Я и моя матрица

– Вот так, вот так, – утешительным тоном приговаривает Рэйчел. – Просто выпей. Отличный джин, он скоро загладит это воспоминание.

Мы втроем сидим в баре отеля «Дромоленд Касл», несколько ошарашенные последним поворотом событий.

– Спасибо, – благодарю я, стараясь внятно выговаривать слова. – По‑моему, существует небольшая опасность, что в алкоголе, текущем в моих жилах, найдут кровь.

– Ну кто бы мог подумать, – произносит Джейми уже в тысячный раз за вечер. – Брат Антоний. Ни за что не пиши мемуаров, Эмилия. Тебе никто не поверит.

– Он выглядит прекрасно. А как по‑твоему? – мрачно спрашивает Рэйчел.

– Да, наверное, – печально соглашаюсь я.

– Я хочу сказать, что ему действительно подходит монашеская жизнь. Мы даже не можем утешить себя словами «какая потеря», потому что он, кажется, искренне счастлив. У него такой же безмятежный и отсутствующий вид, какой бывает у престарелых монахинь.

– И ни морщинки на лице, везунчик несчастный, – добавляет Джейми.

– И этим ты хочешь меня подбодрить? Тем, что у него кожа в хорошем состоянии?

– Извини, – говорит Джейми. – Иногда мой язык действует независимо от мозгов. Я просто хотел сказать: что еще так улучшилось за прошедшие… ого, восемнадцать лет?

– В нашем мире – только три вещи, – отвечает Рэйчел. – «Ю‑ту», Мадонна и «Симпсоны».

Никто не отвечает. Мы все погружены в мысленное созерцание произошедшего, все еще пытаясь осознать…

Наше пребывание в аббатстве Гленстал было, к счастью, недолгим, но приятным. Нас провели в комнату для посетителей – красивую комнату со сводчатым потолком в готическом стиле, подозрительно смахивающем на толкинистский. Я была почти готова увидеть Гэндальфа и хоббитов, выходящих из‑за портьер. Грубые стены из темного камня пестрели фотографиями команд по регби, выдающихся выпускников и еще чем‑то подобным. Еще там висел неуместного вида платиновый компакт‑диск, заключенный в рамочку, который смотрелся еще более неуместно рядом с портретом Папы Римского. Мы все втроем потянулись на него посмотреть, и Джейми прочел вслух сопроводительную надпись:

«Для монахов обители Гленстал. В знак достижения выдающегося числа продаж, превысивших миллион копий. Компания „Сони Рекордс"».

– Ах да, – вспоминаю я. – Кажется, монахи‑бенедиктинцы несколько лет назад выпустили диск с грегорианским хоровым пением. По‑моему, он считался лучшим в своем роде.

– Какая ирония, правда? – спрашивает Рэйчел у Джейми. – Ты из нас единственный, кто в юности играл в музыкальном коллективе, а Тони Ирвину стоило только уйти в монастырь, и он ухитрился сделать более успешную карьеру в музыкальной индустрии, чем ты.

– Ой, заткнись. «Запасной выход» распался из‑за художественных противоречий.

– Неужели! А я‑то думала, что он распался потому, что вы пели как коты, которых оперируют без наркоза.

Я уже собираюсь шикнуть на них, но тут дверь отворяется, и уверенно входит Тони – то есть, извините, брат Антоний. В длинной просторной коричневой сутане, с распятием на груди, с выбритой тонзурой – все как полагается. Все тот же замечательный дружелюбный Тони, все та же магнетическая притягательность.

Я внезапно снова превращаюсь в легкомысленную влюбленную девчонку, и Рэйчел тоже. Мы обе созерцаем его так, словно встретили самого Иисуса. В сущности, если будут в очередной раз снимать фильм об Иисусе из Назарета, то отделу подбора актеров никого лучше Тони не найти. Клянусь, одни только синие глаза способны прожечь пленку насквозь.

Он обрадовался при виде нас, потряс нам всем руки и спросил, как мы поживаем, с потрясающей, неподдельной искренностью, которая столько лет назад делала его неотразимым. Он так и не обмолвился о том факте, что стал монахом, словно было слишком странно даже допустить, что мы об этом не узнали.

Однако я ничего не могу поделать. Я страстно хочу понять. Поэтому после вежливой дежурной болтовни я приступаю к делу.

– Итак, Тони, – прошу прощения, брат Антоний…

– Все в порядке, Эмилия! Я с удовольствием побуду Тони, – улыбается он.

– Я надеюсь, ты не возражаешь против моих вопросов, но…

– …но что я здесь делаю?

Мы с Рэйчел и Джейми нервно хихикаем.

– Все в порядке, – смеется он. – Меня все время об этом спрашивают. Можно сказать, я десять лет назад открыл в себе призвание свыше. Я пришел сюда в поисках убежища, и бенедиктинцы помогли мне понять, в чем мое истинное призвание. Признаюсь, я страстно полюбил духовную жизнь и здешнее уединение. Ты когда‑нибудь испытывала подобные сильные чувства, Эмилия?

Он глядит мне прямо в глаза в своей обычной манере, и этот взгляд заставляет меня ощутить себя единственным человеком в комнате.

– Ты понимаешь, что я имею в виду? Что ты наконец‑то избрала истинную стезю, по которой ступаешь по желанию Бога.

Из уст Тони эти слова звучат вовсе не так убого, как в речи ходящего по домам проповедника‑сектанта. В сущности, он так убедительно искренен, что еще через пять минут, наверное, сможет уговорить меня пойти в монахини. Но вдали бьет колокол, и Тони начинает извиняться, что подошло время вечерней службы и он должен быть на своем посту.

– Заутреня, дневная служба, литургия, вечерня – у нас полно забот, знаете ли, – улыбается он.

– Да, вы здесь определенно не бьете баклуши, правда? – говорит Джейми.

Тони – прошу прощения, брат Антоний – доброжелательно принимает это замечание.

– Мы будем очень рады пригласить вас к себе. У нас есть дом для гостей, приезжающих на выходные. А если вам понадобится подзарядить свои духовные батарейки, можете присоединиться к нам в молитве. Размеренное спокойствие и созерцание способствуют возвышению духа.

Он просит нас подойти ближе и благословляет каждого, что, как я вижу уголком глаза, заставляет Рэйчел хихикать, как школьницу, а Джейми реагирует примерно так же, как черт на окропление святой водой.

Но мне это облегчает душу.

* * *

Так вот, следует заметить, что в баре «Дромоленда» мы трое напились вдрызг. Особенно Джейми, который пьет двойными порциями и привык напиваться.

– Н‑н‑у, что дальш‑ш‑ш? – спрашивает он меня. – Скаж‑ш‑шь? А, храбрая путешес‑с‑сница?

– А дальше, – говорю я наигранно‑уверенным тоном, – мне надо разработать свою персональную матрицу.

– Ш‑ш‑што?

– Для расширения целевого рынка и увеличения сферы охва… ох, забудьте, что я говорю, вам бы только смеяться.

– После сегодняшнего мы, по‑моему, в состоянии легко удержаться от смеха, – говорит Рэйчел, отставляя недопитый стакан джина с тоником, трезвая, как судья. – Еще по стакану? Давайте, гулять так гулять.

– Куда в тебя столько лезет… – завистливо говорю я.

Рэйчел может перепить любого, мужчину или женщину, за любым столом, в два счета.

– Вернемс‑с‑с к теме этой… ч‑ч‑черт… как ее… этой ш‑ш‑штуки с Киану Ривзм‑м‑м… – говорит Джейми, щелкая пальцами.

– Матрицы, – подсказываю я.

– Разъяснить, пж‑жалста.

– Легко. Нужно описать тип мужчины, который обычно выбираешь, а затем расширять рынок. Все расписать по рубрикам – ну там, возраст, профессия, доход, хобби, все такое, а потом рассчитать, как увеличить свою сферу охвата. Цель в том, чтобы открыть глаза на тех, кто раньше не входил в поле зрения.

– Ха‑ха‑ха, ты это слыш‑ш‑шла? – театрально хохочет Джейми, пихая Рэйчелв бок. – Н‑н‑ну? Разве это не предс‑с‑сляет тебе в новом свете Долдона Гордона, целомудренная ты моя временами?

– Отзынь!!! – рявкает на него Рэйчел. – Как бы я хотела, чтобы он никогда не входил в поле моего зрения.

Мне следует пояснить. Гордон (прозвище «Долдон Гордон» дано ему не кем иным, как Джейми) – владелец бистро прямо через дорогу от бутика Рэйчел. Он – живой и тепленький пример смертоносного феромона Рэйчел в действии. Каждую неделю он зовет ее на свидание, каждую неделю получает отлуп и на следующую неделю исправно является обратно и слоняется вокруг бутика, безнадежно пытаясь назначить ей следующее свидание. В нем нет ничего ненормального, это самый обычный парень во всех отношениях, кроме непобедимой и всепоглощающей страсти к нашей Рэйчел.

– Тебе следовало бы его пожалеть, – печально говорю я.

– Несчас‑с‑сный камикадз‑з‑з, – невнятно высказывается Джейми.

– Назвать Долдона Гордона идиотом значит незаслуженно оскорбить всех идиотов, – огрызается Рэйчел. – Может, сменим тему?

– Я бы что угодно отдала, лишь бы за мной увивался какой‑нибудь симпатичный мужик и постоянно приглашал на свидания, – говорю я. – Даже если бы он меня не волновал, это все равно лучше того, что я имею на данный момент, а именно – большой кукиш с маслом.

– Я вовсе не набиваю себе цену, поверь, – говорит Рэйчел, – но этот парень слишком тупой, чтобы о чем‑то с ним разговаривать. Напоминаю, это он однажды сказал, что Аполло Крид, персонаж фильма «Рокки», тренер главного героя по боксу, – первый человек, побывавший на Луне.

Джейми начинает фыркать в стакан:

– А еще он говорил, что цунами – это такая местносссь.

– Хватит, – рявкает Рэйчел. – Он единственный человек в мире, который слово «тамагочи» может спутать с «Ницше».

– Но вопрос‑с‑с в том, какой тип обычно выбирает Эмилия, – бормочет Джейми. – Пс‑слуш‑шай. Я знаю, ты любишь высоких, преус‑с‑спеващ‑щих, независимых – в см‑м‑мысле, таких, который не вешаются на тебя постоян‑н…

– Давайте‑ка, детки, займемся подведением итогов. Учтем обновления в моем списке бывших, – говорю я. – Серийный изменщик, тайный гомосексуалист, откровенный борец с обязательствами, женившийся на первой же девушке, которую встретил после разрыва со мной, и – последний по списку, но не по значению – идеальный мужчина, который, к несчастью, открыл в себе призвание свыше. Если кто‑то и нуждается в небольшом расширении своих горизонтов, то это именно я, согласитесь. В тридцать семь лет я наконец‑то вынуждена признать, что не только не встретила большой любви, но и не вдохновила на нее ни одного мужчину, с которым была близка.

Джейми тут же начинает горланить несколько строчек из старой песни Марианн Фэйтфул «Баллада о Люси Джордан».

– Прекрати! – хором кричим мы с Рэйчел.

– Поч‑ч‑чму? Ш‑ш‑што вам не нравитс‑с‑ся?

– Именно этот куплет, где «ей уже тридцать семь, и она поняла, что никогда по Парижу не мчалась в спортивной машине…»

– «…с теплым ветром в волосах», – заканчивает за меня строчку Рэйчел. – Это и меня всегда задевает – не могу понять почему. – Она нежно обнимает меня за плечи. – Я согласна с тобой, милая, возможно, ты не рекордсменка по части свиданий, – говорит она по пути к барной стойке, – но зато ты избавлена от Долдона Гордона, придурка, досаждающего тебе с утра до вечера. Кроме того, как пел когда‑то Питер Каннах, дела могуг пойти только лучше.

– Что со мной такое? – жалуюсь я Джейми, пока Рэйчел выкрикивает еще один заказ. – Ненавижу ныть, но как так получается, что другие женщины легко находят себе и мужей, и любовников, и все за ними бегают, а для меня это практически недостижимо, как если бы…

– Как если бы меня взяли в блокбастер?

Я невольно улыбаюсь:

– Да, что‑то в этом роде. Все, чего я хочу – вычислить, что я делаю не так.

– Душ‑ш‑шчка, ты слишком занята своей карьерой, вот в этом ты и промахнулась. И ты такая преусс‑спевающ‑щая, такая важная персона… я так тобой горжус‑с‑сь…

– Премного благодарна. Это самая приятная вещь, которую я услышала за весь день.

– Тогда воззьми меня на работу.

– Перестань допекать ее работой, – говорит Рэйчел, плюхнувшись обратно на свое место. – Ладно. Доставай бумагу и ручку, Эмилия. Мы сейчас рассчитаем, как расширить твою матрицу.

– Здесь? Как это?

– Знаешь, давай без гонора, или уж не делай совсем. Если ты этим займешься, мы тут еще немного позабавимся.

Через час мы втроем умираем от хохота – лучшего противоядия от всех дневных переживаний. Мы нацарапали мою матрицу на паре бумажных салфеток, и она выглядит примерно так.

Возраст.

Моя прежняя позиция: в идеальном мире мой идеал мужчины был бы в возрасте от тридцати пяти до сорока пяти. За пятьдесят – это уже слишком; и я опасаюсь встречаться с кем‑то моложе тридцати, поскольку меня могут принять за его мать.

Моя новая пересмотренная позиция: с этого момента любой гетеросексуал от восемнадцати до восьмидесяти лет становится моей потенциальной целью.

Как говорит Джейми, если человек не нуждается в помощи аппарата для искусственного дыхания, с данного момента это рассматривается как плюс. Даже если у него льготный проезд, инвалидное пособие и он способен передвигаться только на буксире у медсестры, все равно он подходит.

Профессия.

Прежняя позиция: работа – это важная часть моей жизни, и если быть честной перед собой, то придется признать, что меня привлекают мужчины, которые получают удовольствие от своего труда и преуспевают в своем деле. По моему опыту, они стремятся быть мастерами своего дела. Ну и, кроме того, будем честными до конца. Как говорит Рэйчел, разве у меня будет что‑то общее с человеком, который подметает улицы?

Новая пересмотренная позиция: с этого момента даже тот, кого хоть и учили копать канавы, но сейчас разжаловали в держателя транспарантов «Идут дорожные работы», включен в общий ассортимент.

Образование.

Прежняя позиция: следует открыто признать, что я предпочитаю мужчин, у которых перед фамилией стоит научное звание.

Новая позиция: как потенциальный муж рассматривается любой мужчина, у которого перед фамилией стоит имя.

Интересы и хобби.

Прежняя позиция: я обожаю театр (особенно когда Джейми не занят в спектакле, на который я хочу сходить), и поэтому мне очень по душе мужчина, с которым я могу разделить свое увлечение. Плюс к этому было бы чудесно, если бы он занимался спортом, любил чтение, рестораны, элитные вина, заграничные поездки, уик‑энды вне дома, старое черно‑белое кино, «Монти Пайтон», музыку, литературу и изобразительное искусство… а в остальном я не буду особенно разборчива.

Новая позиция: если в его интересы входит сидение на диване, переключение телевизионных программ и чтение вслух надписей на пачке чипсов на мотив национального гимна, он мой клиент.

– Итак, вы в основном занимаетесь тем, что устанавливаете свои стандарты и понижаете их до неузнаваемости? – спрашивает Рэйчел.

– Нет, не совсем так. Я не меняю нормы, а просто пытаюсь стать более терпимой, вот и все. Считается, что у меня под носом может находиться замечательный человек, которого я не рассматриваю в романтическом свете только потому, что он не шестифутовый верзила на ответственном посту, поющий в свободное время оперные арии.

– Я долж‑жн‑н сказать, – бормочет Джейми, – просмотрев этитаблис‑с‑сы… по новым позиз‑з… позициям – в них нет ничего такого, что мне не по душе в мущ‑щ‑щинх. Мне плевать, кто он и ш‑ш‑што делает, лишь бы был от меня без ума. И с симпатичной тугой попкой.

– Потрясающе, – восклицаю я. – Я вписываюсь в матрицу гомосексуалиста.

Нет ничего удивительного в том, что поездка домой выходит гораздо более мрачной, чем путешествие в Гленстал. Все трое измучены сокрушительным похмельем от попойки накануне, мы с Рэйчел молчим почти всю дорогу, а Джейми на заднем сиденье заполняет паузу безостановочной болтовней. Он не нуждается в ответах, развивая монологи в стиле потока сознания, и я ему очень признательна, потому что это не отвлекает меня от обдумывания планов на следующую неделю, которая даже по меркам «Кельтских тигров» выходит перегруженной. Новые совещания, новые заботы по подбору актеров и еще одна дьявольски неприятная задача впереди…

– Шикните на меня, если я вам надоедаю, девчонки, – доносится с заднего сиденья голос Джейми, – но проговаривание вслух сильно помогает процессам моего креативного мышления. Итак, слушай, Великий Космос. Я хочу стать такой блестящей знаменитостью, чтоб важничать на съемках фильма и говорить примерно так: «Сделайте мне пять фраппуччино и принесите самый лучший, самый пенный, самый пузырящийся» или «Принесите мне мисочку „Эм‑энд‑эмс", но выньте оттуда все красные. Понимаете, фундаментальная высокотехничная хренология».

Я так глубоко задумалась, что не заметила, как пролетело время пути от Лимерика, и вот Рэйчел уже подруливает к охраняемому въезду в мой жилой комплекс. И тут меня ждет милый домашний сюрприз. Ку‑ку.

Перед домом, в который переезжает тот, чье имя навсегда останется неизреченным, припаркованы два автомобиля. Парадная дверь открыта, и высокая гибкая блондинка выкладывает коробки из одного из багажников. Она крайне привлекательна, в стиле длинноногой и глазастой Каролин Бессетт‑Кеннеди, жены сына президента Кеннеди, того типа, который создан будто специально для рекламы джинсов «Кельвин Кляйн». Сквозь открытую дверь в холл я мельком бросаю взгляд на того, чье имя навсегда останется неизреченным, направляющегося из дома к коробкам. Все трое в нашей машине внезапно просыпаются.

– По‑моему, шансы, что ты ничего не заметила, ничтожны, – отмечает Рэйчел.

– Скотина! – заявляет Джейми. – Эмилия, хочешь, я с ним разберусь? Только кивни, и я его с землей сровняю.

– С землей сровняешь? – хмыкает Рэйчел. – Опомнись, ты не в Чикаго двадцатых годов.

– Проезжай, – хрипло шепчу я, сползая вниз по сиденью в надежде, что меня не заметят. – Просто проезжай мимо.

Рэйчел чуть не угрохала мотор; она проносится мимо на полной скорости и резко тормозит перед моим домом, который стоит буквально через сто метров.

– С тобой все в порядке? – озабоченно спрашивают они, дергая меня за руки.

Я делаю глубокий вход и пытаюсь говорить спокойно и рассудительно.

В конце‑то концов, происходящее – не полная неожиданность для меня. Я так долго этого боялась, что теперь, когда все произошло, я странным образом чувствую облегчение.

– Итак, передо мной теперь два выхода: или я поднимаюсь наверх, топлю горе в сансерре и провожу остаток жизни в горьких сожалениях, или смогу принять ситуацию как есть, справиться с ней и жить дальше. Напомните мне поставить будильник на полчаса раньше, чтобы по крайней мере прокатить завтра мимо их дома с аккуратным макияжем и со свежевымытой головой.

– Умничка, – говорит Джейми. – Борись. Она вовсе не красавица. По‑моему, хотя я видел ее только мельком, у нее проблемы с кожей.

– Мы вчера вечером уже об этом говорили, – напоминает Рэйчел, – теперь дела могут пойти только лучше.

– Ребята, что бы я без вас делала?