Глава пятнадцатая. Тем не менее во вторник утром Йен снова сиял, как солнышко, и Колин встал, оделся и отправился на репетицию

Тем не менее во вторник утром Йен снова сиял, как солнышко, и Колин встал, оделся и отправился на репетицию. Шоу должно было передаваться из Глазго этим вечером, и хотя передача кончалась с наступлением Нового года, этого нельзя было сказать о вечеринке в студии. Довольно ироническими теперь показались мне слова свекрови во время телефонного разговора:

— Милая, вы ведь раньше не встречали Новый год в Шотландии? Нет, я так и думала. Ну, тогда вы ничего не видели! — Ей лучше знать, но я не могла избавиться от ощущения, что любая вечеринка на презираемом юге была бы веселее моего сегодняшнего времяпрепровождения — в одиночестве у телевизора.

Но сначала покончить с делами. Я позволила Йену подняться с кровати в спальне, и мы с Руфью позавтракали вместе с ним. Иногда, с грустью думала я, я чувствую себя ближе к Колину, когда его нет рядом. Так было и теперь, когда я присматривалась к его комнате. Ее требовалось обновить. Как же иначе, думала я, можно было сделать ее уютной? «Вполне уютно, довольно уютненько», эти слова Йена больше не воспринимались как семейная шутка. Когда Колин просил меня выйти за него замуж, я чувствовала, что мой ответ создал у него ощущение уюта, но после того холодного ноябрьского утра, когда он надел мне кольцо на палец, я точно знала, что уют был последним из вещей, которые он от меня получал. Я так старалась, но в чем-то допустила ошибку. В чем именно?

В самый разгар шумной игры в «Вверх-вниз» раздался звонок в дверь.

— По-моему, это мужчина, — объявила Руфь после акробатического трюка на подоконнике.

— Папа говорит, теперь не всегда отличишь, — на всякий случай уточнил Йен. — Все равно, не надо открывать, — добавил он. — Мы еще не кончили. — Еще один-два броска кубика, и он выигрывал.

Я встрепала ему волосы и пошла вниз. Высокий силуэт на цветном стекле входной двери соответствовал предположению Руфи. Неопределенно улыбаясь, я отперла дверь. В щелку ринулся холодный воздух, потом стали видны кусты на лужайке, зеленевшие среди снега. Потом — охапка коробок, и над ними каракулевая шапка на светлых волосах, серые глаза в морщинках и голос.

— Ну, Деб, как дела? — спросил Адам.

Коробки содержали дорогие электрические игрушки для близнецов, ракетную базу для Йена и стиральную машину для Руфи. Я не знала, что скажет Колин насчет машины, но как он воспримет подарок для Йена, у меня не было сомнений. Наверняка скажет, что это «милитаризм». Как бы то ни было, дары были невероятно щедры, и близнецы встретили их криками восторга, многократно усилившимися, когда Адам настоял, чтобы мы пили чай в спальне, и устроил целое представление, поднимаясь по лестнице с подносом. Кончилось тем, что Руфь уселась ему на колено, а Йен завладел его меховой шапкой.

— Нас разбудят, чтобы смотреть папу — это ужасно поздно, — доверительно сообщила Руфь. — А вы так поздно не будете спать, дядя Адам? В двенадцать часов! — Я не могла бы сказать, что здесь было важнее — увидеть папу или не спать в полночь.

Адам тактично сказал, что он ни за что бы не пропустил возможность увидеть Колина при килте и кинжале, приветствующего Новый год, и потом объяснил, что сам он оказался в Шотландии, чтобы обсудить серию фотографий для рекламной брошюры. Эта сторона его деятельности, кажется, переживала бум.

— И как вы со всем этим находите время для магазинчика? — спросила я.

— А! — Адам моргнул. — Потому что я умный. Я взял себе партнера. — Я не удивилась, узнав, что этим партнером была Магда и что она строила планы расширить дело. Мне показалось чересчур щедрым, чтобы она участвовала в деле на равных правах, и я так и сказала, не задумываясь. Что, она поставила жесткие условия?

Адам беззаботно рассмеялся.

— Нет. Просто мне это показалось справедливым, вот и все. О, наверное я мог взять ее в меньшую долю, но мне это в голову не пришло. Она будет делать по крайней мере половину работы.

— Сразу видно, что вы не бизнесмен! — сочувственно поддразнила я. Адам был прежде всего художником и идеалистом. Колин, с другой стороны, был настоящим шотландцем, почтенным, солидным и неромантичным. Он доносил свои любовные песни до аудитории, потому что был превосходным актером, а не потому, что действительно жил ими. И судя по некоторым мелочам, упомянутым при встрече Рождества, я чувствовала, что он просто так, за идею, не станет швыряться деньгами.

Когда я прощалась с ним в холле, Адам вдруг спросил:

— Так как дела, Деб? Вы мне так и не ответили.

— Чудесно, — искренне ответила я.

— Хорошо, — так же искренне объявил Адам. — Просто подумал, что вы оба выглядите — ну, не то что так себе, но как будто вы чем-то обеспокоены.

— Оба? — повторила я.

— О, я вам не сказал? Я видел Колина в Лондоне — когда же это было? — да, накануне Рождества.

Колин не говорил об этом. Я так и сказала.

— О, я не имел в виду, что мы беседовали. Думаю, он меня даже не заметил. Он был со своей старой партнершей — не помню, какая у нее теперь фамилия.

— С Хани Харрис? — У меня пересохло в горле. — Как странно, я думала, что она в Америке.

— Вы думали? — передразнил Адам. — Ну, на вашем месте я бы постарался нагнать упущенное. Даже я знаю, что сегодня вечером она участвует в шоу. И кстати, — продолжал он, игнорируя мое почти беззвучное «Вот как?», — что же на самом деле происходит сегодня вечером?

Он мог бы и получше сформулировать этот вопрос. Тем не менее я рассказала ему в той части, которая касалась меня. Если близнецы послушно отправятся спать в обычное время, я обещала разбудить их в одиннадцать смотреть новогоднее представление. Потом они снова лягут спать, и я тоже.

— И это ваш первый Новый год в Шотландии? — спокойно прокомментировал Адам. — Деб, так не годится. Наверняка найдется кто-то, соседка или знакомая, кто бы мог прийти заменить вас. Поехали со мной, я покажу вам, каким должен быть Новый год. — Он непроизвольно схватил меня за руки, и на его лице появилось необычно возбужденное выражение.

— Адам, — беспомощно сказала я, качая головой, — вы, наверное, шутите. Я не могла бы, даже если бы было на кого оставить детей. Да и не стала бы!.. Миссис Камерон недавно говорила, что Новый год — это семейный праздник. Мы должны встречать его вместе, все трое. И ведь, — внезапно вся моя жалость к себе совершенно исчезла под наплывом гордости, — это же то, что они смогут потом вспоминать — как их отец пел в Новый год для всех семей по всей Британии.

Для семей по всей Британии, отозвалось у меня в сердце, кроме нашей, нашей собственной...

— О Деб, вы уж и вправду рассудительная девушка! — весело сказал Адам, награждая меня братским, но тем не менее крепким поцелуем. Он еще не успел завершить его, когда дверь открылась и вошел Колин.

Я слабым голосом сказала:

— Колин, я не ждала тебя в это время!

Адам хрипло рассмеялся:

— Славный театр, да? Подойдет для концовки первого акта!

Колин тоже засмеялся, сверкая зубами. Он очень неплохо выглядел, когда уходил; теперь, по-моему, он совсем не так хорошо выглядел.

— Ты не забыл про ленч? — обвиняющим тоном спросила я, и в контексте полномасштабной репетиции этот вопрос прозвучал не самым разумным.

— Ладно, я побегу, — говорил Адам. — Очень здорово было снова повидать вас, Деб, и спасибо за чай. — Он добавил, что снова будет в Глазго через месяц по пути в центры зимнего отдыха, которые он собирался фотографировать, и принял мое приглашение тогда заглянуть и погостить дольше.

— Колин, надо было сказать, что ты зайдешь. Я бы что-нибудь приготовила.

— Сам не знал. Просто у нас неожиданный перерыв, — кратко ответил он и поглядел на часы. — Чашка чаю сгодится, если есть.

Девятнадцать миль ради чашки чая! У меня сжалось сердце. Когда я кинулась в кухню, Йен, не соблюдая предписаний, слетел по лестнице с подарком в руках.

— Смотри, папа, погляди на это! Здорово, верно? — и когда я вернулась, неся наспех сделанные бутерброды, там уже была Руфь со стиральной машиной, и Колин смотрел на них обоих мрачнее тучи.

Сердце у меня упало, но я нисколько не удивилась. В Слигачане сразу бросалось в глаза отсутствие экстравагантных игрушек. Я была согласна с Колином, но Адам столько на них потратил, и с его стороны было очень мило заглянуть к нам. Я так и сказала.

— И ты не сказал мне, что в прошлый понедельник видел его в Лондоне.

— Я его не видел, — безразлично сказал Колин.

— Ты был с Хани Харрис, — вырвалось у меня. Я не собиралась этого говорить, тем более вот так резко, почти грубо. — Я не знала, что она вернулась. Адам говорит, что она сегодня участвует в шоу. — И это должно было прозвучать вопросительно, но вышло утвердительно и рассерженно.

— Адам теперь как будто необычайно хорошо знаком с миром поп-музыки, — заметил Колин. — Да, Мэри вернулась домой две недели назад. На Рождество она работала в кабаре в Лондоне, почему я и задержался там в понедельник, чтобы порепетировать с ней. Этим утром она прилетела для сегодняшнего шоу и шлет тебе свою любовь. Она бы с удовольствием заехала сюда, но для этого не будет времени.

Меня не удивил его бесстрастный тон. Он был порядочным человеком — старомодное слово в наши дни, — и любил он тоже как порядочный человек, что при данных обстоятельствах означало молча и бескорыстно. Но сегодня он ее видел опять, и это было заметно — небольшие мешки под глазами, опавшие щеки. Не в форме для встречи Нового года. Только ведь он профессионал и великий певец. Никто, кроме меня, не догадается, что он чувствует.

Я прогнала детей обратно наверх и сидела здесь, пока он управлялся с непритязательной едой. Мы обрывочно обсуждали то и это, совсем не те вещи, которые мне хотелось сказать — чтобы он сегодня при каждой возможности заходил в помещение, чтобы был внимательнее на дороге утром, даже какую-то глупость насчет Нового года. Когда я его снова увижу, он уже наступит, наш первый Новый год вместе. Но вряд ли стоило говорить об этом, когда его мысли были заняты Хани.

Только чтобы что-то сказать, я заметила:

— Адам говорит, что он взял Магду на равных в партнеры в магазинчике твида.

Я не думала, что для Колина это будет новостью, но, по-видимому, он этого не знал. Он резко поднял голову.

— Я думаю, что это очень благородно, — добавила я.

— Очень, — сухо сказал он.

— Но это так похоже на Адама, — продолжала я.

Я замолкла, когда Колин опять вставил:

— Очень.

— Ну, мне известно, что ты-то его не любишь!

— Но хотела бы, чтобы любил? — Я не могла понять его тон. Может, он был ироничным — или фаталистским.

— Мне ничего такого не хочется, — с раздражением сказала я. — Я только имела в виду, что ты, наверное, больше думаешь о деньгах.

Наступило внезапное молчание. Колин замер с поднятым ножом и вилкой, в удивлении широко открыв глаза и вдруг засмеялся.

— Я сказала что-то смешное?

— Думаю, тут скорее шутка за мой счет. — Он посерьезнел и встал.

— Надо было позвонить. Тогда бы я приготовила нормальную еду, — выговаривала я, помогая ему надеть пальто. Этот промозглый холод пронизывал до костей. Гораздо разумнее было остаться в Глазго и нормально поесть. Когда я сказала это, он взглянул на меня как-то странно, но вообще сегодня у Колина было много странностей.

— Желаю удачи, — неловко сказала я, когда он открыл дверь. — Хоть и знаю, что это не требуется.

Зеленые и синие оттенки его шарфа подчеркивали блеск его глаз цвета моря. Глаза серьезно смотрели на меня.

— Спасибо, Дебора, и поверь — это очень даже потребуется, — просто сказал он. — Жаль, что меня не будет с вами сегодня вечером. Я постараюсь вернуться пораньше.

Все хуже и хуже, сначала долгий путь, чтобы наспех перекусить, теперь ощущение, что ради меня ему нельзя задерживаться на вечеринке и подольше побыть с Хани.

— Только не из-за меня, — быстро сказала я. — Я знаю, тебе там не будет скучно, и все равно я уже буду спать, так что это неважно.

Меня не в чем винить, с гордостью подумала я, когда Колин вышел и сел в машину.

Вечером позвонил телефон, и голос мисс Армстронг с легким канадским акцентом сообщил мне, что она вернулась в Глазго. Я повторила приглашение в Слигачан и передала обещание Колина заехать за ней и привезти ее сюда.

— Как он себя чувствует? С удовольствием предвкушаю, что увижу его вечером, — заметила мисс Армстронг.

— Хорошо, — неуверенно сказала я, — он только что поправился после простуды, — и рассказала ей про трудный день Колина и его малоуспешный заезд домой. Я объяснила, что чай мы пили раньше обычного, и что у нас был гость, Адам Баллести. Я назвала его, не подумав, что она должна знать это имя.

— Адам Баллести! — Она втянула воздух. — Не может быть, чтобы они еще поддерживали знакомство! — Спохватившись, она замолчала, но я без труда поняла, о чем она думает.

— Не беспокойтесь, Лу, — она просила, чтобы я ее так называла, — я знаю про Адама и Энн.

— Тогда мне и вовсе непонятно, как вы могли впустить его в дом Колина, — совершенно неожиданно ответила она, — не говоря уж о том, чтобы усаживать за стол.

— Но я рада, что он зашел, — сказала я в защиту Адама. — Только этим летом он почувствовал, что может забыть прошлое. Я хочу помочь ему. Я знаю, что Колин не сделал ничего плохого, но ведь Адам совсем не похож на других людей.

Мне показалось, что она вставила «вот уж точно», но не стала обращать внимания.

— И вам, Лу, это должно быть известно. Вы должны были видеть, как он устранился из их жизни — конечно, не считая того времени, когда Энн заболела и нуждалась в нем.

— Дитя мое, это он вам рассказал? — требовательно спросила моя слушательница. — Он сам, да? Мне надо знать.

— Ну... да, — запинаясь, сказала я. — По крайней мере, у меня создалось такое впечатление.

— И я не думаю, чтобы у вас создалось впечатление, что два или три года назад он поплакался Энн в жилетку, и она уговорила Колина купить часть в твидовом бизнесе — по-моему в Девоне, — чтобы Адам вел это дело?

Чтобы Адам вел... бизнес в Девоне... — но ведь «У Баллести» принадлежал Адаму — или нет?

Для уюта я зажгла огонь, и теперь тишину нарушало лишь потрескивание дров. Я не могла бы заговорить даже ради спасения собственной жизни. Но в моей голове все начало складываться в одно целое — раздражение Колина в самолете, когда он узнал, что Адам теряет интерес к твиду, заинтересованность Магды... Магда! Кто же предложил ей партнерство — Адам или Колин, которого я обвинила в прижимистости и кто рассмеялся, говоря, что шутка получилась за его счет?

И еще: вместо того, чтобы удалиться в глушь, Адам оказался обязанным человеку, которого он якобы ненавидел.

— Вы еще здесь? — раздалось у меня в ухе.

— Да. Я просто... я думала, значит ли это, что Адам не терял связи с Колином и Энн после того, как они поженились?

— Вот уж точно не терял связи! — подтвердила Лу Армстронг. — Да он дневал и ночевал у них! С того-то и начались все беды. Послушайте моего совета, Дебора, — почти умоляюще добавила она, — если вам дорог ваш брак, не подпускайте к нему Адама Баллести. Я не хочу сказать, что в свое время он не любил Энн, хотя он уж точно не собирался на ней жениться. Но вот что я вам скажу: он никогда не смог простить Колину его успеха. Он ничего не может поделать с его известностью, но не упустит случая, чтобы отравить его личную жизнь. Подумайте об этом, милая, и посмотрите, не начал ли он уже делать это. Сейчас он так искушен в интригах, что обвести вас вокруг пальца ему ничего не стоит.

Вскоре она повесила трубку, еще множество раз пожелав мне удачи, и я вернулась к своим размышлениям. «Подумайте об этом», — сказала она. Да я и не смогла бы заняться ничем другим.

Выходит, все десять лет Колин служил мишенью. Адам не упустил ни малейшей возможности. Успехом Колина он воспользовался, чтобы открыть магазинчик твида, любовью Энн к классической музыке — чтобы создать трещину в их браке. Когда я рассказала о своем плане с поездкой в Сикоув, ему потребовалось полностью пересмотреть свою тактику, но до чего же ловко Адам это сделал! Каким добрым, каким понимающим казался он в тот день, и как, наверное, наслаждался при виде заново открытых мною ран!

О, как же я была глупа, как доверчива! «Обвести вокруг пальца», — сказала Лу Армстронг. О коттедже нечего и говорить, с этим я могла смириться — да я уже давно забыла об этом. Адам воспользовался всеми — Энн, Колином, Магдой, так почему бы не мной? Он воспользовался мной против Колина — это было непростительно. И еще много других попыток — хотя некоторые все же казались довольно детскими, как, например, когда он хотел поставить меня между Колином и Магдой или когда он должен был разозлить Колина той сценой с поцелуем, устроенной после концерта в доме престарелых. Наконец, попытка унизить его в моих глазах этой ложью насчет его тщеславия, когда мы возвращались из Сикоува.

Странно, что Адам с таким пониманием отнесся к нашему браку и так старался помочь. Возможно ли, думала я, что его отношение к Колину наконец-то стало меняться?

Что верно, то верно: вечер оказался совсем не тем унылым и одиноким, на который я себя настраивала. Уже пора было будить детей.

Шоу началось традиционно: завывающие волынки, развевающиеся килты, переливающиеся голоса. Колин во всех регалиях, но с обнаженной головой, — и это в пронизывающе холодную ночь! — спел несколько шотландских баллад, приглашая всех окружающих петь вместе. Хотела бы я, чтобы он мог заглянуть в свою собственную гостиную и увидеть сияние на двух поддерживавших его личиках. Критики на другой день могли навесить на все это ярлыки сентиментальности и нереалистичности, но для моего первого Нового года в Шотландии я большего не могла и пожелать.

Колин пел в окружении танцоров, исполнявших шотландские танцы. Неожиданно к нему подскочила маленькая фигурка Хани Харрис, тоже в национальном костюме, и он взял ее за руку и повел в танце. Он был серьезен и выглядел очень симпатичным.

Дети были зачарованы и время от времени вытаскивали меня танцевать, но когда шоу переместилось внутрь и пошли более сложные номера, они стали терять интерес.

— Куда делся папа? — поминутно спрашивала Руфь, потирая глаза ладошкой. — Мы его еще увидим?

Меня нисколько не удивило, что задолго до второго выхода Колина и она, и Йен уже снова уснули, она в кресле, он — распластавшись на коврике. Я растолкала их, и они, моргая, уселись, но через несколько мгновений их веки опять стали опускаться. С таким же успехом я могла смотреть шоу в одиночестве.

Камеры снова переместились на улицу. Умело организованный фон состоял из ночного неба и единственного прожектора. Световое пятно выхватило Колина, и мы приблизились к нему. Немногие голоса могли бы выдержать обжигающе-резкий воздух, но у этого не было равных. Сейчас он царил, как всегда, казалось, пронизывая безбрежные пространства. Он исполнял гимн, старинный и любимый всеми.

Большую его часть камеры перемещались, показывая темные и освещенные пространства, задерживаясь на двери или на здании, но ближе к концу они вернулись к неподвижной фигуре Колина. В первое мгновение я озадаченно подумала: я же почти не знаю его, но потом вспомнила. Таким выглядел мистер Невидимка в самолете, замершим, готовясь к встрече с неопределенностью. Мистер Невидимка выглядел замерзшим, задумчивым и старым; поэтому я не узнала его. Сейчас Колин тоже выглядел замерзшим, задумчивым и старым.

Возможно, лицо его и было постаревшим, но я вдруг вспомнила малыша, единственным способом утешить которого были объятия. В самом ли деле Колин уже перерос нужду в утешении, в особенности сейчас, после того как на глазах миллионов зрителей должен был танцевать с той, что он любил и потерял? Не имело значения, что советовал Адам; необходимо было что-то делать с этим застывшим спокойным лицом...

Адам! Так ясно, как будто она снова заговорила, я услышала предупреждение Лу Армстронг: «посмотрите, не начал ли он уже делать это». Я выпрямилась, как будто в меня ткнули булавкой. На этот раз яд оказался очень медленно действующим: «Ваш способ, Деб, очень земной, дающий каждому возможность дышать». Это звучало достаточно разумно, чтобы мне вовсю стараться вести себя спокойно и практично — и содержало достаточный разрушительный потенциал, чтобы Адам мог спокойно сидеть в ожидании краха второго брака Колина.

Требовалось что-то придумать, что-то сделать, но сейчас меня всю переполнило раскаяние и презрение к себе.

Неожиданно раздался голос Колина:

— Это была старая песня, милая моему сердцу и, я уверен, многим из вас. Но через каких-то пять минут у нас уже наступит Новый год, так что надеюсь, вы меня не осудите, если я спою новую песню, новее не бывает, потому что она до этого никогда не исполнялась публично. Надеюсь, она вам понравится, — бесхитростно добавил он, — потому что мне она нравится, и я надеюсь еще не раз ее исполнить. — Не похоже, чтобы это предусматривалось программой — так быстро все было высказано и никто другой не имел возможности вставить слово. То, что Колину удалось получить эти несколько лишних минут, могло только означать, что они были очень важны для него.

— Здесь, в Шотландии, — продолжал он, — Хогманэй[4] всегда связан с темой дома и возвращения домой. А что делает дом особенным, если не лица домашних? — Он улыбнулся, но не зрителям. Его глаза мечтательно глядели вдаль. Я догадался, что они видели Йена и Руфь или даже далекое прошлое, тот старый викторианский дом у дороги в Ланарк и братьев, толкающихся, швыряющихся подушками...

— Так что, оказывается, это песня о том лице, к которому хорошо возвращаться домой. — Его глаза вернулись из прошлого и теперь смотрели прямо на меня. — Нам в нашем доме повезло, — сказал Колин. — Наше лицо — из самых лучших.

В нашем доме. Что он имел в виду? Что мог он иметь в виду, кроме Слигачана? И все же — чье лицо? И кто это «мы»? Мужчина возвращается домой к жене; дети к матери. Но... нет, я не могла этому поверить. Просто это был способ сказать: «Спасибо, что вы такая хорошая экономка».

Не очень я красива, не слишком хороша, но к славному парнишке так тянется душа.

Он запел, в довольно медленном темпе и очень чисто, о весенних, подобных нарциссам, и о летних загорелых лицах, о загадочно темных зимних лицах и о лице своей любимой в янтарно-огненной оправе, подобно золотой осени.

Твое лицо всегда со мной

И летом и весной,

Уж нету листьев золотых,

Но ты всегда в мечтах моих,

И этой длиною зимой

Останься, милая, со мной!

Останься, милая, со мной... Я все еще думала: Нет, Деб, этого не может быть, это просто песня, когда ритм сменился.

В припеве было что-то свинговое, и камеры, которые до сих пор показывали лицо Колина, отдалились, как бы давая ему возможность сбросить путы. И он их сбросил! Чудесным образом он опять выглядел полным тепла.

Я знала, что так думать было безумием, но впечатление создавалось такое, как будто его мысли доминировали над словами и музыкой.

К такому милому лицу

Домой спешу, домой лечу.

Любви ни зной, ни стужа не преграда.

К тебе домой спешу, моя отрада.

Когда многократно повторенная последняя строка торжествующе заполнила гостиную Слигачана, я не выдержала. Я сидела, слыша все и почти ничего не видя, ощущая себя одним целым с миллионами других женщин, когда-либо плакавших от радости.

Я разбудила детей, когда началась «Дружба прежних дней», и мы взялись за руки и пели ее все вместе. На экране площадь, где до этого Колин стоял в одиночестве, теперь заполнилась людьми, и артисты пели вместе с прохожими, тоже взявшись за руки. Камера перескакивала с лица на лицо.

— Вот там папа! — завопил Йен, вырывая руку и показывая на экран. — Теперь уже следующий год, верно?

Я заверила его, что так оно и есть.

— Я выйду на улицу и постучу в дверь? — возбужденно предложил он. — Ладно, Дебора? Это должен быть мужчина!

— Нет, милый, — мягко сказала я. — После простуды нельзя.

Я не могла ему этого позволить. Никто, кроме «славного парня», не должен был в этот Новый год первым пересечь порог Слигачана. Сердце мое вдруг переполнилось от наплыва чувств. Я обняла обоих детей.

— Дорогие мои, до чего же хорошо знать, что весь этот новый год мы будем вместе!

Руфь отозвалась на ласку, как цветок на луч солнца. Она приткнулась ко мне, как котенок. Другое дело Йен. Мгновение он смотрел на меня с тем же достоинством, как и той первой ночью в бассейне, когда он был в чем мать родила.

— Нам это тоже хорошо, Дебора, — вежливо сказал он.

— Папа скоро придет, — многозначительно сообщил он, когда я расстелила его сторону кровати в комнате Колина. — Я его подожду?

— Нет, милый, — твердо сказала я, — ты увидишь его утром.

— Но я думал, что уже утро. — Он зевнул. — Разве нет?

Почти сразу же его глаза закрылись. Я подумала, что, наверное, семилетний Колин так же внезапно засыпал, раскинув ноги, задрав подбородок к потолку и положив одну руку на грудь.

К тебе спешу, моя отрада.

— Постараюсь не задерживаться, — сказал Колин.

— Только не из-за меня, — ответила я. — Все равно я уже буду спать, так что это неважно. — Стал бы кто-нибудь его винить, если к этому моменту он уже был душой вечеринки в студии?

К такому милому лицу

Домой спешу, домой лечу.

Просто я на несколько минут расслабилась, вот и все. Расплакалась, представила, как я простираю объятия и Колин бросается в них... И это я — разумная и спокойная, кого он выбрал за способности в ведении хозяйства. Что касается лица... я мрачно уставилась на него, светлое-то светлое, но не в том смысле, что в песне: обыкновенная английская бледность, слишком широкий лоб и глаза со следами слез.

Я не могла простирать объятия никому, кроме детей. Я не была романтичной, как Елена или Джиневра. Возможно, одна из героинь Шекспира; их белый стих звучал достаточно формально для учительницы, и вообще их всегда играли мальчики. Кроме того, у меня не было пышных форм, и до настоящего момента это не имело никакого значения. Теперь всем своим существом мне хотелось быть прекрасной, чтобы с радостью отдать себя ему в дар.

Этому не суждено случиться, и только я отвернулась от зеркала, как раздался звонок в дверь.

Час назад ради Нового года я зажгла фонарь над крыльцом. Он освещал темную голову, широкие плечи и накинутое поверх килта пальто.

— Не такой уж я первый входящий, как надо бы, — сказал Колин. — Я забыл захватить кусок угля. — Хотя голубые глаза таили мягкую улыбку, но их выражение было выжидательным, почти неуверенным.

— Не такое уж я лицо, как надо бы, — еле выговорила я. — Хотелось бы мне быть такой.

И тут случилось чудо. Колин не был Йеном или Руфью или любым из тех детей, кого я учила и утешала. Он был почти шести футов ростом, большой во всех смыслах, и если бы каждый, кто любил его, молодой и старый, выложил только одно пенни, набралось бы изрядное богатство, но никто не любил его сильнее, чем я, и мне было все равно, как глупо я выгляжу.

Я протянула к нему руки, и в тот же момент руки Колина жадно обвились вокруг меня.

Даже в уюте этих рук мне трудно было найти слова. Ничто не имело значения, кроме того, что мы были нужны друг другу, и все же мне хотелось дать ему знать, что я понимаю его чувства к Хани и ту печаль, которую выражало его лицо, когда он пел. Мне хотелось сказать, что это пройдет, как любая другая боль. Но заговорил Колин, прижавшийся своей щекой к моей.

— Что с нами случилось, Дебби? Мы почти пришли к этому два месяца назад, когда ты приехала в Крилли.

Что верно, то верно. Тогда в его комнате для занятий моя любовь к нему чуть было не выдала меня.

— Это во мне было дело? — мягко настаивал он. — Я тебя напугал? Я знаю, что немного похож на слона в посудной лавке.

Слон в посудной лавке. Он и раньше так говорил. Ну, и я от него не отстану.

— А я слишком уж лягушка, чтобы вдруг превратиться в царевну?

— Лягушка? — Ничто не могло польстить мне больше, чем взгляд Колина. — Так вот как ты о себе думаешь! Женщина, разве тебе не известно, что я по уши врезался в тебя сразу, как только увидел — с этой малышкой в самолете? Если бы Алии не была так больна и если бы ты не оказалась как-то связанной с Адамом, я бы ни за что не отпустил тебя, не договорясь о встрече. — Он помолчал. — Дебби, не смотри на меня так, как будто я семиглавое чудовище! Если не веришь мне, спроси у моей мамы.

— Верю, — еле выговорила я, — но потребуется немного к этому привыкнуть. Я думала, что ты сделал мне предложение из-за Хани... Я подумала, ты любишь ее. Я думала, что это она была та вторая, кого ты любил.

— Я люблю Мэри? — На его лицо в этот момент стоило поглядеть. — Великий Боже, да мне такое в голову не приходило. И ей тоже, могу заверить. Она уже год или больше надоедала своим, чтобы они позволили ей выйти за Винсента Честера. — Он сощурил глаза. — Так из-за этого ты спряталась в свою раковину, как только я надел тебе на палец кольцо?

— Не только. — Я оплела его пальцы своими. — Мне еще показалось, что ты изменился. Когда мы встречали тебя в Глазго... Ладно, это неважно. Просто все как будто совпало, когда Адам сказал, что за день до этого видел тебя и Мэри за ленчем.

— Раньше или позже нам надо будет поговорить об Адаме, — твердо сказал Колин. — Я встречался с Мэри в Лондоне за ленчем. Там было еще двое, продюсер и дирижер оркестра. А в Глазго я... наверное, ты и этому не поверишь. Когда я увидел, что ты бежишь мне навстречу, в этих зеленых чулках и в этом совершенно дурацком пальто, мне захотелось схватить тебя на руки и убежать с тобой, и потом я... Скажем так, меня нетрудно напугать.

— Мы не скажем ничего подобного, — возразила я. — Если Адам что-нибудь наплел обо мне, я хочу это знать.

— Нет, в другой раз. Это из-за того, как я поступил с Энн. — Он помолчал, подбирая слова. — Мне бы не следовало жениться на ней. Она не была к этому готова. Я просил се позволить мне заботиться о ней, и не сделал этого, во всяком случае, — он прямо посмотрел мне в глаза, — мне не следовало трогать ее, Дебора. Она не любила меня, и была напугана, и она это ненавидела. Я пытался уговорить ее и себя, что со временем все поправится, но... — Он резко замолчал, и у меня сжалось сердце. Я никогда не думала, что этим все объяснялось. — И она не хотела иметь детей, а когда они все же появились, она была так напугана, что я почувствовал, что никогда не смогу простить себя. Поэтому-то я поклялся, что с тобой такого не случится.

— О милый, прошу... — начала я, но он не дал договорить.

— Любовь к тебе, Дебора, оказалась такой огромной, что я до смерти перепугался, особенно в тот день, когда Адам сказал, что я толстею. Я никогда не думал, что ты на меня польстишься, разве что ради детей. И чем больше я с тобой разговаривал, тем больше наламывал дров. С рассказами о турах и о концертах и все такое. Ты думала, что я откровенный хвастун — конечно, я им и был. Я просто хотел, — он помолчал, — чтобы ты думала, какой я великолепный, — добавил он с обезоруживающей наивностью.

— Сюрприз за сюрпризом, милый, — сумела я вставить между слезами и смехом. — Я так и думала. И думаю. И всегда так буду думать. А теперь дай мне сказать, — взмолилась я. Это оказалось не так просто, потому что его руки снова обвились вокруг меня. — Я совсем не похожа на Энн. У меня нет ни ее внешности, ни ее страхов, и я вышла за тебя не ради Йена и Руфи, хотя я их очень люблю. Если бы тогда ты схватил меня на руки и унес далеко, я была бы вне себя от счастья. Я считала, что выхожу замуж за то, что осталось от других женщин, но я так любила тебя, милый, — я была и этим довольна. — Не слишком членораздельно я рассказала и все остальное губам, касавшимися моей щеки. Начиная с того, что я чувствовала той ночью в самолете, когда его беспокойство точило меня, как мое собственное, кончая тем днем, когда я совершенно бесстыдно отправилась в Крилли высматривать его. И я рассказала про Адама. — Хотел создать впечатление, что ему принадлежит половина твоего магазина твида, — с негодованием заключила я.

— Но это верно, — ответил Колин. — Теперь. Я его передал ему и Мэгги поровну. У нее дело не придет в упадок, а может, и будет процветать.

Вот и все. Он отдал доходный бизнес, как старый костюм.

— Почему ты это сделал?

— Потому что не мог позволить Адаму приехать сюда и все время напоминать тебе о том, что ты потеряла, как было все эти годы с Энн. Я бы все отдал за то, чтобы возвращаясь домой, не увидеть... — Он не закончил фразу. В этом не было необходимости. Я с тошнотворной отчетливостью поняла, как это должно было выглядеть сегодняшним вечером — повторение прошлого, жестокая насмешка над его усилиями. Он выглядел холодным, спокойным и ушедшим в себя не из-за Хани, а из-за меня.

— Как будто шутка вышла за мой счет, — неадекватно сказала я.

Мы прикрыли камин, выключили свет и поднялись наверх. На площадке Колин задумчиво сказал:

— Ты-то никогда не спала с Йеном в одной кровати. Он пинается.

Я небрежно сказала:

— Может, я тоже пинаюсь.

— А, ладно, — сказал Колин. — Придется рискнуть.

Было еще темно, когда дверь спальни с грохотом распахнулась и раздался торжествующий голос Йена:

— Так вот вы где! Я вас везде искал.

Колин рядом со мной глубже зарылся в одеяло.

— Я сплю. — Будить его было так трудно, как я и ожидала.

— Сколько времени понадобится, чтобы съездить в Ланарк? — спросила я несколько минут назад. Его родители собирались приехать провести день с нами.

В ответ послышалось пыхтение, и его голова еще крепче прижалась ко мне.

— Спасибо, так очень удобно, — пробормотал он. Задохнувшись от поднявшейся волны нежности, я больше ничего не сказала.

От Йена было не так легко отвязаться. Со сдавленным воплем Колин сел, отбиваясь от ударов быстрых кулачков.

— Осторожно, не задень маму! — Это прозвучало совершенно естественно, и Йен так же естественно ответил:

— Мама не рассердится. Она все понимает.

— Ладно, посмотрим, как тебе удастся поколотить того, кто больше тебя! — Колин прижал визжавшего Йена к кровати.

Между ними было мало разницы — две пары голубых пижам, две взъерошенные темные головы, две пары крепких умелых рук. Руки Колина совсем не были руками мечтателя. Двое мужчин в моей жизни, и я любила их обоих.

Женская нежность вошла обычной легкой как пушинка походкой, и даже в застегнутом халатике.

— Мама, папа здесь, так теперь ты доскажешь сказку?

Руфь была простым ребенком, ребенком из букваря. Чем больше я жила с ней, тем больше понимала, почему Колин относился к ней с благоговением.

— Ох, милочка, — сказала я, ища ее нежную маленькую руку, — я думаю, что всем нам лентяям пора вставать и одеваться.

— Но мне вполне удобно, — пробормотал голос с другой стороны.

Так что я закончила сказку про Льва, который жил в ужасно большом холодном доме, и про Мышку, которая хорошо умела считать, но не всегда замечала, что творится под самым ее носом.

— Она попала в мышеловку? — с нездоровым интересом спросил Йен. Он протиснулся под одеяло в ногах кровати, и Колин оказался прав — он действительно пинался.

— Лев, — сообщил ему Колин, — очень хорошо находил мышеловки.

Мышка, объяснила я, стала жить со Львом в большом холодном доме и согрела его, и он стал теплым.

— Радиаторами, как у нас? — обеспокоенно спросила Руфь.

Я кивнула:

— А кроме Льва там были двое детей, мальчик по имени Йен и маленькая девочка, которую звали Руфь. Йен был на полчаса старше Руфи и хорошо играл в футбол, а у Руфи были ямочки на щеках и она умела очень красиво петь.

Выполнив свой долг, я умолкла и сразу заметила неудовлетворенное выражение Руфи.

— А малышей там разве не было? — требовательно спросила она. — В большом доме были малыши?

— О, конечно, — ответил Колин, прежде чем я успела открыть рот. — Через несколько лет дом было не узнать. В каждой комнате были малыши!

Настала моя очередь сделать большие глаза.

— Откуда ты знаешь, папа? — спросила Руфь.

— Я-то знаю, — сказал Колин, найдя мою руку под одеялом. — Потом что из мышек получаются такие отличные мамы, а львы всегда знают, что для них хорошо.

[1] По Фаренгейту.

[2] Килт — традиционная одежда шотландских горцев — клетчатая (тартановая) юбка.

[3] Джок — прозвище солдата из Шотландии.

[4] Хогманэй — праздник встречи Нового года (шотл.).

Date: 2015-12-12; view: 326; Нарушение авторских прав