Природа человека и мера долголетия

Пятая заповедь библейского Декалога имеет принципиальное значение для определения возможностей человеческого долголетия. Из всего Декалога она единственная содержит в себе причинно-следственную зависимость. Продолжительность жизни человека ставится в зависимость от нравственных способностей человека, а не от особенностей питания, физкультурных комплексов, закаливания и прочих фиксированных биофизиологических факторов. Праведники и в старости плодовиты, сочны и свежи (Пс 91, 15). Данные суждения находятся в непосредственной связи с представлениями о человеческой природе, которая первоначально существовала в границах смертности и бессмертия. «В самом деле, если бы изначала Бог сотворил человека смертным, то не осудил бы его на смерть после грехопадения, потому что нельзя наказывать смертию смертного; если бы, напротив, Он сотворил его бессмертным, то человек не нуждался бы в питании, потому что бессмертное не нуждается в телесной пище»; человек «был создан бессмертным in potentia»[114]. Данная пограничность природы человека раскрывает в человеке особые глубины, призывает к развитию духовных способностей, к постижению своей предназначенности для вечного бытия. «Я существую... Что это значит? Иная часть меня уже прошла, иное я теперь и иным буду. Если только буду. Я не что-либо непременное, но ток мутной реки, который непрестанно притекает и ни на минуту не стоит на месте. Чем же из этого назовешь меня? Что наиболее, по-твоему, составляет мое я?»[115] О. Павел Флоренский писал: «То, что обычно называется телом, не более как онтологическая поверхность; а за нею, по ту сторону этой оболочки, лежит мистическая глубина нашего существа. Ведь и вообще все то, что мы называем "внешней природой", вся "эмпирическая действительность", со включением сюда нашего "тела" это только поверхность раздела двух глубин бытия: глубины "я" и глубины "не-я"»[116].

Христианство четко обозначает значение нравственных факторов долголетия. Каждая литургическая служба заканчивается чином испрошения многолетия. В то же время христианская антропология фиксирует конкретный временной предел продолжительности человеческой жизни после грехопадения. Согласно ветхозаветной традиции, это «сто двадцать лет»[117]. Часто употребляемое понятие «добрая старость» в ветхозаветной традиции означает старость безболезненную (см.: Быт 15, 15), и это предполагает отсутствие однозначной связи между старостью и болезнью. Во Второй книге Царств о человеке «лет восьмидесяти» говорится, что он очень стар (2 Цар 19, 32). Однако однозначное сведение старости к возрасту, количеству прожитых лет, для христианской нравственной антропологии не характерно. Старость – это не только физиологическое, но и духовно-нравственное состояние человека. Ибо не в долговечности честная старость, и не числом лет измеряется: мудрость есть седина для людей, и беспорочная жизнь – возраст старости (Прем 4, 8, 9). Старость ведет к мудрости и является ее «материальным» основанием. Соломон учит своих детей: Главное – мудрость: приобретай мудрость, и всем имением твоим приобретай разум (Притч. 4, 7); Слушай, сын мой, и прими слова мои, – и умножатся тебе лета жизни (Притч 4, 10).

Данные ориентиры весьма конструктивны для решения этико-психологических проблем несовпадения календарного (объективного) и субъективного возраста в геронтологии (от греч. geron – старец, logos – слово, учение). Субъективный возраст зависит от многих факторов, в частности, он определяется личностью человека. Личность есть «незыблемое начало динамичной и изменяющейся природы» человека, «которая существует в ней и через нее»[118]. С позиций христианской антропологии гарантией от возможных возрастных фрустраций служит раскрытие, понимание и врачом, и пациентом нравственного смысла и социальной ценности старости.