Твой Ричард». 6 page

К тому же наконец-то должен был вернуться домой Ричард. Он уже прислал мне весточку, что находится в пути, ведь в скором времени мы собирались отпраздновать свадьбу Элизабет. Ей уже исполнилось пятнадцать, и она была вполне готова к браку, а тот, кого я мысленно выбрала для нее в мужья, чье имя я шепотом назвала нарождающейся луне, нашел в себе достаточно мужества, обсудил все со своей матерью и выразил желание жениться именно на Элизабет.

Леди Грей сама написала мне с предложением устроить брак ее сына Джона с моей дочерью. Собственно, я и не сомневалась в том, что рано или поздно, поскольку Элизабет живет в доме Греев, Джон непременно в нее влюбится, а потом и его родители поймут преимущества подобного союза. Да, дочь по моему совету сорвала цветок яблони, дала Джону съесть яблоко, но и без этой невинной «магии» можно было бы прекрасно обойтись. Элизабет была не просто хорошенькой молодой девушкой, она была настоящей красавицей и умницей, и у леди Грей не было повода отказать любимому сыну. Кроме того, как я и предвидела, леди Грей во всем считала себя верхом совершенства, настоящей королевой в своих владениях, и, завершив обучение моей дочери, она, разумеется, сочла, что на свете просто нет девушки, обладающей лучшими манерами и воспитанием. Она действительно многому научила Элизабет — как поддерживать порядок в кладовой, как должна выглядеть бельевая комната, как важно иметь хорошо вышколенных служанок. Она сама водила мою дочь в молочный сарай и показывала ей, как сбивают масло и снимают сливки — тем и другим поместье Гроуби особенно славилось. Она научила Элизабет вести амбарные книги и писать равнодушно-учтивые письма многочисленным родственникам семейства Грей, разбросанным по всей стране. Вместе поднявшись на небольшой холм, который в Гроуби именовали Тауэр-хилл, они осматривали бескрайние акры земли, принадлежавшей семейству Феррерз, и леди Грей каждый раз сообщала, что именно она унаследовала все это после смерти своего отца, а затем в качестве приданого отдала эти земли сэру Эдварду, и теперь их унаследует ее любимый сын Джон.

Конечно, Элизабет и прежде неплохо умела вести хозяйство, а также выращивать разные полезные травы; она знала, когда их следует собирать и хранить, каковы их свойства и что из них можно приготовить, в том числе и как извлечь из некоторых растений яд, ведь, в конце концов, она же была моей дочерью! Однако у нее хватило здравомыслия и воспитанности никогда не поправлять леди Грей. Та действительно была отличной хозяйкой, а Элизабет к тому же сообразила, что ей и самой нужно разобраться в том, как и что делается в Гроуби. Слушая леди Грей внимательно, она уже и сама прекрасно научилась правильно складывать постельное белье или снимать сливки, и знала, как знатной даме, хозяйке дома, следует отдавать распоряжения горничным; если честно, знала-то она гораздо больше, чем леди Грей могла себе даже вообразить, поскольку я немало рассказывала ей, как и что делается при дворе английского короля, а также при дворах правителей Франции и Люксембурга. Но мудрая Элизабет принимала указания той женщины, которой предстояло стать ее свекровью, именно так, как и полагается вежливой молодой особе, и всем своим видом показывала, что ей важно научиться все делать правильно — то есть так, как это делается в Гроуби. Короче, она старательно собирала и засушивала травы для кладовой в усадьбе Гроуби, готовила душистые масла, полировала серебро, следила за срезкой тростника для настила и в итоге совершенно очаровала даже жестокосердную хозяйку Гроуби, а тем более ее сына.

Это была хорошая партия для моей дочери. Джона Грея я, собственно, давно уже имела в виду. Ведь у нашей Элизабет было только мое знатное имя и добрая слава ее отца, заслужившего при дворе довольно прочное положение, а вот приданого у нее почти не было. Честное служение королю не принесло нам богатства. Судя по всему, служение нашему королю вообще было выгодно только тем, кто ничего не делал, зато постоянно демонстрировал ему свою приверженность или даже сочувствие или шептался, точно заговорщик, с его женой. Такие люди могли извлечь из своих «неимоверных усилий» огромную выгоду; всем нам было известно, какие богатые земли были дарованы Уильяму де ла Полю и каким невероятным богатством пользуется нынче Эдмунд Бофор, новоиспеченный герцог Сомерсет. А мой муж отправился в Кале, взяв с собой шестьдесят копейщиков и около шестисот лучников, им же самим и обученных, одетых в наши ливреи и получавших жалованье из нашего кармана. Нам, правда, было обещано, что эти расходы королевская казна нам возместит, однако с тем же успехом королевский казначей мог бы поставить на долговой расписке дату Страшного суда, ведь раньше мертвые восстали бы из могил, чем мы смогли бы сполна получить в казначействе то, что нам причитается. Да, нам подарили новый титул и новое имя, мы купили красивый дом, мы пользовались определенным влиянием и обладали отменной репутацией, нам доверяли и король, и королева; но особых средств мы никогда от короля не получали.

После замужества моя Элизабет должна была стать леди Грей, хозяйкой Гроуби-Холла, немалых земельных владений в Лестере и прочих весомых собственностей семейства Грей. Ну и, конечно, она становилось родственницей всем прочим многочисленным Греям. Это была хорошая старая семья, обладавшая неплохими перспективами; все Греи решительно выступали за короля и были яростными противниками герцога Йоркского, так что мы с Ричардом не увидели бы в их числе наших противников — если бы, конечно, соперничество между Йорком и Сомерсетом все-таки довело страну до войны.

К венцу Элизабет должны были сопровождать Ричард и я. Все ее братья и сестры, за исключением двух младенцев, также собирались присутствовать на свадебной церемонии. Ждали только Ричарда, а он все не появлялся.

— Где же отец? — волновалась Элизабет. — Ведь завтра свадьба! По твоим словам, он еще вчера должен был приехать.

— Не переживай, — спокойно ответила я.

— А вдруг его задержало нечто непредвиденное? Вдруг он не сел на корабль? Или на море было слишком неспокойно? Я не могу выйти замуж без отца! Ведь это же он должен вручить меня моему будущему супругу. Что, если он не успеет сюда добраться?

Я коснулась своего обручального кольца и словно почувствовала прикосновение пальцев Ричарда, некогда надевших это кольцо мне на руку.

— Он успеет добраться и непременно будет здесь вовремя, — заверила я. — Знаешь, Элизабет, за все эти годы мой любимый муж ни разу меня не подвел. Он непременно будет.

Однако Элизабет все равно нервничала, и я отправила ее в постель пораньше, да еще и напоила настойкой валерианы. Вскоре я украдкой заглянула в ее комнату; она уже крепко спала. В своей девичьей кроватке с заплетенной и спрятанной под ночной чепчик косой она казалась почти такой же юной, как и ее младшая сестра Анна, делившая с ней спальню. А ближе к ночи раздался топот копыт на конюшенном дворе; выглянув в окно, я увидела штандарт Риверсов и моего мужа, устало слезавшего с коня; а еще через мгновение я уже летела вниз по лестнице и через весь конюшенный двор — прямо в его объятия.

Он так крепко прижал меня к груди, что я на минуту перестала дышать; потом он поднял мое лицо, крепко меня поцеловал и сокрушенно произнес:

— Осмелюсь доложить: от меня, увы, жутко воняет! — Это была первая его фраза после того, как он пришел в себя от скачки и бурной встречи со мной. — Но ты должна меня простить — нам ведь довелось причаливать во время отлива, а это непросто, и потом я как бешеный гнал коня, чтобы успеть сюда к вечеру. Ты ведь знала, что я не подведу тебя, верно?

Я улыбнулась, глядя на его красивое, измученное и такое любимое лицо, и сказала:

— Конечно, знала.

В поместье у Греев была своя маленькая часовня — как раз напротив господского дома; там-то жених с невестой и обменялись брачными клятвами в присутствии многих свидетелей — тех и других родителей, а также братьев и сестер молодоженов. Особенно много оказалось Риверсов, наше семейство прямо-таки заполнило часовню. И я заметила, как леди Грей смотрит на моих детей — видно, думает, что ее сыну досталась жена из весьма плодовитого рода. После венчания мы прошли в дом, где был устроен свадебный пир с песнями и танцами, а потом мы с леди Грей приготовили для своих детей брачное ложе.

После это мы с Элизабет остались вдвоем в той комнате, которая впоследствии должна была стать ее спальней. Комната была красивая, с окнами на север — на лужайку перед домом, за которой виднелись луг и река. Сердце мое было полно нежности: моя девочка, мое первое дитя становится мужней женой и покидает дом!

— Ты что-нибудь знаешь о моем будущем, матушка? — спросила Элизабет.

Этого вопроса я больше всего и боялась.

— Тебе же известно, что я больше не занимаюсь предсказаниями, — ответила я. — Все мои не слишком удачные попытки были связаны с юностью и первым замужеством. Но я давно уже все это оставила, да в Англии и не любят таких вещей. А если у меня или у тебя порой и бывают какие-то прозрения, то это происходит без каких бы то ни было усилий с нашей стороны. Кстати, и отцу твоему это не нравится.

Она хихикнула и с упреком произнесла:

— Ой, матушка, неужели ты так унизишь себя, да еще и в день моей свадьбы!

Я не смогла сдержать улыбку, но все же уточнила:

— Что значит «так унизишь себя»? Ты это о чем?

— Так унизишь себя, чтобы лгать мне, — прошептала она. — Мне! Да еще и в день моей свадьбы! Я даже не сомневаюсь: ты заранее знала, что Джон полюбит меня, а я — его. И я по твоему совету сорвала цветок яблони и дала ему яблоко с медом. Но задолго до этого, в ту самую минуту, когда мы впервые с ним встретились, я совершенно точно поняла, что ты не зря отправила меня в дом Греев. Я в тот день стояла перед его матерью, а она сидела за столом в той комнате, где обычно принимает ренту у своих арендаторов; Джон появился в дверях у нее за спиной, и я увидела его — до этого я даже не знала, дома ли он. И в ту же секунду, стоило мне его увидеть, я догадалась, зачем ты отправила меня в Гроуби и что здесь со мною должно случиться.

— Но ты ведь обрадовалась? Так была ли я права, посылая тебя в Гроуби?

Ясные серые глаза Элизабет так и светились.

— Да, я очень обрадовалась! И сразу подумала: если он полюбит меня, я буду самой счастливой девушкой в Англии.

— Однако это было не пророчеством; я всего лишь отлично понимала, как ты прекрасна, как достойна любви. Я могла бы послать тебя в любой дом, где есть симпатичный молодой человек, и этот молодой человек непременно бы в тебя влюбился. В этом не было никакой магии, уверяю тебя. Просто девушка и юноша встретились в пору своей весны.

Ее лицо просияло.

— Ну и очень хорошо! А то я не была уверена. Это замечательно, что он действительно влюблен в меня, а не околдован с помощью магии. Но ты, конечно же, заглядывала в мое будущее? Скажи честно. Ты опускала в реку амулеты? Что ты вытащила из воды? А карты раскидывала? Ты выяснила, какова будет наша судьба? Каково будет мое будущее?

— Карты я не раскидывала.

Тут я обманула ее, свою дочурку. Обманула с самым безмятежным выражением лица, точно опытная старая ведьма, не желая открывать правду в ее первую брачную ночь. Вместо этого я намерена была преподнести ей некую в высшей степени убедительную ложь. Мне совсем не хотелось, чтобы мои предвидения омрачили ее нынешнее счастье. Я отказывалась сознаваться в том, что все-таки сумела увидеть.

— Ты ошибаешься, моя дорогая. И карт я не раскидывала, и в зеркало не смотрела, и в реку никаких амулетов не опускала. Все это совершенно не нужно. Я и без всяких магических уловок могу заверить, что ты будешь счастлива. Ведь я же сердцем чуяла, что Джон тебя полюбит. И я твердо знаю: вы будете счастливы, у вас будет несколько детей, и первый родится довольно скоро.

— Девочка или мальчик?

— Ты сама сможешь определить, — улыбнулась я. — Теперь у тебя есть свое обручальное кольцо.

— Да, и теперь я леди Грей из Гроуби, — промолвила она с тихим удовлетворением.

По спине у меня вдруг пробежал озноб, словно сзади шеи моей коснулась чья-то холодная рука. И мне стало совершенно ясно, что в этом доме моя дочь никогда не обретет никакого богатства, ничего не унаследует и вряд ли вообще будет здесь счастлива.

— Да, — отозвалась я, гоня подобные мысли, — теперь ты леди Грей из Гроуби и скоро станешь матерью чудесных детишек. — Именно это ей полагалось слышать в свою первую брачную ночь перед тем, как возлечь на супружеское ложе. — Благослови тебя Господь, родная моя, и будь счастлива.

За дверями раздалось какое-то царапанье, и в комнату с шумом вошли девушки и девочки, неся розовые лепестки для брачной постели, кувшин свадебного эля, чашу с душистой водой, чтобы невесте с женихом было чем умыться, а также красивую льняную сорочку для новобрачной. Я помогла Элизабет приготовиться, и, когда в спальне появились мужчины, уже изрядно подвыпившие, она находилась в постели, прекрасная, как непорочный ангелок. Мой муж и лорд Грей помогли Джону улечься рядом с молодой женой, и он ужасно покраснел, точно мальчишка, хотя ему уже исполнился двадцать один год. И я улыбнулась радостной улыбкой, но сердце мое почему-то замирало от страха за эту пару.

Через два дня мы вернулись к себе в Графтон, и я так никогда и не призналась ни Элизабет, ни кому бы то ни было, что действительно гадала по картам, гадала в тот самый день, когда получила письмо от леди Грей, спрашивавшей, какое приданое Элизабет может принести в семью. Я тогда села за стол, посмотрела вдаль, на заливной луг, на наш молочный сарай и, совершенно уверенная в счастливом браке дочери, взяла в руки карты. Я наугад выбрала три карты, и все три оказались пустыми.

Изготовитель карт вложил в колоду три запасные карты; эти три карты были точно такими же, как и все остальные, с такими же яркими рубашками, но на них не было ни картинок, ни символов, ни цифр — ими можно было воспользоваться в том случае, если какая-то из настоящих карт потеряется. Именно эти три пустые карты я и вытащила, и они ничего не могли мне сообщить именно в тот момент, когда я решила заглянуть в будущее Элизабет и Джона Грея. А я-то надеялась увидеть ее процветание, ее детей и моих внуков; увидеть, как она возвысится в свете, но, увы, карты были пусты, на них не было ничего. Никакого будущего у Элизабет и Джона Грея не было, совсем никакого.

Дворец Плацентия, Гринвич, Лондон, Рождество 1452 года

На Рождество мы с Ричардом прибыли в Гринвич и обнаружили, что всем — и празднествами, и охотой, и музыкой, и танцами, — командует Эдмунд Бофор, являющий собой как бы эпицентр придворного веселья и чувствующий себя почти королем. Теперь именно он, герцог Сомерсет, всячески превозносил моего мужа в присутствии короля, утверждая, что только Ричард способен удержать для нас крепость Кале. Герцог часто отводил моего мужа в сторону, пытаясь обсудить с ним план того, какую экспедицию лучше послать, чтобы пробиться с территории Кале дальше, в Нормандию. Ричард следовал своему обычному правилу: хранить верность своему командиру и не перечить ему. Я пока помалкивала, замечая, что глаза королевы постоянно следуют за Бофором и моим мужем, когда они беседуют тет-а-тет, но мне было ясно: с ней придется снова серьезно поговорить.

В первую очередь меня побуждало сделать это чувство долга. Я едва сдерживала улыбку, понимая, что это влияние моего первого мужа, герцога Джона Бедфорда. Он никогда в жизни не манкировал своими обязанностями, даже самыми сложными, и чувство долга было для него превыше всего. У меня было такое ощущение, будто это он обязал меня служить английской королеве, даже если мне придется высказывать ей свое порицание, недовольство ее поведением и требовать от нее большей ответственности.

Наконец я выбрала подходящий момент. Мы как раз готовились к маскараду, задуманному Эдмундом Бофором. Он приказал сшить для королевы белоснежное платье, высоко зашнурованное на талии плетеным золотым шнуром. Распустив волосы, она должна была изображать в этом платье некую богиню, но на самом деле выглядела как невеста. Герцог даже новый фасон рукавов придумал для этого белого наряда: рукава были обрезаны так коротко и были такими широкими, что руки Маргариты открывались почти до локтей.

— Вам придется надеть другие рукава, — напрямик заявила я. — Эти совершенно неприличные.

Она погладила себя по внутренней стороне руки и ответила:

— Но ощущение такое приятное. И кожа у меня гладкая, как шелк. И это так чудесно, быть настолько…

— Обнаженной, — закончила я за нее.

Не проронив больше ни слова, я подыскала другую пару рукавов в ее комоде и пришнуровала их к платью. Маргарита без жалоб и возражений позволила мне сменить рукава, затем уселась перед зеркалом, а я, махнув рукой, отпустила служанку и взяла щетку для волос, чтобы разгладить и распутать массу медно-золотистых кудрей, которые ниспадали ей на спину почти до пояса.

— Благородный герцог Сомерсет обращает на вас слишком много внимания, — сказала я. — Это всем заметно, ваша милость.

Она засияла от удовольствия.

— Ах, вы повторяетесь, Жакетта. Это все старые песни. Ведь Эдмунд смотрит на меня как истинный придворный, как рыцарь на свою королеву.

— Скорее, как на даму сердца, — возразила я. — Он смотрит на вас как влюбленный мужчина.

Я ожидала, что она смутится, и с ужасом наблюдала, как королева, напротив, пришла в полный восторг, ее щеки вспыхнули еще более ярким румянцем.

— Ах, неужели? — воскликнула она. — И он действительно именно так на меня смотрит?

— Ваша милость… что происходит? Вы же знаете, вам и думать нельзя о настоящей любви. Немного поэзии, немного флирта — это одно. Но вам, королеве, замужней женщине, даже страстных мыслей о нем нельзя допускать.

— Когда мы беседуем с ним, я вся оживаю.

Маргарита обращалась к моему отражению в зеркале, и в блестящей серебряной поверхности мне было отлично видно, как сияет ее лицо. Возникало странное ощущение, будто мы с нею вдруг оказались в ином мире, в некоем волшебном зазеркалье, где можно обсудить друг с другом любые вещи.

— С королем я вынуждена вести себя точно с любимым ребенком. Я должна соглашаться, что он прав, убеждать его выехать во главе войска, как и подобает королю и мужчине, просить, чтобы он стал настоящим правителем своей страны; я должна каждый раз хвалить его за проявленную мудрость и утешать, когда он чем-то огорчен. Я для него скорее мать, чем возлюбленная. А Эдмунд…

Она судорожно вздохнула, потупилась, потом снова посмотрела на меня в зеркало и беспомощно пожала плечами: мол, я ничего не могу с этим поделать.

— Вы должны прекратить ваши свидания с этим человеком, — поспешно произнесла я. — Вы должны видеться с ним только в присутствии других придворных. Вам вообще следует держаться от него подальше.

Королева взяла у меня щетку для волос и, расчесывая волнистую прядь, поинтересовалась:

— А разве вам он не нравится? Он постоянно говорит, как вы нравитесь ему, как он вами восхищается. Он говорит, что он — ваш друг, а Ричарду он доверяет больше всех на свете. Он всегда так хвалит вашего мужа в присутствии короля!

— Разве он может кому-то не нравиться? — спросила я. — Герцог необычайно хорош собой, на редкость обаятелен, он — один из величайших людей Англии. Но это вовсе не означает, что вы, королева, должны испытывать к нему какие-то особые чувства, кроме родственной приязни.

— Вы опоздали с вашими советами, Жакетта. — Голос Маргариты шелестел, точно теплый шелк. — Увы, слишком опоздали. Я испытываю к нему отнюдь не только родственную приязнь, а нечто гораздо большее. Ах, Жакетта, да я впервые в жизни чувствую себя живой! Впервые в жизни чувствую, что я женщина! Красивая. Желанная. И этому я противиться не в силах.

— Я же предупреждала вас. Не раз обращала на это ваше внимание, — напомнила я ей.

А она, опять беспомощно пожав своими прекрасными плечами, промолвила:

— Но ведь вы, Жакетта, не хуже меня знаете, что значит влюбиться без памяти. Вот вы бы перестали любить, если бы кто-то попытался остановить вас, предостеречь?

Помолчав, я ровным тоном ответила:

— Вам придется отослать его отсюда. Вам придется избегать его — возможно, даже несколько месяцев. Это же настоящая беда!

— Но я не могу! — вскричала она. — Да и король никогда не позволит Эдмунду уехать. Он просто не допустит, чтобы Эдмунд исчез из его поля зрения. Ну а я просто умру, если не буду его видеть. Жакетта, вы что, не понимаете, что он здесь — мой единственный защитник? Он мой рыцарь, мой герой!

— У нас здесь не Камелот, — мрачно изрекла я. — И времена трубадуров давно миновали. Люди станут дурно думать о вас, видя, как вы непрерывно ему улыбаетесь; они тут же обвинят его в том, что он ваш фаворит, а то и станут утверждать что похуже. Всех этих ваших признаний уже достаточно, чтобы лишить вас трона и сослать в монастырь. А если кто-нибудь услышит, как вы говорите нечто подобное? Для герцога ведь это конец. Ему и так все завидуют. Его давно уже ненавидят за то, что он фаворит короля, и если хоть одно ваше слово станет известно народу, если народ поймет, что и вы оказываете ему особое расположение, то это закончится просто ужасно. Вы королева, и ваша репутация подобна венецианскому стеклу: она столь же драгоценна, но и столь же хрупка. Вы должны быть осторожней. Вы не частное лицо, вы не можете иметь частных чувств.

— Да-да, я поняла, я непременно постараюсь быть осторожней, — почти прошептала она. — Клянусь, я буду осторожна.

Мне показалось, что она пытается заключить со мной некую сделку, и за право быть с Бофором она готова предложить все, что угодно.

— Но если я буду вести себя осторожно, — продолжала она, — если я перестану ему улыбаться, не буду ездить с ним рядом, не стану слишком часто танцевать с ним, я ведь смогу с ним видеться? Ведь смогу, правда? Все будут думать, что он постоянно пребывает в нашем обществе по настоянию короля; никому ведь не нужно сообщать, что одно это делает меня такой счастливой, наполняет мою жизнь смыслом; что мне хочется жить хотя бы для того, чтобы просто быть с ним рядом.

Было очевидно, что следует строго запретить ей оставаться с Бофором наедине, но она смотрела на меня так умоляюще, она была так одинока и так молода! О, как я хорошо понимала, до чего это ужасно — совсем юной женщине оказаться в чужой стране, среди королевских придворных, которые ее не понимают и не испытывают к ней ни капли симпатии или сочувствия. Я-то знала, каково это, когда твой муж едва замечает тебя, но при этом рядом с тобой постоянно находится молодой мужчина, который глаз с тебя не сводит. Я-то знала, что такое — гореть от жажды любви в холодной супружеской постели.

— Просто будьте осторожней, — предупредила я, хоть нужно было потребовать, чтобы она отослала герцога прочь. — Вам придется все время соблюдать осторожность, в любое время дня и ночи. И не стоит встречаться с ним наедине. Наедине с ним вы вообще никогда не должны оставаться. Это выходит за рамки отношений благородного рыцаря и его прекрасной дамы, тем более королевы. Ваша тайная радость должна оставаться тайной. Приличия всегда должны быть строго соблюдены.

Она покачала головой.

— Но мне необходимо общаться с ним. Мне необходимо быть с ним.

— Вы не имеете на это права. Для вас обоих нет иного будущего, кроме позора и бесчестия.

Маргарита встала и направилась к своей огромной кровати с богатыми золотыми занавесями. Усевшись на постель, она приглашающим жестом похлопала по покрывалу, приглашая меня к ней присоединиться. Я подошла к кровати, и она вдруг попросила:

— Вы не могли бы погадать — на него? Тогда мы, наверное, смогли бы получить ответы на многие вопросы. И узнали бы, что готовит нам будущее.

Я покачала головой.

— Вам же известно, что король не любит карты. Да и гадание запрещено законом.

— Вытащите всего одну карту. Всего одну! И мы все выясним. Чтобы я могла остерегаться возможных бед и неприятностей, а?

Однако я колебалась, и она, воспользовавшись этим, мгновенно нырнула за дверь и тут же вернулась с колодой игральных карт в руке. Она взяла ее у одной из своих фрейлин. Вручив мне карты, она нетерпеливо меня поторопила:

— Ну же, давайте!

Я стала медленно тасовать карты. Разумеется, при дворе постоянно играли в карты; но теперь-то я знала, что мне нужна только одна карта, которая приоткроет мне будущее королевы. Это было совершенно иное ощущение, чем при обычной карточной игре. Я протянула ей колоду и очень тихо произнесла:

— Еще раз перемешайте и снимите. Так. Теперь снова снимите.

Она наблюдала за мной, как зачарованная.

— И мы узнаем его будущее?

— Его будущее мы узнать не можем, — пояснила я, — для этого ему пришлось бы самому вытаскивать карту, самому ее выбирать. Без него это невозможно. Но мы можем узнать, как его жизнь соприкоснется с вашей. Карты покажут, как он относится к вам и как вы относитесь к нему.

Маргарита кивнула и страстно воскликнула:

— Да, мне это очень интересно! Как вы считаете, Жакетта, он любит меня? Вы столько раз видели его со мною. Как вы считаете, он меня любит?

— Раскиньте карты, — велела я, игнорируя ее вопрос.

Она разложила карты веером, рубашкой кверху.

— Теперь выбирайте.

Медленно водя пальцем по ярким рубашкам, она задумчиво выбрала и указала:

— Вот эту.

Я перевернула карту. Это была «Падающая башня». Башня замка, в которую, возможно, ударила молния: светящаяся изломанная линия словно вонзилась в крышу башни, и стены ее падали в одну сторону, а крыша — в другую. И две крошечные человеческие фигурки летели со стены на заросшую травой землю.

— Что это значит? — прошептала она. — Он захватит Тауэр? Неужели он захватит власть в королевстве?

Несколько мгновений я даже понять не могла, что она имеет в виду.

— Захватит власть в королевстве? — в ужасе повторила я. — Захватит власть в королевстве!

Она качала головой, отрицая, казалось, даже возможность подобных мыслей. Потом прижала пальцы к губам и прошептала:

— Нет-нет, ничего… Но что это все-таки значит? Что означает эта карта?

— Она означает, что все будет перевернуто с ног на голову, — сообщила я. — Разрыв времен. Разрыв эпох. Может, падение некоей крепости… — И я, разумеется, тут же подумала о Ричарде, который поклялся Бофору во что бы то ни стало удержать крепость Кале. — Или падение с высоты. Вот, смотрите: двое людей падают с высокой башни. Возможно, те, что стоят низко, теперь поднимутся высоко. То есть — полные перемены. Новый наследник займет трон, старый порядок будет изменен — все станет иначе.

Ее глаза сияли.

— Все станет иначе, — отозвалась она. — И кто же, по-вашему, является истинным наследником трона?

Я смотрела на нее с ощущением, более всего близким к ужасу, однако голос мой звучал спокойно, когда я напомнила:

— Ричард, герцог Йоркский. Нравится вам это или нет, Ричард Йорк — прямой наследник нашего короля.

Она покачала головой.

— Но Эдмунд Бофор — кузен Генриха! И он вполне мог бы стать его наследником. Может, карта означает именно это?

— Мне никогда не удается в точности предсказать грядущие события, — заметила я. — Порой все получается совершенно иначе. И вообще, это не предсказание, а скорее предупреждение. Помните ту карту — «Колесо Фортуны»? Ту, что вы вытащили в день своей свадьбы? Она предостерегает человека: тот, кто возвысился сейчас, может через минуту рухнуть, ведь нет на свете ничего постоянного.

Но никакими доводами нельзя было омрачить ее радость; ее лицо светилось. Ей казалось, что эта карта предвещает перемены во всем, а она страстно мечтала все это изменить. Возможно, Маргарита считала, что башня, изображенная на карте, — это ее тюрьма, стены которой пали, выпустив ее на свободу. А ей так этого хотелось! Видимо, ей казалось, что эти люди, явно летевшие со стены вниз, навстречу своей гибели, вырываются на свободу; что стрела молнии, пронзившая крышу крепости и разрушившая ее, уничтожает старое и создает новое. И никакие мои объяснения были ей ни к чему: она все равно ни слова не пожелала бы воспринять как предупреждение о грозящей опасности.

Зато, вспомнив тот жест, которому я научила ее в день ее свадьбы, она указательным пальцем нарисовала в воздухе круг — символ вечного вращения колеса Фортуны — и, точно завороженная, произнесла:

— Все станет иначе!

В ту ночь, лежа в постели, я поделилась своими опасениями с Ричардом, старательно обходя тему безумной страсти королевы к Бофору. Я рассказала мужу, какой одинокой чувствует себя Маргарита и как ее поддерживает герцог, которого она считает своим ближайшим другом. Ричард сидел у камина, набросив на обнаженные плечи халат.

— Ничего плохого в этой дружбе нет, — решительно заявил он. — А она хороша собой и, безусловно, заслуживает поклонения и доброго отношения.

— Но люди станут говорить…

— Люди вечно болтают.

— Но я боюсь, что она может слишком увлечься герцогом.

Ричард, прищурившись, посмотрел на меня, словно пытаясь прочесть мои мысли.

— По-твоему, она может в него влюбиться?

— Я бы не удивилась, если б это произошло. Она молода, а герцог весьма хорош собой, и никто здесь не проявляет к ней ни любви, ни сочувствия. Король, правда, достаточно добр и внимателен с ней, но в нем нет ни капли истинной страсти.

— А может ли король подарить ей ребенка? — напрямик спросил Ричард, улавливая самую суть вопроса.

— Я думаю, да, — ответила я. — Только он слишком редко заходит к ней в спальню.

— Ну и глупец! — воскликнул мой муж. — Такую женщину, как Маргарита, нельзя оставлять без внимания. А как ты думаешь, герцог на нее никаких видов не имеет?