Борьба за престолонаследие Индо‑Тимуридской империи

После смерти Аурангзеба наступил 12‑летний период коротких правлений. За это время многие лидеры индийской империи усомнились в центральной власти и ее способности подняться над интригами. В течение последующего долгого, но не яркого правления Мухаммад‑шаха (1719–1748 годы) неуверенность во власти выразилась в том, что придворные и местная знать стали управлять провинциями как автономными государствами, оставаясь лояльными двору, но резко пресекая любые попытки оппозиционных фракций установить над ними свой контроль. Индо‑тимуридская административная модель сохранилась там, где назначенные Дели губернаторы могли обеспечить хоть и автономный, но эффективный контроль. Однако вскоре центральный бюрократический аппарат ограничил деятельность этой модели.

Несмотря на все это, при дворе Мухаммад‑шаха образовался широкий круг творческих деятелей, которые, опираясь на наследие императорского двора, старались в атмосфере всенародного примирения возродить культуру Тимуридов. Литература и искусство этого периода образуют интересную параллель с «эпохой тюльпанов» в Османской империи. В Тимуридской империи также поощрялось изучение всемирного научного наследия (еще со времен Аурангзеба ученые проявляли интерес к работам западных врачей). Поэзия также обрела новые формы, хотя освобождение от персидской традиции было не таким явным, как в Стамбуле. Во всех тимуридских владениях в качестве лингва франка использовался язык урду, который представлял собой делийский диалект хинди, дополненный персидскими словами и алфавитом. К этому времени урду уже был языком религиозной поэзии в Деккане. При дворе в Дели, где он являлся родным диалектом, его обогатили персидской поэтической традицией и превратили в основное средство поэтического выражения. Но перехватив литературное первенство, урду не изменил персидской поэтической манеры, а только подчеркнул ее приторность.

Введение нового литературного языка является основным отличием индийской культуры от «эпохи тюльпанов». В османских владениях ближе к XVIII веку христиане и мусульмане еще сильнее отдалились друг от друга, восточные христиане культурно ассимилировались с народами Запада. В Индии же, наоборот, индуисты и мусульмане со временем сблизились. Хотя многие индуисты изучали персидский язык, который был языком культурного общения, новый язык объединил их с мусульманами. Разработанный мусульманами урду и классический хинди (основанный на санскритском алфавите) имели общую языковую структуру. Индуистские писатели нередко использовали урду и полумусульманские формулировки. В то же время суфийские ученые пользовались хинди и ссылались на традиционную индийскую литературу, основанную на индуистских концепциях. И хотя суфии исламизировали некоторые понятия, многие имена и термины заимствовались из санскритской традиции. В светских искусствах интерес мусульманского двора к индийским легендам был еще сильнее. Именно в этот период религиозный индуистский танец в честь Кришны или других богов стал исполняться при мусульманском дворе. Хотя мастера персидской традиции переработали его и придали классическую североиндийскую форму, этот танец все‑таки сохранил древние индуистские мотивы.

В самой крупной в исламском мире царской обсерватории раджпута Джай Сингха в Раджастане астрономы вели записи наблюдений на санскрите и персидском языке (сам правитель, Джай Сингх, был индуистом). Однако самые важные исследования проводились в обсерватории в Бухаре, там ученые полностью зависели от исламских традиций. В астрономии новые элементы проявились на техническом уровне: так, латинская традиция Запада уже достаточно развилась, чтобы выйти за рамки арабской. В XVII веке появились переводы с латыни на персидский, например, планетарных таблиц. Однако это не были работы Галилео или Кеплера, так как они не отвечали основным понятиям исламской традиции. Со временем Джай Сингх открывает еще одну обсерваторию в Дели.

Интерес к общему наследию убедил индуистских маратхов, довольно могущественных к тому времени, выступить в качестве слуг и защитников тимуридского императора. Более того, даже Раджа из Траванкора, правитель удаленных южных земель Керала, подал в Дели прошение о переходе под покровительство императора, хотя его владения никогда не были объектом вторжений мусульман.

В отличие от Османской империи, упадок центральной власти в Индии не повлек за собой общую децентрализацию. Он ознаменовался жестокой борьбой за престолонаследие, которая в конце XVIII века стала главным событием в политической жизни Индии. Присутствие Запада, считавшееся раньше второстепенным, теперь ощущалось повсюду. Хотя форма его присутствия менялась в зависимости от обстоятельств. В отличие от Османской империи, в Индии у европейцев была возможность вмешиваться в политику на любом уровне.

^{Обсерватория Джай Сингха. Современное фото}

После смерти Аурангзеба во фракционную борьбу при дворе вмешались индуистские войска маратхов, поднявшие бунт еще при жизни императора и подорвавшие его власть. К 1720 году их политическое движение практически получило официальное признание. Постепенно маратхи установили системную власть во всех центральных индийских землях и в итоге к середине XVIII века могли соперничать с самими Тимуридами. Но со временем власть Дели ослабла, особенно после того как в 1739 году иранский правитель Надир‑шах разграбил город и опустошил царскую казну. В итоге маратхи уже не могли представлять центральную власть, более того, на севере и юге Индии у них появились конкуренты. На юге действия маратхов резко ограничивал губернатор Низам‑аль‑Мульк, правивший в Деккане со столицей в Хайдарабаде и поддерживавший индо‑тимуридскую систему. Еще дальше на юг успешное сопротивление оказывало мощное индуистское государство Майсур, возглавляемое мусульманским полководцем, который вскоре стал там правителем.

На севере маратхи столкнулись не только с местными вооруженными силами, возникшими из остатков империи, но и с новыми амбициозными движениями, два из которых уходили корнями в местную историю. Например, сикхи существовали в Пенджабе со времен реформ Акбара, а при правлении Аурангзеба начали борьбу с мусульманскими властями. В бедствиях империи они увидели шанс восстановить свое господство в Педжабе. В результате они создали конфедерацию, которая контролировала почти весь Пенджаб.

В то же время на северо‑западе в горах афганские племена получили определенное политическое признание и независимость. Они боролись за эти права еще со времен свержения Сефевидов в 1722 году. Благодаря замешательству иранцев после смерти Надира‑шаха независимость афганцев укрепилась еще больше. Они посылают лучших воинов в долину Северной Индии, чтобы установить там власть мусульман. Тем не менее в 1761 году маратхи переживали эпоху расцвета: под предводительством командования, находившегося на западе в горах Махараштра, они занимают Махараштру, Гуджарат, Малву и все прилежащие земли, включая Дели, где тимуридский монарх оказался под их покровительством. С остальных земель маратхи собирали фиксированный налог. Они провозглашают своей целью восстановление Тимуридской империи под их покровительством. В то же время местные мусульманские правительства на севере объединяются с афганским правителем Кабула, Абдали. Ему удается временно подавить сопротивление сикхов в Пенджабе и победить маратхов при Панипате. Однако вскоре афганцы столкнулись с политическими осложнениями, сикхи восстановили свою независимость, а мусульманские власти оказались втянуты в междоусобицы. В рядах маратхов тоже намечался разлад, и генералы отказывались сотрудничать друг с другом. В результате каждый из них охранял только свою территорию, и в Индии сложилась очень сложная политическая ситуация.

Можно предположить, что афганцы, маратхи и другие армии XVIII века обязаны своим появлением новому огнестрельному оружию. Современные военные технологии позволяли маленьким союзам получить преимущество перед центром: пехота, оснащенная ружьями и мушкетами, была более маневренной и с легкостью обходила тяжелую полевую артиллерию, от которой зависели крупные империи.

В подобных политических условиях неудовлетворенность мусульман ролью ислама в Индии приняла критический оборот. Исламская традиция всегда была тесно связана с ирано‑семитской традицией региона между Нилом и Амударьей. Даже в XVI–XVII веках иранская культура все еще пользовалась уважением. Однако мусульмане из удаленных районов чувствовали себя вполне комфортно со своими местными традициями. Хотя в XVIII веке в Индии зарождается новая тенденция, которая разовьется со временем, мусульмане начинают ощущать неловкость от своего присутствия в Индии, они видят в этой стране угрозу своей религии.

Результатом этого беспокойства стал целый ряд непредвиденных событий. Во‑первых, исламский мир еще никогда настолько резко не отказывался от международных связей. В отличие от большинства регионов, принявших ислам, Индия являлась центром культуры, которая достойно соперничала с ирано‑семитскими традициями. В этом смысле можно провести параллель между индийским и европейским развитием. Заметим, что между этими регионами есть немало других сходств. Индия была практически полностью завоевана, и те острова индийской культуры, которые не попали под мусульманскую гегемонию (в основном долины Индии и Китая), не воспринимали и западные тенденции Европы. Представители санскритской традиции не стали обращаться к новым течениям, как, например, восточные европейцы, а вместо этого признали мусульманское лидерство и предложили им сотрудничество.

Возможно, эта опасность не ощущалась бы мусульманами, если бы их присутствие в регионе не было настолько противоречивым. В отличие от Анатолии после завоевания Индии не последовало массовой иммиграции из мусульманских земель. Более того, коренное население не обращалось в ислам, как на Балканах, а гордо сохраняло унаследованные традиции. В результате мусульмане центральных регионов Северной Индии впадали в социальные крайности: высокочтимую культурную и политическую элиту составляли семьи, иммигрировавшие из Ирана и Турана, которые сохранили память традиций. Остальное мусульманское население составляли местные обделенные группы, например касты, не признанные индуистами. И они тоже помнили о своей истории. Урожденные индийские мусульмане, даже имевшие иностранные корни, сравнивались с коренными индийскими лошадьми, которые всегда считались на порядок ниже, чем привозные. С восстановлением немусульманской власти привычное превосходство мусульман постепенно стало исчезать.

Впоследствии в период расцвета ислама, когда представители санскритской традиции свыклись с индо‑исламской культурой, а суфии адаптировали под себя элементы санскрита, многие мусульмане почувствовали угрозу для своего самоопределения. Те мусульмане, у которых сохранились неприятные ассоциации с индуистским прошлым, настаивали на исключительности ислама: обращение было для них в некотором роде способом сбежать из Индии. Мусульмане, которые гордились своим иностранным происхождением, с тревогой наблюдали, как ислам превращался в одну из индийских каст, для которой международные связи не имели никакого значения. Для многих из них ирано‑семитская культура ассоциировалась с общим исламским наследием и была так же важна, как и приверженность центральным религиозным постановлениям ислама. Когда мусульмане увидели, что ислам уже не ассоциируется с властью, их срытые страхи сразу дали о себе знать. Индия могла превратиться для них во врага, от которого они должны оберегать свою религию. Мусульмане были убеждены, что Индию нужно подчинить любым способом, даже если придется обратиться к варварским народам с Иранского нагорья.

Подобная реакция на политический мусульманский кризис нашла свое отражение в работах суфийского ученого Шаха Валиаллы. Несмотря на то что некоторое время он не жил при дворе, этот мыслитель пользовался огромным уважением. Шах Валиалла скептически относился к придворному универсализму и активно выступал за сохранение целостности шариатского ислама. В этих целях он возродил оппозиционную традицию Ахмеда Сирхинди, осуждавшего религиозный универсализм Акбара. Однако в отличие от Сирхинди, конфликтовавшего с обществом, Валиалла выступал за всеобщее мусульманское единение. Он старался привести все исламские течения к гармонии. В частности, он полагал, что, хотя Сирхинди ревностно утверждал трансцендентность Бога в противовес Йбн‑аль‑Араои, равно как и универсалистской тенденции к смягчению шариата, его мистическая система в действительности гармонирует с истинным пониманием Ибн‑аль‑Араои и его традиции. Я считаю, что, опираясь на концепцию Ибн‑аль‑Араби о возможности каждого человека найти в себе божественную любовь, Валиалла старался связать вселенский потенциал с позитивной работой каждого мусульманина в мире, а следовательно, с деятельностью шариатского сообщества.

В основе работы Валиаллы лежала тонкая религиозная философия. Она заключалась в том, чтобы наглядно показать целесообразность предписаний шариата. (Благодаря ему началось активное изучение хадисов.) Но вся эта деятельность была ориентирована на то, чтобы адаптировать нормы шариата к современной индийской действительности и создать базу для сопротивления «индуизации». Социальная роль шариата, по мнению Валиаллы, заключалась в том, чтобы осудить распущенность высших классов и эксплуатацию бедных. Он подчеркивал, что мусульманские власти идут по неправильному пути, который привел Римскую и Сасанидскую империи к краху. Чтобы избежать этого, надо для начала заняться финансовой рецентрализацией в государстве. Валиалла нередко вмешивался в политические вопросы: например, в отличие от большинства мусульман он одобрял жестокую попытку афганцев подчинить Северную Индию. Валиалла оставался лидером индийских мусульман в течение всего XVIII века, пока они старались справиться с последствиями упадка исламского общества. Положение ислама в Индии можно в некоторой степени сравнить с ситуацией в Османской империи. После смерти Валиаллы его последователи, среди которых были и знатные люди, в течение последующих полутора веков продолжали играть ведущую роль в мусульманском обществе Северной Индии (запад Бенгалии). Нередко они выступали в качестве реформистов[394].

Между тем в Северной Индии появилась третья могущественная сила. Она была не сразу замечена мусульманами, поскольку не воспринималась как самостоятельная. После смерти Низам‑аль‑Мулька в Хайдарабаде в 1748 году в декканские междоусобные войны начали вмешиваться британцы. Британская Ост‑Индская компания предлагала деньги и войска для охраны укрепленных торговых пунктов в обмен на местные привилегии. При этом британцы, как и французы, оказывали поддержку конкурирующей стороне. В результате противоборство между Францией и Британией перенеслось в Южную Индию и стало не менее важным, чем соперничество местных правительств. В скором времени практически все восточное побережье оказалось под контролем торговых компаний, преимущественно британских, которые собирали налоги и установили свою администрацию. Эта подчиненная временная власть в дальнейшем переросла в полный контроль.

^{Индийские чиновники принимают голландского купца. Могольская миниатюра}

В лучшем случае британцы сохраняли свои позиции только благодаря союзам с индийскими правителями. И, конечно, многие сражения в этом регионе велись с переменным успехом. Блестящий мусульманский полководец Хайдар Али (ум. в 1782 г.), ставший правителем Майсура (Юго‑Западный Деккан), трижды одерживал победу над англичанами. Но к тому времени Британская Ост‑Индская компания выкачала из страны все резервы, и когда индийская армия ослабла, британцы воспользовались шансом укрепить свои позиции в регионе.

Основные силы британцев были сосредоточены на севере, в Бенгалии. Здесь они получали финансовую поддержку от местных индийских купцов, которые, как и многие иностранные торговцы, старались держаться поближе к укрепленному британскому порту в Калькутте. Гражданские и торговые элементы населения, среди которых были индуисты, способствовали возрастающей власти бенгальского двора. В XVIII веке в Тимуридской империи наблюдается общая тенденция к децентрализации и обращению в гражданскую систему. К 1756 году многие индусы уже настолько зависели от англичан, что использовали их присутствие для своих придворных интриг. Британцы, в свою очередь, принимали участие в политике наследования при дворе, поддерживая выгодную для них партию. При этом ни одна сторона не опасалась вмешательства ослабшей центральной власти. Чтобы показать свою независимость, индийское правительство в 1756 году высылает британцев из Калькутты (этому событию обычно приписываются приукрашенные истории о жестокости индусов). После смерти в 1757 году ревностного бенгальского правителя они вернулись. Возвращению британцев поспособствовали их частные войска и, главным образом, активная пробританская бенгальская партия, которую, кстати, создали сами индусы. Эта партия (в которую входили как мусульмане, так и индуисты) занимала высокое положение при бенгальском дворе. Ее члены без колебаний предали действующего правителя, который обратился за поддержкой к французам, но безрезультатно. Вероломство прооританской партии позволило англичанам одержать победу в битве при Плесси. Это событие помогло данной партии назначить своего правителя, который расширил привилегии британцев при дворе. В итоге большинство индийских купцов начали сотрудничать с англичанами.

Однако британцы не были простым орудием в борьбе двух партий. Вскоре новый правитель понял, что сам является марионеткой в руках англичан. Попытка бенгальцев восстановить независимость в 1764 году провалилась. С тех пор мусульманский правитель являлся лишь формальной фигурой. Британская Ост‑Индская компания достаточно усилилась, чтобы влиять на самого императора. В результате тот вынужден был выдать ей разрешение на прямое управление и сбор налогов при его участии в Бенгалии и зависимых землях Орисса и Бихар. Одно время император, напуганный борьбой афганцев и маратхов в Дели, перенес свой двор в Бихар, где он получал защиту и финансирование от британских торговцев. С этих пор Ост‑Индская компания обладала равными с индийскими властями полномочиями и, как и они, номинально была вассалом правителя Тимуридской империи.

На местном уровне официальным языком оставался персидский, что усилило приверженность шариату среди мусульман. Однако в отличие от других сил в Индии он имел постоянную политическую базу в британских владениях. Эта система основывалась не просто на военной мощи или религиозных союзах, а на торговой мощи, которая заставила экономический центр Бенгалии переместиться в Калькутту. Этот город являлся центром новой западной экспансии. Для западных купцов новая развивающаяся столица стала источником неиссякаемого экономического могущества, с которым не могло конкурировать местное индийское правительство. Образно говоря, западные купцы стали Антеем для индийского Геркулеса, и море играло здесь роль Матери‑Земли.

Как и в Османской империи, подобный расклад привел к последствиям, которые могут показаться незначительными, но в глазах человека со средневековым мышлением, не привыкшего к серьезным историческим переменам, выглядели весьма впечет‑ляюще. Европейцы считались просто новым видом наемников, служба которых, как и всех других наемников, оплачивалась землей. Многие индийские дворы, как индуистские, так и мусульманские, горели желанием заполучить европейцев (в основном французов, противостоящих опасным британцам), которые могли бы обучить их войска новейшим методам ведения боевых действий. Но они упускали тот факт, что европейцы не были просто источником наемной военной силы. Когда новые наемники получали землю, с которой причитался налог, они относились к ней не просто как владению, а как к элементу новой политико‑коммерческой системы. Они видели в земельном пожаловании местную основу более широкой системы, что постепенно подрывало торговлю во всем регионе. Когда местные власти, как, например, мусульманский двор при Аакхнау, стали поощрять развитие ремесла под покровительством местной аристократии, это уже воспринималось не как само собой разумеющееся действие, а как спланированное давление на конкурентов. Эта тенденция была настолько сильна, что даже в области живописи местные художники начали экспериментировать с западной техникой письма. Однако они не добились желаемых результатов: отказавшись от старых традиций, художники не достигли совершенства в новых.

В конце века, когда британцы получили неограниченный контроль над Бенгалией, ситуация заметно ухудшилась. Эти десятилетия считаются эпохой «разорения Бенгалии». Британцы не чувствовали никакой ответственности за эту землю и не встречали внешнего сопротивления. В отличие от прежних завоевателей, они не были заинтересованы в том, чтобы сместить местных землевладельцев и самим получать доход с земли: они поднялись за счет эксплуатации торговли и промышленности. Первой реакцией частных торговцев было захватить абсолютно все. Этот ажиотаж разделяли индуистские торговцы, главным образом «марвари», не имевшие бенгальских корней. Британцы получили права беспошлинной торговли и в результате обошли всех конкурентов. Затем они вынудили местных ремесленников подписать с ними настолько обременительное соглашение, что в скором времени мастера разорились. Изменения произошли даже в сельском хозяйстве, где стали выращиваться новые сорта растений. Когда все ресурсы были истощены, в 1770 году начался страшный голод, унесший миллионы жизней, и старому порядку пришел конец.

Потери оказались настолько велики, что продолжать торговлю было бессмысленно, а государство нуждалось в скорейших реформах. Глава Британской Ост‑Индийской компании в Бенгалии Уоррен Гастингс (1772–1785 гг.) предпринял определенные меры, чтобы восстановить справедливое управление и защитить оставшихся местных крестьян. Его действия вызвали возмущение у частных торговцев, которых ранее никто не контролировал. Деятельность Гастингса, вызванная неожиданно обрушившимся несчастьем, подразумевала установление контроля, который в любом случае был бы рано или поздно введен.

Date: 2015-06-05; view: 617; Нарушение авторских прав