Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Рим, Италия, 1993 3 page





Люди, собиравшиеся у Бейнов, Бэкстеров или Роуеров – имена почти не менялись, – были странным сборищем отчаявшихся из‑за своего возраста, профессии или темперамента, оказавшихся в одной компании по причине своего богатства, терпимости и белого цвета кожи. Единственными темнокожими в их обществе были слуги. Бекки однажды обратила внимание Генри на это. Он нетерпеливо покачал головой. Когда же она наконец поймет? Просто так всегда изначально было. Разве ферма чем‑то отличалась? Бекки медленно кивнула. Они постоянно собираются у бассейнов ближе к вечеру, прежде всего женщины, устраиваясь лениво на солнце, подставляя ему лица и груди, поблескивающие от кокосового масла. Через некоторое время, словно по волшебству, рядом появляются бокалы с мартини, джином с тоником, блюда со сливами, оливами или солеными орешками. Служащие снуют взад и вперед, то принося полотенца, то забытые ненароком солнечные очки; свежие напитки, телефон шести или семи дамочкам, растянувшимся на солнце. Сначала Бекки неуютно чувствовала себя среди всего этого – лежа под солнцем едва ли не обнаженной, каждый раз бормоча «спасибо» парню, аккуратно ставившему напиток рядом с ней. Некоторые ребята – что ж, если честно, – были самые что ни на есть мужчины.

– Ты не чувствуешь себя немного… понимаешь, стесненной? – однажды спросила она Надеж. Надеж лежала на животе. Она лежала без верхней части купальника, а на ее загорелых округлых ягодицах виднелась лишь тонкая белая тесемка – кто‑то недавно привез ей совершенно невидимый бикини из Рио. Она была без ума от него.

– Стесненной? С чего бы это? – пробормотала она из‑под своей руки.

– Ну, знаешь… мы тут лежим полуголые, а слуги ходят мимо нас. Не знаю… но мне немного не по себе.

– О, ради бога. Мы их нисколько не интересуем. Мы для них не привлекательны, понимаешь?

– И ты в это веришь? – Бекки приподнялась на локте и взглянула на идеальные формы Надеж рядом с ней.

– Это так. Им нравятся… другие вещи. Ты видела их женщин?

– О, перестань, Надеж. Ты из Лондона. В смысле, наверное, ты немного отличаешься от англичан, выросших здесь, но ведь у тебя должны были быть друзья темнокожие или из Азии. Конечно.

– Ну, конечно, были. Но это было там. Дома все совершенно по‑другому. Ты привыкнешь, вот увидишь. Я тоже находила подобные вещи немного странными, когда впервые вышла загорать, но так и есть – мы для них невидимы, кроме дня выдачи зарплаты. Тогда начинается нескончаемый поток жалостливых историй: одному денег занять надо, просит еще до следующей выплаты, другому домой надо ехать… бабушка, видите ли, умерла, и много всего другого. Это невыносимо.

Бекки ничего не ответила: ей было стыдно сказать правду. Что бы там Надеж ни говорила о местных женщинах, Бекки чувствовала, как накалялась атмосфера вокруг, когда они лежали у бассейнов. Это было видно по взглядам, которыми «ребята» обменивались каждый раз, когда одна из женщин переворачивалась на другую сторону, выставляя напоказ покрасневший живот и молочно‑белые груди, потягиваясь за полотенцем или напитком; это было видно в манере Джозиана говорить «да, мадам» каждый раз, когда она просила его о чем‑либо… это было повсюду. Но никто больше не замечал этого. Или, если даже и замечали, то старательно скрывали свои страхи. Она поймала себя на том, что снова мысленно говорит с Амбер. Если на свете и был человек, которому она могла рассказать свои подозрения, то это была Амбер. Она бы поняла. Но Бекки потеряла ее дружбу из‑за своей глупости и трусости, и она не знала, как вернуть ее.

 

– Поразительно, не правда ли? – Это голос Гида вернул ее в настоящее. Она все еще стояла перед картиной.

– Она прекрасна.

– Ты не поверишь, сколько я за нее заплатил, – сказал Гид, закурив сигарету. – Взял ее почти даром. Честно, эти ребята… понятия не имели, что делают. А если бы он стал настоящим художником… ты представляешь? – Бекки посмотрела на него, прикусив губу. Господи, неужели в этих людях не осталось ничего человеческого?

– Где он рисует? – наконец спросила она.

Гид пожал плечами:

– Не знаю. Он брат человека, который работает на меня. Он однажды принес картину ко мне в офис, показать кому‑то. Я увидел ее и, так, между прочим, решил купить ее. Цвета необычные. И я сразу же понял, что она отлично впишется в интерьер над камином.

– Гидеон, ты не мог бы узнать, где он работает? Этот брат твоего сотрудника. Мне хотелось бы встретиться с ним. И узнай, есть ли у него еще работы, – вдруг вырвалось у Бекки. Ей в голову вдруг пришла одна идея.

Гид рассеянно кивнул:

– Да, конечно… хотя сомневаюсь, что ты найдешь еще что‑нибудь подобное. Понимаешь, у них с этим проблема. Они делают дело хорошо единожды, но повторить никогда не получается. Это что‑то вроде…

– Это было бы чудесно, – перебила его Бекки. Она больше не могла это выслушивать. – Я загляну на неделе. Я позвоню предварительно, скажем, в среду.

Он кивнул, она повернулась и ушла. Когда она нашла Генри, он разговаривал с Кейт, высокой, хорошенькой брюнеткой. Она снова наблюдала, как Генри играл свою любимую роль – опытного гида по джунглям, – а лицо Кейт в ответ светилось участием и восхищением. Бекки покачала головой. Да что с этими людьми творится? Что особенного в том, чтобы отвезти и привезти обратно кучку переевших и переплативших туристов в деревню, о существовании которой они даже не знали, чтобы посмотреть на животных, которые в любом другом подобном месте съели бы их заживо? Генри считал себя каким‑то современным героем, африканским Индианой Джонсом с широкополой шляпой и в твидовых брюках. Что за бред. Правда‑то вся в том, что Генри был чуть‑чуть больше, чем прославленный садовник. Это Джок возил туристов в самую гущу джунглей; это он прокрадывался мимо львов и слонов с единственным ножом для обороны. И именно Джок сплавлялся вниз по Замбези, заполоненной крокодилами и гиппопотамами, снующими рядом с его каноэ – а не Генри. Она заметила, как он нахмурился, когда она приблизилась. Она знала, что он ненавидел, когда его ловили на лжи, и что именно она могла это сделать. Большинство людей на этих вечеринках скорее руку себе отрежут, чем сядут в каноэ и пустятся по реке, полной крокодилов, или будут спать в палатке. Только в этом, похоже, она была с ними солидарна. Бекки терпеть не могла джунгли и все, что с ними было связано. Ей больше нравилась городская толпа, а когда «лэндровер» поворачивал на Борроудэйл‑Драйв, она вообще считала себя в раю. Она до сих пор помнила тот взрыв смеха, когда на первом ее вечере среди них она сказала, что ничего не доставляет большего удовольствия, чем открыть шкаф или ящик с полной уверенностью, что оттуда не выползет ничего неожиданного.

– О, привет… – Генри раскраснелся. Все из‑за пива и пристального внимания Кейт.

– Что ж, пойдем? – спросила Бекки немного резче, чем хотела. Она заметила, как Генри и Кейт мимолетно переглянулись. «О, да пошли они к черту», – разозлилась она про себя. Может быть, между ними даже уже что‑то было. Она удивилась, насколько безразлично было это ей.

 

 

…Месяц спустя Мадлен нашла маленькую квартирку на Леффертс‑Плэйс, рядом с Классен‑авеню в Бруклине. Небывалых размеров для Бруклина, уверила ее риелтор, не прекращавшая жевать жевательную резинку. Квартирка была на первом этаже; неподалеку был супермаркет, гастроном на углу и множество ресторанов и баров на Атлантик‑авеню… «Все, что только может пожелать молодая женщина, любящая себя, – сказала Синди, смакуя жвачку. – Она просто идеальна». Мадлен слегка улыбнулась. Она подписала арендный договор на следующей же неделе, заплатила невероятный шестимесячный залог и получила внушительную связку ключей. Неужели необходимо запирать все замки на передней двери? Синди посмотрела на нее с состраданием. Ох уж эти приезжие.

– Дорогая, это Нью‑Йорк. И закрываться здесь нужно на все возможные замки. Поняла? – Мадлен быстро закивала.

На метро она доехала до Бруклина и прошлась три квартала пешком до своего нового дома. Был июнь. Нью‑Йорк благоухал. Она закрыла дверь за собой, заперев только два из четырех замков, и пошла осматривать свою новую квартиру. Длинный, довольно темный коридор, ведущий в гостиную, разделял кухню со столовой и довольно милую светлую спальню. Ванную комнату, казалось, сделали из бывшего здесь чулана, но она была чистой и свежевыкрашенной. Она уселась на пол. Кроме матрацев, которые Синди любезно одолжила ей до тех пор, пока она не приобретет себе что‑нибудь, в квартире не было вообще ничего. Ей довольно щедро позволили распоряжаться самой; теперь она просто обязана встать и приняться за дело. Ей нужна мебель, сковородки, кастрюли, тарелки… она осмотрелась вокруг, утомленная жарой. Ее чемоданы стояли посередине гостиной. Дом. Ей было почти тридцать, а это был ее первый дом за всю жизнь. Она улыбнулась при этой мысли.

 

Шесть недель спустя она толкнула дверь и вошла в квартиру после особенно тяжелого рабочего дня и удивленно осмотрелась вокруг. Не заметно для нее самой это место все больше и больше становилось похожим на дом. Ей как‑то удалось выкроить время, чтобы заказать кровать, софу, комод. Однажды вечером она купила цветы в горшочках; на книжном шкафу стояли фотографии мамы, папы и конечно же Питера в милых рамочках. Дом понемногу начинал обретать свои очертания. Она была бы не Мадлен, если бы немедленно не поделила свои доходы на три части. Одну треть она отправляла родителям; другую клала в банк и третью часть тратила, как ей угодно, в основном расходуя свой бюджет на изучение окрестностей. И это дало свои результаты. Ей удалось обставить квартирку так, что у других бы отняло все доходы. На прикроватном столике – старая винная корзина, которую она выпросила у владельца пуэрториканской бакалеи на углу – стояла фотография Аласдэра в рамочке. Она смотрела на нее каждый вечер, перед тем как ложиться спать. Фотографии Дуга у нее не было. Она знала, что у них ничего не будет. Он тоже это понимал. Их отношения ушли, закончились, испарились вместе с последним объятием в аэропорту в Белграде. Она и не жалела. Она никогда не могла понять, как можно быть в таких близких отношениях с человеком и в то же время чувствовать себя совершенно чужими друг другу. Как бы странно это ни звучало, именно это происходило с ними. И она не хотела осознавать это или искать ответ на свой вопрос. Все было прекрасно – и, да, необходимо, – пока все это длилось, но теперь все было кончено, и она осталась одна. И, похоже, так было правильно.

Как бы там ни было, вскоре она поняла, что времени ей не хватает на то, чтобы думать о Дуге, ее родителях или еще о каких‑нибудь посторонних вещах. Ее новая работа занимала большую часть ее времени. Она обнаружила, что, пока она скучала по непосредственной работе с лекарствами, в кропотливых обязанностях, которые она выполняла с рядом других людей – Дари, великолепным юристом из Фонда развития женщин ООН, и Джамилей, представительницей Красного Креста, – она находила такое же удовлетворение. Все трое были неплохой командой. Мадлен, с ее глубокими знаниями женской физиологии, нарушения в которой им было необходимо выследить, Дари, с ее быстрым всеобъемлющим умом, и Джамиля, с ее тридцатилетним опытом работы с международными структурами управления кризисами. Ангелы Чарли, так их называли управляющие отделов ООН, были довольно своеобразными. Джамиля была седовласая подтянутая женщина из Бангладеш, выросшая в Штатах. Мадлен иногда думала, что ее решительная манера поведения и резкость обусловлены тем, что она отказалась выходить замуж за человека, которого ей выбрали ее родители, и обрекла себя тем самым на изгнание из семьи. Дари рассказывала ей немного о себе. Дари была очень интересной личностью – урожденной канадкой, родители иммигрировали в Израиль, когда ей было одиннадцать. Следующие десять лет она провела в Рамат Хашароне, зажиточном пригороде Тель‑Авива, потом удивила все свое семейство своим неожиданным выбором – она влюбилась в датского туриста и последовала за ним в Копенгаген. Она жила в пригороде Копенгагена следующие десять лет, воспитывая двоих детей и прикладывая все усилия, чтобы стать примерной датской женой. Годам к тридцати она пошла на курсы юристов. Ей понадобилось семь лет, чтобы получить датскую лицензию на работу. К тому времени ее брак окончательно развалился. Она устроилась на работу в штабе Ай‑Си‑Эм в Женеве, поднимаясь медленно, но верно по лестнице юриста, разбираясь со всевозможными проблемами, в Нью‑Йорк ее перевели совсем недавно. Три одинокие образованные и совершенно разные женщины – Мадлен гордилась тем, что знакома с ними.

Летняя жара потихоньку уступала дорогу ярким светлым дням осени – в Нью‑Йорке осень называли иначе, чем в Англии, – «ловушка». Октябрь медленно перешел в ноябрь. Листья деревьев опадали со скоростью десять листьев в секунду, когда ей позвонила Амбер. Паола, ее сестра по отцу, выходила замуж, а Танде наотрез отказывался ехать на свадьбу. Не могла бы Мадлен поехать вместо него? Амбер сомневалась, что вынесет неделю одна наедине с ее чокнутой семейкой. Свадьба назначена на Рождество в Намибии, на вершине какого‑то холма или чего‑то еще более нелепого.

– Пожалуйста. Я просто не вынесу всего этого одна. Только представь. Ему почти пятьдесят лет, и он владеет едва ли не половиной страны.

– Ну… я даже не знаю… у нас здесь столько дел… – Мадлен прикусила губу. Как бы заманчиво это ни звучало, она не могла просто сорваться с рабочего места, когда ей вздумается, на неделю.

– У тебя же должен быть отпуск? Хотя бы пару недель в год?

– Да, но… что ж, я поговорю с Джамилей и Дари. Посмотрим, что они скажут. Когда торжество?

– Двадцать пятого декабря. Ты все равно не будешь работать в этот день. – Мадлен кивнула. На обратном пути она могла бы заехать к своим родителям. Она открыла свой ежедневник.

– Хорошо. Я подам заявление на отпуск. – Она слышала, как Амбер облегченно вздохнула на другом конце провода.

 

– Тебе повезло, – сказала Амбер Танде, положив трубку, – Мадлен согласилась поехать.

– Мадлен повезло, – был его сухой ответ, когда он встал и направился в кухню. Амбер вздохнула и повернулась к нему.

– Я просто не понимаю, почему ты не хочешь ехать, – спросила она, возвращаясь к этой теме уже едва ли не в десятый раз.

– Просто не хочу. – Она слышала, как он открыл холодильник.

– Но почему?

– Потому.

– Танде! Ты не отделаешься от меня этим ответом «потому». Ты можешь внятно объяснить, в чем дело? Четко и ясно. Что мне ответить Максу, когда он спросит, почему нет тебя?

– Хорошо. В чем дело? В том, что я не хочу ехать туда, потому что никто в твоей семье не признает наши отношения, тот факт, что мы вместе почти три года; никто даже не признает меня. Я устал притворяться перед Максом, что тебя здесь нет, что мы не живем вместе. Мы, как пара, не существуем. Что касается этой свадьбы, то я не намерен быть единственным чернокожим гостем на вершине какого‑то холма, где‑то в южной Африке, где все остальные чернокожие будут прислуживать нам, подносить шампанское, которое сами они даже не попробуют на вкус. Не собираюсь быть частью всего этого. – Он посмотрел не нее. Он был прав, конечно же прав.

– Хорошо, извини меня. Я не подумала об этом. Я тоже не поеду. Я перезвоню Мадлен и…

– Нет‑нет. Паола твоя сестра. Они – твоя семья. Ты должна быть там. – Танде стоял в дверном проеме и пил воду из бутылки. Амбер сдвинула брови, глядя на него. Она уже бросила попытки отучить его от этого.

– Но я не хочу быть там, если ты не можешь, – сказала она, встав с кушетки и подойдя к нему. – Я все понимаю, честно… но праздник всегда обещает быть веселым, ведь так?

Танде медленно покачал головой:

– Нет, я буду ворчать весь день и тебе испорчу настроение.

Амбер улыбнулась, обхватив его за пояс обеими руками.

– Испортишь настроение? Мне? Никогда. – Она крепче обняла его. Она чувствовала, что он улыбается. – Я знаю, мне следует поговорить с Максом.

– Когда ты говоришь с ним, то ты всегда ошарашиваешь его какой‑нибудь новостью, – быстро проговорил Танде. Амбер отпрянула от него и взглянула ему в глаза.

– Что ты хочешь сказать?

– Ну… сказать, что мы вместе, что у нас с тобой серьезные отношения, это одно. А сказать, например, что мы собираемся пожениться, это совершенно другое. – Он говорил так мягко. Амбер посмотрела ему в глаза.

– Не шути о таких вещах, – сказала она, и сердце у нее вдруг бешено забилось.

– Кто сказал, что я шучу? – Танде был совершенно спокоен.

– Ты… что ты хочешь сказать? – проговорила она с опаской.

– Что ты на это скажешь?

– Танде Ндяи… ты предлагаешь мне выйти за тебя замуж? – Амбер вдруг рассмеялась. Он улыбнулся ей.

– Разве эти слова еще как‑то можно растолковать? – Он поставил бутылку с водой на стол и повернулся к ней.

– Но… как это может быть, ты меня никогда об этом раньше не спрашивал?

– Неужели этот вопрос мужчина должен задавать снова и снова? Нет… я ждал.

– Чего? – изумилась Амбер.

– Правильного момента.

– И это он? – Она вдруг бросила взгляд на себя. На ней были его шорты и футболка. Он последовал ее взгляду.

– Да. По крайней мере, мне так кажется. Выдастся ли когда‑нибудь еще такой?

– Что ж, ты один ждал его, – сказала Амбер, позволив ему обхватить ее руками. – Я просто не могу поверить, что ты только что сделал мне предложение.

– Я бы сделал это рано или поздно. Но, думаю, существуют вещи, о которых ты должна подумать прежде, чем принять его. Понимаешь, ты должна понять, сможешь ли ты здесь жить, сможешь ли принять нашу культуру, нашу религию… это серьезный шаг.

– Я думала, – сказала Амбер взволнованно. – О принятии новой религии, о том, чтобы стать мусульманкой.

– Я знаю. Я наблюдал за тобой.

– Я хочу этого. Я решила.

– Ты же знаешь, что ты не обязана. Даже Пророк женился на христианке и еврейке. А ты и та и другая, ведь так?

Амбер рассмеялась.

– Ну, вообще‑то, не совсем. Макс – еврей, но моя мать – нет. А религия передается от матери, понимаешь?

Танде кивнул.

– Я понимаю. Но… просто я хотел, чтобы ты осознала. Это не столь необходимо.

– Я знаю, – повторила она медленно. – Но я просто не представляю, как я буду жить здесь, если не приму мусульманство.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, ты – урожденный мусульманин. И здесь, в Мали, религия – это еще и часть культуры, даже я это вижу. Но когда ты рожден в этой религии… у тебя есть своеобразное право уклоняться от определенных вещей, которые тебе не нравятся или которые ты не принимаешь… ты пьешь спиртные напитки, и я никогда не видела, чтобы ты молился… Но я, если я приму мусульманство… у меня не будет подобной свободы. А с другой стороны, если я останусь при своей религии, я никогда не смогу приспособиться к местной жизни.

– Но это не так. Ты найдешь свой путь. Ты уже начинаешь говорить на здешнем языке. Тебе нравится здесь, Амбер. Ислам – это не догма. Так же, как и Мали. Я понимаю, это сложно представить, особенно иностранцам, но в наших кругах всегда были люди других религий – только оглянись. Нет, ты не обязана отказываться от своей веры, пока сама этого не захочешь. И если ты захочешь, причиной этому должна быть не боязнь, что ты не впишешься в культуру. Ты уже вписалась в нее. – Амбер медленно кивнула. – И все же я не поеду на свадьбу твоей сестры, – тихо добавил он, улыбаясь. Амбер уткнулась лицом в его шею.

– Я и не ждала от тебя этого. Ты очень упрямый, муженек.

– Взаимно, женушка.

Они вместе рассмеялись. Он страстно поцеловал ее.

 

Месяц спустя ей было не до смеха. Она вернулась из Лондона после встречи с Тимом. Она медленно и вяло работала над статьей, которую он поручил ей, он был недоволен задержкой. А ведь она сама выпросила эту статью. Он предупреждал ее, но она настояла, и теперь… Амбер не могла сказать ни слова в свое оправдание. Он был прав. Она пообещала, что немедленно возьмется за дело. «Две недели, – сказал он, когда она уже уходила. – Я даю тебе две недели. Гейл ждал от тебя материалов целый месяц. Мне пришлось поручить ему другое задание. Займитесь с ним этим, Амбер, иначе статья больше не твоя».

Амбер кивнула и тут же испарилась из кабинета.

 

Теперь она сидела у себя за столом в Бамако с разложенными доказательствами перед ней. Макс в самом деле встречался с Галли и Сидибе. Даже была сделана фотография их троих, выходящих из «Метрополя» в Париже. Они определенно вели секретные переговоры на нейтральных территориях Европы – журналисты тем не менее не могли вычислить место их встреч. Она жевала кончик ручки, хмурясь, потом подняла трубку телефона и набрала какой‑то номер. Через пять минут у нее был ответ. «Каса Белла». Ну конечно. Андреа и Лусиана подтвердили это.

Амбер встала из‑за стола и подошла к окну, облокотившись на подоконник. Что дальше? Она знала, что делать – послать факс Гейлу немедленно, оповестить его о дате и времени встречи. Она обязана позвонить в офис Танде – он имеет право знать. Она скрывала свою роль в этом расследовании – ей пришлось, – но теперь… Танде будет взбешен. Она понимала, что между ними огромная пропасть: он – младший государственный министр; она – дочь единственного иностранного инвестора страны. Если это выплывет наружу – связь недавних дел Макса и выбора Танде Ндяи иностранки, белой, – в качестве жены, то может серьезно повредить Танде. Он всегда говорил ей, что их отношения – это постоянное хождение по острию лезвия. Пара шагов в неверном направлении могла поставить крест на его карьере.

Прозвучал колокольный звон к началу молитвы. Было почти шесть. Амбер стояла у окна, любуясь молочно‑белым небом. Было начало декабря. Снова задул Харматтан; светлая охра затмила все вокруг. Через пару недель небо будет полностью затянуто мелкой пыльной пудрой. Она ненавидела это время года. Она посмотрела на свой открытый ноутбук. Слова уже ладным строем высвечивались на экране. Что делать… что же делать? Она не могла мыслить ясно. Конечно, она должна выслать всю полученную информацию. Без всяких вопросов. Но… как же Макс? Сначала она должна поговорить с ним и выяснить его мнение. Она снова потянулась за телефоном. Она доберется до Макса прежде, чем кто‑либо еще.

 

 

Наверное, Бекки уже представляла себе образ того человека, которого она искала, но, когда она вошла в маленький домик в перенаселенном местечке Мбар, этот замкнутый, пропитавшийся табаком заядлый курильщик, представший перед ней, был совершенно на него не похож. Годсон Маримба выглянул из‑под стола с раковиной, где он лежал, и молча кивнул ей. Он был занят починкой протекавшей трубы – на полу кругом были лужи, а в углу стояло огромное ведро. Бекки встала в дверном проеме, не зная, с чего начать. Годсон Маримба не был похож на тех горожан, которых ей приходилось встречать, – она представляла себе тихого, мягкого человека, который был бы безумно рад тому, что его работами кто‑то заинтересовался. Она уже представляла, как они уединятся в кафе и поговорят о его работах и искусстве. Тот человек, что работал с водопроводной трубой, был совершенной противоположностью воспитанным, ублажающим туристов слугам на ферме.

– Э… мистер Маримба? – спросила Бекки, когда его голова снова исчезла под раковиной.

– Да.

– Э… я хотела поинтересоваться… мое имя Бекки Олдридж. Ваш брат, Сэмпсон, сказал, что я могу найти вас здесь. Я…

– Я знаю, кто вы такая. Что вам нужно? – перебил он ее. Бекки отпрянула от такой прямолинейности и недоброжелательности.

– О, что ж. Я… я видела одну из ваших работ на днях. Она заинтересовала меня.

– Ответ «нет», дамочка. Вы зря теряете свое время. Я больше не рисую, и у меня ничего не осталось для продажи. Ясно? – Бекки подпрыгнула. – Надеюсь, я ответил на все ваши вопросы, дамочка. Прошу прощения за бесполезное путешествие. – Он принялся завинчивать болт.

– Послушайте, мистер Маримба… я видела вашу работу…

– Чертовы стервятники.

Бекки остановилась.

– Как вы только что назвали меня? – Она была настолько поражена, что не могла вымолвить больше ни слова.

– Как слышали. – Он вынул голову из‑под раковины и бросил на нее холодный взгляд.

– Что… да что вы такое говорите? – запнулась она.

Годсон медленно сел, вытирая замасленные руки о свой грязный голубой фартук. И снова бросил на нее недоброжелательный взгляд.

– Туристы. Вы все одинаковые. Вы приезжаете, скупаете местные произведения искусства по смешным ценам, а затем вывозите их, прежде чем кто‑то что‑либо посмеет вам сказать. Потом выясняется, что вы продаете наши картины в пятьдесят раз дороже в Лондоне и Нью‑Йорке. Стервятники. Вот, кто вы, и поэтому вы ничего от меня не получите. А теперь, почему бы вам не убраться восвояси, в свой Авонли. Там продают неплохие сувенирные корзинки, знаете.

Наступила тишина, оба пристально смотрели друг на друга. Сердце у Бекки забилось чаще от возмущения – как он смел?

– Вы… самодовольный идиот, – вырвалось у нее. Годсон рассмеялся. – Как вы смеете так разговаривать со мной? Я пришла сюда ради интереса. Мне понадобилось целых две чертовых недели, чтобы найти вас. Я не туристка, я здесь живу.

– О, да? Я тоже. И что? – Он явно издевался над ней.

– А то… что ничего. Я не делец, и не турист. Я не собираюсь ничего вывозить из страны. Мне просто интересна ваша работа, только и всего. Я решила открыть свою выставочную галерею и…

– Что вы сказали? – Годсон перестал вытирать руки и уставился на нее. – Галерею? Вы хотите открыть галерею?

– Да, я пока присматриваюсь. Здесь так мало… Я как‑то работала в одной в Лондоне. И подумала…

Годсон вдруг вскочил на ноги так, что гаечный ключ выпал у него на пол. Он смотрел на нее некоторое время и потом протянул ей руку.

– Послушайте, – начал он как‑то невнятно. – Прошу прощения. Я принял вас не за того.

Бекки замешкалась, но потом ответила ему рукопожатием.

– Думаю, это легко исправить, – сказала она, помедлив. – Можем мы где‑нибудь поговорить?

– Не здесь, – рассмеялся Годсон. – Вот что. Я встречаюсь с друзьями сегодня вечером в «Джаз‑105». Вы останетесь в городе?

– Хоть и не в Авонли, – кивнула Бекки. Он смущенно взглянул на нее.

– Это на Секонд‑стрит в центре города. Мы будем там в районе десяти вечера. Почему бы вам не присоединиться к нам? Там бы и поговорили. А теперь… – он указал на инструменты, лежащие на полу, – мне нужно закончить начатое.

– Да, конечно. Уверена, я найду вас. – Бекки вскинула сумку на плечо. – Что ж, тогда до встречи сегодня вечером?

– Ага.

Он снова устроился на полу. Бекки улыбнулась и вышла. Лицо у нее до сих пор горело от брошенного ей оскорбления. Она не привыкла к таким жестким противостояниям. Хотя в том, как они усмирили друг друга, как противоборствующие стороны, было что‑то приятное. Она не знала почему, но чувствовала, что Годсон Маримба счел ее стоящим собеседником. Самодовольный дурак. Она улыбалась, пока шла по пыльной улице к главной дороге. Дети сновали вокруг, крича ей вслед: «Белая! Белая!» Она улыбнулась и помахала им. Она была в хорошем настроении. Вдруг Бекки увидела свое будущее как вживую. Она нащупала солнечные очки у себя в сумке и пошла дальше, продолжая улыбаться себе самой.

 

Тем же вечером она встретила Годсона Маримбу и его друга Томаса в клубе. Тогда она впервые увидела смешанную толпу: светлокожие и темнокожие горожане, туристы, сидящие вокруг бара так, словно они в Лондоне или Нью‑Йорке, обменивались невероятными историями, распивая пиво и танцуя… Она осмотрелась вокруг с нескрываемым удивлением.

– На что вы так пристально смотрите? – прокричал Годсон из‑за громкой музыки.

Она сделала большой глоток пива.

– Просто… Я впервые… тут столько разных людей, смешанная толпа, вот и все.

– Где, вы говорили, вы живете? – спросил Томас.

– На ферме. Рядом с Чинхойи. – Оба переглянулись.

– Что вы здесь забыли? – спросил Годсон.

– Я… ну, мой парень помогает на ферме с туристами… они занимаются поездками в сафари и все такое.

Лицо Годсона искривилось в усмешке.

– Видите? Я все‑таки не ошибался.

Бекки состроила гримасу.

– Это работа, – сказала она извиняющимся тоном. – Именно поэтому я хочу заняться чем‑нибудь другим.

– Давайте потанцуем. – Годсон вдруг встал с места. – Тут слишком шумно. Потанцуем и поговорим. – Бекки нервно взглянула на него. – Да перестаньте же. Я не укушу вас. Я женат.

Он протянул ей руку. Немного поколебавшись, Бекки взяла его за руку и пошла за ним в самую гущу танцующих. «Это сон», – думала она, следуя за ним сквозь толпу. Она чувствовала себя Алисой, попавшей в свой волшебный мир, спрятанный в ней самой. А Зимбабве казалась ей огромной головкой лука, которую можно было бесконечно очищать от слоев: Генри и Фэафилды на ферме в той части страны, которая сойдет за английские Котсуолдс, коими их сделали бы их владельцы, отдав все свое состояние; Надеж с ее друзьями и до смешного устаревшим образом жизни; а теперь этот – Годсон и его мир молодых и современных горожан. Где же ее место?

– В чьем доме вы сегодня утром были? – спросила она, когда они стали танцевать. – Где я нашла вас?

– О, это дом моей тети. Ей установили новую раковину в одной из комнат, и она текла вот уже несколько дней. Я обещал ей помочь справиться с течью.

Date: 2015-12-12; view: 297; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.005 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию