Снижение международной политической активности мусульман

В Османской и Индо‑Тимуридской империях присутствие Запада сопровождалось усиливающейся децентрализацией, общим расколом и упадком. В каких‑то странах исламского мира западное влияние было сильнее, но в большинстве случаев слабее (по крайней мере в прямом виде), чем в этих двух империях. Но в любом случае ситуация в мире, без сомнения, изменилась. Возможностей создать стабильное и творческое предприятие, даже при поддержке местных властей, становилось все меньше. А необходимые для этого ресурсы неизменно сокращались. В большинстве случаев мусульмане и исламская власть противостояли немусульманам. Продолжать активную политическую деятельность, которая заключалась в расширении границ исламского мира, было уже невозможно. Более того, сами мусульмане уже не хотели принимать в ней участия. Во многих странах мусульманское (а затем и зимми) население попало под власть неверных: в Индии – индуистов и христиан; в Таримской впадине – китайцев; в Восточной Европе и в Южных морях – только христиан. При этом мусульмане редко покидали эти земли (почти единственным исключением может служить Османская империя, изгнанная из Венгрии). Однако при этом мусульмане очень творчески подошли к возможностям, открывшимся с эпохой империй пороха. Но, к сожалению, это было не их время, и деятельность мусульман не вызвала серьезного ответа. Трудно предположить, какой бы эффект подобные обстоятельства произвели на мусульман, если бы они были более чувствительными и творческими. Мусульмане всегда глобально воспринимали свою роль в обществе, они осознавали, что их миссия – нести ислам всему миру. Например, во время совершения хаджа в Мекку паломники собирали новости со всех концов света и обсуждали их на уровне, свободном от политических проблем. Но, несмотря на подобный обмен информацией, проницательные мусульмане понимали бесперспективность этой эпохи.

^{Османский офицер. Западноевропейская гравюра XVIII в.}

Даже в центральном регионе, где некогда процветала Сефевидская империя, наблюдался политический разлад и экономическая депрессия. В по‑стосевое время основные межкультурные артерии были сосредоточены в Иране и на территории Плодородного полумесяца. Величие ранней Сефевидской империи выросло именно из этой межрегиональной модели. Теперь эта модель уступает место совершенно новой мировой структуре. Центральные мусульманские регионы довольно быстро отходят на задний план.

В течение XVIII века появились серьезные признаки упадка некогда блестящей военной и политической мощи как в Сефевидской, так и Индо‑Тимуридской и Османской империях. Афганцы, захватившие в 1722 году Исфахан, не смогли основать свою династию (хотя на родине они благополучно отстояли свою независимость, которую сохранили в дальнейшем, несмотря на короткие перерывы).

Предприимчивый военачальник Надир‑хан реформировал сефевидские вооруженные силы и выгодно воспользовался преимуществами нового стрелкового оружия, в результате чего ему удалось изгнать афганцев из Западного Ирана. Вплоть до 1736 года он лояльно относился к номинальным сефевидским правителям. Затем он провозгласил себя владыкой, приняв имя Надир‑шах. В его правление вооруженные силы государства достигли невиданного доселе могущества. Его войска в 1730 г. разгромили османскую армию Ахмеда III, заново заняли Кавказ и положили конец «эпохе тюльпанов». В 1739 году войска Надир‑шаха вторглись в Индию (после того, как Тимуриды отказались создать в Кабуле союз против афганцев из Кандагара) и разорили Дели, город Мухаммад‑Шаха. На севере Сефевиды продвинулись так далеко, как никогда ранее, заняли главные города узбеков и вышли к берегам Зарафшана и Амударьи. На юге они оккупировали Оман, центр возрождающейся арабской державы на берегу Индийского океана.

Иногда Надир‑шах демонстрировал жестокость и беспощадность, которые, казалось, были несовместимы с его величием. Наглядной иллюстрацией политики террора стали пирамиды черепов, которые он оставлял за собой. Надир‑шах был очень скуп, и эта черта повергала в шок его окружение, так как от государственной казны зависели не только частные лица, но и культурное процветание страны. У самого Надир‑шаха на этот счет было иное мнение. Будучи родом из тюркских племен, он был воспитан в шиитских традициях. Однако его привлекали различные религиозные эксперименты. Если бы одно из его самых главных религиозных предприятий завершилось успехом, то это повлекло бы за собой далеко идущие последствия. Казалось, Надир‑шах утратил традиционное шиитское мировоззрение (иногда его называют суннитом, но он, вероятнее всего, не был ни тем, ни другим) и полагал, что шиитское и суннитское сообщества должны найти пути к примирению. Он хотел убедить шиитских ученых улемов согласиться с тем, что шиитское сообщество является просто еще одной из многочисленных школ мазхабов, такой же, как ханафитский или шафиитский. Надир‑шах полагал, что шиитам не стоит отрицать суннитские мазхабы (публично порицая их героев, как это делали шииты), так как они просто предлагают свое толкование фикха. Более того, он мечтал создать новый мазхаб, равный тому, что существует в Мекке, объединяющий четыре суннитские школы. Во время похода в Ирак (который завершился неудачей из‑за восстаний в тылу)

Надир‑шах убедил шиитского улема из Наджафа принять его предложение, однако тот согласился лишь частично. Не удалось ему переубедить и владевших Меккой османов, несмотря на то что подписал с ними договор о дружбе. (В этом договоре Надир‑шах вежливо именовал османского императора «халифом», хотя и не желал показать этим обращением, что хоть в чем‑то признает превосходство Османской империи.)

После того как Надир‑шах сверг последнего Сефевида и из регента превратился в падишаха, самые ревностные шииты стали воспринимать его как нарушителя всех установленных законов. Несомненно, религиозная политика Надир‑шаха и, главным образом, его свирепость подорвали его авторитет. В итоге к концу своего правления он столкнулся с многочисленными восстаниями, которые пробудили в нем еще большую жестокость. В конце концов, когда в 1748 году Надир‑шах был убит, его семья оставалась у власти лишь несколько месяцев.

Однако возрождение Сефевидов под предводительством всеми любимого военачальника из Шираза, Карим‑хана Зенда, потерпело неудачу. В самом Исфахане его движение встретило сопротивление. В то время как в остальных частях Иранского нагорья, а именно в Кандагаре, Кабуле (где вновь окрепло движение афганцев), а также в Тегеране (недалеко от старого города Рей) в самом центре Западного Ирана лидеры военных племенных сообществ установили собственное независимое правление. В 1753 году Карим‑хан Зенд отверг претензии Сефевидов исправлял империей от своего имени до 1779 года. Его потомков вскоре сместила племенная династия Каджаров с центром в Тегеране. Ее основатель (речь идет о Ага‑Мухаммед‑шахе Каджаре) в детстве был оскоплен при дворе Зендов, и с возрастом его увечье вылилось в неконтролируемую жестокость. Известны случаи, когда он ослепил жителей Кирмана или приказал сложить башню из черепов. К 1774 году он создал государство в Западном Иране, которое по своей мощи и авторитету было достойным наследником традиций Сефевидов. Затем его войска разорили Кавказ и прилегающую к ниму часть Хорасана. Однако им не удалось занять ни Герат, ни Багдад. После его смерти в 1797 г. развитие Каджарского государства остановилось.

Существуют определенные факты, доказывающие, что к концу XVIII века население Ирана катастрофически сократилось[395]. Так, например, население огромной метрополии Исфахана сократилось вдвое, до 200 тыс. человек. Следующий по величине город Герат населяло 100 тыс. жителей. Как и во многих других странах, причиной массовой убыли населения в XVIII веке были не эпидемии. У жителей Ирана, как и у большинства людей в мире, к тому времени уже развился иммунитет, сравнимый с современным. Настоящей причиной сокращения населения были войны и голод, вызванный разорительными военными кампаниями. В пригородах крупных центров целые деревни стояли пустыми. Между тем, хоть и в ограниченном масштабе, продолжала активно развиваться торговля. Купцы при необходимости лично чинили и приводили в порядок дороги. Промышленность в Исфахане, Йезде и других ремесленных центрах продолжала развиваться, и их продукция даже экспортировалась на запад (хотя чаще товары импортировались из Индии, чем отправлялись туда).

Во времена взлета Каджаров европейское присутствие играло немаловажную роль. Особое значение приобрели товары, импортируемые с Запада и из России. Западное культурное влияние достигло самого высокого уровня. Европейские врачи считались специалистами высшей квалификации. А европейские посольства уже во времена Наполеона и англофранцузского соперничества находились в центре международной политики. Статус этих посольств был напрямую связан с иранским монархом. Как в свое время османы, каджары в XIX веке попытались восстановить в государстве центральный абсолютизм.

В разгар событий шиитское сознание тоже не оставалось неподвижным. Самой знаменательной фигурой среди шиитов‑двунадесятников в конце XVIII века стал шейх Ахмед аль‑Ахсаи (ум. в 1826 г.) из Восточной Аравии. В священных городах Ирака он проповедовал идею о светлом будущем человечества. По‑видимому, он принадлежал к ахбаритской школе, которая отрицала усули. Ахбариты выступали против сложных юридических построений усули, считая, что они узурпировали прямую власть имамов. Следуя философии Муллы Садры, которого он очень почитал, Ахсаи духовно возвысил роль шиитских имамов. Исфаханская школа всегда подчеркивала метафизическое положение Имамата. Они полагали, что теперь тщательное его изучение поможет человечеству постичь Истину. В результате произошло обновление шиитского хилиазма (побочное течение в рамках основного шиитского движения), который обрел новую высококультурную форму.

Самый лучший ученик Ахсаи, Сайид Казим Рашти (1759–1843 гг.), утверждал, что пророки, имамы и представители имамов являлись носителями божественной воли, они учили нормам, которые приведут человечество к совершенству (концепция, схожая с теорией Валиаллы). Основная задача Сокрытого Имама заключается в моральном совершенствовании людей (через его представителей). Нормы шариата должны проявляться не внешне, а стать составной частью внутреннего мира каждого человека, что приведет к замене видимого законопослушания на истинную духовность. И люди смогут напрямую следовать воле Господа, а не просто выполнять предписанные нормы. Последователи Ахсаи сформировали свою школу фикха – «Шейхийя» (получившую особенную популярность в Азербайджане), независимую ни от усулитов, ни от ахбаритов. Это новое керигматическое течение шариата, в отличие от движения Валиаллы, было скорее теоретическим, но таким же реформистским. Завоевав популярность в центральных землях ислама, оно выглядело довольно оптимистичным, несмотря на тяжелую судьбу приверженцев шиизма.

^{Янычар. Западноевропейская гравюра XVIII в.}

В это время узбекские княжества в бассейнах Сырдарьи и Амударьи также испытывали политические трудности, поэтому у них не было возможности вмешаться и в без того запутанную ситуацию в Иране. Независимые мусульманские правительства были созданы в Хиве, столице Хорезма; в Бухаре, чей хан правил в долине Зарафшана; в Коканде, расположенном восточнее в горах. Одновременно участие этих земель в международной торговле резко сократилось. Причиной тому были новые морские пути, из‑за которых наземная торговля местного масштаба утратила свою значимость. Огромное влияние в Центральной и Северной Евразии приобретала Россия. Однако главным направлением ее экономической экспансии были северные леса. Поскольку торговля не расширялась дальше на юг, она утратила свои космополитические качества и стала локальной.

Несмотря на крупные суннитские центры, располагавшиеся в Бухаре, жители бассейнов Сырдарьи и Амударьи были изолированы от основных мусульманских и мировых событий. Они рассматривали другие регионы только как источник шиитских и христианских (русских) рабов и не старались расширить свою торговлю (впрочем, как и их конкуренты из Магриба). Мусульманские державы, еще не уничтоженные Российской империей, не проявляли особой инициативы. В середине 1700‑х даже Китайская империя вполне могла завоевать мусульманские государства в Кашгаре, на западе Таримской впадины. В итоге, когда Российская и Китайская империи поделили между собой северные мусульманские земли, им было оказано только местное сопротивление. И только к концу столетия подавленные русским гнетом поволжские мусульмане сумели восстановить свою экономику и оживить северные регионы исламского мира. Однако теперь экономическая политика была большей частью ориентирована не на мусульманские земли, а на новый Запад.

В южных морях мусульмане играли ведущую роль в растущей международной торговле. К XVII веку ибадиты из Омана, основав собственную торговую сеть, получили возможность выдворить португальцев не только из Персидского залива, но и с большей части Восточного побережья Африки, говорившего на суахили, через которое к тому времени наиважнейшие торговые маршруты уже не проходили. Другие представители мусульманского сообщества старались наряду с голландцами укрепить свое влияние на Малайском архипелаге, хотя торговля в этом регионе становилась менее значимой. В XVIII веке мусульмане удерживали свои позиции, но уже не проявляли инициативы. Так, например, оманское правление на побережье суахили трансформировалось в автономные города‑государства и не обладало достаточной силой, чтобы бороться с португальцами на берегах Мозамбика. Более того, через Галлас и Абиссинское высокогорье ислам вторгся в глубь «Восточноафриканского Рога», однако он не добился впечатляющих результатов, сравнимых с деятельностью Ахмеда Грана в XVI веке.

Голландская и Британская державы, вытеснившие португальцев, оказались еще более могущественными, чем Португалия XVI столетия.

^{Якоби В. И. У входа в мечеть}

В Малайзии голландцы установили новую экономическую модель, поощряя культивирование растений, пригодных для торговли на Западе. Поначалу они способствовали процветанию региона, однако со временем их усиливающая власть привела к внутреннему расколу. Теперь голландцы воспринимались как угроза мусульманским государствам. Если в XVII веке голландские предприятия в Батавии вошли в яванскую историю как символ дружественных отношений, то уже в следующем, XVIII, веке придворные летописцы отзываются о них полностью в противоположных тонах.

На протяжении всей своей истории Магриб считался оплотом консервативного духа и не был подвержен влиянию персинизированной культуры. Более того, уже в XVI веке жители этого региона испытали на себе коварство португальских торговцев (на побережье Гвинеи) сильнее, чем весь остальной исламский мир. Однако именно в это время всеобщего подъема активности ислама местные мусульмане дали пришельцам беспрецедентный по жесткости отпор. В течение XV–XVI веков торговля этого региона с Западной Европой сокращалась, особенно на фоне возросших объемов европейской торговли в целом. «Островок» Магриба оказался за пределами активной экономической жизни, в которой он когда‑то играл ведущую роль, невзирая на выгодное географическое положение, при котором торговые порты были основой городской жизни. В XVI веке в Средиземноморье христиане и мусульмане находились в состоянии открытой вражды, и пиратство с обеих сторон стало вполне естественным явлением. Как мусульмане, так и христиане захватывали друг у друга пленных, превращая их в рабов, а иногда проводили взаимный обмен. Однако со временем судоходство христиан стало приносить гораздо больше прибыли благодаря легальной коммерции, чем работорговле, которая не пользовалась популярностью на европейском континенте (хотя в Италии она существовала вплоть до XIX века). В то же время коммерческие ресурсы портов Магриба не только не выросли, но даже снизились. К XVII столетию пиратство составляло основную статью дохода, а торговля черными и белыми рабами стала стилем жизни привилегированных классов.

^{Фаррух Бек. Старый мулла}

Пираты были склонны к бесстрашным авантюрам. Мусульманские пираты, во время войн встававшие под знамена мусульманских флотов, базировались в Марокко и в более удаленных автономных регионах османской провинции в Магрибе. Они держали в страхе не только христианские суда, но и целые порты в западной части Средиземноморья. Зная, где проходят главные торговые пути, они выходили в Атлантику и доплывали на север вплоть до побережья Англии. Фактически это движение было реакцией на новый экономический и политический порядок, установившийся преимущественно в Северо‑Западной Европе. Этот уклад ввел во всем Средиземноморье новые экономические формы. Среди мусульманских пиратов был множество обращенных христиан, англичан и других европейцев. Подвиги мусульманских «корсаров‑варваров» носили романтический характер, но все же не могли изменить устоявшейся тенденции. Даже в Магрибе их усилия были безрезультатны как в экономической, так и в социальной сфере. К XVIII веку пиратские набеги утратили свою актуальность, и их деятельность ограничилась только районом Средиземного моря.

^{Молодая турчанка. Западноевропейская гравюра XVIII в.}

Новое влияние Запада не оказало прямого воздействия только на один регион – земли Судана. Здесь мы сталкиваемся с явлением прямо противоположным поволжским мусульманам, которые приняли активное участие в новой промышленной деятельности. В Судане, в свою очередь, контакта с Западом практически не возникло. В этом регионе продолжалась экспансия ислама, мусульмане обращали в ислам все большие слои населения. Но даже в этих условиях в XVIII столетии в Нигерийском Судане мусульмане столкнулись с сопротивлением местных язычников. Это было время мирного обращения, последователи ислама терпеливо объясняли правителям и местному населению принципы справедливости и правильного образа жизни в мусульманском понимании. Самые лучшие ученые того времени писали длинные проповеди, в которых говорилось не только о законе, но и о методах честной торговли, об управлении государством и судебных порядках. В землях Судана ислам, представленный интернациональный городским сообществом, обогатил местные ограниченные понятия. Во многих государствах он нес мирную (за исключением работорговли, от которой страдало местное население на юге) светскую функцию цивилизации.

Date: 2015-06-05; view: 732; Нарушение авторских прав