В которой Чармейн принимает у себя перепуганную родительницу

Проснувшись, Чармейн обнаружила, что Потеряшка пристроила свою обширную голову на постели, прямо поперек ее ног. Остальная Потеряшка громоздилась на полу белой мохнатой грудой, занимавшей почти всю комнату.

– Значит, сама ты не можешь стать меньше, – сказала Чармейн. – Придется мне что‑нибудь придумать.

В ответ Потеряшка несколько раз всхрапнула по‑великански, а потом снова погрузилась в сон. Чармейн с трудом вытащила ноги из‑под ее головы и, протиснувшись мимо гигантского туловища Потеряшки, нашла себе чистую одежду и натянула ее. Когда очередь дошла до прически, Чармейн обнаружила, что все шпильки, которыми она обычно закалывала волосы, куда‑то подевались, должно быть выпали, когда она летела с обрыва. В ее распоряжении осталась только лента. Мама всегда твердила, что приличные девочки скручивают волосы в тугой узел на макушке. Никаких других причесок Чармейн никогда не носила.

– Ну и ладно, – сказала она своему отражению в маленьком чистеньком зеркале. – Мамы здесь нет, верно? – И она заплела волосы в толстую косу, завязала ее лентой и перебросила через плечо.

Ей подумалось, что так ее отражение выглядит красивее обычного – лицо стало круглее, не такое худое и хмурое. Она кивнула отражению и пробралась вокруг Потеряшки, направляясь в ванную.

К ее облегчению, за ночь ванная оттаяла. Отовсюду тихонько капало – на трубах собралась влага, – но когда Чармейн отважилась открыть краны, то убедилась, что все в порядке. Изо всех четырех кранов текла ледяная вода, сколько Чармейн ни выжидала.

– Все равно я не собиралась принимать ванну, – сказала Чармейн и вышла в коридор.

Питера нигде не было слышно. Чармейн вспомнила, что мама всегда говорила ей, как трудно поднять мальчиков по утрам. Вот она и не разрешила себе волноваться по этому поводу. Она открыла дверь и повернула налево, в кухню – и прямо в плотную пену. Мимо нее в коридор проплыли клочья пены и большие одинокие пузыри.

– Проклятье! – сказала Чармейн.

Она опустила голову, прикрыла ее руками и вклинилась в кухню. Там было жарко, как в отцовской пекарне, когда случался крупный заказ.

– Фу! – сказала Чармейн. – Похоже, пока израсходуется один‑единственный кусок мыла, придется ждать несколько дней!

Больше она ничего не говорила, потому что стоило ей открыть рот, как туда набилось мыльной пены. Пузыри лезли в нос, пока она не чихнула, вызвав пенный смерчик. Она врезалась в стол и услышала, как оттуда упал еще один чайник, но шла дальше, все так же вклиниваясь в пену, пока не натолкнулась на мешки с грязным бельем и не услышала, как задребезжали стоявшие на них кастрюли. Тогда она поняла, где находится. Она решила, что можно рискнуть и оторвать от лица одну руку, нашарила раковину и прокладывала себе дорогу вдоль нее, пока не нащупала пальцами заднюю дверь. Ухватилась за засов – на миг ей померещилось, будто за ночь он исчез, но потом она сообразила, что он на другой стороне двери, – и наконец распахнула дверь. И остановилась, жадно глотая мыльный воздух и глядя слезящимися, красными, саднящими глазами на чудесный утренний пейзаж.

Мимо нее на волю стаями вырывались пузыри. Когда перед глазами немного прояснилось, Чармейн восхищенно замерла – так красиво большие блестящие пузыри переливались в солнечных лучах, когда парили на фоне зеленых горных склонов. Чармейн заметила, что почти все они лопались, долетев до ограды дворика, как будто натыкались там на какую‑то невидимую преграду, однако некоторые плыли дальше и поднимались всё вверх и вверх, как будто собирались так и лететь веки вечные. Чармейн следила за ними глазами – вверх по коричневым скалам и зеленым склонам. Один из этих зеленых склонов и был, наверное, тот луг, где она повстречала лаббока, но какой именно – было не различить. Чармейн подняла взгляд еще выше, в нежно‑лазоревое небо над вершинами. День был просто очаровательный.

К этому времени из кухни наружу валил ровный мерцающий поток пузырей. Когда Чармейн оглянулась посмотреть, что там делается, то увидела, что кухня уже не забита плотной пеной, но везде по‑прежнему летали пузыри, а из очага набегали все новые и новые. Чармейн вздохнула и осторожно попятилась в дом, потянулась через раковину и открыла кухонное окно. Это было очень правильное решение. Из дома повалило сразу два потока пузырей, быстрее прежнего, и во дворе появились радуги. Кухня стремительно пустела. Вскоре Чармейн уже могла разглядеть, что у раковины теперь стоят уже четыре мешка с грязным бельем – на месте вчерашних двух.

– Вот гадость! – сказала Чармейн. – Дедушка Вильям, как мне получить завтрак?

Было приятно услышать из гущи пузырей голос дедушки Вильяма:

– Постучите по стене рядом с очагом, душенька, и скажите: «Завтрак, пожалуйста».

Оголодавшая Чармейн тут же побежала к очагу. Она нетерпеливо постучала по мыльной крашеной стене:

– Завтрак, пожалуйста!

После чего ей пришлось посторониться от возникшего в воздухе подноса и нащупать очки на груди. Посреди подноса стояла шипящая тарелка с яичницей с беконом, а вокруг теснились кофейник, чашка, подставка с гренками, варенье, масло, молоко, мисочка со сливовым повидлом и приборы в накрахмаленной салфетке.

– Какая прелесть! – воскликнула Чармейн и, пока все не успело замылиться, подхватила поднос и утащила его в гостиную.

К ее удивлению, здесь не осталось никаких следов вчерашнего чайного пира, который учинили они с Питером, а столик аккуратно стоял в углу, но в комнате было очень сыро, и по стенам толпилось довольно много заблудившихся пузырей. Чармейн прошла через гостиную к входной двери. Она вспомнила, что когда брала розовые и голубые лепестки для заклинания из «Книги Палимпсеста», то заметила в саду за окном кабинета стол и скамейку. Она понесла поднос за угол дома поглядеть, там ли они.

Они оказались на месте – на самом утреннем солнышке, а над столом, выше сине‑розово‑голубых кустов, виднелось окно в кабинет, хотя поместиться кабинету в доме было негде. Интересная штука волшебство, подумала Чармейн и поставила поднос на стол. Хотя с кустов над головой еще капало после дождя, который лил всю ночь, стол и скамейка были сухие. Чармейн села и съела самый вкусный завтрак в своей жизни, нежась на солнышке, – она чувствовала себя ленивой, избалованной и ужасно взрослой. Не хватает только шоколадного круассана, какие печет папа, подумала она, откидываясь на спинку скамейки и прихлебывая кофе. Обязательно расскажу дедушке Вильяму, когда он вернется.

Ей подумалось, что дедушка Вильям, должно быть, частенько сиживал за завтраком в этом приятном местечке. Гортензии вокруг нее цвели красивее всех в саду, как будто ради того, чтобы доставить дедушке Вильяму особое удовольствие. На каждом кусте росли цветы разных оттенков. На кусте прямо перед Чармейн были белые, бледно‑розовые и розовато‑сиреневые цветы. Следующий начинался слева с синих и голубых цветов, а к правой стороне переходил в насыщенные аквамариновые. Чармейн как раз хвалила себя за то, что не разрешила кобольду состричь всю эту красоту, как из окна кабинета высунулась голова Питера. Это чуть не испортило Чармейн все удовольствие.

– Эй, где ты взяла завтрак? – строго спросил Питер.

Чармейн ему объяснила, он убрал голову обратно и ушел. Чармейн осталась сидеть – она была уверена, что Питер вот‑вот появится, и надеялась, что все‑таки нет. Но ничего не произошло. Чармейн еще немного погрелась на солнышке, а затем решила, что неплохо бы найти книгу и почитать. Но сначала она отнесла поднос в дом, в кухню, по пути нахваливая себя за хозяйственность и трудолюбие. Было видно, что Питер тут побывал: он закрыл заднюю дверь и оставил открытым только окно, поэтому кухня снова была забита пузырями, которые сначала медленно подплывали к окну, а потом стремительно выскакивали в него. Среди пузырей маячила огромная белая фигура Потеряшки. Когда Чармейн вошла, Потеряшка вытянула исполинский облезлый хвост и вильнула им, причем сильно задела очаг. Очень маленькая мисочка с очень маленькой порцией корма, предназначенной для очень маленькой собачки, пролетела сквозь пузыри и приземлилась у ее огромных передних лап. Потеряшка печально оглядела ее, опустила громадную голову и одним махом заглотила весь корм.

– Ой, бедная Потеряшка! – воскликнула Чармейн.

Потеряшка подняла голову и увидела ее. Исполинский хвост завилял, стуча по очагу. С каждым ударом появлялась новая мисочка с кормом. За несколько секунд Потеряшка оказалась окружена крошечными мисочками, уставившими весь пол.

– Не перестарайся, Потеряшка, – посоветовала Чармейн, лавируя между мисочками.

Она поставила поднос на один из двух новых мешков с грязным бельем, сказала Потеряшке: «Если понадоблюсь, я в кабинете, ищу книжку» – и вылавировала обратно к двери. Потеряшка была занята едой и не обратила на нее внимания.

В кабинете был Питер. Поднос из‑под завтрака стоял на полу у письменного стола, а сам Питер сидел в кресле и деловито перелистывал одну из шеренги огромных книг в кожаных переплетах, стоявших на дальнем краю стола. Сегодня Питер выглядел гораздо приличнее вчерашнего. Волосы у него высохли и лежали аккуратными темно‑русыми завитками, и он надел запасной костюм, из добротного зеленого твида. Костюм был в складках от лежания в рюкзаке, и на нем красовалась пара круглых влажных пятен там, где лопнули пузыри, однако Чармейн вынуждена была признать, что он очень даже ничего. Когда Чармейн вошла, Питер со вздохом захлопнул книгу и сунул ее на место. Чармейн отметила, что вокруг большого пальца на левой руке у него повязана зеленая бечевка. Значит, вот как он сюда попал, подумала Чармейн.

– Темный лес, – сказал ей Питер. – Должно быть где‑то здесь, а найти не могу.

– Что ты ищешь? – спросила Чармейн.

– Ты вчера что‑то говорила про лаббока, – ответил Питер, – и я понял, что плохо представляю себе, кто они такие. Вот хотел посмотреть в книге. Или ты сама все о них знаешь?

– Вообще‑то нет, кроме того, что они очень страшные, – призналась Чармейн. – Мне бы тоже хотелось узнать о них побольше. Только как?

Питер показал пальцем, обмотанным зеленой бечевкой, на череду книг.

– Вон она. Это чародейская энциклопедия, но надо заранее знать, что ищешь, иначе даже нужного тома не найдешь.

Чармейн нацепила очки и нагнулась посмотреть на книги. На каждой было вытеснено золотом: «Рес Магика», а ниже стояли цифры и название. «Том 3, – прочитала она. – „Гиролоптика“. Том 5, „Панактикон“». Тогда Чармейн зашла с другого конца: «Том 19, „Высшая репродукция“. Том 27, „Земная онейромантия“. Том 28, „Космическая онейромантия“».

– Да, я тебя понимаю, – протянула Чармейн.

– Поэтому я решил пролистать все по порядку, – сказал Питер. – Уже просмотрел пятый том. Сплошные заклинания, темный лес. – Он вытащил шестой том, именовавшийся попросту «Порча», и раскрыл его. – А ты бери следующий, – приказал он.

Чармейн передернула плечами и взялась за том седьмой. Назывался он тоже невнятно – «Сильнодействующие сущности». Чармейн унесла его на подоконник, где было светло и просторно, и открыла почти у самого начала. И тут же поняла, что попала по адресу. «Демон. Могущественная и иногда опасная сущность, иногда ошибочно принимаемая за Стихию (см.)», – прочитала она, а пролистав еще несколько страниц, обнаружила: «Дьявол. Адская тварь…» После этого она сунулась в самый конец и наткнулась на: «Эльфийский Дар. Содержит чары, дарованные эльфами (см.) ради безопасности их владений…», после чего вернулась назад: «Инкуб. Особая разновидность Дьявола (см.), опасная в основном для женщин…» Тут она принялась листать очень медленно и осторожно и спустя двадцать страниц нашла искомое.

– Лаббок! Вот он!

– Отлично! – Питер захлопнул «Порчу». – У меня тут одни графики. Что пишут?

Он подошел, облокотился о подоконник рядом с Чармейн, и они вместе прочитали статью.

«Лаббок. К счастью, встречается крайне редко. Лаббок – насекомоподобное существо лилового окраса, размер колеблется от кузнечика до человека и крупнее. Крайне опасен, хотя в наши дни встречается лишь в диких необитаемых областях. Лаббок нападает на всякого замеченного человека и вцепляется в него либо пинцетообразными ложноножками, либо мощным хоботком. В течение десяти месяцев в году он всего лишь разрывает человека на куски и пожирает, однако в июле и августе у лаббоков брачный сезон, когда они особенно опасны, так как в эти месяцы они подстерегают одиноких путников в засаде и, поймав, откладывают яйца в их тела. Спустя двенадцать месяцев из яиц вылупляются личинки, причем та, которая вылупилась первой, пожирает всех остальных, после чего этот единственный оставшийся в живых лаббок прокладывает себе путь наружу из хозяина‑человека. Мужчина при этом умирает. Женщина рождает паразита естественным путем, в результате чего на свет появляется лаббокин (см. ниже). Как правило, после этого женщина также умирает».

Ой, я же едва спаслась, в ужасе подумала Чармейн, и они с Питером разом бросились читать следующую статью.

«Лаббокин. Потомство лаббока (см.) и женщины. Как правило, на вид не отличается от обычного ребенка за тем исключением, что у лаббокинов всегда лиловые глаза. У некоторых кожа также имеет лиловый цвет, а отдельные лаббокины рождаются с рудиментарными крылышками. Если ребенок по всем признакам является лаббокином, акушерка немедленно убивает его, однако часто случается, что лаббокина по ошибке растят как нормального ребенка. Лаббокины практически всегда обладают злобным нравом, а поскольку они могут скрещиваться с людьми, их темная натура изживается лишь через несколько поколений. По непроверенным данным, к лаббокинам возводят свой род многие обитатели отдаленных регионов наподобие Верхней Норландии и Монтальбино».

Эта статья произвела и на Питера, и на Чармейн сокрушительное впечатление. Они оба пожалели, что стали ее читать. Солнечный кабинет дедушки Вильяма внезапно стал крайне опасным местом, в углах закопошились неприятные тени. Да и не только в кабинете, но и во всем доме, подумала Чармейн. Они с Питером поневоле принялись нервно озираться, а потом выглянули в сад посмотреть, не таится ли там опасность. Когда Потеряшка в коридоре разразилась титаническим зевком, оба подпрыгнули. Чармейн хотелось выскочить за дверь и удостовериться, что окно в конце коридора закрыто надежно‑пренадежно. Но прежде она очень‑очень тщательно оглядела Питера в поисках чего‑нибудь лилового. Он же говорит, что он из Монтальбино!

Питер был никакой не лиловый, а совсем белый. От этого на носу у него проступило множество веснушек, но не лиловых, а тускло‑оранжевых, а редкие волоски, пробившиеся у него на подбородке, тоже отливали оранжеватым. Глаза у него были ржаво‑карие, совсем не похожие на зеленовато‑желтые глаза Чармейн, но тоже никакие не лиловые. Все это Чармейн успела прекрасно разглядеть, потому что Питер изучал ее так же пристально. Щеки у нее похолодели. Она поняла, что побледнела не меньше Питера. В конце концов они разом заговорили.

Чармейн сказала:

– Ты из Монтальбино. У тебя в семье, случайно, не было никого лилового?

Питер сказал:

– Ты видела лаббока. Он, случайно, не отложил в тебя яйца?

Чармейн сказала:

– Нет!

– Моя мама зовется Монтальбинской Ведьмой, но на самом деле она родом из Верхней Норландии. И она не лиловая. Ну‑ка расскажи про своего лаббока.

Чармейн и рассказала все по порядку – как она вылезла из окна и оказалась на горном пастбище, где в голубом цветке прятался лаббок, и…

– Он к тебе прикасался? – перебил ее Питер.

– Нет, потому что я успела свалиться с обрыва, – сказала Чармейн.

– С обры… как же ты не разбилась насмерть?! – напирал Питер.

Он немного попятился, будто опасался, что она оживший мертвец.

– Употребила чары, – объяснила Чармейн с некоторым высокомерием – она была страшно горда, что у нее получилось колдовать по‑настоящему. – Летательные.

– Правда?! – спросил Питер то ли недоверчиво, то ли завистливо. – Какие летательные чары? Откуда ты про них узнала?

– В книге вычитала, – ответила Чармейн. – Сначала я падала, а потом стала парить и преспокойно спустилась себе на садовую дорожку. И нечего так смотреть! Когда я спустилась, в саду был кобольд по имени Ролло. Не веришь мне – его спроси.

– Спрошу, – кивнул Питер. – Что это была за книга? Покажи.

Чармейн надменно перебросила косу через плечо и направилась к столу. «Книга Палимпсеста», похоже, решила спрятаться. Там, где Чармейн ее оставила, ее не было. Наверное, Питер куда‑нибудь переложил, решила Чармейн. В конце концов она все же нашла книгу – та втиснулась между томами «Рес Магика» и притворилась очередным томом энциклопедии.

– Вот, – заявила Чармейн, швырнув книгу поверх «Порчи». – И не смей сомневаться в моих словах! А теперь найду‑ка я себе что‑нибудь почитать.

Она зашагала к стеллажу и стала рыться там в поисках подходящих названий. Похоже, увлекательных историй, которые любила Чармейн, в здешних книгах не было, но кое‑какие названия показались ей занятными. Например, «Чудодейство как высокое искусство» или «Мемуары экзорциста» – каково? С другой стороны, трактат «Теория и практика хоральной инкантации» был явным занудством, а вот со стоявшей рядом монографией «Волшебный посох о двенадцати ветвях» Чармейн решила познакомиться поближе.

Между тем Питер устроился за столом и усердно листал «Книгу Палимпсеста». Только Чармейн успела обнаружить, что в самоучителе «Чудодейство как высокое искусство» было полно тошнотворных пассажей наподобие «И вот уже веселая феечка радует нас сладкой волшебной песенкой», как Питер раздраженно заметил:

– Здесь нет никаких летательных чар. Я все внимательно просмотрел.

– Может, были, да все вышли, я их израсходовала, – рассеянно предположила Чармейн. Она заглянула в «Волшебный посох о двенадцати ветвях» и нашла, что это весьма многообещающее чтение.

– С чарами так не бывает, – сказал Питер. – Где ты их нашла? Говори.

– В этой книге, я же тебе сказала, – отозвалась Чармейн. – А если ты не веришь ни одному моему слову, так и не спрашивай!

Она скинула очки с носа, захлопнула книгу и потащила всю стопку многообещающих книг в коридор, хлопнула на Питера дверью кабинета и ходила в дверь ванной туда и обратно, пока не оказалась в гостиной. Там она и решила остаться, невзирая на сырость. После статьи в «Рес Магика» сидеть на солнышке было уже совсем не уютно. Чармейн представила себе лаббока, маячащего среди гортензий, и предпочла усесться на диван.

Она погрузилась в «Волшебный посох» и даже начала понимать, о чем эта книга, но тут раздался резкий стук во входную дверь. Чармейн, как обычно, подумала, что найдется кому ее открыть, и снова углубилась в чтение.

Дверь с нетерпеливым грохотом распахнулась. Голос тетушки Семпронии произнес:

– Бернис, уверяю вас, ничего страшного с ней не случилось. Наверняка, как обычно, сидит носом в книжку.

Чармейн с трудом оторвалась от книги и сняла очки – как раз вовремя: она увидела, как в дом следом за тетушкой Семпронией входит ее мама. Тетушка Семпрония, как всегда, была облачена во внушительный наряд из жесткого шелка. Миссис Бейкер была в своем самом приличном сером костюме с ослепительно‑белым воротничком и манжетами и в самой приличной серой шляпке.

Хорошо, что я утром оделась в чистое, подумала было Чармейн, но тут ее осенило, что в остальном дом в таком виде, что пускать в него этих двух дам попросту нельзя! Мало того что кухня битком набита грязной посудой, и человеческой, и собачьей, мало того что там еще и пузыри, и грязное белье, и огромная белая псина, – в кабинете сидит Питер! Мама скорее всего попадет только в кухню, что само по себе уже скверно. А вот тетушка Семпрония – ведьма (точно и несомненно), а значит, доберется и до кабинета и обнаружит Питера. Тогда мама, конечно, начнет интересоваться, что здесь делает этот незнакомый юноша. А когда Питер ей ответит, мама скажет, что в таком случае Питер может и сам присмотреть за домом дедушки Вильяма, а Чармейн следует из соображений приличия немедленно вернуться домой. Тетушка Семпрония согласится с ней – и Чармейн поедет домой как миленькая. И конец свободе и покою!

Чармейн вскочила на ноги и изобразила ослепительную улыбку – такую широкую и гостеприимную, что даже за ушами заболело.

– Ой, здравствуйте! – воскликнула она. – Я не слышала, как вы стучали.

– Вечно ты ничего не слышишь, – заметила тетушка Семпрония.

Миссис Бейкер уставилась на Чармейн потемневшими от тревоги глазами:

– Лапочка, у тебя все хорошо? Все‑все? Точно? Почему ты не сделала себе прическу как полагается?

– Мне так больше нравится, – откликнулась Чармейн, занимая позицию между гостьями и дверью в кухню. – Как вы думаете, тетушка Семпрония, мне идет?

Тетушка Семпрония оперлась на кружевной зонтик и придирчиво оглядела ее.

– Да, – рассудила она. – Идет. Так ты выглядишь моложе и пухлее. Ты ведь этого добивалась?

– Да, этого, – мятежно отвечала Чармейн.

Миссис Бейкер вздохнула:

– Лапочка, прошу тебя, не говори таким своенравным тоном. Это никому не нравится. Но я рада, что у тебя такой довольный вид. Я полночи не спала, все слушала дождь и боялась, не протекает ли здесь крыша…

– Не протекает, – отвечала Чармейн.

– …и не оставила ли ты окно открытым, – договорила мама.

Чармейн вздрогнула.

– Нет, окно я заперла, – проговорила она и тут же почувствовала, как именно сейчас Питер открывает окно прямо на лаббоков луг. – Мамочка, ты зря волнуешься, – соврала она.

– По правде говоря, я очень волнуюсь, – сказала миссис Бейкер. – Ведь ты впервые в жизни покинула гнездышко. Я говорила об этом с твоим отцом. Он сказал, что ты не в состоянии даже нормально питаться! – Она протянула Чармейн битком набитую вышитую сумку. – Вот, он передал тебе пирожков. Я положу их в кухню, хорошо? – спросила она и ринулась мимо Чармейн к внутренней двери.

Помогите, подумала Чармейн, только не это! Она схватила вышитую сумку – постаравшись сделать это как можно нежнее и цивилизованнее, а не дернуть изо всех сил, чего ей очень хотелось, – и сказала:

– Мамочка, не надо. Я сама сейчас схожу и принесу тебе ту, вторую…

– Почему же, лапочка? Мне это совсем не трудно! – запротестовала миссис Бейкер, не выпуская сумку.

– …потому что я хочу сделать тебе сюрприз, – затараторила Чармейн. – Пойди сядь. На диване тебе будет очень удобно, мамочка. – Диван стоял к двери спинкой. – Тетушка Семпрония, прошу вас, присаживайтесь…

– Мне это ничего не стоит, – упиралась миссис Бейкер. – Я положу ее на кухонный стол, так тебе будет удоб…

Чармейн замахала свободной рукой. Другой рукой она намертво вцепилась в сумку.

– Дедушка Вильям! – закричала она. – Утренний кофе! Пожалуйста!

К ее великому облегчению, ласковый голос дедушки Вильяма ответил:

– Постучите по углу столика на колесах, душенька, и скажите: «Утренний кофе».

Миссис Бейкер изумленно ахнула и огляделась, чтобы понять, откуда исходит голос. Тетушка Семпрония посмотрела сначала с интересом, потом насмешливо, направилась к столику и энергично постучала по нему зонтиком.

– Утренний кофе? – спросила она.

Комнату тут же наполнил теплый аромат кофе. На столике возник высокий серебряный дымящийся кофейник, окруженный крошечными позолоченными чашечками, позолоченный сливочник, серебряная сахарница и тарелка мелкого печенья в сахарной обсыпке. Миссис Бейкер была так потрясена, что выпустила вышитую сумку из рук. Чармейн быстро сунула добычу за ближайшее кресло.

– Очень элегантное колдовство, – одобрила тетушка Семпрония. – Бернис, идите сюда, сядьте и дайте Чармейн подкатить столик к дивану.

Миссис Бейкер повиновалась, огорошенно похлопав ресницами, – и, к крайнему облегчению Чармейн, явление незваных гостей стало понемногу превращаться в светский, приличный утренний визит с кофе. Тетушка Семпрония начала разливать кофе, а Чармейн – раздавать печенье. Она стояла лицом к кухонной двери и протягивала тарелку тетушке Семпронии, когда дверь распахнулась и из‑за косяка появилась просторная морда Потеряшки, как видно привлеченной запахом сахарного печенья.

– Потеряшка, уходи! – сказала Чармейн. – Кыш! Я серьезно! Сюда пускают только… только… только приличных собак! Уходи!

Потеряшка печально поглядела на нее, тяжко вздохнула и попятилась. К тому времени как миссис Бейкер и тетушка Семпрония, у каждой из которых в руках была полная до краев чашечка кофе, сумели повернуться и посмотреть, к кому это Чармейн обращается, Потеряшка уже ушла, а дверь снова закрылась.

– Кто это был? – спросила миссис Бейкер.

– Да так, – безмятежно отвечала Чармейн. – Всего‑навсего сторожевая собака дедушки Вильяма. Такая лакомка…

– Здесь есть собака?! – в совершеннейшем ужасе вскричала миссис Бейкер. – Чармейн, мне это не по душе. Собаки такие грязные. А вдруг она тебя укусит?! Надеюсь, ты держишь ее на цепи!

– Нет‑нет‑нет, она ужасно чистенькая. И послушная! – возразила Чармейн, сама не зная, правда это или нет. – Просто… просто она переедает. Дедушка Вильям старается держать ее на диете, поэтому, конечно, ей очень хочется печеньица…

Дверь в кухню снова отворилась. На сей раз из‑за косяка высунулось лицо Питера, и вид у него был такой, что сразу становилось ясно: у Питера срочная новость. Когда Питер заметил тетушку Семпронию во всей ее изысканности и миссис Бейкер во всей ее приличности, вид у него стал из взволнованного перепуганный.

– Ну вот, опять она! – с ноткой отчаяния воскликнула Чармейн. – Потеряшка, место!

Питер понял намек и испарился – за миг до того, как тетушка Семпрония повернула голову в его сторону. Миссис Бейкер встревожилась еще больше.

– Бернис, вы напрасно переживаете, – сказала тетушка Семпрония. – Да, признаю, собаки – твари грязные, вонючие и шумные, но, если надо охранять дом, нет ничего лучше хорошего сторожевого пса. Радуйтесь, что у Чармейн он есть.

– Да, пожалуй, – миссис Бейкер кивнула, но по ее голосу было ясно, что тетушка Семпрония ее ни в чем не убедила. – Однако… однако вы же говорили мне, что этот дом защищен… защищен… м‑м… колдовским искусством вашего дедушки?

– Да‑да, и еще как! – поспешно закивала Чармейн. – Так что дом под двойной охраной!

– Разумеется, – сказала тетушка Семпрония. – Полагаю, что никто и ничто не в силах перейти этот порог без приглашения.

Тут слова тетушки Семпронии были грубо опровергнуты: на полу у столика внезапно возник кобольд.

– Нет, только поглядите! – воскликнул он – маленький, синий и воинственный.

Миссис Бейкер взвизгнула и прижала кофейную чашечку к груди. Тетушка Семпрония величественно подобрала юбки подальше от кобольда. Кобольд вытаращился на них в явной растерянности, а потом посмотрел на Чармейн. Это был не тот кобольд‑садовник. Нос у него был больше, синяя одежда скроена из ткани лучшей выделки, и держался он так, словно привык распоряжаться.

– Вы, наверное, знатный кобольд? – спросила его Чармейн.

– Как посмотреть, – ответил кобольд, очевидно не ожидавший такого вопроса. – Может, и так. Я заправляю у местных кобольдов, Тимминз моя фамилия. И я возглавляю нашу депутацию и имею сказать, что мы крайне недовольны. А теперь нам говорят, будто чародея здесь нет, будто он не может нас принять, будто…

Чармейн стало ясно, что он сам себя взвинчивает. Она поспешно перебила его:

– Это так и есть. Его здесь нет. Он болен. Эльфы забрали его лечить, а я присматриваю за домом в его отсутствие.

Кобольд бросил на нее свирепый взгляд вдоль огромного синего носа:

– Ты говоришь правду?

Ну и денек, с утра только и слышу, что я вру, сердито подумала Чармейн.

– Это истинная правда, – заверила его тетушка Семпрония. – В данный момент Вильяма Норланда здесь нет. Поэтому будьте так добры, любезнейший кобольд, ступайте. Вы напугали бедную миссис Бейкер.

Кобольд бросил свирепый взгляд и на нее, и на миссис Бейкер.

– При таких обстоятельствах, – сообщил он Чармейн, – не вижу никакой возможности, чтобы этот спор был когда‑нибудь улажен!

И он исчез так же внезапно, как появился.

– Ах, силы небесные! – пролепетала миссис Бейкер, прижав ладони к груди. – Такой маленький! Такой синий! Как он сюда попал? Чармейн, осторожней, он может вскарабкаться по твоей юбке!

– Подумаешь, кобольд! – сказала тетушка Семпрония. – Держите себя в руках, Бернис. Как правило, кобольды не ладят с людьми, поэтому я представления не имею, что ему здесь понадобилось. По всей видимости, у дедушки Вильяма были с этими созданиями какие‑то дела. Чародеям закон не писан.

– Я пролила кофе!.. – пожаловалась миссис Бейкер, промокая юбку салфеткой.

Чармейн взяла ее чашечку и снова наполнила ее кофе, надеясь немного утешить миссис Бейкер.

– Возьми еще печенья, мамочка, – сказала она, протягивая тарелку. – У дедушки Вильяма садовник – кобольд, и он тоже был очень сердит, когда я его увидела…

– Что делает садовник в гостиной?! – возмутилась миссис Бейкер.

Как это частенько случалось, Чармейн в отчаянии поняла, что не сможет ничего объяснить маме. Нет, мама не глупая, просто никогда не выпускает ум на волю, подумала она.

– Это был другой кобольд, – начала она.

Дверь в кухню открылась, и вошла Потеряшка. Она снова стала нормального размера. А значит, она была, мягко говоря, меньше кобольда и очень горда, что ей удалось съежиться. Потеряшка весело подсеменила к Чармейн и умоляюще задрала нос к тарелке с печеньем.

– Честное слово, Потеряшка! – сказала Чармейн. – Стоит мне вспомнить, сколько ты съела на завтрак…

– Разве это сторожевая собака? – с дрожью в голосе вопросила миссис Бейкер.

– Если да, – рассудила тетушка Семпрония, – она немногим лучше мыши. Сколько, говоришь, она съела на завтрак?

– Примерно пятьдесят полных мисок, – ответила Чармейн, не подумав.

– Пятьдесят! – простонала ее мама.

– Я преувеличиваю, – поправилась Чармейн.

Потеряшка заметила, что все смотрят на нее, и тут же присела на хвостик, умильно поджав передние лапки. Она умудрилась выглядеть просто очаровательно. Это потому, что она свесила одно обгрызенное ухо, подумала Чармейн.

– Ах, какая прелестная собачка! – воскликнула миссис Бейкер. – Мы проголода‑а‑ались, дя, моя слядкая? – Она отдала Потеряшке недоеденную половину печеньица. Потеряшка вежливо взяла его, проглотила одним махом и попросила еще. Миссис Бейкер дала ей целое печеньице с тарелки. От этого Потеряшка стала просить печенье еще усерднее.

– Ты ведешь себя отвратительно, – сказала Чармейн Потеряшке.

Тетушка Семпрония тоже изящным жестом протянула Потеряшке печеньице.

– Должна заметить, – обратилась она к Чармейн, – если тебя охраняет такой грозный пес, тревожиться за твою безопасность отнюдь не следует – тебе грозит разве что голод…

– Она замечательно лает, – сказала Чармейн. И нечего вам язвить, тетушка Семпрония. Сама знаю, что она не сторожевая собака. Но не успела Чармейн это додумать, как поняла, что на самом деле Потеряшка ее охраняет. Ведь она совершенно отвлекла маму от кобольдов, от кухни, от всех опасностей, которые грозили Чармейн, а для этого даже сумела принять нормальные размеры! Чармейн была так признательна Потеряшке, что тоже дала ей печеньице. Потеряшка премило отблагодарила ее, ткнувшись носом ей в ладонь, после чего снова выжидательно уставилась на миссис Бейкер.

– Ах, какая прелесть! – Миссис Бейкер вздохнула и наградила Потеряшку пятым печеньицем.

Она же лопнет, подумала Чармейн. Так или иначе, но благодаря Потеряшке остаток визита прошел тихо и мирно – до самого конца, когда гостьи поднялись, чтобы уйти. Тут миссис Бейкер воскликнула: «Ох, чуть не забыла!» – и стала шарить в кармане.

– Тебе письмо, лапочка. – Она протянула Чармейн узкий жесткий конверт с красной восковой печатью на обратной стороне.

Адресовано оно было «Госпоже Чармейн Бейкер» – изысканным, но несколько дрожащим почерком.

Чармейн увидела письмо – и обнаружила, что сердце у нее грохочет в ушах и в груди, да так, словно кузнец молотит по наковальне. Перед глазами все поплыло. Когда она брала письмо, рука у нее тряслась. Король ей ответил. Взаправду ответил. Она знала, что это король. Адрес был написан тем же дрожащим почерком, что и письмо, которое она нашла в кабинете дедушки Вильяма.

– A‑а. Спасибо, – проговорила Чармейн нарочито небрежным тоном.

– Открой его, лапочка, – попросила мама. – У него такой представительный вид. Как ты думаешь, от кого это?

– Ничего интересного, – ответила Чармейн. – Справка об окончании учебного года, только и всего.

Напрасно она это сказала. Мама тут же всполошилась:

– Как?! Лапочка, но ведь твой отец желает, чтобы ты осталась в школе и приобщилась к культуре!

– Да‑да, конечно, просто у нас всегда рассылают такие справки после десятого класса, – нашлась Чармейн. – На всякий случай, вдруг кто‑нибудь решит уйти. Весь класс их получает. Не волнуйся.

Несмотря на такое объяснение, которое казалось Чармейн чуть ли не гениальным, миссис Бейкер все‑таки разволновалась. И она подняла бы страшный шум, если бы Потеряшка не поднялась на задние лапки и не подошла к миссис Бейкер, самым неотразимым образом сложив передние под мордочкой.

– Ой, какая симпампусечка! – воскликнула миссис Бейкер. – Чармейн, если твой дедушка позволит тебе забрать эту прелестную собачку домой, когда ему станет лучше, я не стану возражать! Нет‑нет, не стану!

Чармейн воспользовалась случаем, сунула королевское письмо за пояс и поцеловала на прощание сначала маму, а потом тетушку Семпронию – и они даже не вспомнили о конверте. Она беспечно помахала им рукой, подождала, когда они пройдут по дорожке среди гортензий до калитки, и захлопнула входную дверь, шумно выдохнув от облегчения.

– Вот спасибо, Потеряшка! – сказала она. – Умная собачка!

Чармейн прислонилась к двери и принялась распечатывать королевское письмо – хотя я заранее знаю, что он скажет «нет», твердила она себе, мелко дрожа от волнения. На его месте я бы обязательно сказала «нет»!

Но не успела она надорвать конверт и до половины, как распахнулась дверь в кухню и на пороге возник Питер.

– Ушли? – спросил он. – Наконец‑то. Помоги мне. Меня там затравили злющие кобольды.

ГЛАВА ШЕСТАЯ,

Date: 2015-12-12; view: 382; Нарушение авторских прав