Тон‑Тон

– Ох, до чего же мне плохо,– простонал Тон‑Тон, пытаясь нашарить возле кровати стакан с водой.

– Да и выглядишь ты неважно,– заметил рябой парень в зеленом.

– Ты, Луна... гм... лучше бы помолчал. У меня еще хватит сил... гм... вышибить тебе мозги.

– Не вышибешь, я теперь хранитель,– самодовольно ухмыльнулся Луна.

– Еще только стажер.

Тон‑Тон наконец дотянулся до стакана и отхлебнул глоток, пролив половину на грудь.

– Погодите‑ка,– сказал Матт. Он умирал от жажды, но даже не пытался отыскать свой стакан – догадывался, что при малейшем движении его скрутит жестокая боль.– Ты что, учишься на хранителя?

– Ну да,– ответил Луна.– Тут все рано или поздно станут хранителями.

Матт смотрел, как играет свет в стакане с водой, до которого он так и не смог дотянуться.

– Но хранителей всего двадцать, а ребят... сколько?

– В настоящее время – двести десять,– ответил Луна.

– Не могут же все стать хранителями! На всех места не хватит,– сказал Матт.

Тон‑Тон и Луна переглянулись.

– Карлос говорит, что все, кто соблюдает Пять правил добропорядочного гражданина и... гм... Четыре принципа правильного мышления, в восемнадцать лет станут хранителями,– сказал Тон‑Тон.

Как Матт ни старался объяснить им разницу между двумя сотнями искателей работы и двумя десятками рабочих мест, все без толку.

– Ты... гм... нам просто завидуешь,– сказал Тон‑Тон.

Но в одном Тон‑Тон был весьма сведущ. Он прекрасно знал, что происходит внутри окруженного высокой стеной корпуса, где жили хранители. У хранителей были голографические игры, телевизоры и плавательный бассейн. Они устраивали вечеринки на всю ночь и ели всякие деликатесы. Тон‑Тон знал все это потому, что убирался в комнатах у хранителей и мыл за ними посуду. Матт догадался, что хранители пускают Тон‑Тона к себе потому, что считают его слишком тупым, не способным разобраться в том, что он видит.

Но как говаривала Селия, некоторые люди думают медленно, но очень тщательно. Слушая Тон‑Тона, Матт понял, что этот парень далеко не глуп. Он прекрасно разбирался, как работает сложная фабричная техника, а его наблюдения за жизнью хранителей выдавали довольно острый ум. Просто Тон‑Тон не спешил высказывать свое мнение.

Матт видел, что вчерашнее наказание очень беспокоит парня. Он снова и снова возвращался к нему, как расковыривают засохшую болячку.

– Я этого не заслужил,– говорил Тон‑Тон, качая головой.– Я... гм... не сделал ничего плохого.

– Наверное, что‑нибудь все‑таки сделал. А он тебе все мозги отшиб, вот ты и забыл,– предположил Луна.

– Нет... гм... я ничего не делал.

Матт будто воочию видел, как у парня в мозгах медленно поворачиваются шестеренки. Все, что говорит Хорхе, хорошо. Тон‑Тон делает все так, как говорит Хорхе. Значит, Тон‑Тон хороший. Тогда почему же Хорхе отшиб ему, Тон‑Тону, мозги?

– Хорхе – ун локо де ремате, полный придурок,– сказал Луна.

– Нет,– упорствовал Тон‑Тон.– Он не такой. Догадаться, к какому выводу придет в конце концов парень, было невозможно, так что Матт не стал даже и пытаться.

– Как там, у них в корпусе? – вместо этого спросил он.

Глаза Тон‑Тона вспыхнули.

– Вы... гм... не поверите! Они едят жареное мясо, и... гм... свиные отбивные, и бисквитный торт!

– Что такое бисквитный торт? – спросил Луна.

– Это такой пирог, а на нем мороженое! И не тает!

– Я однажды ел мороженое,– мечтательно произнес Луна.– Мне мама дала.

– А еще хранители пьют настоящее молоко, а не перемолотый планктон и едят шоколад в золотых обертках.

Однажды Тон‑Тон стащил шоколадку. С тех пор воспоминания о ней постоянно витали у него в голове.

– А тебе не завидно, что у хранителей все это есть, а у нас нету? – спросил Матт самым невинным голосом.

Тон‑Тон и Луна налетели на него, как обиженные вороны.

– Они это заслужили! – заявил Луна.– Они свое отработали. А когда и мы свое отработаем, у нас тоже будут такие лакомства.

– Да,– подтвердил Тон‑Тон, но в голове у него явно засела какая‑то мысль.

– Ладно, ладно. Я просто спросил,– сказал Матт и, собравшись с силами, потянулся за водой.

В тот же миг тело его пронзила такая боль, что он вскрикнул и, обливаясь холодным потом, рухнул на кровать.

– Худо? – Луна вложил стакан Матту в пальцы.– Хочешь лауданума?

– Нет! – На протяжении многих лет Матт наблюдал, как Фелисия медленно, но верно превращается в зомби.

Ему не хотелось следовать ее путем.

– Как хочешь. Мне лично нравится.

– Зачем он тебе? Тебе что, больно? – спросил Матт. Луна хихикнул, как будто Матт сморозил несусветную глупость.

– Понимаешь, это как путешествие. Билет из этого места.

– Ты всего лишь стажер,– презрительно бросил Тон‑Тон.– Тебе не положено... гм... путешествовать, пока не переселишься в их корпус.

– Кто сказал? – Луна взял пузырек с лауданумом и взболтал.– Они что, сосчитают в нем все капли? Это моя награда за то, что я как проклятый вкалываю в лазарете.

– Погодите‑ка,– сказал Матт.– Вы что, хотите сказать, что хранители принимают эту дрянь?!

– Конечно,– ответил Тон‑Тон.– Они это заслужили. Матт лихорадочно соображал.

– Сколько человек принимает? И как часто?

– Все... гм... каждую ночь.

Матт повеселел. Значит, каждую ночь все как один хранители превращаются в безмозглых зомби. Следовательно, фабрика остается без охраны. И электростанция, откуда по забору идет ток, тоже. Перед мысленным взором Матта вспыхнул и замигал яркий сигнал: «СВОБОДА!»

– Вы знаете, где находится Сан‑Луис? – спросил он. Оказалось, оба знают. Тон‑Тон там вырос. В своей обычной медлительной манере, заикаясь и запинаясь, он описал беленые дома и черепичные крыши, стены, увитые плющом, шумные рынки и красивые сады. Он с таким восторгом говорил об этом месте, что Матт не понимал, почему Тон‑Тон не хочет туда вернуться. Неужели его больше привлекает жизнь в изолированном корпусе с пузырьком лауданума вместо компании?! Безумие какое‑то.

– По‑моему, Сан‑Луис – классное место,– сказал Матт.

– Гм... да,– отозвался Тон‑Тон, как будто эта мысль только сейчас пришла ему в голову.

У Матта язык чесался сказать ему, чтобы он наплевал на Пять правил добропорядочного гражданина и Четыре принципа правильного мышления, перемахнул через забор и удрал в Сан‑Луис. Но это было бы глупо. Тон‑Тон шел к умственному заключению с тем же медлительным упорством, с каким его комбайн катил вдоль чанов с креветками. Ничто не могло ускорить его мыслительный процесс. Но ничто и не могло заставить его свернуть с нужного пути.

Матт доковылял до ванной, глянул в зеркало и ужаснулся. У всех мальчишек были прыщи. Матт знал, что у него они тоже есть, но впервые оценил всю тяжесть своего положения – в общей спальне не было зеркал. Он походил на пиццу с начинкой! Он долго отскребал лицо серым водорослевым мылом, но добился только того, что кожа стала красной, как у вареного лангуста.

Увидев вернувшегося Матта, Тон‑Тон и Луна прыснули.

– Знаешь, они не отмываются,– сказал Луна.

– Япохож напланктонбургер,– печально вздохнул Матт.

– Ха! Ты похож на планктонбургер, который, гм, отрыгнула чайка и который после этого, гм, несколько дней пролежал на солнце,– уточнил Тон‑Тон во внезапном приливе поэтического настроения.

– Картина ясна! – Морщась от боли, Матт забрался в постель и лег на бок, оберегая раны на спине.

– У нас у всех прыщи,– сказал Луна.– Это отличительный знак тех, кто работает с планктоном.

«Великолепно»,– подумал Матт.

Он вспомнил, что лица хранителей покрыты лишь мелкими шрамиками, а отнюдь не гнойными вулканами, которые украшали кожу мальчишек. Наверное, все дело в пище. Выходит, свиные отбивные, бисквитные торты и шоколад все‑таки гораздо полезнее для кожи, чем здоровый, питательный планктон...

На следующий день Хорхе выгнал Матта и Тон‑Тона на работу. Тон‑Тону не помешало бы провести в лазарете еще денек‑другой, но он беспрекословно подчинился. А Матт был только рад вернуться в общий барак. Ему не терпелось приступить к разработке плана побега. Раньше это казалось невозможным. Но теперь он знал, что Сан‑Луис лежит всего в нескольких милях к северу, за невысокой грядой холмов.

Как сказал однажды Тэм Лин, у тюремщика в голове сотни разных мыслей, у заключенного же только одна – побег. И это сосредоточенное внимание прожигает стальные стены, будто лазерная пушка. Матт пришел к выводу, что Тэм Лин (учитывая его прошлое) немало знает о побегах из тюрем.

От Матта требовалось только одно: выключить электрический ток, идущий по ограде, и перелезть. Однако это казалось легким только на первый взгляд. С наступлением темноты электростанция запиралась. Каждый вечер в десять часов и наутро в пять хранители пересчитывали мальчиков. Значит, в его распоряжении остается только семь часов, и за это время надо пройти пять миль до забора (надеясь, что в его отсутствие кто‑нибудь не включит ток снова), а потом еще двадцать миль до Сан‑Луиса, и все это в кромешной темноте. Если земля покрыта кактусами, прогулка займет намного больше времени.

Что сделают хранители, когда обнаружат пропажу троих мальчишек (потому что Матт собирался взять с собой Чачо и Фиделито)? Полетит ли Хорхе искать их на гравилете? Наверное, Фиделито придется оставить. Малышу не пройти двадцать пять миль. Но как его бросить?!

«Иногда дружба причиняет боль»,– осознал Матт.

Уже много лет он мечтал завести друзей, а теперь, когда друзья наконец появились, понял, что вместе с ними приходят и мучительные узы. Хорошо, допустим, он возьмет с собой Фиделито, но тогда им потребуется еще больше времени...

Если перегрузить паровой котел около корпуса хранителей, он взорвется, и тогда... Но допустимо ли разнести в клочья двадцать человек? Эль‑Патрон не раздумывал бы ни секунды. Тэм Лин пытался взорвать английского премьер‑министра, но вместо этого убил двадцать детей.

«Убивать нехорошо, брат мой Волк»,– послышался в голове у Матта тихий голос.

Матт вздохнул. Это, наверное, и есть то, что Мария называет совестью. Она причиняет боли еще больше, чем дружба.

– Зачем мы его ждем? – в который раз спросил Чачо, глядя, как комбайн с астматическим пыхтением ковыляет вдоль вереницы креветочных чанов.

– Потому что он знает многое из того, что нам нужно выяснить,– терпеливо объяснил Матт.

Они сидели возле самого дальнего чана. У них за спиной высилась ограда; верхняя проволока гудела и потрескивала.

– Он подлиза. Каждый вечер на нас наезжает.

– После порки перестал,– напомнил Матт.

– Это он просто немного отдохнуть решил.– Чачо не хотел признавать в Тон‑Тоне хоть какие‑нибудь хорошие качества.

– Будь с ним подобрее, ладно?

– Ми абуэлита говорит, души людские – как сады,– радостно сообщил Фиделито.– Она говорит, нельзя поворачиваться к человеку спиной только потому, что его сад зарос сорняками. Надо дать ему воды и побольше солнечного света.

– О брат мой,– усмехнулся Чачо, но спорить не стал. Позади Тон‑Тонова комбайна вздымался высокий шлейф пыли. Он медленно оседал на голую землю. Воздух был так неподвижен, что пыль даже не рассеивалась.

– Вы, гм, должны работать,– окликнул их Тон‑Тон и рывком остановил машину.

– А ты должен торчать из чана вверх ногами,– проворчал Чачо.

Матт пихнул его кулаком в бок.

– Если вы, гм, хотите меня отлупить, то, гм, не стесняйтесь,– сказал Тон‑Тон.– У меня, гм, хватит сил вышибить вам всем мозги.

– Почему ты считаешь, что три человека, спокойно сидящие у дороги, собираются тебя отлупить? – поинтересовался Чачо.– Хотя это может оказаться и правдой.

– Мы только хотели поговорить,– сказал Матт, одаривая Чачо свирепым взглядом.

– С чего это вдруг? – Тон‑Тон подозрительно прищурился.

– С того, что ми абуэлита говорит, что люди как сады,– защебетал Фиделито.– Им нужны солнечный свет и вода, а их души надо... надо...

– Пропалывать,– подсказал Чачо.

Тон‑Тон, округлив глаза, стал обдумывать это занятное утверждение.

– Мы просто подружиться хотели, понятно? – сказал Матт.

Тон‑Тон поразмышлял над этим еще с минуту, а потом слез с комбайна.

– Когда ты в последний раз был в Сан‑ Луисе? – спросил Матт.

Если Тон‑Тон и был удивлен таким вопросом, то ничем этого не выдал.

– Примерно... гм... с год назад. Ездил туда с... гм... Хорхе.

– У тебя там семья?

– Моя м‑мама... гм... год назад... гм... ушла за границу. Отец п‑пытался... гм... ее... гм... найти. Он н‑не вернулся...

Матт подметил, что, едва заговорив о родителях, Тон‑Тон стал заикаться еще сильнее.

– А абуэлита у тебя есть? – спросил Фиделито.

– Б‑была. М‑может быть... гм... она еще там.

Губы Тон‑Тона дрогнули.

– Тогда почему же ты ее не отыщешь?! – воскликнул Чачо.– Омбре! Если бы у меня была бабушка всего в двадцати милях к северу, я бы зубами перегрыз эту ограду и побежал ее искать! Что с тобой, парень?!

– Чачо, не надо,– сказал Матт, предостерегающе кладя руку другу на плечо.

– Вы... гм... не понимаете,– сказал Тон‑Тон.– Хорхе увидел меня на той стороне границы. Там был фермерский патруль и... гм... собаки, большие рыжие псы... гм... с громадными зубищами. Они делали все, что скажет фермерский патруль, а фермерский патруль велел им... гм... сожрать меня.– При этом воспоминании Тон‑Тон содрогнулся.– Хорхе перешел через границу и пристрелил их. Из‑за этого ему крупно влетело. Он... гм... спас мне жизнь, и я у него в долгу.

– Это Хорхе сказал тебе не искать бабушку? – спросил Матт.

– Он сказал, что я прирожденный хранитель. Сказал, что у хранителей нет семей, они привязаны только друг к другу, и это лучше, потому что семьи рано или поздно бросают тебя.

– Но твоя абуэлита, наверное, плакала, когда ты не пришел домой,– сказал Фиделито.

– Я не могу вернуться домой, бестолочь! – заорал Тон‑Тон.– Если бы не Хорхе, я был бы в животе у собак!

– Хватит, Фиделито,– сказал малышу Матт.– На сегодня мы выпололи достаточно сорняков.

Он принялся расспрашивать Тон‑Тона о Сан‑Луисе, и Тон‑Тон охотно отвечал. Чем дольше он говорил, тем меньше заикался. Его хмурое лицо разгладилось. Он стал казаться намного моложе и веселее.

Тон‑Тон описывал город так подробно, будто у него перед глазами была разложена топографическая карта. Он вспоминал каждую мелочь – олеандровый куст с нежно‑розовыми цветами, саманную стену, скрытую за акациями паловерде, фонтан, журчащий в мраморном бассейне. Он словно ходил по улицам с фотоаппаратом. И постепенно расслабился настолько, что заговорил о своих маме и папе. Они жили в большом доме, где было много дядюшек и тетушек, братьев и сестер, а заправляла всем старенькая абуэлита. И, несмотря на бедность, они были счастливы.

Покончив с рассказом, Тон‑Тон сладко потянулся, как будто съел вкусный обед.

– Я... гм... никому не расскажу, почему мы опоздали,– сказал он.– Скажу... гм... комбайн поломался.

Он даже разрешил Фиделито почти всю дорогу ехать с ним на комбайне и спустил малыша на землю только тогда, когда вдали показался корпус хранителей.

– Ничего не понимаю,– задумчиво говорил Чачо – они с Маттом шагали сбоку от отчаянно грохочущего комбайна, подальше от шлейфа пыли.– Ты словно включил свет у него в голове. Я и не думал, что Тон‑Тон такой толковый.

Матт улыбнулся, радуясь, что не ошибся в парне.

– Селия говорила, что медлительные люди просто присматриваются внимательнее.

– Кто такая Селия?

Матт чуть не поперхнулся. Он тщательно избегал любых расспросов о своей жизни до прибытия в Ацтлан. Слушая воспоминания Тон‑Тона, он несколько ослабил бдительность.

– Селия... это... моя... моя м‑мама.

И это было правдой. На протяжении многих лет она упорно твердила ему, чтобы он не называл ее матерью. Однако никто не заботился о нем так, как она. Никто не защищал, не любил его так, кроме разве что Тэма Лина... Потому что Тэм Лин был ему как отец.

Воспоминания, тщательно подавляемые, внезапно нахлынули с новой, оглушающей силой. Матт приучил себя не думать о Селии и Тэме Лине. Это было слишком больно! Но теперь он ничего не мог с собой поделать. Он сел на корточки, по лицу его потекли слезы.

Чтобы не разреветься вслух, окончательно не опозориться перед Чачо, ему пришлось стиснуть зубы покрепче.

Но Чачо все понял.

– И кто только меня за язык тянул! – сказал он, опускаясь на землю рядом с Маттом.– О таких вещах не стоит спрашивать, пока человек сам не готов рассказать. Черт, да я в первые недели чуть глаза себе не выплакал...

– Тебе плохо? – Издалека, с креветочного комбайна послышался голос Фиделито.

– Конечно плохо,– ответил Чачо за Матта.– Кому угодно станет плохо, если съесть пригоршню сырых креветок.

И он прикрыл Матта от чужих глаз, пока тот не справился с подступившими к горлу рыданиями.

Date: 2015-12-12; view: 331; Нарушение авторских прав