Рим, Италия, 1993 2 page

– Надеюсь. Дуг говорил, что, возможно, в Сараево было безопаснее всего, – сказала Мадлен и улыбнулась посетившей ее мысли. – Как бы там ни было… поехали домой. Мне не терпится посмотреть, что в этих сумках!

Неделю спустя Амбер снова обняла Мадлен и попрощалась с ней у ворот отправления в заново открывшемся четвертом терминале. Было грустно, но ее голова была занята множеством других дел. Она вспоминала о встрече, прошедшей предыдущим утром. Все началось, как обычно; она знала, что Тим был рад видеть ее хотя бы раз в месяц, просматривать ее отчеты и статьи, и тогда она думала, что эта последняя встреча ничем не будет отличаться от предыдущих. Тим пребывал в довольно серьезном настроении, но это часто бывало, и Амбер не обратила внимания на перемену в нем. Но после первых десяти минут их разговора она поняла, что тут что‑то неладное. Ему понадобилась всего минута, чтобы рассказать ей все.

– Дело в твоем отце, Амбер. Мы получили некоторые необоснованные сообщения… ничего еще точно неизвестно, но должен сказать, что он успел провести несколько встреч в Париже с Галли, предводителем туарегов. Может быть, все не так, но пошли слухи о неудавшейся попытке покушения, а человек, стоящий за этим, Бубакар Сидибе, случайно оказался на нескольких подобных встречах. Я поручу кому‑нибудь эту историю…

– Нет. Позволь мне заняться этим, – перебила его Амбер, тяжело дыша.

– Я не могу. Это не обсуждается. Теперь я бы хотел, чтобы ты…

– Тим, пожалуйста. Я знаю о Мали больше, чем любой другой сотрудник департамента. Ты же знаешь, это так. Я могу это сделать, я знаю, что могу.

– Амбер, я бы с превеликим удовольствием передал бы тебе все документы и поручил бы тебе это дело – уверен, ты проделаешь великолепную работу. Но – и это весомое «но» – это дело твоего отца. Слишком рискованно. Это пойдет вразрез со всеми нашими принципами. Объективность и беспристрастность… ты знаешь об этом не хуже меня.

– Ты не можешь так поступить со мной, Тим. Ты не можешь звать меня сюда и сообщать такие вещи… а потом говорить, что поручаешь это другому. По крайней мере, позволь мне работать с тем, кто будет заниматься этим заданием. Мне наплевать на деньги. Но я просто не смогу спокойно выйти отсюда, зная, что такое происходит, в то время как я занимаюсь посторонними вещами. Какой бы ни была правда. Кроме того, другие журналисты не смогут самостоятельно получить доступ к тем структурам в Бамако, которые им понадобятся. А я смогу. Я смогу провести нас повсюду. Прошу тебя, Тим. – В его офисе наступила тишина. Тим смотрел на нее, снова и снова прикидывая в уме ее предложение. Наконец он отложил в сторону карандаш и встал.

– Хорошо. Я поручаю это дело Гейлу Скроггинсу. Ты можешь работать с ним. Я не будут анонсировать твое имя в статье, и если скрывать это станет сложно или если ты скомпрометируешь себя – или нас, – в любом случае я отстраню тебя немедленно. Понятно?

Амбер поднялась с места.

– Яснее некуда. – Она взяла сумочку, повернулась и пошла. В дверях она на мгновение остановилась. И спасибо тебе, Тим. Я ценю твое… доверие.

Она улыбнулась и вышла, в этот момент ноги ее едва держали. На что она сейчас согласилась?

Теперь, когда она устроилась на заднем сиденье, и аэропорт давно уже был позади, она думала о вчерашнем разговоре и ее новой работе, к которой она скоро должна приступить… и о том, как она расскажет об этом Танде. Или не расскажет. Назад она полетит через пару дней – она неохотно приняла приглашение пообедать с Анджелой и Киераном сегодня вечером. Даже перед концом света она вряд ли обедала бы с ними. А поход в дом на Холланд‑парк был сродни походу на альтернативное телевизионное реалити‑шоу. Анджела вальсировала по дому в длинном восточном платье и кожаных мокасинах – она вдруг резко протрезвела, обратившись к другой религии, буддизму, и поменяла стиль; Киеран проводил большую часть времени в скверном расположении духа в своей комнате. Весь обслуживающий персонал менялся уже три раза за прошедшие два года. Шиобан давно ушла; ее место заняла другая девушка: Маир… как‑то так. Она проработала шесть месяцев и последовала за своей предшественницей. Амбер не помнила, кто теперь присматривал за Анджелой, но мысли о том, что она три часа проведет сегодня вечером в обществе своей матери и брата, было достаточно, чтобы доползти до дома и упасть на кровать. Они были ужасны, оба. Особенно Киеран. Просто он лучше играл трагическую роль жертвы. Он долго учился этому у Анджелы. Она вздохнула.

В последний вечер в гостиничном домике Паола одевалась еще тщательнее, чем обычно. Она была определенно настроена заставить Отто фон Кипенхоера запомнить ее как следует. Она находила в этом мужчине что‑то необыкновенно притягательное. Он не был похож ни на одного из тех мужчин, которые нравились ей раньше – в общем‑то, как раз наоборот. Он был маленького роста, лысеющий и старый. Совершенно не тот тип мужчины, которого она представляла рядом с собой. И все же в Отто было что‑то милое и решительное. Ей нравились, например, запахи дорого лосьона после бритья и табачного дыма; ей нравилась его улыбка и его манеры – всегда внимательный, всегда вежливый… ничто не могло испортить его гладкой, идеальной внешности. Казалось, он видел и пробовал все хотя бы единожды, поэтому он все мог взять под свой контроль. Он производил такое же властное впечатление, как и Макс, – ничего особенного, просто это видно по тому, как он отдавал приказания, уверенный в том, что никто не посмеет ослушаться его; как говорил о делах и планах. Для Отто мир действительно был словно собран у него в руках, как и для Макса. Он зарабатывал в сфере промышленного производства, так он говорил. Паола знала, что имя фон Кипенхоер поднялось откуда‑то из низов благодаря деньгам. Однако в начале семидесятых он ждал резкого взлета немецкой туристической индустрии и сумел правильно использовать его. Его туристическая компания «Зевс» возила немцев в те уголки мира, где они еще никогда не бывали. Китай, Россия, Чили, а теперь и Намибия. Работая по принципу, что лучше обслужить одного туриста, готового потратить тысячу долларов, чем возиться с тысячью туристов, готовых платить по доллару, он обеспечил себе нишу на рынке туризма – роскошные путешествия и туры по таким далеким от стандартных маршрутов местам, что ему приходилось самому обеспечивать все: посадочные полосы, дороги, включая все удобства. Он никогда не отвечал «нет» и стал таким всемогущим в сфере дальнего туризма, что целые государства встречали его у себя с распростертыми объятиями в надежде, что они станут следующим экзотическим местом назначения в туристическом плане компании «Зевс».

Все это она узнала не от Отто, а от госпожи Майслер. Она еще не добралась до сути отношений между высокой худощавой женщиной и ее хозяином, но что бы между ними ни было, Паола была решительно настроена прекратить это. Единственной проблемой в ее плане был сам Отто. Он был милым, как обычно, но не проявлял ни капли должного к ней интереса. Ни единого намека. Она едва с ума не сошла, пытаясь выяснить, в чем дело. Она вдела дорогие серьги в уши и посмотрелась в зеркало. С минуту внимательно изучала отражение. Лицо изменилось: оно похудело, скулы стали более выпуклыми, а аккуратные линии под глазами стали вдруг более заметными. Она старела, естественно. Теперь она походила на Франческу, как никогда, вплоть до мелких линий в уголках рта и сурового подбородка. Она прыснула несколько капель духов на грудь и встала. Юбка цвета лайма легко спускалась с бедер, а белый топ подчеркивал ее загорелую кожу – как Отто мог устоять перед ней? – подумала она, нахмурившись. Паола была само совершенство. Даже лак педикюра на ногах подходил под ее наряд, сочетаясь с приятными розовыми коралловыми бусами и соответствующими браслетами. Она обула свои зеленые босоножки и еще раз расчесала волосы. В ее распоряжении был последний вечер, чтобы произвести на него незабываемое впечатление. Хотя приглашение вернуться в Утьо оставалось в силе, определенных планов не было, и, вопреки самой себе, Паола начинала волноваться. Что, если он не захочет видеть ее снова? Что, если – боже упаси – она ему вовсе и не нравилась? Что, если она была сплошным разочарованием? На этой довольно пессимистической ноте она закрыла за собой дверь и вышла из дома.

Но ей не стоило волноваться. Обед, как ни странно, был без этой ужасной госпожи Майслер. Она уехала в Виндхук сегодня в полдень, сказал Отто, и вернется на следующий день.

– Она передавала вам свои самые добрые пожелания, – сказал он, улыбаясь ей через стол, умело разливая вино по бокалам. – Она надеется, что вы еще встретитесь. – Паола неуверенно кивнула. – А вы? Вам грустно уезжать? – Паола еще раз кивнула.

– Да, очень, – добавила она с большим сожалением, как ей показалось.

– Вам понравилось здесь, а?

– О да. Очень. Какая досада, что эти две недели подошли к концу. – Она кокетливо взглянула на него из‑под своих густых ресниц.

– Возможно, это еще не конец… – задумчиво произнес он, играя пальцами по своему стакану с белым вином. – Я буду в Риме через пару недель. Может быть, я смогу навестить вас там?

– Это было бы просто замечательно, – сказала тихо Паола, следуя совету Франчески: «Воодушевленно, но не отчаянно. Охотно, но не настойчиво». Лицо Отто засияло. Он поднял свой бокал:

– Значит, в Риме.

Паола тоже подняла свой. Это было, не понимала она, заявление? Если так, то о чем он заявил? Она сделала глоток вина, не понимая, что она должна чувствовать сейчас.

Для Франчески же, наоборот, было все ясно. Все эти две недели перед приездом Паолы она только и знала, что давать гору заметок, советов и всевозможных поучений… что угодно, что могло бы помочь направить ход событий в нужное русло. Она уже четко сформулировала для себя цель: Паола должна стать миссис фон Кипенхоер, и ничто не помешает ей добиться цели. Паола была поражена, когда услышала прямолинейные планы матери.

– Ты же не хочешь закончить свою жизнь как я, дорогая, – говорила ей Франческа, когда они сидели в соседних креслах в парикмахерской. Паола посмотрела на нее из‑под накидки, покрывающей волосы, и нахмурилась.

– Что ты имеешь в виду? Разве у вас с Максом не все в порядке?

– О да… в общем‑то, все в порядке. Но, понимаешь, если вдруг что‑нибудь случится с Максом… все не так‑то просто, понимаешь.

– Что именно?

– Что обо мне кто‑нибудь позаботится. Что у нас все останется по‑прежнему. Ведь все перейдет Анджеле, ты же знаешь. Этой алкоголичке.

Паола была глубоко поражена.

– Ну конечно же нет. Макс должен… ну, понимаешь, как‑то упомянуть нас в своем завещании. Он не оставит нас без средств к существованию, разве не так?

– Да, конечно… но нельзя быть до конца уверенным, что завещание вообще существует или что у него дела идут хорошо. Мария Луиза как раз на днях рассказала мне одну историю… – и Франческа принялась рассказывать ей ужасную историю об одном мужчине и его трех любовницах. Паола только молча слушала ее, широко раскрыв глаза от удивления. Она никогда не задумывалась над подобным раскладом вещей. Отто нравился ей. Любить за обилие денег – это все равно что любить какую‑то одну часть тела или, например, только за его склонность к дорогим одеколонам, или за то, что он всегда говорит «а?» в конце своих высказываний. Она не могла отдельно рассматривать его и его деньги. Однако Франческа смотрела на эти вещи под совершенно иным углом. Она хотела, чтобы Паола была в безопасности. Но ведь она и так не подвержена никакой опасности, настаивала Паола. У Франчески другие принципы. Она будет в безопасности лишь тогда, когда у нее на безымянном пальце будет кольцо и неоспоримое право на половину всего имущества мужа. С другой стороны, Паола была рада, что Франческа перестала обсуждать случай с Киераном. Она бросила попытку понять сложившуюся ситуацию так, как она представляла себе ее. Говорить, что здесь нечего понимать, было бесполезно – просто так случилось – и это, похоже, было достаточно для нее. Но теперь появился другой повод для беспокойства.

К тому времени, как Отто наконец снова почтил их своим присутствием, его судьба была предрешена. Когда он столкнулся лицом к лицу со строгой красотой Франчески и при виде Паолы, которая, спускаясь каждый вечер в великолепных вечерних нарядах, завораживала его, у бедняги не осталось выбора. Во время ужина в «Тизу», модном новом сицилийском ресторане, он сделал предложение. Он не был уверен, кому больше радости это доставило – Паоле или ее матери.

Впервые Амбер узнала о помолвке, когда достала толстый кремовый конверт из почтового ящика. А точнее, три таких конверта. Один был адресован Максу и Анджеле, один для Киерана и один для нее. Она была в гостиной вместе с Анджелой, наблюдая в изумлении, как мать потянулась рукой к журнальному столику не за стаканом вина или пива, а за чашкой чая – и довольно твердой рукой. Амбер приподняла бровь. Она никогда не видела Анджелу трезвой. Вдруг послышался звонок в передней и глухой стук в дверь. Она встала, слегка смущенная – неужели такое возможно? И Анджела, наконец, бросила пить, – и пошла к двери. Амбер вернулась с двумя конвертами в руках и дала Анджеле тот, что был адресован ей и Максу. Она разорвала свой конверт и вынула оттуда тяжелую открытку. «Франческа Марина Росси с большим удовольствием приглашает вас принять участие…» Она подняла глаза. Анджела внимательно слушала. Ее конверт лежал рядом нетронутый.

– Паола выходит замуж, – сказала удивленно Амбер.

– О, прекрасно. Франческа будет довольна, – съязвила Анджела. – Она взяла пирожное. Амбер широко раскрыла глаза от неожиданности. Разве Анджела когда‑нибудь ела что‑нибудь сама? Наступила мертвая тишина, когда Анджела впилась зубами в мякоть пирожного. – Они очень даже вкусные, дорогая, – продолжила Анджела, придвинув к себе тарелку с пирожными. – Попробуй. Дафни приготовила их сегодня утром, по‑моему.

– Дафни?

– Она – наш новый повар. На прошлой неделе пришла. Хочу сказать, я убила кучу времени, чтобы выбрать нужную. На этот раз я взяла страшненькую.

– Страшненькую? – Амбер с трудом понимала, о чем она говорит.

– Мм. Больше не могу терпеть этих красоток вокруг. Ничем не занимаются, кроме как крадут мои вещи.

– Вещи?

– Дорогая, почему ты повторяешь каждое мое слово?

– Разве?

– Да. А теперь я пойду наверх медитировать, дорогая. Мне передать Максу, что ты приходила?

– О, э… да. Хотя, может быть, мы встретимся с ним на следующей неделе. Думаю, он сам приедет в Бамако.

– А? А где это, милая? – Анджела встала и стряхнула крошки со своего платья. Амбер озадаченно посмотрела на нее.

– Бамако? Там я теперь живу. – Возможно такое, что Анджела не имела понятия, где находилась ее дочь? – Это в Африке.

– Как мило. Что ж, до скорого. До свидания, дорогая. – И она ушла. Амбер не двинулась с места, она еще раз просмотрела пригласительную открытку, быстро соображая, кто такой Отто фон Кипенхоер. И почему у них две церемонии, одна в Риме, а другая в Намибии? Она опять взглянула на открытку. Сама церемония бракосочетания пройдет в Риме, а прием гостей будет длиться три дня в так называемом гостиничном комплексе Утьо, в ста пятидесяти километрах от столицы Виндхук. Паола в Африке? Это просто невероятно. Интересно, что Макс думает по этому поводу.

Тем временем Макс всматривался в записку, оставленную ему юристом Тео, работавшим у него уже много лет, в которой тот советовал ему вот уже во второй раз обновить его завещание, чтобы укрепить свои интересы. Возможно, кому‑то это покажется странным, но он терпеть не мог все, что было связано, пусть даже отдаленно, с его смертью. Он не пересматривал свое завещание с тех пор, как лишил наследства Киерана несколько лет назад – приступ ярости, который заставил принять его подобное решение, был приглушен успехом Киерана в работе его ночного клуба. Но потом сын снова огорчил Макса после того жуткого случая с Паолой. Макс уже и не помнил, какие изменения он вносил в завещание последний раз. Он смутно припоминал, что большую часть своего состояния отдал Амбер, но это было до того, как она обрушила на него новость об их с Танде отношениях. Он вздохнул и отложил записку в сторону. На другом конце стола стояла ваза с летними розами – должно быть, кто‑то из горничных поставил ее сюда. Красные, желтые, ярко‑розовые. Он посмотрел на просвечивающиеся лепестки; некоторые уже были в самом цвету. Он вынул один цветок, восхищаясь плотно собранными лепестками в бутоне, их совершенством, симметрией; через несколько дней один за другим они раскроются во всем своем великолепии… он вдохнул их аромат. Мама любила розы. Эта мысль так стремительно и неожиданно посетила его. Мутти. Он не вспоминал ее… лет десять. Он повернулся в своем кожаном кресле и открыл один из ящиков в шкафчике позади. В ящике не было ничего особенного, кроме маленького замшевого мешочка. Он достал его и пощупал пальцами содержимое, потом раскрыл мешочек. Он развернул бумажный сверточек и вытряхнул на ладонь три бриллианта, каждый по‑своему переливался на свету. Все еще на месте. Всегда.

Он сжал ладонь с драгоценностями в кулак, предполагая, как Мутти отреагировала бы на происходящее – одна из ее внучек живет в Африке с мусульманином; другая выходит замуж за немца, чей отец несомненно… он запнулся. Об этом невыносимо думать. А ее внук – чахлый наркоман‑неудачник, до сих пор живущий в родительском доме, начал единственное дело, которое и то провалилось, – совершенно отрешенный от жизни и лишенный каких‑либо амбиций и планов человек. Жена‑алкоголичка и бесшабашная любовница… что на это сказала бы мама? Конечно, она бы гордилась тем, какого успеха он добился – а может, и нет? Макс был так молод, и многие ценности, которые родители могли бы привить ему… что ж, просто тогда не было достаточно времени для этого. Он рос без чьей‑либо помощи, формулируя свои моральные принципы и решая, что хорошо, а что плохо, самостоятельно. В такие моменты он особенно остро ощущал отсутствие родителей. Что сказал бы в этой ситуации его отец? Из них двоих отца он помнил хуже. С мамой было легче – такие мелочи, как запах роз или вид пирога на витрине… цвет одежды… эти детали возвращали ее образ. Но вспомнить отца было намного сложнее.

Он принялся вертеть в руках драгоценные камни. А он сам хороший ли отец? Вопрос требовал от него честного ответа. Франческа искренне верила, что произошедшее между Паолой и Киераном было его виной. Его и только его. Он был поражен до глубины души. Она водила Паолу по всевозможным психотерапевтам – по крайней мере, Максу так казалось, – но девочка так и не поумнела. Он не знал, как быть с Киераном. Забыть. Это единственный верный выход. Он говорил с ним лишь однажды. «Мы готовы забыть произошедшее», – сказал он. Киеран просто посмотрел на него и захлопнул дверь своей спальни. Макс не знал, что делать, что говорить. А Франческе как раз‑таки было что сказать, и в конце концов Макс устал слушать ее. Все было кончено. В прошлом. Это была большая, страшная, ужасная ошибка. Пусть эти двое оставят друг друга в покое и продолжат идти своим путем. «Пойдут своим путем?» – взвизгнула Франческа. – «Как? Им необходима помощь!» Она молча предъявила ему счета за лечение Паолы, но, честно говоря, он не видел никакого толку в этих сеансах. Паола продолжала ходить по гостям, как и раньше; веселиться с той же компанией, которую она приглашала тогда в «Парадайз», тратила кучу денег на абсолютно бесполезные вещи: на новую машину, новую одежду, празднества… словом, продолжать можно бесконечно. К счастью для всех, вся правда о скандале не стала достоянием прессы. Именно за это Макс был им благодарен. В общем, никто за пределами семьи не знал, в чем дело. Ему пришлось как можно скорее распродать их части в «Парадайзе». Тогда уже было ясно, что Киеран не в состоянии продолжать свою деятельность. Он еще поработал вполсилы пару месяцев, прежде чем Макс взял все в свои руки. Однако ему удалось кое‑что заработать, хоть Макс и слышал, что дела в клубе в целом шли хорошо. Его порой раздражало то, что его заставили продать дело. Если бы он еще подержал свою часть, она стоила бы намного больше.

Макс вздохнул. Он снова вспомнил про записку юриста по поводу завещания. Его состояние – его завещание. Он скомкал записку Тео. Он разберется с завещанием позже. Через пару дней он едет в Тегазу, и там еще много дел. Первая шахта была почти закончена, а строительство завода шло быстрым ходом. Они столкнулись с некоторыми сложностями, которые обеспокоили Танде. Макс улыбнулся. Несмотря на то что Танде все продумывал и имел деловую хватку, он был менее проворен, чем Макс. Макс предвидел проблемы задолго до того, как они появлялись. Первым делом он организовал встречу с лидерами туарегов – представителями от главных политических партий. Он хотел показать им, что он работает в их регионе не против них, а в их пользу. Макс прекрасно знал, что такое быть аутсайдером. Он знал, история туарегов была сложной и малозначительной в мировом масштабе, и эти переговоры были попыткой предупредить появление проблем. Ему никто не мог об этом сказать, но как‑то, где‑то глубоко в душе он знал, что мама оценила бы его действия.

Телефонный звонок нарушил воцарившуюся тишину. Он кинул скомканную записку Тео в корзину для бумаг. С завещанием он может разобраться позже. А сейчас у него много других неотложных дел. Он поднял трубку телефона.

Первым, что Бекки увидела, войдя в комнату, было именно это. Над камином висела огромная картина, написанная маслом, едва ли не произведение Ротко во всем своем мастерстве использования красок и абстрактных форм, – это было потрясающе. Она остановилась перед картиной с бокалом вина в руке.

– Кто автор картины? – спросила она хозяйку, невероятно красивую Надеж О'Коннер.

– Ах, это? Это рисовал Маримба. Годсон Маримба, – отмахнулась Надеж холеной рукой.

– Кто он? – Бекки была заинтригована. Она даже не ожидала найти картины, стоящие внимания, в Зимбабве, а уж в доме людей, которых они с Генри называли друзьями, и подавно.

– Честно, я не знаю. Это одна из находок Гида, – бросила ей в ответ Надеж, вернувшись снова к тому, о чем она недавно говорила. Бекки подошла поближе и внимательно рассмотрела картину. Маримба передал ту великолепную неторопливую смену красок, которая была так свойственна природе Зимбабве, – голубые переливались в зеленые; те – в коричневые; коричневые, бледнея, превращались в серые, а затем в белые. Это определенно был Ротко, хотя в тех формах, что создал он, было больше своеобразной органики – не четко квадратные или круглые… его формы были неопределенными, подобными развалинам Великой Зимбабве, куда Генри возил ее, когда они только приехали. Огромные, могущественные формы. Она отошла от картины, восхищаясь ею с расстояния.

– У него еще есть картины? – спросила она. Но Надеж не слышала ее. Бекки обернулась и выглянула во внутренний дворик. Она искала Генри, но нигде не видела его. Она кожей ощущала, как группа мужчин рядом с барбекю шепотом обсуждают ее, когда она проходила мимо, – молодая, хорошенькая, еще не замужем, все интересующие их качества у нее присутствовали – и европейка. Она терпеть не могла эти разговоры. Она ненавидела их самих. В общем, она ненавидела все здесь. Ей не терпелось вернуться домой. Генри конечно же никогда не вернется. Хотя он и сомневался в том, что это возможно, когда они только приехали сюда, но теперь он определенно не мог жить вне Зимбабве – он нашел свое место в жизни. Разве после такого кто‑нибудь решится уехать. Бекки, напротив, она никогда… никогда в жизни не чувствовала себя такой… бесполезной… никчемной. В Зимбабве она не была нужна никому, и это мучило ее. Поначалу изображать мужа и жену, застрявших в маленьком коттеджном поселке, который даже напоминал Англию, было весело. Ей нравилось создавать интерьеры, помогая миссис Фэафилд оформить остальные домики. Она даже не раз предлагала способы расширения дела, но вскоре поняла, что она всего лишь наемный работник, взятый для того, чтобы ходить за миссис Фэафилд и выполнять ее бесполезные поручения. Хотя ей еще повезло, что ее вообще наняли – ведь первоначально на работу принимали Генри, а не Генри и его подружку. Ей платили крохотную зарплату наличными, которые выдавались ей в конце каждого месяца. Этого едва хватало на сигареты и бензин на экстренные поездки в Хараре. Если бы не Хараре и новый круг друзей, которых она здесь нашла, она бы давно села в самолет и улетела в Лондон. Даже если бы ей пришлось занимать деньги.

Надеж О'Коннер, красивую англичанку ирландского происхождения, бывшую замужем за Гидеоном Бейном, который неожиданно для всех учился в той же самой школе, что и Генри, – она встретила не так уж и случайно, как она потом решила. В небольшом обществе светлокожих людей в Хараре все друг друга прекрасно знали; они учились в одних школах; дружили с одними и теми же друзьями и все перебывали друг у друга в постели… замкнутый круг партнеров и всеобщих обид. Генри не выносил их. Даже стадо диких лошадей не заставит его принять участие в их бесконечных вечеринках и матчах поло, но Бекки, устав до смерти от фермы, принимала их как должное городское развлечение. А они в свою очередь обожали ее. Надеж «нашла» ее, когда Бекки бродила по рынкам в Чинхойи в поисках ткани для занавесок, и сразу же решила познакомиться с ней. Они с Гидом ехали в роскошный лагерь сафари в Доум, к северу от Чинхойи, и остановились заправиться и перекусить. Надеж заприметила рыжеволосую голову в очаровательных розовых очках и соломенной шляпе и тут же вскочила на ноги в «лэндровере».

– Эй! Вы… Вы, в шляпе! – закричала она через прилавки со свежей серебристой и сияющей рыбой. Бекки обернулась. – Да! Вы… подождите минуту. – Бекки, не сходя с места, наблюдала, как пара длинных загорелых ног в шортах цвета хаки выходит из машины. – Привет! Я Надеж, – сказала женщина, приближаясь к ней с протянутой рукой. – У вас такая… красивая шляпа. Я не могла не заметить ее. А ваше платье! Такое милое. – Бекки, пока стояла там среди тысячи любопытных глаз прохожих, влюбилась. Надеж была неподражаемой – высокая, стройная блондинка… безукоризненная женщина, решила Бекки. Все в ней было гармонично, начиная с шортов и футболки с глубоким вырезом до черно‑белой банданы и голубых очков в стиле Джона Леннона. Она так изголодалась по женской компании за все это время, что буквально впилась взглядом в Надеж и ее мужа, красавчика Гидеона, и не могла сдвинуться с места. И Надеж определенно была очаровательна. Она немного занималась моделированием, поделилась она с Бекки, – в их доме в Борроудэйле хранилась пара ее фотографий – и работала несколько месяцев в пиар‑компании, но весной 1990 года встретила Гидеона в Челси – любовь с первого взгляда и все такое, пришлось быстро сворачиваться и отправляться в Зим, так она называла страну. У них с Гидом было двое прекрасных детишек, хотя они любопытным образом отсутствовали в повседневной жизни родителей. Они проводили большую часть времени со своими постоянными нянями, объяснила Надеж; «В самом деле, все прекрасно устроено: наемные работники здесь невероятно дешевые, а девочки просто обожают Лизбет и Марьям; они не могут и дня без них прожить…» Это помогало ей сконцентрироваться на любимых занятиях. Каких например? Бекки не заставила себя ждать с этим вопросом. Естественно, Надеж не работала. Она пожала плечами. Езда в основном. И конечно же деловые встречи Гидеона. Похоже, только это и занимало неприлично большое количество ее времени.

Надеж познакомила ее с самыми шикарными и модными представителями общества белого населения и эмигрантов Зимбабве, живущими в северном пригороде Хараре, которые, как метко подметил Генри, не задумываясь, переехали бы в Челси или в Слоан‑Сквер с той лишь оговоркой, что их местных долларов не хватит на покупку билета, а уж на то, чтобы нанять необходимое количество слуг, тем более. Генри постоянно саркастически говорил о ее новых друзьях. Бекки иногда сомневалась, все ли Генри рассказал ей – один или два человека косо посмотрели на нее, когда она сказала, что Генри Флетчер ее парень.

– Флетчер… он не учился… случайно не был в Академии принца Эдварда?

Бекки осторожно кивнула. Похоже, все здешние мужчины учились в Академии принца Эдварда.

– Бекки, хочешь немного пунша? – прервал Гидеон наступившее молчание и после ее кивка отвел ее в сторону. Ей не терпелось спросить у Надеж, почему Генри был таким нежелательным гостем, но у нее не хватало смелости.

Она стала проводить в Хараре почти каждый выходной, уезжая с отбывающими гостями или, как они стали делать позже, просто выходила в переднюю дверь, где ее уже ждал «лэндровер» Бейнов. Надеж посылала за ней водителя – вопрос о том, чтобы добраться на автобусе, был совершенно неуместен. Она что же, сумасшедшая? «Нет, нет… я пошлю за тобой водителя. Нет, не будь глупой. В конце концов, ему за это платят, дорогая». Бекки умела уступать, к тому же с Надеж было бесполезно спорить. Та всегда добивалась своего.

Сначала ей нравилось это – чувство ожидания, когда же наконец водитель проедет Ломагунди‑Роад, а потом повезет ее мимо университета, потом по Александровскому парку с его милыми английскими домиками, проедет трек, поднимется по Ган‑Хилл и выедет на Борроудэйл‑Драйв. Дома на этой улице буквально утопали в зелени деревьев и цветов невероятной красоты. Почти в каждом саду были бассейны; площадки для тенниса и полосы идеально постриженных лужаек. Названия были, естественно, английские – Гейблз; Авонли; Хай Хаус; Дэйлз. Теперь она знала их так же хорошо, как и деревья, обрамляющие поворот на ферму.

Date: 2015-12-12; view: 292; Нарушение авторских прав