Глава восьмая. Моя ночь не была спокойной, и снова по его вине

Моя ночь не была спокойной, и снова по его вине. Чуть больше двух недель назад, когда Адам предложил мне роль Далилы, я тоже не спала. Сегодня между мной и благословенными глубинами забвения стояло, как ни странно, лицо не Адама, а Колина, когда он пел:

Свою любовь и то, о чем мечтаешь,

Найдешь наверняка в конце пути.

На следующее утро я вышла к завтраку позже обычного, и пока я завтракала, мама на минутку отошла от своей конторки сказать мне, что Адам просил передать, что будет в коттедже.

— Он рассказал мне о прошлом вечере, — многозначительно сказала она. — Я просто в ярости.

Поведение мамы нечасто было непредсказуемым, но именно таким случаем оказалось ее отношение к Колину. Я думала, она будет в восторге, что познакомилась с ним, но она только сказала:

— На таких нельзя положиться. — И к эпизоду с хором добавилось то, что вчера опять была суматоха с поисками номера для Хани. — Она могла устроиться в гостинице — Дороти Росс их попросила, — но он сказал, что это невозможно, потому что он сам там остановился. А по-моему, он просто строит хорошую мину.

— Ну мама, так нечестно! — запротестовала я. — Ведь это просто сплетни, ничем не оправданные. Гораздо вероятнее, что Колина воспитали в строгости, а от такого трудно избавиться.

В сквере Хани играла в мяч с Йеном и Руфью. Казалось, она простила меня, потому что весело помахала рукой. Я махнула в ответ и прошла мимо.

Начало моей последней недели в Торкомбе. Самое большее два дня для окончательной отделки коттеджа, и у меня останется масса времени для того, над чем я раздумывала с момента пробуждения. Оливковая ветвь, так сказать. Я не хотела, чтобы мы с Колином расстались недругами. Я знала, что больно уколола его и что он здорово разозлился, но мне хотелось, чтобы через неделю мы прощались с добрыми чувствами. Что могло быть лучше в качестве знака примирения, чем свозить детей в Сикоув посмотреть шоу?

Я решила, что это должен быть сюрприз; отчасти потому, что дети обожали сюрпризы, и отчасти чтобы в последнюю минуту что-нибудь не помешало. Конечно, надо будет сообщить Магде, но я знала, что она будет только рада сбыть их с рук.

Дверь коттеджа была открыта, и я только вошла в холл, как осознала, что наверху Адам с кем-то разговаривает.

— Так что теперь вы знаете и наверное очень собой гордитесь, — с горечью говорил он. — Могу я спросить, каким будет следующий ход?

— Следующего не будет, — ответил другой голос. — Конечно, если вы сразу все исправите. — Этот протяжный голос с раскатистым «р» невозможно было не узнать. О Боже, в отчаянии подумала я, неужели мне суждено услышать еще один спор Адама с Колином — да на этот раз как будто совсем не предназначенный для посторонних ушей? Казалось, так оно и было.

— Всегда так и хотел сделать, — небрежно, но как-то слишком быстро сказал Адам. — За кого вы меня принимаете?

— Дело не в том, за кого я вас принимаю. — Голос Колина в противоположность Адаму звучал спокойно и с каким-то достоинством. — Мы давно друг друга знаем, Адам, и я не хочу с вами ссориться. — Как напыщенно, подумала я, продолжая слушать, потому что малейшее движение могло меня выдать. — Но мы поссоримся, — продолжал Колин, — если вы не сделаете то, что правильно и порядочно, и более того, если вы не сделаете это сейчас же.

— Это угроза? — странным тоном спросил Адам. — Или вы просто шпионите за мной? Конечно, для этого вы сюда и приезжаете.

— Нет, — сказал Колин, также со странной интонацией. — Это верно только наполовину. Что касается другой половины, — без всякого выражения добавил он, — то о ней можно забыть. — Наступило молчание. — Так как насчет этого? — добавил он. — Вы сами сделаете или я?

— Вы уж точно умеете делать из мухи слона, — со смешком ответил Адам. — Конечно же, я скажу ей. Она должна знать. Не воображайте, что это вы меня заставляете.

— Но именно это я и делаю, — поправил Колин. — Потому что «сейчас же» означает именно сейчас же — и до того, как она отдаст вам еще хоть самую малость. Время, пот — или деньги.

Да кого же это они могут обсуждать? Кто дал Адаму деньги? Магда? Конечно. Этот странный разговор насчет каретного фонаря, и она была точно уж единственным человеком, за кого Колин мог считать себя ответственным. Как же быть? Вот влипла прямо в семейную сцену! Я еле успела спрятаться, когда Колин загрохотал вниз по лестнице.

Я подождала немного и вышла из своего укрытия.

— Адам! Вы здесь?

— Наверху, Деб! — ответил голос Адама. — Как раз занимаюсь полкой, о которой вы так беспокоились.

Когда я взбежала наверх, он странно посмотрел на меня.

— Я не слышал машину. — В его глазах что-то промелькнуло. — Вы долго были внизу?

Лучше сказать правду.

— Несколько минут. Я услышала ваш с Колином разговор, и он был как будто личный, так что я...

— Вы слышали наш разговор? — Лицо Адама внезапно напряглось и побледнело.

— Мне очень жаль, — извинилась я. — Я должна была бы дать знать, что я здесь. Я слышала только последние несколько фраз. Жаль насчет этого тоже, но я не сразу сообразила. — Он стоял, яростно глядя на меня, и меня вдруг охватила жалость. Какие бы тут ни были проблемы, но он прочувствовал на себе резкость языка, который, как я наивно воображала, был способен только петь и смеяться. И Адам не терпел ссор. Это было видно по его глазам.

— Конечно, вы не обязаны мне ничего рассказывать, — добавила я. — Но я так поняла, что у Колина какие-то претензии насчет Магды.

— Магда? — Снова что-то мелькнуло в его глазах. — Почему вы так решили?

Не могла же я сказать, что заподозрила, что она собирается купить ему каретный фонарь.

— Ну, просто я не знаю никого больше, за кого бы Колин мог беспокоиться. И вообще, это не мое дело. А если это не Магда...

— Но это она, — торопливо прервал Адам. — И должен сказать, от вас мало что укроется. — Его лицо выразило восхищение. — Однако вы наверное поняли, здесь много шума из ничего. Бедный старый Колин. — Это он произнес почти сочувственно. — То ли у него немного вздорный характер, то ли он получил плохие отзывы в газетах. Забудьте о нем. Жизнь слишком коротка.

Я вдруг представила его необычно усталое лицо. Это послужило стимулом.

— Вообще-то есть кое-что, что я хочу сделать до отъезда. Это касается Колина, хотя, может, сейчас не время это обсуждать. — Я помолчала, и Адам с отсутствующим видом кивнул, чтобы я продолжала. Однако, прежде чем я успела закончить, он, к моему удивлению, расплылся в улыбке.

— А Колин знает?

— Конечно, нет. Я хочу, чтобы это было сюрпризом.

— Понятно. — Его улыбка стала шире. — Ладно, добром за зло, так, кажется? Я участвую.

— Участвуете? — Такого я не ожидала.

— Да. Я поеду с вами. Сто шестьдесят с чем-то миль — не шутка для вас одной с этими ужасными близнецами!

— И вы собираетесь смотреть шоу? — слабым голосом спросила я.

Адам кивнул, и когда я с притворным беспокойством приложила ладонь ему ко лбу, он улыбнулся.

— Ну, не знаю, — наконец сказала я. — Вы точно не в своем уме, но... — серые глаза мягко посмотрели на меня, — вы довольно милый, — смущенно закончила я.

— И стану еще милее! — бодро объявил Адам. — День слишком хорош, чтобы работать — здесь или еще где. Надевайте ваш капор и шаль, и пошли пройдемся.

Когда мы спускались к Дорчестеру по широкой дороге среди леса, голосок Руфи снова прозвенел:

— Дебора, это он виноват. Он меня заторопил!

Так было всю последнюю милю, когда она обнаружила, что в отъездной суматохе оставила свою обожаемую куклу Хани на кровати в комнате.

— Ничего, милая, — попыталась я ее утешить, — тетя Джесси о ней позаботится.

— Но я хотела, чтобы она отдохнула на море. — Руфь мстительно повернулась к своему близнецу. — Я на тебя пожалуюсь папе!

— Боже, благослови наш дружный дом, — сказал Адам, который вел машину.

Однако расстройство из-за Хани скоро было забыто. Я и предположить не могла, что дети придут в такой восторг от Сикоува. Куда бы они ни ездили к морю после приезда в Девон, уж точно они не бывали в курорте такого размера и великолепия.

— Автомобильчики! — вопил Йен, с энтузиазмом уставясь на дорожку, с которой доносился оглушительный шум. — Дебора, можно я прокачусь? — Тут же Руфь выклянчивала катание на ослике.

Завершающим штрихом моего удовольствия оказался Адам. Он катал Йена в автомобильчике, шел рядом с осликом Руфи, покупал нам мороженое и в пять часов повел нас в отель пить чай. После этого я отвела своих буйных подопечных в туалетную комнату помыть и почистить, благодаря судьбу за то, что песок — штука хоть и въедливая, но чистая.

Возбуждение от перспективы видеть отца, временно рассеянное потрясающими развлечениями на пляже, вернулось с новой силой, и Йен снова задал мне тот же звучавший почти патетически вопрос, который он многократно задавал с тех пор, как я посвятила их в свой план.

— Дебора, вы точно знаете, что он поет здесь? Он только поет в Лондоне или Австралии...

— Или в Нью-Йорке, — вставила Руфь, наливая, к моему раздражению, еще мыла из серебристого сосуда в только что вытертые ладошки.

— Я думал, здесь папа только работает, — упрямо допытывался Йен.

И как раз когда я собиралась объяснить, что петь для всех людей на отдыхе — это трудная и важная работа, Руфь прочирикала:

— Папа не поет за деньги. Это вульгарно. — Подавив в себе возникшее видение потрепанной фигуры с перевернутой шляпой у канавы, я слушала тонкий уверенный голос: — Он поет только для королевы и в церкви.

Времени уже не оставалось, но что-то сказать надо было.

— Нет, милочка, ты все перепутала. — Я осторожно провела расческой по ее жестким кудряшкам. — Когда кто-то поет как папа, так прекрасно и доставляя радость многим людям, это не вульгарно. И не может быть вульгарно. Это как доктор, который делает, чтобы вам стало лучше. И знаете, папа поет не только для королевы. — У меня было ощущение, что, возможно, он как-то и спел для нее. — Он поет для миллионов людей по всему свету. Это прекрасное занятие, и может когда-нибудь и ты и Йен тоже сможете это делать. — Кончив, я затаила дыхание, думая, не слишком ли далеко зашла, но Руфь была безмятежна, как всегда. Мои доводы ее как будто не убедили.

— Я уже умею петь, — небрежно сказала она и сурово добавила: — но я не стану петь на улице, потому что когда Йен так сделал, папа сказал, что это отвратительно. — Мне удалось выведать, что в прошлое Рождество Йену пришла в голову блестящая идея заработать честным трудом — или, скорее, нечестным — потому что:

— Он даже не мог петь верно, папа сказал, — тоном обвинителя заключила Руфь. — Ужасно, да?

Над крышей нового, со стеклянными стенами театра была укреплена громадная фотография Колина. Дети зачарованно уставились вверх. Глаза Руфи округлились, Йен порозовел. В фойе стояла картонная фигура в натуральную величину. Я немножко поняла чувства Йена, непроизвольно просунувшего свою ладонь в мою, когда мы ее разглядывали, — килт, сумка на поясе, правая рука на рукояти длинного кинжала, и над кружевным жабо приятное улыбающееся лицо.

— Это папа? — без всякой уверенности прошептал Йен. Трудно было его винить. У меня самой было такое же ощущение.

Ведущий шоу устроил целое представление с детьми, бывшими в зале, приглашая их спрашивать и отвечать на вопросы. Близнецы смотрели на все это круглыми глазами. С каждой минутой я все больше осознавала тот поразительный факт, что они совершенно не знакомы с миром шоу-бизнеса. В самом деле, они были непостижимо наивны.

Первый выход Колина был последним номером в первой части. Раздалась мелодия, которую я знала, но не могла назвать, старая и переливчатая, и когда занавес раздвинулся, я разрывалась между желаниями наблюдать за сценой и смотреть на детей рядом со мной.

Только когда первая строка песни свободно пронеслась по залу, я вспомнила, почему оказалась здесь, и повернулась взглянуть на них.

— Это мой папа, — без всякой необходимости и к большому интересу тех, кто это слышал, сообщила Руфь Адаму. — Мой папа поет для королевы. — Она и сама стала по-своему величественной.

Теперь Хани Харрис присоединилась к знаменитому партнеру, и номер стал песенно-танцевальным. Это слегка напоминало обезьяну на Гибралтаре, кувыркавшуюся вокруг скалы, хотя, по правде говоря, эта скала взяла ноги в руки и вертелась так же ловко, как ее карманного формата партнерша. Когда песня закончилась, Колин стоял, насвистывая рефрен, в то время как Хани на цыпочках ходила вокруг, завлекающе глядя на него и потом ныряя за его широкую спину.

Наконец он кончил свистеть, с наигранным облегчением похлопал себя по груди и позволил вывести себя к рампе для поклона. У него все еще был такой вид, как будто все это его ужасно забавляло — и он сам, и партнерша, и аудитория; в самом деле, когда он с улыбкой принимал аплодисменты, казалось, что его душит смех.

Как раз в этот момент ведущий, выскочив для своей обычной интермедии, обратил свой взор к амфитеатру и потребовал:

— Есть здесь маленькая девочка из... Уэльса?

Нерешительный голос сказал:

— Да, — отец с загорелой докрасна шеей поднял детскую руку, и ведущий сразу пообещал ей мороженое. На сцене улыбались Колин с Хани и несколькими танцорами.

— Теперь как насчет маленького мальчика из... Шотландии?

В жизни не видела ничего быстрее руки Йена. Она взметнулась вверх, задев ухо Адама.

— Да, да! — с готовностью завопил он. И я только сейчас поняла, как громко Йен умеет вопить.

— И как же тебя зовут, Джок[3]? — спросил ведущий.

Отцу Йена, когда он пел, не требовалась помощь усилителей. Йен был сыном своего отца. Не было уголка в театре, куда бы не донесся его голос:

— Йен Гордон Чарльз Ка-а-амерон! — Возбуждение придало добавочный оттенок его интонации.

Но, несмотря на грим, «загар» сразу сошел с лица Колина. Лицо Хани вспыхнуло от неожиданности и удовольствия. Он же просто стоял, не шевелясь, и если кто-то из буквально разинувшей рты аудитории рассчитывал на обмен репликами между отцом и сыном, то им пришлось разочароваться. Он как будто впервые в жизни слышал имя Йен Гордон Чарльз Камерон.

В перерыве дети болтали без умолку.

— Это как пантомима, только лучше, потому что не вульгарно, — с удовлетворением заключила Руфь.

И в самом деле, три четверти нашего квартета казались вполне довольными. Я даже слышала, как Адам посмеивался, когда Йен объявил о себе, и настойчивые возгласы Йена «Папа еще выйдет? Дебра, вы уверены?» должны были бы переполнить мою чашу удовольствия.

Но я не могла забыть ни это лицо, которое в мгновение ока, казалось, удлинилось и похудело, ни глаз, по которым так же внезапно стало видно, что в них неделю за неделей светят огни рампы. Где-то я ужасно промахнулась, не с близнецами, но с Колином. Каким-то образом я сделала ему больно.

Погруженная в эти мрачные размышления, я не заметила, как началась вторая часть, пока народная мелодия с ускользающим названием не обозначила выход Колина, на этот раз соло.

Я размышляла, испытывает ли кто-нибудь еще в театре те же чувства, что и я, слушая западающую в душу сладость строк:

От всей души дай обещанье,

Чтоб никогда не забывать.

Нельзя было даже представить себе, чтобы Колин выступил плохо, но это выступление явно было чем-то большим, чем просто спеть песню. В него, так что было почти невыносимо слушать, уместилось то, что я разбередила, не понимая — старые раны, прежние дни, прежняя любовь. Его жену звали Энн, и он ласково называл Руфь «Анни». И когда я подумала об этом, слева от меня раздался детский голос, безошибочно мелодичный и с такой же безупречной дикцией, как голос ее отца.

— Тихо, милая, — нежно прошептала я. — Папа поет.

С таким же успехом можно было просить солнце не светить.

— Но это моя песня, — прошептала в ответ Руфь и с удовольствием продолжала петь. Сюрприз за сюрпризом. Стоило подумать о втором исполнителе из семьи Камеронов, как в голову приходила мысль о Йене; по крайней мере, мне. Чтобы в горлышке Руфи обнаружился такой мощный источник звука — этому трудно было поверить. И после того, как песня кончилась, Адам, глядевший на нее как зачарованный, опустил ее в проход и чуть подтолкнул к сцене.

Я было позвала ее обратно, но она понеслась, как почтовый голубь к дому, и прижалась к ограждению оркестра как раз, когда Колин делал последний поклон. Он не мог ее не заметить даже без внезапно прозвеневшего «Здравствуй, папа!» Слава Богу, на этот раз он улыбнулся, не показной улыбкой, предназначенной все еще бушующему залу, но быстрой, почти застенчив ой улыбкой для маленькой фигурки в желтом платье, с обожанием глядевшей на него. Дирижер, с которым Колин, судя по множеству улыбок, которыми они обменивались, был в отличных отношениях, тоже увидел ее, потрепал ей кудряшки и протянул руку, чтобы поднять на сцену.

Аплодисменты зазвучали громче, но потом стали смолкать, когда Колин покачал головой. Он больше не взглянул на свою дочь; он даже не стал ждать конца аплодисментов. Он просто повернулся и быстро ушел со сцены.

Моей единственной мыслью, когда мы направлялись к выходу, было уйти как можно быстрее, но увы — нас остановили. Мистер Камерон хотел нас видеть. Через несколько минут Колин в пальто, наброшенном на его кружева, бархат и тартан, вышел из дверей сцены на асфальт, где я заметила его машину.

— Папа! — в один голос закричали Йен и Руфь, бросаясь к нему. Когда он обнял их, я воспрянула духом, но это быстро прошло. Над их головами лицо Колина все еще было старым, изрезанным морщинами.

— Кто это придумал, Адам? Вы?

— Нет... я, — еле выговорила я.

— Вы?

— Они так обрадовались. Вы бы видели их лица! — Покраснев, я замолчала. Никогда не видела, чтобы Колин так выглядел. У его рта залегли глубокие горькие складки, и пока я смотрела на него, он проглотил комок. Как человек, попавший в безвыходное положение.

— Но... вы не спросили меня... вы...

— Это должно было быть сюрпризом. — Как беспомощно это прозвучало!

— Вам не пришло в голову, что такое очевидное упущение должно иметь веские причины?

— Мне очень жаль.

— Колин, — прервал Адам, — ведите себя разумно. Давайте не будем делать из мухи слона. — Он посмотрел на сияющие лица близнецов. — Осмелюсь предположить, что все получили удовольствие.

— Ваши предположения! — Горечь в голосе Колина стегнула меня, как бичом. — Побойтесь Бога, разве с меня не достаточно? Все эти годы вы... — Он замолчал на полуслове и перевел взгляд с Адама на меня. — Извините. Боюсь, Дебора, что я не всепрощенец — кажется, в отличие от вас.

— Колин, — начала я, но он наконец-то повернулся к детям. Ладошка Руфи, пробравшаяся в его ладонь несколько минут назад, подчеркивала абсурдность ситуации.

— Ладно, вы двое. Вам уже пора отправляться домой спать. — И он мягко отодвинул их от себя.

Не успели мы еще выехать из Сикоува, а близнецы, вконец измученные впечатлениями и морским воздухом, уже спали.

— Я сваляла дурака, верно? — с сожалением сказала я.

— Нет, милая, — неприязненно сказал Адам, — нисколько. Просто Колину пора повзрослеть, вот и все.

— Но отчего он не хотел, чтобы они там были? Это его дети, они...

— Вот вы все и сказали, — спокойно заметил Адам.

Я уставилась на него.

— Я знал и должен был бы остановить вас, — покаянно продолжил он. — Я думал об этом и теперь готов сам себе дать тумака. Просто мне казалось, что детям уже пора стать посамостоятельнее, а Колину понять, что публика не настолько уж непостоянна, чтобы потерять к вам интерес, когда вам перевалило за тридцать.

— Вы хотите сказать... он скрывает свой возраст и не хочет... О, этого не может быть! Он их обожает.

— Согласен. В Торкомбе или в Шотландии, за четыреста миль отсюда. Не на сцена в Сикоуве, когда он скачет, будто двадцатилетний.

Я сказала: нет. Сказала несколько раз. Никто не мог принять Колина за двадцатилетнего; он не стал бы на это рассчитывать. Это было бы совершенно нелепо. И все же — эти шуточки насчет мозолей и эркеров, какая в них доля правды? Не это ли та чепуха, о которой упоминала Магда? Такого не могло быть — или все же могло?

Мягкий, извиняющийся голос Адама прервал мои мысли:

— Вы не хотите спросить, что он имел в виду, говоря, что вы готовы все простить?

У меня вдруг все похолодело внутри:

— Вы и это знаете?

— О да, — коротко сказал Адам, — я и это знаю. Я не часто согласен с Колином, но это один из таких случаев. Он считает меня совершеннейшим подлецом, и он прав. Да ну, что толку говорить об этом. Я вас использовал, и тут уж ничего не поделаешь.

Использовал меня? Все еще не понимая, я уставилась на него.

— С коттеджем, — выпалил он. — Он не мой, никогда моим не был и никогда не будет. Это собственность «Орчардс». «Орчардс Пабликейшн», — добавил он, потому что мое лицо все еще выражало полнейшее непонимание. — Они увидели некоторые из моих работ еще в одном журнале и попросили сделать работу по обновлению коттеджа, начиная с нуля. С работой, рассчитанной на разные затраты — вам это все известно, — и мне задали только косметические изменения, без перестройки. Ну вот, тогда я подумал, что все эти денежки могут быть мои, если бы я сумел сделать сам все, а не только фотографии. Им было все равно, лишь бы иметь фото...

— И тут вы встретили маму, — вставила я. Я не понимала, оскорбилась я или нет; пока я еще ничего не чувствовала. — И мама сказала вам, что я приезжаю. Ладно, Адам, можете не продолжать. — Карточный домик развалился на глазах, каретный фонарь, зеленая краска цвета Нила, золотистый ковер, коттедж, который должен был стать точно таким, как я себе представляла...

— Я хочу, — говорил Адам, — хочу, чтобы вы поняли мои чувства, когда я увидел, как вы принялись вкалывать. Я не очень разбираюсь в таких вещах, я понятия не имел, что там будет столько работы. Все, что Колин говорил в понедельник, было правдой. Вы отдали мне и время, и пот, и деньги.

Колин? И разговор в понедельник. А я-то думала, что они говорили о Магде. И совсем это была не Магда. Это была я.

— Откуда Колин?..

— По-видимому он сразу что-то заподозрил, как только вы сказали ему, что собираетесь здесь делать. Видите ли, полтора года назад через место, где стоял мой старый коттедж, проложили шоссе, и Колин знал это. Вы, милая моя, должны бы чувствовать себя польщенной — сам маэстро отправился в Торкомб, чтобы кое-что вынюхать. Он узнал, кому принадлежит коттедж, — не спрашивайте как, но он это сделал, это всегда можно сделать, если захотеть, — и тут ему повезло, потому что он знаком с редактором из «Орчардс». Два года назад она сделала статью о нем. На прошлой неделе шило, так сказать, вылезло из мешка, и в понедельник он появился, извергая пламя. Но не слишком обольщайтесь — это не только из-за вас. Тут было пятьдесят процентов желания добраться до меня.

— Но почему, Адам? — спросила я. — Почему? Вам надо было только попросить меня, и я бы конечно помогла. Без всяких обязательств с вашей стороны. — Я выдавила из себя смешок.

Адама передернуло.

— Ладно, Деб, я это заслужил. И знаю, что теперь вы не приняли бы мое предложение, даже если бы я предлагал золотой рудник.

Наступило молчание — жаркое, пульсирующее. Не хотел же он сказать... это. И я больше не собиралась выглядеть дурочкой.

— Конечно, не приняла бы, — отшутилась я. — Что бы мы с ним делали?

Его глаза заблестели.

— Вы хотите сказать...

— Следите за дорогой, Бога ради, — предупредила я, переводя дыхание. Сегодня я не была способна принимать решения. Слишком многое вырвалось наружу. Я надеялась, что уже вышла из того возраста, когда дуются по мелочам, и когда у Адама был такой вид, мне хотелось только — мне всегда только этого хотелось — утешить и приласкать его. Но сейчас я просто обязана была оставаться спокойной и собранной.

— Нет, не хочу. Но просто потому, что нам обоим требуется время, — твердо сказала я. — И я надеюсь, что очень скоро у меня вновь будет работа. А что касается коттеджа, то это уж дело прошлое. Все равно кухня мне не нравилась! — Я снова засмеялась.

— Знаете, Деб, — смущенно заметил Адам, — таких, как вы, надо увидеть, чтобы в них поверить. — Теперь мы не спеша катили по широкой и почти опустевшей дороге. — Я знал еще только одну такую.

Мои мысли непроизвольно вернулись к тому вечеру два с половиной года назад, когда он этими отрывочными фразами говорил мне о девушке, которую любил и которую украли. Я знала, что снова услышу о ней, и я оказалась права.

— Я знаю, что считается недостойным все эти годы цепляться за воспоминания, но я ничего не мог поделать. Мой отец хотел, чтобы я вообще уехал из страны, но... — он вздрогнул, — я как-то всегда чувствовал, что может настать время, когда я ей буду нужен. Как ни грустно, оно настало.

— Грустно? — эхом отозвалась я.

— Она была нездорова, Деб, — объяснил он с вызванным болью раздражением. — Ее здоровье подорвала беременность. Конечно, ей вообще не следовало бы иметь детей, но он их хотел. И все эти годы, пока она болела, он был где-то далеко, странствуя по всему свету. Даже когда она умирала, только я был рядом.

— О Адам! — Я с трудом могла найти слова. Ничего удивительного, что это столько лет отравляло ему жизнь. И что же должно было случиться, размышляла я, когда он снова встретил человека, способного так мерзко себя вести.

— Как жаль, — беспомощно сказала я. — Мне очень жаль.

— Я как-то сказал... — Адам помолчал, подбирая слова, — что путь назад — это длинный путь. Мне хочется, чтобы вы знали, сколько я передумал за последние несколько недель.

В этот момент мне потребовалась вся моя выдержка, чтобы оставаться разумной и удержаться от принятия каких-то обязательств. Когда я встречала страдание — а столько страдания было вокруг, — все во мне стремилось помочь.

Я не должна была бы чувствовать себя такой усталой, потому что Адам все время вел машину, но когда я помогала уложить близнецов в постель, я почти так же валилась с ног, как и они.

— Вы все выглядите так, как будто вам здорово досталось, — иронически заметила Магда.

— Боюсь, это оказалась не слишком хорошая мысль, — неохотно сказала я. — Колин как будто совсем им не обрадовался.

Она широко раскрыла глаза.

— Вы хотите сказать, что это было для него неожиданным? — Несколько мгновений она казалась совсем расстроенной. — О Господи, если бы я это знала, то никогда бы не отпустила вас. Он был очень недоволен?

— Боюсь, что да, — жалким тоном сказала я. — Я все пыталась понять, почему.

— Конечно, все это куча старой ерунды, — без обиняков сказала Магда. — Но это его дело, и так как он родной брат Дон-Кихота, то думаю, что мне не стоит вам рассказывать. Но не волнуйтесь. Все равно это надо было сделать рано или поздно, и к воскресенью он и сам это поймет.

Я не совсем поняла, какое отношение к этому имел Дон-Кихот, но ее слова меня немного утешили. Мы с Магдой и Адамом выпили в баре, и потом я пошла спать.

Date: 2015-12-12; view: 301; Нарушение авторских прав