Глава 25. В кулинарное училище я заявилась в одиннадцать утра

В кулинарное училище я заявилась в одиннадцать утра. Конечно, сейчас стоит жаркий июнь, и все дети давным-давно распущены на каникулы. Но училище – не школа, небось у несчастных будущих поваров в самом разгаре практика. Догадка оказалась верной, в классах вовсю шли занятия.

Я походила по просторным коридорам, нашла дверь с табличкой «Директор» и постучалась.

– Войдите! – донеслось оттуда.

В большом кабинете за письменным столом сидела молодая, чрезвычайно полная женщина. Очевидно, она была хохотушка и большая любительница вкусной еды.

– Вы ко мне? – спросила директриса.

– Вообще-то я разыскиваю Виктора Сергеевича Славина.

– Если не секрет, зачем?

– Понимаете, мой ребенок на будущий год собирается поступать в институт, я хотела нанять Славина репетитором, говорят, он отличный педагог.

– Это верно, Виктор Сергеевич изумительный специалист, только, боюсь, с вашим мальчиком заниматься не станет.

– У меня девочка, – быстро сказала я, – вдруг у Славина аллергия на детей мужского пола.

– Это безразлично, кто, – начала директриса.

Тут дверь приоткрылась, и в кабинет всунулась круглощекая девица.

– Людмила Григорьевна. Я…

– Севастьянова, – строго сказала Людмила Григорьевна, – видишь, мы заняты!

Потом посмотрела на меня.

– Виктор Сергеевич никогда не берет частных учеников, хотя ему многократно предлагали начать репетиторство.

– Он не хочет заработать? Между прочим, я собираюсь платить десять долларов в час!

– Виктор Сергеевич готовится в аспирантуру, – спокойно пояснила директриса, – наверное, у него нет времени, он хочет писать кандидатскую диссертацию. Если хотите, обратитесь к Дарье Михайловне Семеновой, тоже очень знающий специалист, она заинтересована в приработке.

– Странно как, – гнула я свое, – неужели этому Славину лишние деньги не нужны! Небось он женат!

– Виктор Сергеевич холост, – сухо ответила директриса и принялась демонстративно перебирать бумаги.

Она явно давала мне понять, что пора прекратить бессмысленный разговор.

– Все-таки я попробую с ним лично побеседовать, – не сдавалась я, – в каком кабинете он ведет занятия?

– Славин болен, – буркнула Людмила Григорьевна, – он уже почти две недели, если не больше, не появляется на занятиях.

– Да ну! Небось запил!

– Виктор Сергеевич не пьет, – покраснела директриса, – ничего крепче кефира в рот не берет.

– Что же с ним?

– Не знаю, наверное, простуда. Вот придет, покажет бюллетень, сразу все станет ясно.

– Дайте мне его телефон, пожалуйста.

– Славин живет в Подмосковье, у него нет телефона!

Выпалив последнюю фразу, она сердито глянула на меня.

– Простите, но я должна идти на урок.

Вежливо выставленная за дверь, я не стала спорить. Подумаешь, обойдемся и без противных директрис! Адрес-то я знаю. Гнилово, Октябрьская улица, девять.

Поселок с ласкающим слух названием расположился сразу за Митином. Я без всяких проблем добралась на автолайне до кладбища и застыла в нерешительности.

– Ворота впереди, милая, – тут же проговорила бабулька, торгующая цветами, – бери букетик, задешево отдам.

– Мне нужно Гнилово.

– А, – сразу потеряла ко мне интерес торговка, – ну и иди себе.

– Куда?

– Вдоль ограды, а как кончится, тропинка появится, по ней и дуй, аккурат в гниловскую околицу упрешься. Только, если дачу ищешь, к гнилым не ходи.

– Почему?

– А там полкалеки живут, ни магазина, ни ларька, все на горбу из Москвы переть надо, лучше вон туда ступай, к речке, в Конаково. Там тебе всего полно, даже кинотеатр есть.

Но я не послушалась и двинулась в Гнилово. Кладбищенский забор казался бесконечным, он тянулся и тянулся, словно Великая китайская стена. Но потом внезапно закончился, впереди лежала огромная свалка, возникшая, очевидно, стихийно: кучи каких-то ржавых железок, остатки венков и горы тряпья вперемешку с банками и бутылками. Между Эверестами отходов вилась чуть заметная тропка. Секунду поколебавшись, я пошла по ней, стараясь не дышать полной грудью. Тишина тут стояла такая, словно рядом не было шумной Москвы. Солнце припекало, и от мусорных гор поднимались вонючие испарения. Я вытащила из сумки платок, уткнула в него нос и быстро побежала вперед.

Вдруг тропка оборвалась, помойка закончилась. Я стояла на верху небольшой горки, внизу, у подножия, виднелось несколько покосившихся, черных от времени избушек. Вот уж не предполагала, что в непосредственной близости от столицы можно найти такой медвежий угол.

Стараясь не упасть, я сползла, по «ниточной» дорожке и забарабанила кулаком в первую избенку.

– Кто это такой нетерпеливый? – послышался старческий голос, и дверь приоткрылась.

В щель высунулась старушка, подслеповато прищурившись, она спросила:

– Что тебе? Ищешь кого?

– Бабу Галю.

– Ну я это, что надо?

– Виктор Сергеевич Славин у вас комнату снимает?

– Ох, грехи мои тяжкие, – простонала бабуся, – вот ведь какой бабник оказался, ты тоже его ищешь? Входи давай.

Я вступила в полутемные сени без окна, споткнулась обо что-то железное, задела ногой банки…

– Осторожней, – испугалась старушонка, – в залу топай.

Перешагнув порог, я очутилась в довольно большой комнате, обставленной с деревенским шиком. На полу пламенел ярко-красный ковер; другой, только синий, плавно стекал со стены на софу, заваленную горой подушек. Посередине стоял обеденный стол, накрытый клеенкой в бело-розовую клетку, вокруг четыре стула. Из красного угла вместо икон смотрел на меня относительно новый телевизор «Самсунг». Очевидно, баба Галя была атеисткой.

– Баретки-то сними, – недовольно сказала старуха, – натопчешь.

Я покорно сняла босоножки и, чувствуя под ступнями жесткий синтетический ворс, пошла к столу.

– Совсем вы, девки, стыд потеряли, – укорила меня баба Галя, – гоняетесь за парнем. Спору нет, красивый он мужик, но надо же и меру знать!

– А что, к Виктору часто женщины ходят?

Баба Галя погрозила мне морщинистым коричневым пальцем:

– Хитрая какая, сама у него и спрашивай.

– Позовите его, пожалуйста.

– Кого?

– Жильца своего!

– А нету его.

– Как нет?

– Да просто – съехал!

– Когда?

– Вчерась еще, деньги мне дал, и усе.

– Куда?

Баба Галя ухмыльнулась:

– Не сказал. Цельный год прожил и враз сбег. Жалко очень.

– Почему?

– Больно жилец хороший, тихий, как священник. Никуда не ходил. С работы причапает, картошечки пожрет и в светелку. Сядет там, все пишет, пишет… Не пьет, баб не водит, словом, не парень, а золото!

– Вы сами себе противоречите, – вздохнула я, – только что назвали его бабником, а теперь говорите, что женщины здесь не появлялись.

– Так они и не приходили весь год. А вчерась одна приехала, толстая такая, чисто носорог. В комнату протопала, теперича ты явилась. Ох, в тихом омуте черти водятся.

– Можно мне его комнату посмотреть?

– За просмотр денег не берут, ступай, – милостиво разрешила бабка и толкнула дверь, – любопытствуй!

Я окинула взглядом небольшое, примерно десятиметровое помещеньице, обставленное без всяких излишеств. Узенькая койка, застеленная серым, застиранным одеялом, стул, двухстворчатый гардероб, явно сделанный в тридцатые годы, и ободранный письменный стол. На подоконнике теснились книги, и, в отличие от большой комнаты, тут висела икона, самая обычная, бумажная. Такую за копейки можно легко приобрести в любой церковной лавке.

Мои руки сами собой потянулись к подоконнику и схватили один из томиков. «Математическая теория поля».

– «Теория поля», – прочитала вслух баба Галя, – ишь ты, сельским хозяйством интересовался!

Я внимательно посмотрела книги, все они были посвящены высшей математике. Интересно, почему он бросил тут необходимую для работы литературу?

Я шагнула к шкафу и распахнула дверцы. Внутри было пусто, только в самом углу стояли новые зимние сапоги.

– Ты чего это распоряжаешься здесь, как у себя дома, – обозлилась баба Галя, – иди давай, нет тут твоего хахаля, ступай, ступай…

Я села на стул и решительно заявила:

– Вот что, бабка, хватит придуряться, я из милиции, ну-ка, быстро говори, куда подевался Виктор.

– А чего, я ничего, – забормотала баба Галя, – и правда, я не знаю, только та толстая ушла, он сразу собрался.

– О чем они разговаривали?

– Ну я не слышала.

– Врете.

– Не все разобрала.

– Рассказывайте!

– Жирная такая бабенка, – начала баба Галя, – тучная, коровища, одним словом. Притопала около полудня и в окошко стучит – тук, тук.

Бабка выглянула и поинтересовалась:

– Тебе чего?

– Виктор у себя?

– Сидит, пишет.

– Скажите ему, Люда приехала.

Баба Галя послушно крикнула:

– Витя, гостья к тебе!

Жилец вышел и уставился на толстуху. Та засюсюкала:

– Куда же ты пропал, Витюша? Я прямо изнервничалась!

– Иди сюда, – велел Славин и втолкнул «носорожицу».

О чем-то они пошептались. Потом тетка с красным от слез лицом выскочила наружу и побежала по тропинке вверх.

– Уж она ревела, – сплетничала хозяйка, – прямо тут слышно было, прямо заходилась, бедолага. А Витька ушел позже, часа через два, потом вернулся и сказал:

– Ну спасибо, Галина Ивановна, я квартиру получил, съезжаю от вас.

Хозяйка заохала:

– Как же, сыночек, прямо так, вмиг!

Но Витя моментально собрался и поволок два чемодана на выход.

– Книжки забыл, сынок! – крикнула бабка.

– Потом заберу, – откликнулся бывший жилец, – на днях вернусь.

Уже сев в электричку, я злобно подумала: «Ну погоди, директриса, Людмила Григорьевна, завтра тебе мало не покажется».

На террасе, очень расстроенная, сидела Ребекка.

– Что-то случилось? – испугалась я.

– Понимаешь, – вздохнула Бекки, – Нора выпросила у следователя свидание с Николя, простояла длинную очередь в тюрьме, а когда подала паспорт, ей сообщили, что Николай не хочет никого видеть.

– Почему? – изумилась я.

Ребекка пожала плечами.

– Думаю, ему просто стыдно, если только это слово здесь уместно. Небось не может матери в глаза взглянуть; бедная Нора так плакала, сердце разрывалось. Она очень нас любит и мечтала, как мы будем все вместе жить круглый год в Алябьеве.

«Дом преткновения», – пронеслось в моей голове.

– Только мечта рассыпается на мелкие осколки, – продолжала печально Ребекка, – Николя в тюрьме, да еще Тамара! Представляешь, она явилась к маме и заявила, что Света имеет право по закону на часть дома, и если Нора не хочет продавать особняк, то она должна выкупить Светкину долю.

Со двора послышался шум мотора. Ребекка глянула во двор и быстро сказала:

– Только при Вене не надо на эту тему, хорошо?

– Эй, девки, – заорал антрепренер, – вы дома?

Войдя на террасу, он выкрикнул:

– У вас что, ремонт? Окна нет, дверь на улице валяется.

– Это мебель привозили, – пояснила я.

– А-а, – протянул Веня и сунул мне в руки пару пакетов, – давай чайку попьем.

Мы мирно сели вокруг стола, вытащили из кульков зефир, мармелад и конфеты «Коровка». Вениамин Михайлович теперь остерегается приезжать к нам с бисквитно-кремовыми тортами.

Разговор мирно тек вокруг бытовых проблем, а минут через пятнадцать мне стало казаться, что Веню и Бекки связывает какая-то тайна. Они бросали друг на друга быстрые взгляды и старательно беседовали о мебели. Все это мне не слишком понравилось, и я напрямую поинтересовалась:

– Веня, что случилось?

– Пойду посуду помою, – подскочила Ребекка и выскользнула в кухню.

Но звона тарелок не послышалось. Бекки просто затаилась у раковины.

– Видишь ли, Лампа, – забормотал Веня, – я Ребекку раньше не знал, а теперь понимаю, что ошибался. Мы тут пообщались… но ты не волнуйся, я все устрою, есть задумки…

– Да объясни, что случилось.

– Ну мне предлагали на роль Алевтины раньше дочь академика Славина, – вздохнул Веня, – очень настойчиво. Пришлось согласиться, просто руки вывернули, прямо изнасиловали. Ну и, конечно, как только Славин умер, понимаешь?

Я кивнула, конечно. Стоило лишь всесильному Вячеславу Сергеевичу отправиться на тот свет, как его дети моментально стали всем не нужны.

– Ну я и предложил тебе роль, – бормотал Веня, – думал, нашел лучший вариант. Но тут такая вещь, в общем, штука хитрая, хочется, как лучше…

– Короче говоря, ты решил отдать роль Ребекке? – грозно поинтересовалась я, старательно скрывая радость.

Главное, чтобы Веня не понял, как я счастлива, иначе, не дай бог, передумает.

– Ну, голуба, не куксись, – заныл Веня, – следующий сериал твой, честное благородное!

– Я сейчас ей глаза выцарапаю!

– Ну крошка, – забубнил Веня, – ну лапа, будь умницей.

Я не выдержала и расхохоталась:

– Бекки, иди сюда, хватит прятаться.

Ребекка высунулась из кухни и виновато затараторила:

– Ей-богу, я не хотела, ну случайно вышло. Веня, я отказываюсь! Не хочу Лампе карьеру ломать. Я согласна на любую роль в другом сериале, кривляться не стану, но на Алевтину – никогда! Слышишь, Евлампия! Никогда!

Веня ухватился руками за голову и заныл:

– О господи, ну как мне все бабы опостылели! Господи, в следующий раз буду делать фильм из жизни животного мира!

– Почему? – изумилась я.

– Потому что мужики еще хуже, чем бабы, – пояснил антрепренер.

Ребекка продолжала оправдываться:

– Ты не подумай, Лампа, что я сама…

– Ладно, – прервала я ее, – Алевтина – твоя, честно говоря, я просто счастлива, что избавилась от необходимости кривляться перед камерой, ну не мое это занятие! Так что не переживай, а прими от меня большое спасибо!

Бекки, бурно зарыдав, кинулась мне на шею, безостановочно повторяя:

– Лампуша, дорогая, милая.

– Так ты не хочешь сниматься? – тихо поинтересовался антрепренер.

– Слушай, Веник, – обозлилась я, – сколько можно тебе втолковывать? Ты совсем тупой? Одна беда…

– Какая? – в один голос поинтересовались Веня и Ребекка.

– А газеты? Интервью, фото…

– Ерунда, – отмахнулся антрепренер, – не бери в голову, я все улажу наилучшим образом.

– А почему дверь сломана? – загремел со двора Гарик.

Ребекка и Веня быстро переглянулись и зашептали:

– Эй, Лампа, только при нем не надо про сериал! Это наше дело, хорошо?

Я пожала плечами. Пожалуйста, только не понимаю, почему они решили соблюдать строгую секретность.

Утром в пятницу я набрала телефон кулинарного училища и, услыхав бодрое «алло», пропищала тоненьким голоском:

– Я хочу подавать документы, скажите, когда директор будет?

– Людмила Григорьевна находится на работе с девяти до восемнадцати, – железным тоном пояснила невидимая собеседница, – но бумаги нужно отдавать в приемную комиссию, время работы то же.

Страшно обрадованная, что «носорог» такой трудолюбивый, я стала собираться. Сначала положила в сумочку небольшое удостоверение темно-бордового цвета с золотыми буквами ФСБ на обложке. Купила его за двадцать пять рублей в переходе между «Тверской» и «Чеховской». Там стоит симпатичный молодой человек с целой грудой «документов». Еще за четвертак он лихо заполняет его, ставит печать и вклеивает фотографию. Кстати, в этом же переходе есть и фотоавтомат… Вообще у меня было две ксивы, одна – «Московский уголовный розыск» и другая – «Федеральная служба безопасности». Но ксиву МУР отобрал Володя Костин, взяв с меня честное благородное слово, что я больше никогда не воспользуюсь этим документом. Но в отношении ФСБ майор никаких указаний мне не давал, он просто ничего не знает об этой книжечке. Значит, моя совесть чиста. Положив в сумочку фотографии и велев детям не слишком приставать к генералу Рябову, я побежала на станцию.

Платформа встретила меня тревожно гудящей толпой. У касс клубился народ.

– Безобразие, – кричал мужик в мятом сером костюме, – если электрички отменяете, то обязаны людям справки выдавать для начальства! Что я теперь на работе скажу, почему опоздал?

– Нечего на меня орать, – визжала кассирша, – я в чем виновата? Сообщили: поезда до семи вечера не пойдут ни в Москву, ни в Калугу. А справки в столице получишь, у начальника Киевского вокзала.

– Что случилось? – спросила я у молодой женщины с девочкой.

Та горестно вздохнула:

– Говорят, пути ремонтируют, и поезда в Москву не ходят, а на автобус до «Юго-Западной» сесть без шансов, он раз в час ходит, и мы с дочкой не влезли. Что делать, ума не приложу!

В расстроенных чувствах я поплелась назад. Вот жалость, эх, была бы машина! Минуточку, но машина как раз есть. Золотая «копейка» стоит под окнами, заправленная бензином под самое горлышко, а немногословный Роман покопался в моторе, и теперь «жигуленок» летит, как журавль на юг.

В глубоком раздумье я походила вокруг автомобиля. Конечно, страшно, но надо когда-нибудь начинать! Эх, была не была.

Путь до Минского шоссе я преодолела довольно быстро, впрочем, и на магистрали особых сложностей не возникло, поток транспорта был невелик, и, держа приличную дистанцию от впереди идущих иномарок, я, мокрая от напряжения, вкатилась на Кутузовский проспект.

За Триумфальной аркой раскинулась Москва. Машины вокруг роились тучами, закусив нижнюю губу, я пристроилась в крайний правый ряд и поползла вдоль тротуара. Напряжение постепенно спадало. Ну и ничего страшного. Главное, не торопиться и не лезть в крайний левый ряд, где стремглав проносятся мужики на джипах и «Мерседесах». Справа очень удобно ехать. Единственная помеха – рейсовый автобус. Объехать его я боялась, и, когда противно воняющий «Икарус» делал остановку, приходилось притормаживать вместе с ним. Наконец как раз у «Макдоналдса» автобус проехал перекресток на зеленый, свет мигом поменялся на красный, и я послушно встала.

Сзади тревожно загудели. В зеркальце заднего вида отразился шофер «Волги». Губы его беззвучно шевелились. Я приоткрыла дверь и крикнула:

– Ну и чего гудишь? Красный ведь!

– Дура, – заорал водитель, – ослепла совсем? Знак висит только направо, здесь на стрелку. Потоку красный, нам зеленый, поворачивай!

– Но мне надо прямо!

– Во, блин! – взвизгнул шофер, влез в «Волгу» и начал меня объезжать.

У светофора я простояла минут десять, не понимая, как поступить. Лента машин плавно огибала «Жигули», и, наконец поняв, что деваться некуда, я повернула вместе со всеми и оказалась у Киевского вокзала.

«Ничего, ничего», – успокаивала я себя, аккуратно паркуясь за небольшим ларьком. Оставлю машину здесь, в укромном местечке, главное, цель достигнута, до Москвы я доехала, дальше воспользуюсь общественным транспортом, а вечером на дороге не так много машин…

Плюхнувшись в вагоне на сиденье, я вытащила из сумочки новую Полякову и, начиная увлекательное чтение, подумала: «Ну зачем мне автомобиль? Сплошные нервы, на метро куда удобней!»