас уеду, и на этом все кончится – для нас с тобой? Это похоже на то… я не знаю… как будто тебя уносит в открытое море. Понимаешь, о чем я? Когда я следила за тобой в лесу, ты там играла. Как ребенок. Как настоящий ребенок. Как мы когда‑то играли вместе. И мне так хотелось позвать тебя, крикнуть тебе: «Эй, Джун. Я здесь. Можно мне тоже с тобой поиграть?»

Она легла на спину, и я тоже перевернулась на спину, и мы с ней лежали бок о бок, глядя в потолок, под белым одеялом, расписанным радугами и облаками. Это одеяло Грете купили, когда ей было десять. В тишине раздавался лишь папин храп. Лунный свет проникал в щелочку между шторами и падал прямо на пыльный глобус, стоявший на столе.

Мы разговаривали еще долго. Я рассказала ей обо всем, что случилось в этот день. О портрете. О том, как родители решили, что во всем виновата я одна. И я не стала их разубеждать, потому что подумала, что так будет правильно. И благородно. Грета сказала, что она пыталась испортить портрет, но у нее ничего не вышло. Череп и губы. Она сказала, что с ними стало даже красивее. Сказала, что иногда приходила в банк и сидела там долго‑долго, надеясь, что я тоже приду. И застану ее за тем, как она издевается над портретом. То же самое было и с Кровавой Мэри. Она упорно старалась делать все как можно хуже, но чем сильнее старалась, тем больше все вокруг восхищались ее игрой.

– Я заметила, – сказала я. – Я видела, как ты играешь, и понимала, что ты пытаешься все испортить. Но, похоже, никто больше этого не замечал.

– Я знала, что ты поймешь. Только ты и поймешь. В этом‑то все и дело. Мы вместе были сиротками. Я знала, что ты поймешь. И звала тебя на репетиции, потому что думала… Даже не знаю. – Ее голос сорвался. – Зачем нам злиться друг на друга? Я не хочу, чтобы так было.

– Я тоже, – сказала я. – И никогда не хотела.

И я наконец поняла. Поняла, что дело не только в Грете, но и во мне тоже. И даже больше – во мне. Все, что она говорила, – чистая правда. Мы столько лет были лучшими подругами, а потом я ее бросила. Как же я этого не понимала? Как я могла быть такой эгоисткой?

Грета встала с кровати и включила радио, тихо‑тихо. Она уже давно прикрепила к антенне металлическую вешалку, чтобы слушать WLIR из Лонг‑Айленда. WLIR – отличная радиостанция. В основном они крутят английскую музыку. Сейчас там играла «Убийственная луна» группы «Echo & the Bunnymen», и мы с Гретой лежали и слушали.

– Расскажи, что было в лесу, – попросила я чуть погодя.

– Давай спать.

– Ты прости, если Тоби тебя напугал, – прошептала я. – Я просто не знала, что делать.

Грета отодвинулась от меня, и теперь мы уже не касались друг друга. Она долго молчала, и я подумала, что она ничего не скажет. Но Грета все‑таки заговорила.

– По‑моему, я напугала его еще больше, – сказала она.

– Ты была там совсем одна? – осторожно спросила я, зная, что Грета может замкнуться в любой момент.

– Сперва я подумала, что это ты. А потом услышала мужской голос. Хриплый. Он звал меня по имени, говорил, чтобы я не страшилась. Именно так. Не «не бойся», а «не страшись». Вот тогда‑то я и закричала. А я умею кричать, когда нужно. По‑настоящему громко. Он замер на месте, и мне показалось, что он сейчас убежит, но он начал бубнить что‑то про родителей. Что они знают про портрет. Сказал, что его прислала ты. Сказал, что он друг Финна. И я сразу все поняла. Попыталась подняться, выбраться из‑под листьев. Но там все размокло, земля была такой скользкой. Дождь все лил и лил. Я поскользнулась, упала. Я не хотела, чтобы он мне помогал, но сама бы я не справилась. Глаза закрывались, ноги вообще не шли. А потом он снял пальто… это я помню. Снял пальто, положил на землю и перетащил меня на него. Сказал, что можно опять спать. Сказал, что все будет хорошо.

– Он не такой, как ты думаешь, Грета.

И я рассказала ей все, что знала о маме. Обо всей ее тоске и ревности. Обо всей злости и горечи, которые иногда возникают из‑за чересчур сильной любви. Когда ты слишком кого‑то любишь.

Грета невесело рассмеялась, не разжимая губ.

Я закрыла глаза и погрузилась в музыку. «Depeche Mode», «Yaz» и «The Cure». Мне хотелось, чтобы осталась лишь музыка. Пусть она растворит в себе и унесет прочь все, что случилось. Сейчас мне не хотелось об этом думать, потому что как только я начинала задумываться, перед мысленным взором сразу вставало несчастное и растерянное лицо Тоби в окне полицейской машины. И это было невыносимо.

Мы еще долго лежали молча, хотя и не спали. А потом Грета ткнула меня пальцем в спину.

– Что?

– А ты знала, что на радио WPLJ запретили эту дурацкую песню Джорджа Майкла «Давай займемся сексом»? Запретили из‑за СПИДа.

Я покачала головой.

– Как будто это убожество может подвигнуть кого‑то на секс.

И тут мы начали хихикать. А потом расхохотались по‑настоящему. Грета даже упала с кровати от смеха. И продолжала смеяться уже на полу. Я даже не помню, когда мы в последний раз вот так смеялись с ней вместе. И это был очень хороший смех. Он означал, что Грета возвращалась. Как‑то так получилось, что Тоби пошел в лес и привел Грету обратно ко мне. Вернул мне сестру.

Мы еще долго слушали музыку, пили бренди с крем‑содой и разговаривали, и никак не могли наговориться, и эта суббота все не кончалась и не кончалась. Мы не спали до рассвета – до тех пор, пока небо над свежеподстриженной можжевеловой изгородью во дворе у Гордано не окрасилось в розовый цвет.

В воскресенье я позвонила Тоби в половине шестого утра. Родители еще спали, а мы с Гретой так и не смогли заснуть. Я звонила, но никто не брал трубку. Я ждала долго‑долго, слушая длинные гудки и очень надеясь, что Тоби дома. Просто, может быть, спит. На двадцать третьем гудке я сдалась и повесила трубку. Но я не слишком тревожилась. Скорее всего, он еще не вернулся домой. Конечно, мне было не очень приятно думать, что Тоби до сих пор сидит в полицейском участке, но я пока не волновалась. Просто он еще не доехал до дома.

После бессонной ночи за разговором и бренди с крем‑содой нас с Гретой все же срубило. Мы разошлись по своим комнатам и проспали почти до обеда. Мы бы, наверное, спали и дольше, но мама нас подняла.

Она постучалась ко мне, приоткрыла дверь и заглянула в комнату. Она смотрела на меня как‑то странно. Как будто я – это не я, а кто‑то другой. Совершенно чужой, незнакомый человек.

– Джун, – сказала она. Она произнесла мое имя спокойно и по‑деловому. – Мы с папой подумали и решили, что надо забыть обо всем, что случилось, и как‑то двигаться дальше.

Date: 2015-12-12; view: 362; Нарушение авторских прав