Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Объяснения гендерных различий в агрессии 3 page





Решая свою посттравматическую проблему, такой позитивно социализированный индивид, независимо от возраста, – в отличие от социального невротика – не отделяет себя от общества и не противопоставляет себя ему. Цели, к которым он стремится, могут быть сформированы и в раннем детстве. Они будут так же неясны и расплывчаты, как и фиктивные. Но консультант должен видеть различие между нормально социализированным ребенком, который под воздействием травмы выделяет в своих живых реальных связях с обществом самую ценную сферу, к которой, как правило, остается пристрастен, и ребенком, который развивался по пути социальной невротизации.

Конечно, первичное усвоение социальных ценностей может быть следствием какого-нибудь нарушения в нормальном развитии, которое неизменно презрительно диагностируется начинающими психотерапевтами, например, ориентацией ребенка на нормы и оценки взрослых. Но как только ребенок начинает врастать в общественные отношения и принимать на себя ответственность за ценности, ставшие неотделимой частью его личности, все его нарушения, искривления, защиты и т.п. обращаются (А.В. Петровский) и приобретают социальную ценность.

Ребенок может врасти в общество не самой лучшей и сильной своей стороной[48], но если она нужна обществу, если через нее начинают воспроизводиться и сохраняться уязвимые со стороны социально невротизированных субъектов ценности, то они – каким бы странным на первый взгляд ни показался наш вывод – обращаются в основу, фундамент его личности. Ради защиты личностно значимых ценностей ранее слабый в физическом и моральном отношении индивид может затем кардинально перестроиться, приобрести необходимую волю и энергию, как герой Войнич. Разные социальные условия избирательно фасилитируют процесс адаптации индивидов с различными акцентуациями и особенностями индивидуального и личностного развития.

Травматическая ситуация создает проблему для развития личности, которая может привести к формированию барьеров и регрессии, и одновременно срывает все защитные механизмы, обнажая те ее пласты, которые способны развиваться в направлении социализации. В условиях травматической ситуации одновременно и многократно повышается и вероятность социальной невротизации, и вероятность преодоления клинической невротизации на пути социализации. Выбор личности зависит от ее сращенности с социальными ценностями различных уровней: любовью, властью, материальным благополучием. Свобода этого выбора проявляется в процессе практического сравнения значимости альтернативных ценностей, который может привести к новым травматическим ситуациям. Эти поиски личностью себя являются травматическим путем решения проблемы идентичности. Они также входят в проблематику преодоления последствий травмы[49]. Личностная травма – это, как правило, целая цепь травмагических событий, связанных друг с другом, хотя иногда они могут быть отдалены по времени на месяцы и даже годы. Личность не «распускается» на стебле характера и уходящего в глубины генетики темперамента, как некий цветок, который непременно должен иметь для выживания прочные биологические корни и буйную социальную листву. Такая модель не соответствует не только психологической реальности, но и элементарным законам живого мира. Этот цветок, который благоухает общечеловеческими гуманистическими и демократическими идеалами или, напротив, источает ядовитые антиобщественные испарения, вообще неживой. Он безразличен к своему источнику развития и совершенно лишен движущей силы (Выготский Л.С., 1984).

Некоторые авторы, похоже, вообще не знают свойств живого организма. Преклоняясь перед наблюдательностью и талантом Ж. Пиаже, который долго, с философской проницательностью изучал моллюсков, они пренебрегают учетом самых элементарных законов живой природы. Быть может, они полагают, что таким образом можно избежать греха редукционизма. Но, кажется, здесь проявляется нечто другое: просто творческой личности гораздо проще и приятнее впасть в абсолютную свободу системного экстаза (Г.П. Щедровицкий, Я.Л. Коломинский) и произвольно городить из эмпирического материала некую непротиворечивую структуру. И пусть произведение больше похоже на проект некой неживой конструкции[50], что из того? Почему в ней должно обязательно просвечиваться нечто живое? Достаточно того, что построена система, которая может как-то передвигаться в пространстве и которую можно неторопливо рассматривать.

Такой системой, разумеется, может стать любая модель консультирования, в отличие от предмета ее изучения – живой человеческой личности. Действительно, никакой массовой психологической помощи невозможно ожидать без построения системы психологической службы. Но само психологическое здоровье личности (Дубровина И.В., 1991; Психокоррекционная и развивающая работа.., 2002), для укрепления которого она создана, не является системой. Практический психолог может выделить лишь некоторые важнейшие ориентиры психологического здоровья с тем, чтобы сделать свою деятельность целесообразной, планируемой, чтобы обеспечить необходимые организационные условия. Но мы должны осознавать, что это именно мы субъективно выделяем какие-то качества, допустим эгоцентризм, нарциссизм и инцестуальный комплекс (Фромм Э., 1992), как признаки нездоровья и целенаправленно концентрируем свою деятельность на переориентацию личности в направлении «синдрома роста». Эти признаки «не живут» ни в качестве отдельных изолированных сущностей, ни в составе некоего механического конструкта. Консультирование будет только тогда успешным, когда мы сможем уловить противоречивую динамику внутренних сущностных связей в логически построенной нами модели.

Поскольку мы заботимся о развитии личности, то должны хорошо понимать, что даже самая гениальная инженерная или процессорная конструкция, которой мы справедливо восхищаемся, пока еще не обладает саморазвитием и неизменно остается в этом отношении проще и примитивней любого растения. Очень часто результат системного конструирования получается действительно творческий и тем самым радует своего автора, но, к сожалению, затем оказывается, что полученный продукт по своей сути является никак не гуманитарным, а инженерным, т.е. совершенно не относящимся к сущности «человечного человека» (Леонтьев А.Н., 1975).

Но вернемся к рассмотрению предпосылок тех проблем, с которыми неизбежно сталкивается консультант. Эгоцентрический ребенок еще до травмы поставлен в условия, в которых вынужден был разрушать свои связи с окружающими людьми и обществом в целом. Никакого «врожденного чувства общности» (Адлер А., 1993) в его поведении даже не просвечивается. Поэтому значимое положение в обществе для него действительно становится фиктивной целью. Общественные связи не приобретают значения сущностных, они инструментальны и утилитарны. Общество лишь средство, которое используется для решения эгоцентрических проблем. И если какой-нибудь волшебник дал бы такому несчастному подростку всевластие, то он – после «чумового веселья» – захотел бы «раскрутить земной шарик так, чтобы тот развалился». Это пример высказываний типичного социального невротика, стремящегося к власти над окружающими.

Необходимо отметить, что подобное стремление было бы вполне естественным еще два столетия назад, когда не существовало тех гуманистических ценностей, которые социальный невротик теперь может разрушать. Если в обществе отношения господства и подчинения являются типичными, то в отношении соответствующих социальных норм и ценностей социальный невротик ведет себя довольно лояльно и потому никак не выделяется своим поведением. В качестве особого социально-патологического и социально-паразитического типа личности он выявился только в современных общественно-исторических условиях[51]. Главной особенностью социального невротика стало уже не его непосредственное стремление к власти, а другое яркое новообразование – способность разрешать внутренние конфликты за счет разрушения гуманистических и социально-культурных ценностей.

Детей и подростков, посттравматические страдания которых связаны с их пристрастностью к созидательным общечеловеческим ценностям и смыслам, с нежеланием расстаться с ними или согласиться на судьбу изгоя, отверженного обществом, мы будем далее называть позитивно социализированным или просто социализированным. Ясно, что задачи консультирования в отношении социального невротика и социализированного пострадавшего, которому, действительно, свойственно «чувство общности», должны различаться по своему содержанию и последовательности их реализации.

Главным признаком, отличающим социализированную личность от социального невротика, является сформированость совести [52]. Совесть мы понимаем не только как интеральный [53] контроль со стороны «тысячи внутренних свидетелей». Хотя, действительно, в отличие от чувства вины, связывающего ребенка с определенными другими в рамках первичного межличностного общения, совесть выступает в качестве более обобщенного и социализированного личностного новообразования. В этом отношении, человека совестливого легко можно спутать с невротиком, развивающимся в направлении сверхкомпенсации: в обоих случаях индивид возвышается над ситуативным межличностным уровнем общения. В обоих случаях для него неприемлемы бытовые утешения – в пережитом позоре или собственном негативном проступке,– которые строятся по логике: «никто не узнает», «все скоро забудется», «со всеми бывает» и т.д. И социализированная личность, и гиперкомпенсирующийся невротик постоянно находятся как бы в огнях рампы. Но отношение к «зрителям» у них разное.

В первом случае – ощущение обобщенного «всевидящего ока» тысяч других людей связано с перспективами самореализации индивида в социуме и проблемой принятия обществом результатов этой самореализации. Оно означает личностную открытость субъекта перед другими, оценку его поведения в свете высших человеческих ценностей. То есть, фактически, индивид развивает рефлексию и возвышается над самим собой. А во втором случае речь идет о противопоставлении невротика массам, которыми он в качестве «сверхчеловека» «имеет право» эгоцентрически манипулировать. Это типичное проявление того самого разрушительного стремления к личной власти, о котором писал А. Адлер (1997).

Совесть в своей обобщенности и интеральности доходит у социализированной личности до степени самоконтроля. Но от процесса произвольного самоконтроля, который всегда страдает грехом долженствования, отягчающим любое произвольное действие, совесть отличается наличием внутреннего императива для совершения поступков, которые, в этом случае, абсолютно не нуждаются для своей реализации ни в никаких дополнительных волевых усилиях. Напротив, в условиях больного общества регрессирующая социализированная личность порой делает – в целях «выживания» – сознательные попытки поступить против собственной совести и все-таки не может их осуществить. Для «отморозков», не имеющих этого главного личностного органа, подобная проблема просто непонятна и смехотворна. С самого раннего детства их социальный контроль был чисто внешним. А их активность была направлена на поиск таких лазеек в этом контроле, которые позволяли бы торжествовать их «демону» (Берн Э., 1988), т.е. лишенному любви дурашливому ребенку.

Формирование совести нельзя связывать только с развитием мышления, хотя определенная обобщенность этого «внутреннего другого» вполне очевидна. Дело в том, что личность всегда есть противоречивое единство «Я» и «Другого». Иначе вообще было бы невозможно никакое единство и развитие личности. Но в совести проявляется не просто «другой», а «Другой, которого Я люблю». Поэтому «Я» всегда открыто для этого «Другого». Обмануть этого «Другого» просто невозможно, а предать, поступить упрямо «ему на зло» означает потерю величайшей социальной и культурной ценности – любви.

Таким образом, совесть есть существенная связь личности с социумом, а не просто обобщение тысяч внешних «Других», в которые, «как в зеркало», смотрится наше «Я» (Ч. Кули). Без этого высшего, надындивидуального, уровня невозможна никакая «интериоризация контроля», поскольку в таком случае опускались бы два условия, необходимые для успешной социализации. Во-первых, сфокусированность социальных норм на высших гуманистических ценностях. И во-вторых, единство личности с этими ценностями.

Личность, противопоставляющая себя социальным ценностям, которые формировались тысячелетиями, является патологической личностью, «мутантом» с упрощенной и преждевременно завершенной структурой, которая позволяет индивиду легче адаптироваться к больному обществу[54]. Но если мы задаемся целью формирования психологически здоровой личности, то нашей первоначальной задачей является «духовное пробуждение ребенка», чтобы он «получил доступ ко всем сферам духовного опыта; чтобы его духовное око открылось на все значительное и священное в жизни... Постепенно все должно стать ей (душе ребенка. – А.К.) доступным: и природа во всей ее красоте, в ее величии и таинственной внутренней целесообразности, и та чудесная глубина, и та благородная радость, которую дает нам истинное искусство, и неподдельное сочувствие всему страдающему, и действенная любовь к ближнему, и блаженная сила совестного акта, и мужество национального героя, и творческая жизнь национального гения...» (Ильин И.Л., 1994. С. 184). Поэтому мы и считаем первым этапом и самым надежным признаком продолжения непрерывного процесса социализации – формирование у ребенка совести.

Процесс социализации не может остановиться. В условиях травматической ситуации перед личностью стоит выбор: принятие страданий и их преодоление на пути социализации или путь регресса, т.е. социальной невротизации. Иногда этот выбор осознается, а иногда личность привычно идет в своем направлении, придерживаясь значимых для нее ценностей и не замечая этого выбора: дескать, вижу, что какая-то «дорожка» уходит в сторону.

Но самым важным для нас, в связи с рассматриваемой проблемой травматизации, является феномен, который мы назвали заражением совести. В переживаниях пострадавшего место любящего «Другого» начинает занимать персонификатор, который осуществляет свою власть через тотальный контроль за мотивами действий со стороны «Я» (инсталляция персонификатора). В отличие от здоровой совести это «всевидящее око» проявляет себя в качестве преследователя, разрушающего любую защиту личности. В этом проявляется его относительно положительное значение (если, конечно, дело не доходит до непоправимых и еще более травмогенных поступков пострадавшего, вплоть до самоубийства). Что касается негативных последствий, то они вполне очевидны и ярко выражены. Личность чувствует себя больной и беззащитной, не способной сопротивляться негативным внешним факторам. Это похоже на ослабление иммунитета организма в результате заражения СПИДом. Роль такого смертоносного вируса в отношении личности пострадавшего и играет персонификатор.

Фактически, травма – это особая «психологическая болезнь», угрожающая психологическому здоровью личности, которая может развиваться в травматической ситуации только при определенных условиях. Мы не считаем, в отличие от психоанализа, психологическую травму следствием особого невротического пути развития, который ведет к неврозу как к своей цели. Возможно, это справедливо в отношении психических заболеваний. Но психологическая травма является специфической проблемой, которую нельзя свести к частному случаю патопсихологического процесса.

Конечно, чем крепче психологическое здоровье, тем легче преодолевается травма. Но психологическое здоровье – это не просто аналог иммунной системы организма. Парадокс психологической травмы состоит в том, что чем более развита личность, чем более она социализирована, тем в большей степени она оказывается актуально уязвимой, тем отчетливее и ярче негативные переживания, вызывающие стрессовую реакцию пострадавшего. И в то же время чем более развита личность, тем активнее она будет искать приемлемый социализированный выход из сложившейся – драматической для нее – ситуации.

Вообще, негативные социальные условия развития личности не выступают для нее в качестве безличных социологических факторов, которые высятся вдоль пути индивида, наподобие рекламных щитов: «безработица», «обнищание», «произвол криминала», «уничтожение науки и образования»... Они непосредственно выступают именно в форме психологической травмы, точнее, серии травм, неизбежность которых для личности определяется степенью ее пристрастности к тем смыслообразующим ценностям духовного уровня, которые, в свою очередь, являются объектами сознательной деструктивной деятельности социальных групп, особенно тех, которые реально располагают государственной властью.

Успешность преодоления травмы, помимо квалифицированной помощи консультанта, зависит также и от других важных факторов. Например, от гармоничности развития личности (Додонов Б.И., 1981). Если ребенок обнаруживает опережающее социальное развитие, если процесс его социализации намного опередил развитие ее волевых и физических качеств, то он становится в большей степени актуально уязвимым к условиям травматической ситуации, чем ребенок с равномерным, но слабым развитием всех сторон личности и тем более с выраженной задержкой усвоения социальных ценностей. Но зато в условиях травматической ситуации у него больше шансов сделать социализированный выбор, чем у ребенка, чьи сущностные связи с обществом только начали приобретать какую-то различимую для него ценность. Мы не можем сказать, что вот, дескать, опережающая социализация и есть тот самый патопсихологический процесс, который привел к психологическому нездоровью. Это значило бы поставить все с ног на голову. Если благоприятные социальные условия спровоцировали развитие личности в направлении значимых – в том числе и для развития самого общества – ценностей и именно поэтому она стала эмоционально уязвима к травматической ситуации, то это не повод относить данное направление к числу невротических или патопсихологических процессов[55]. Да та же «ориентация на мнение взрослых» способна спровоцировать такой перекос в развитии. Но, во-первых, развитие личности вообще никогда не бывает равномерным (Выготский Л.С., 1984; Додонов Б.И., 1981). А во-вторых, притягательность самих ценностей – это тоже фактор, который не следует сбрасывать со счетов и тем самым сводить опережающее развитие в этом направлении только к уступчивости, конформности или инфантильности. «Пифагоровы штаны» равномерности развития не могут служить мерой «нормальности» развития личности.

Все это важно в плане построения стратегии консультирования. Ведь если мы начнем «лечить» пострадавшего от социализации, то тем самым направим его на путь социальной невротизации. Да, от стресса мы его избавим и даже можем обеспечить удовлетворительную адаптацию эгоцентрической личности с заниженными социальными притязаниями. Но тем самым мы можем подтолкнуть пострадавшего «разменять» те высшие социальные ценности, которые ранее питали его личность, на мелочь социально-невротической адаптации. Но какой тогда смысл будет иметь понятие «психологическое здоровье»?

На практике консультант часто сталкивается с посттравматическими – или сформированными в раннем детстве – патологическими установками индивида по отношению к ценности для него общества и своей собственной личности, которые прямо противоположны созидательным. Вместо стремления к обретению единства и целостности своего душевного мира наблюдается полный отказ индивида от развития личности и размывание его деятельности на несвязанные между собой поведенческие социальные стереотипы, за которые пострадавший хватается, как за соломинку, в надежде на приемлемую социальную адаптацию. А вместо укрепления жизнеутверждающих связей с обществом он начинает проявлять агрессию к его нормам и ценностям, последовательно разрушая тем самым и общество, и свою личность. Развитие этих защитных механизмов обусловливает превращение пострадавшего в социального невротика, который кажется внешне адаптированным и, как правило, не испытывает внутренней потребности в психологической помощи.

На самом деле, это состояние пострадавшего свидетельствует о крайней степени его психологического нездоровья, помощь по восстановлению и укреплению которого как раз и должна стать основной задачей практических психологов образовательных учреждений (Дубровина И.В., 1991; Психокоррекционная... 2002). Это и есть тот самый основной функционал, который позволил бы надежно определить содержание их работы. Отграничение четкой сферы деятельности и ответственность за ее результаты являются необходимыми условиями установления устойчивого статуса для той части психологов образовательных учреждений (Красило А.И., 1998б), которые не имеют дополнительной специальной медицинской подготовки, или клинической специализации.

Психологическая травма может быть настолько затеряна в раннем детстве, что ее анализ окажется совершенно недоступен даже самым остроумным ухищрениям психоаналитической технологии. Она может вообще не выступать в качестве какого-то события, которое эмоционально вспоминается и негативно переживается субъектом. Более того, она способна поражать не индивида, а семью как определенный целостный социальный организм и тем самым обнаруживать свою социально-психологическую природу, в отличие от индивидуально-психологической. Последствия травмы могут передаваться от родителей к детям, а также своеобразным «косвенным путем» – через социальную деформацию национальных и семейных традиций и условий воспитания подобно передаче вирусов того же СПИДа новорожденному ребенку.

Психологическая травма вообще не бывает отдельным событием. Это действительная возможность реализации комплекса факторов риска. Хотя последствия некоторых событий могут быть настолько губительными и яркими, что индивиду, да и психотерапевту, кажется, будто именно вот это конкретное событие и послужило причиной невроза, имеющего в то же время и личностную составляющую. Здесь, в самой трактовке содержания травмы, мы с удивлением можем наблюдать присутствие столь неистребимой теории двух факторов. С одной стороны, признается влияние неблагоприятной внешней среды, а с другой – полагается болезненная («гнилостная») природа самой личности.

Да, мы можем видеть, что человека сбила именно эта конкретная машина, когда он неосмотрительно ступил на проезжую часть. Но еще раньше кто-то показал ему путь на опасный перекресток, в то время как была и другая, более удобная и безопасная дорога. Кто-то внушил ему установку ждать, пока погаснет красный сигнал светофора, и затем уверенно идти «на зеленый». Он так и сделал, а в данной ситуации лучше было бы поступить наоборот. Другой пострадавший в это же время был сбит прямо на тротуаре. А кто-то погиб вследствие террористического акта прямо на автобусной остановке.

Пока человек сидит и с интересом наблюдает, как наступающая гроза валит и сжигает вековые деревья, ему кажется, что несчастье не может его коснуться. И только потом находит массу поводов, чтобы обвинить себя в неосмотрительности и полной безответственности, «вдруг» вспоминает, что забыл после ремонта восстановить молниеотвод.

Понимание психологической травмы как чисто индивидуального события лишает консультирование многих реальных возможностей действенной помощи пострадавшим. Такая трактовка изолирует жертвы неблагоприятных событий и оставляет их наедине со своим горем, подобно тому как больной, несмотря на заботу медицинского персонала, все-таки неизбежно переживает все «прелести» госпитализации, чувствуя себя несчастным индивидом, отделенным от общества (или даже временно изгнанным из «праздника жизни»). Свое, вполне адекватное в данных социальных условиях, поведение пострадавшие вместе с психотерапевтом начинают рассматривать в качестве личностного источника травмы, а затем опять же вместе с психотерапевтом обрушиваются на чувство вины, пытаясь необратимо вытравить его из психики.

Другим условием повышения вероятности психологической травмы и превращения ее возможности в действительность является взаимодействие пострадавшего с социальным невротиком. Социальный невротик также может стать пострадавшим и, разумеется, он тоже бывает иногда не способен предотвратить новую психологическую травму, но его действия, складываясь в определенную, подчас не осознаваемую им стратегию, компульсивно направлены на снижение подобной вероятности. Он эгоцентрически творит социальное зло, рационализируя свои действия то правом расового превосходства, то необходимостью социального прогресса. При этом содержание провозглашаемых им гуманистических и демократических лозунгов непременно вступает в очевидное противоречие с результатами его деятельности.

Жертвы его действий, нуждающиеся в психологической помощи, если, конечно, они сами не являются социальными невротиками, в целях своей реабилитации, прежде всего, не должны возлагать ответственность за травму на особенности и уникальность собственной личности, априорно считая путь своего развития невротическим. Иллюзия, что выбранный ими путь созидания привел их к травме, которой они к тому же порой должны стыдиться, есть не что иное, как рационализация начинающейся регрессии и распада социально ценных сторон их личности. Если пострадавшие выполняли в обществе важную созидательную функцию, которая несовместима с формированием защитного эгоцентризма, то за их уязвимость отвечает не только сама личность, но и общество, которое и обязано оказать им необходимую психологическую помощь.

Если страдающий индивид не делает деструктивных выводов и не озлобляется на общество в целом, например, за то, что его не оградили от эскалации криминала, то он должен оцениваться консультантом в качестве нормально развивающейся личности. У него есть достаточный запас психологического здоровья, чтобы не вступить на путь социального невротика. Но при этом он, конечно же, нуждается в психологической поддержке. Задача консультанта – помочь ему выдержать страдания на пути конструктивной утилизации травмы, решительно используя внутренний конфликт в целях активизации процесса личностного развития и самореализации.

Повторные травмы могут означать не столько слабость или несформированность адекватных защитных социальных механизмов, сколько пристрастие данной личности к общественно значимым созидательным ценностям. Дело может быть вовсе не в том, что у данного индивида есть какое-то «искривление» в развитии личности, а в том, что таким искривлением страдает больное общество, которое возложило на него непосильный груз сохранения жизнеутверждающих ценностей. Если пострадавший ищет и находит в себе духовные силы не вступить – даже ради облегчения своих травматических переживаний – на путь разрушения основополагающих человеческих ценностей, то он как раз и является нормальным человеком.

Психологическое здоровье личности измеряется в рамках социально-гуманистического подхода степенью ее социализации, т.е. степенью интериоризации индивидом культурно-исторических смыслов человеческой жизни. Консультант стремится определить и укрепить те потенциальные возможности индивида, которые позволяют личности противостоять факторам, способствующим ее распаду и сползанию на путь социальной невротизации. Это и есть та реальная «самость» пострадавшего, которая может вовсе и не быть погрязшей в каких-то низменных, «теневых» влечениях. «Тень», на самом деле, действительно существует, но она имеет социально-психологическую природу. По своей форме она двойственна: распадается на внешнюю и внутреннюю составляющие. Именно теневые качества составляют противоположность внешней и внутренней сторон психологической травмы. Часть ее как бы «прилипает» к личности, составляя «исчезающий момент» самости. Таким образом, личность потенциального пострадавшего и становится уязвимой для внешнего социального зла, т.е. для ее поражения психологической травмой. Единство и сращенность теневых сторон осуществляется в процессе травматического взаимодействия.

И лишь впоследствии величие духовного уровня общения сталкивается с фактом недоразвития ретрофлексированных стечений, обнажая внутреннюю противоречивость личности и незавершенность процесса ее развития. При этом незавершенность мы понимаем как позитивное качество личности, развивающейся в патологических условиях, но устремленной к более высокому ценностному единству, чем то, которое навязывается наличными интересами реальных социальных групп.

Само это «прилипание» теневой стороны (социального зла) не означает, что было нечто изначально «темное» (врожденное зло) в самой личности. «Тень» может прилипать и к еще не дифференцированным, т.е. еще не опредмеченным – в силу отсутствия врожденных генетических программ – человеческим потребностям и образовывать теневые склонности, которые проявляются в поведенческих провокациях, хорошо улавливаемых персонификаторами. Личность пострадавшего становится своеобразной ареной борьбы социального добра и зла, а не вместилищем врожденных противопложностей «самости» и «тени». Социальное зло всегда имеет форму деструктивных психологических условий развития личности. Именно патологические социальные условия порождают патологические типы родительских позиций; массовые ошибки семейного воспитания; деструктивные смыслы и цели, доминирующие в общественной психологии, и т.п. Психологические явления нельзя непосредственно выводить из социальных условий, но справедливо и другое: социальные конфликты способны перемещаться на межличностный и личностный уровень (Тернер Дж., 1985), обращаясь и видоизменяясь до такой степени, что их генезис и внутренние связи на различных уровнях почти невозможно установить и идентифицировать.

И если в результате преодоления психологической травмы пострадавший освобождается не только от теневого влияния персонификатора, но и от части «тени», которая была укоренена в нем самом, то он осуществляет необходимый личностный рост, который позволяет ему стать достаточно устойчивым в отношении данного типа социального зла. Более того, он совершает при этом не только индивидуальный путь личного освобождения, но и важное социальное действие, которое ограничивает и подавляет распространение социального зла. Все эти моменты очень важны для обеспечения протекания психологически здорового процесса личностной идентификации. Если же пострадавший попытается непосредственно отбросить вместе с «теневыми склонностями» нечто ценное в своей личности, то на самом деле это приведет лишь к консервации травмы, поскольку ретрорефлексивно отвергаемые части личности неизбежно сохраняют внутренние связи с остальной ее сферой (Перлз Ф., 1995). Это как раз и был тот тупиковый путь морализаторства в понимании процесса развития личности, который сейчас окончательно истребляется атаками психотерапии.

Date: 2015-05-22; view: 437; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.008 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию