Волка ноги 1 page

Ленка позвонила в ночь, когда я пнул ежа.

Верней, я пнул ежа в ту ночь, когда мне позвонила Ленка. То есть, конечно, не пнул, а так – отшвырнул ногой, чтоб не мешался. Что называется «поддел»… Впрочем, кто кого поддел – это еще вопрос. Еж к осени матереет, колючий становится, ужас, наступишь – мало не покажется.

Мне, во всяком случае, не показалось.

Так. Вижу, что придется пояснять. Начинаю сначала.

Я в тот раз заночевал у Сереги, бывает так: зашел с джин‑тоником и засиделся. Было холодно, ближе к вечеру и вовсе хлынул дождь, Серега выделил мне раскладушку и матрас, и я решил остаться. А ночью, в половине третьего, вдруг затрезвонил телефон – настырно, звонко, резкими междугородними звонками. Кабанчик спал как мертвый, а телефон все звонил и звонил. Я ворочался с боку на бок, наконец не выдержал, поднялся, завернулся в простыню и поплелся отвечать.

Коридор в Серегиной квартире узкий, темный и ужасно захламленный, свет в нем включается где‑то возле входной двери, луна в окошко тоже светит еле‑еле, естественно, ни хрена не видно. Я лишь успел заметить, как под ногами у меня заметалось что‑то маленькое, решил, что это кошка (у Сереги дома два котенка), и поддел его ногой, чтоб ненароком не наступить. А это оказался еж! То есть это я потом узнал, что это еж, а в тот момент просто ничего не понял. Шел я босой, поэтому завыл и рухнул как подкошенный, впотьмах уронил на себя прислоненную к стене кроватную сетку и некоторое время беспомощно барахтался под ней, а проклятая зверюга атаковала меня то слева, то справа, то откуда‑то снизу, пока наконец не удрала на кухню.

Знатный еж. Противотанковый, не иначе.

Телефон продолжал звонить. Ругаясь шепотом, я наконец освободился, дохромал до телефона и сорвал трубку. Наверное, так индейцы сдирали скальпы с бледнолицых – одним движением и сразу; аппарат чуть на пол не упал.

– Да! – крикнул я, скребя исколотую ногу. – Алло!

– Сережка, ты? – отозвался женский голос.

– Нет, не я, – недружелюбно буркнул я. – Сергей спит. Позвать?

– Не надо, – нисколечко не смутились на том конце провода. – Это я, Ленка!

– Какая еще Ленка?

– Рогозина.

Звонили откуда‑то издалека. Пауза между фразами была огромная – секунды полторы, можно было физически ощутить, как слова летят с орбиты через спутник. Мгновение я соображал, что к чему. Потом вдруг до меня дошло: Ленка!!!

Я так и сел, где стоял.

Ленка – историк и этнограф. По совместительству – немножко археолог. Живет на Чукотке, там же и родилась. Ужасно интересный человек. Я с ней познакомился, когда на северах работал; очень мы тогда сдружились. Переписывались, конечно, но звонить друг другу как‑то не решались.

– Ленка? Сумасшедшая… Слушай, а это правда ты? Как ты меня… Впрочем, что я говорю, я ж сам тебе Серегин телефон дал… Ты откуда звонишь?

В трубке раздался смех.

– С Чукотки, откуда ж еще? Сколько у вас там сейчас?

– Чего «сколько»? – не понял я. – Градусов, что ли?

– Времени сколько?

– Ах времени! Полтретьего…

– Тогда понятно, отчего ты так тормозишь. Я приезжаю послезавтра. Встретите меня?

– Встретим… Погоди! Когда встречать? Ты каким рейсом летишь? Не клади трубку! Погоди! Алло!

Ленкин голос снова рассыпался смехом.

– Я поездом, – сообщила она. – «Кама», восьмой вагон. Я завтра экзамен в Москве сдаю, а после – сразу к вам. Так встретите?

– Конечно! Ждем!

– Вот и хорошо. Увидимся! И она повесила трубку.

Некоторое время я неподвижно сидел и слушал короткие гудки. Еж на кухне громко топал, рылся в кошачьей миске и пыхтел как паровоз. Я наконец совсем проснулся, ощупью двинулся обратно в комнату и растолкал Кабанчика.

– Ленка в Пермь приезжает, – сообщил я ему.

– Какая Ленка?

– Рогозина. Только что звонила.

– Которая с Чукотки, что ли? – осведомился Серега, зевая до хруста в челюстях.

– Она самая…

– Ну и дура, – проворчал он. – Чем звонить, лучше бы икры прислала баночку по почте за такие деньги… Чего тут смотреть‑то осенью? Нет, чтобы летом…

И ты тоже дурак. Будить‑то зачем? Это ты там грохотал в коридоре?

– Я. Я на ежа наступил. У тебя откуда еж?

– В парке вчера подобрал, – с этими словами Кабанчик повернулся на другой бок и тотчас захрапел. Я не придумал ничего лучшего, кроме как последовать его примеру: улегся и тоже попытался заснуть.

Трезвость – норма жизни. Это аксиома.

Истина в вине. Тоже, между прочим, аксиома. Первая вроде бы звучит благоразумнее, зато вторая проверена временем.

К моменту, когда Ленка надумала заехать в Пермь, мы с Серегой уже почти бросили пить. Вернее, если быть точным, я бросил, а Кабанчик – нет. Оба мы где‑то устроились, работали, даже получали какие‑то деньги. Изредка заглядывали друг к другу. Кабанчик совсем запутался в своих переживаниях, проблемах и женщинах, ходил только с работы и на работу, питался вьетнамской лапшой, пивом и кабачковой икрой, и на все попытки вытащить его из этого состояния лишь мрачно огрызался. А осень выдалась на удивление хорошая – теплая, сухая, очень яркая. Хотелось куда‑то выбраться, развеяться, но не было ни повода, ни времени, ни денег. И тут – Ленка: сразу все в одном флаконе!

С утра Кабанчик был уже вполне вменяем. Он выхлебал чайник воды, осведомился, правда ли, что приезжает Ленка, или это ему только приснилось, выяснил, что правда, и забегал по квартире. Холостяцкое жилище – душераздирающее зрелище: карниз упал, на полу пыль, на потолке паутина, на столе лимонные корки и переполненная пепельница, тут и там, как стреляные гильзы, косточки от фиников. Мы вооружились вениками, навели относительную чистоту, сбросили в мусоропровод все, чему не смогли найти применения, спрятали подальше порнографические диски от компьютера, на чем, собственно, вся уборка и закончилась. Стали разрабатывать план мероприятий. Ну а чего в Перми смотреть? Руины долгостроя возле городской администрации? Или обычные места паломничества свадебных кортежей – памятник серпу на Первой Вышке, фонтан перед драмтеатром и танк у дома офицеров – их, что ли? На реке уже холодно, так что прогулка по набережной тоже отменялась… Куда еще в Перми можно девушку сводить? В театр? В кино? В ресторан? Чушь какая…

– Давай в зоопарк сводим, – предложил я. – В зоопарке интересно.

– Интересно, когда это там было интересно? Да и холодно уже.

– Тогда в акватеррариум. Змей посмотрим, рыбок… крокодила… У меня там друг работает, Сашка Райзберг. Расскажет, покажет.

– Можно на выставку сходить, где камни.

– Это куда? Какие камни? В палеонтологический музей, что ли?

– Биолух несчастный… – Кабанчик поперхнулся сигаретным дымом. – С ума сошел? Поделочные камни! Цацки всякие. Бабы это любят.

– Так уж лучше в галерею… Камни у нас в любом магазине. Да и чего там смотреть? «Селенит, кальцит, ангидрит», – передразнил я их рекламный слоган.

– Еще змеевик есть…

– Змеевик? Это который в самогонном аппарате?

– Блин! Это камень такой!

– Но все равно, – отмахнулся я. – Их только подмастерьям дают обрабатывать, а те и рады стараться. На полках одни подсвечники, ежики, да пасхальные яйца. А хороший камень и работа стоят ой как дорого.

Однако в первый же день все планы полетели к черту: мы с Серегой совсем забыли, что «Кама» прибывает в шесть вечера. Ее в Перми даже так и прозвали: «Кама‑с‑вечера». Про какую‑то программу, культурную или некультурную, думать уже поздно – после поезда человек мечтает только о горячей ванне, нормальной еде и твердой земле под ногами.

Ленка здорово изменилась. Я запомнил ее длинноволосой застенчивой девушкой в очках и был изрядно удивлен, когда после долгого ожидания меня окликнула какая‑то незнакомка. Во‑первых, Ленка похудела. Во‑вторых, подстриглась под мальчишку. А в‑третьих сменила очки на контактные линзы, от чего ее взгляд стал каким‑то наглым и растерянным одновременно. Я, впрочем, тоже был хорош – отпустил бороду и забыл человека предупредить, а Ленка полчаса ходила вкруг да около, присматриваясь. Мы пообнимались, похватали ее вещи и, недолго думая, поехали к Кабанчику, который обещал ей выделить отдельную комнату.

– Сестра в отпуск уехала, – пояснил он. – Ты надолго?

– Дней на пять.

С Кабаном одна проблема – дома у него хроническая нехватка еды, в холодильнике лежат обычно только соль и макароны (иногда еще водка, почему‑то всегда початая). Мы зашли в гастроном, купили сыру с колбасой, каких‑то печений, шоколадок… Разорились, короче. Естественно, взяли вина и много‑много разных йогуртов и фруктов: Ленка на своей Чукотке истосковалась по дешевым витаминам. Дома накрыли стол, разговорились. В основном рассказывала Ленка, показывала снимки, зарисовки. Мы тоже не остались в долгу. Рассказывала Лена замечательно, а уж как слушала… После третьей бутылки нас с Серегой тоже стало тянуть на откровенность – захотелось похвастаться своими героическими похождениями, – ну, помните, про бабушек и мотоциклы эти… Не решились. Вместо этого заспорили сначала о камнях, потом вдруг почему‑то о пещерах. Камни, как оказалось, Ленка любила до самозабвения, пещеры – не очень.

– Во! – Кабанчик хлопнул себя по лбу так, что остался красный отпечаток. – Как же мы раньше не додумались! Съездим в Кунгур – там же пещера эта… ледяная, Кунгурская. Самое то! Поехали, а?

– Можно, – неуверенно согласился я. Идея и впрямь была неплоха. – Почему бы нет?

Ленка, однако, предложение встретила без особого энтузиазма.

– Да чего я там не видела? – пожала она плечами. – У нас на Чукотке в каждом поселке ледник в сопке вырублен.

– Д‑для чего?

– Для мяса. Некоторые очень большие, просто громадные. Тоже, в общем, пещера. Лед и лед. Чего на него смотреть?

– Не скажи, не скажи! – Кабанчик подался вперед, опрокинул стакан и с пьяной многозначительностью покачал пальцем у Ленки перед носом. – Я там, помню, в детстве был. Обалденно красиво! Гроты, сосульки, озера…

Он распинался перед ней минут примерно пять, все больше впадая в пьяную патетику, вертел руками, обрисовывая в воздухе какие‑то гроты‑сосульки, пока Лене не наскучило. Она зевнула, отодвинула тарелку и решительно встала из‑за стола.

– Ладно, – сказала она, – давайте спать. А то у меня с этими часовыми поясами все перепуталось, устала, как не знаю, кто… Сереж, где комната?

Я спьяну не сразу понял, о каких поясах она говорит: мне представилось что‑то вроде громадных наручных часов недлинном ремешке, которые носят на поясе. Пока я соображал, что к чему, Серега уже все Лене показал, отбуксировал ей в комнату оба чемодана и теперь порывался лично постелить ей постель.

– Там белье в шкафу, на полке, – бубнил он, – я сейчас покажу где…

– Спасибо, я сама найду. Спокойной ночи!

Она вытолкала Серегу в коридор и прикрыла за ним дверь.

Мы кое‑как собрали и свалили в раковину грязную посуду и тоже стали располагаться на ночлег. Я долго путался в холодных трубках раскладушки, куда‑то падал, что‑то ронял, пока наконец не улегся.

– Свет гаси, – пробубнил Серега из‑под одеяла.

Я погасил. Лег опять. Услышал, как Ленка выбралась в ванную и пустила воду, и как Серега ворочается и скрипит матрасными пружинами. (Между нами, Кабанчик западает на всех девчонок, и Ленка – не исключение.)

– Классная девчонка, – сказал он куда‑то в темноту. – Скажи, ведь правда классная?

– Угу.

– Жаль, что она так ненадолго. Скажи, ведь правда жаль?

–Угу.

– А вот если бы…

– Спи, а то подушкой задушу, – пообещал я, и Серега послушно затих.

Я уже основательно задремал, как вдруг из коридора донесся истошный женский визг – настоящий первобытный вопль ужаса. Хмель слетел с меня вместе с одеялом, я вскочил в чем был, заметался, схватил в темноте что‑то тяжелое (как оказалось, то была гантель) и ринулся в коридор на помощь.

И остолбенел.

Прямо на меня, распространяя вокруг себя мертвенно‑бледное зеленое сияние, ползло какое‑то чудовище. Впрочем, какое там ползло! Бежало, топало, неслось, загребая когтистыми лапами! И не сказать чтобы оно было уж очень большим, просто выскочило мне навстречу так неожиданно! И этот его свет… Я просто голову потерял. Навек запомню эту картину! Было видно, как Ленка в ночной рубашке, с зубной щеткой в руке и полотенцем в другой медленно сползает на пол по стене. Я заорал, подпрыгнул, попытался ткнуть зеленую тварюгу гантелью, промахнулся и упал. Чудо проскочило у меня между ног и удрало на кухню.

В таком виде Серега нас и застал, когда наконец добрался до выключателя. Ленка лежала без чувств. Зато меня они переполняли.

– Ну ты, сволочь, – мрачно сказал я, – ты чем ежа покрасил?!

– Кра… краской… – растерянно ответил тот, обалдело таращась на Ленкино тело. – А что?

– Что? Я тебе сейчас покажу «что»! Какой «кракраской»?!

– Светящейся… ну этой, как ее… люминесцентной. – Кабанчик сделал неопределенный жест руками и пояснил: – Чтоб в темноте не наступить. Да ты не бойся, – сбивчиво затараторил он, – у меня их целый маркеров набор, они безвредные, мне дядька из Америки привез. Пахнут и светятся…

– Ты у меня сейчас сам запахнешь и засветишься! – Я, морщась, встал, пнул гантель и двинулся к Ленке. – Так же заикой можно стать! Ну‑ка, помоги…

Вдвоем мы аккуратно перенесли пострадавшую гостью в кровать, привели в чувство и успокоили как могли. Серега даже изловил и приволок в дуршлаге ежа, чтоб показать: «Видишь? Ничего страшного». Еж фыркал и сворачивался в шар. Иглы были щедро, от души намазаны ядовитой зеленью фломастерных чернил. Ленка выпила вина, расслабилась и немного успокоилась. Даже решилась погладить зверюгу.

– Колючий какой… Как ты его изловил?

– А я вантузом…

Инцидент был исчерпан. Все разошлись по комнатам, Ленка заперлась. Ежа водворили в аквариум. Всю ночь поганая тварь светилась в темноте, скреблась и шуршала бумагой. Уснул я только под утро, да и то ненадолго.

На следующий день проснулись рано и, как оказалось, совершенно напрасно: с самого утра зарядил дождь. Небо затянуло от края до края, настроение было безнадежно испорчено. Пермь – город такой: вроде асфальт кругом проложен, но стоит пройти хотя бы маленькому дождичку, как весь город становится ужасно грязным. Весной здесь почти Венеция. Вероятно, виной тому глины вокруг – земля тут плохо впитывает влагу. В общем, слякотно и противно.

Мы сидели на кухне, пили чай и уныло смотрели в окно.

– Прогуляться, что ли? – задумчиво скребя в затылке, спросил Серега. – До магазина. А?

Вопрос был чисто риторическим. Идти никуда не хотелось, даже в галерею. Продолжать вчерашнее тоже не было ни смысла, ни желания.

– Слушайте, – вдруг сказала Лена, – а эта пещера… кенгуровская… она где?

– Откуда мне знать? – Кабанчик пожал плечами, – В Австралии, наверное. Они же там вроде живут.

– Кто?!

– Ну эти… кенгуру.

Доходило до нас медленно. Кабан после вчерашнего, похоже, ничего не помнил.

– Кунгурская, – пришел на помощь я. – Она называется: «Кунгурская ледяная». Нет, недалеко, два часа на электричке. Хочешь съездить?

– Можно бы… Все равно ведь делать нечего, не сидеть же все это время дома.

– Тогда надо торопиться. Утренние электрички мы уже пропустили, осталась одна или две, а если потом еще возвращаться… Впрочем, я могу Димке позвонить Наумкину – он там работает.

– В пещере, что ли?

– Ну. Экскурсоводом. У него и остановимся. Устраивает тебя такой вариант?

– Звони, – решилась‑таки Ленка. – Все равно день пропадет.

До Димки удалось дозвониться на удивление быстро.

– Отчего бы нет? – хмыкнул он в ответ на нашу просьбу. – Приезжайте. Как раз туристов нет, мешать никто не будет.

– А чего туристов‑то нет? – насторожился я.

– Так… Не сезон. Учебный год начался, да и вообще…

– Палатку брать?

– На фига? Лучше оденьтесь потеплее.

Пока Серега с Леной гремели на кухне посудой и паковали дорожную сумку, я поразмыслил и решил позвонить еще и Денисычу. Позвонить просто так, чтоб предупредить, мол, едем туда‑то и тогда‑то, не теряйте нас. Фил оказался дома, молча выслушал меня и вдруг заявил:

– Я с вами.

– Это еще зачем? – опешил я.

– Зачем, зачем… Надо. У меня Маха к подруге на выходные уехала, съезжу с вами, проветрюсь, а то сто лет из дому не выбирался. Опять же за вами присмотрю, если что.

– А чего за нами присматривать? Там и так с нами Наумкин будет…

Фил на это только фыркнул и повесил трубку.

– Денисыч с нами едет, – объявил я, входя в комнату. Кабанчик только отмахнулся: «Лишним не будет». Ленка поинтересовалась, кто это, и сразу забыла об этом. Вообще, после того как мы решились ехать, оба они сделались очень деятельными и понимали друг друга с полуслова. Лена раздобыла хлеба и оставшихся колбасных обрезков и теперь сооружала бутерброды; Серега рылся в шифоньере, отыскивая одежду. Мне домой ехать было уже поздно, но я обошелся и так. У Ленки в багаже нашлись зеленые камуфляжные брюки и добротные ботинки – сразу чувствовалось, что в девушке дремлет опытный бродяга.

Фил заявился через полчаса, одетый в длинный плащ и свою неизменную шляпу. Он опять отпустил усы, от чего стал похожим на молодого Михаила Боярского. В одной руке он держал открытую бутылку пива, в другой – большую и, видимо, тяжелую сумку, в которой что‑то стеклянно звякало.

– Что там? – с неодобрением осведомился я.

– Гражданский долг. – Фил подмигнул и так приложился к бутылке, словно хотел откусить у нее горлышко.

– Куда столько?

– Пригодится. На сколько едем?

– Дня на два…

– Вот видишь, а ты еще спрашиваешь, – довольно крякнул он. – Давненько я не лазал по пещерам… О, да у вас гости! – (Это Ленка выглянула из кухни.) Фил торопливо затолкал пустую бутылку под обувную полку, снял шляпу и церемонно раскланялся.

– Алексей, – представился он.

– Лена, – ответила та. – А я думала, что «Фил» – это от «Филипп».

– Ну уж нет, – вспыхнул тот. – Только не это! Это прозвище такое. Просто прозвище.

С приходом Денисыча все сборы как‑то очень быстро закончились. Мы подхватили сумки, выкатились на улицу, загрузились в троллейбус и через полчаса уже стояли на вокзале.

– Берем на Кордонскую, – решил за всех Фил, потоптавшись возле пригородного расписания. – Она ближе всего. Серега! Вы чего там застряли? Идите сюда.

Кабанчик с Ленкой, подталкивая друг дружку локтями, бойко обсуждали рекламную тумбу – новомодный плоский стенд с подсветкой – в последнее время их понатыкали буквально везде и всюду. Однако вместо рекламы сигарет или какого‑нибудь банка сейчас там был большой плакат с фотографией какой‑то рыженькой девочки. Подпись под ним гласила: «Катя, 15 лет. Ходит по модным магазинам. Делает то, что нравится. Выдумывает. Не курит».

– О как! – восхитился Серега. – Ты поглянь! Им надо было еще приписать снизу: «Характер нордический. Не женат».

– Так она же девушка!

– Тогда – «Не замужем», – нисколько не смутившись, исправился тот. Склонил набок голову. – «Делает то, что нравится»… Интересно… Лен, – обернулся он к своей спутнице, – ты делаешь то, что нравится?

– Кому нравится? – невозмутимо спросила та.

– Вот! – Серега торжествующе воздел в небо палец. – Вот осторожный человек! Молодец, Лен, правильно мыслишь. Не то что эти дураки, которые рекламу пишут.

– Судя по всему, это объявление о знакомстве, – вмешался я.

– Пожалуй… А где телефон?

Шел дождь. Рекламная тумба промокла, плакат покрылся длинными потеками, от чего миловидное в общем лицо девушки казалось изъеденным червями. До электрички оставался час. Серега мухой улетел к ларькам и вскоре прискакал обратно, звякая бутылками с пивом, с мороженым в руке.

– Лен, хочешь? – протянул он ей пачку эскимо.

– Да не люблю я, – поморщилась та.

– Ты попробуй, это «Умка», эскимо в шоколаде. Хорошая штука.

Лена развернула обертку. Задумчиво откусила кусок. Потянулась поправить очки, но вспомнила про свои контактные линзы и опустила руку.

– Не понимаю, – сказала она, рассматривая жизнерадостного медвежонка на синей обертке. – При чем тут Умка?

– А что? – насторожились мы.

– «Умка» по‑чукотски означает – «взрослый белый медведь‑самец», – наставительно пояснила та. – А тут – мороженое… мультики еще эти… Не понимаю.

– А еще певица есть такая Умка, в Москве, – невпопад сказал я. – Да не грузись ты. Просто у нас никто не знает, что это значит, а мультик про медвежонка видели все. И потом, если «умка», это значит вроде как «умный». Звучит похоже.

– Слушай, – вдруг вскинулся Серега, – ты же изучала все эти чукотские культуры… Расскажи что‑нибудь! Всегда мечтал послушать.

– А чего рассказать?

– Ну, я не знаю… Загадку загадай какую‑нибудь.

– Хорошо. Слушайте: «Грызет‑грызет, а жирным не становится». Что это?

– Тоска! – крикнул Серега так поспешно, что облился пивом. Я только крякнул: у кого чего болит…

Лена покачала головой: «Неправильно».

Мы гадали долго (Ленка успела съесть все свое эскимо), но так и не додумались до правильного ответа. Оказалось, это топор.

Мы прогулялись по «Саду камней»; все скамейки были мокрыми, сесть мы не решились и примостились под большой облетевшей лиственницей. Рядом оказалась урна, на которой по трафарету была сделана надпись: «МУД РЭП». Что сие означало, было загадкой, но Серега проникся этим слоганом и теперь громко восхищался городскими службами.

– Прогрессивные ребята! Это они правильно написали, – говорил он, глядя в серое небо и баюкая в руке початую бутылку. – Так им, рэперам, и надо.

– А при чем тут рэперы? – удивилась Ленка.

– Как при чем? Написано же… Туда их, в урны, значит, мудаков…

– Да чем тебе рэп‑то не угодил?

– А всем! – Серега сел на своего любимого конька. – Бандитский стиль, как был, так и остался. Негритянские блатные частушки, вот что такое ваш рэп.

– Он такой же «наш», как и твой… – проворчал я. – Между прочим, панки твои любимые тоже не сахар.

– Ты что! – едва не поперхнулся тот. – Панки – они просто анархисты. По крайней мере друг в дружку не стреляют. А эти без ствола на улицу не выходят. Вон, в Штатах каждый месяц разборки. И вообще, при чем тут панки? Я блюз люблю.

– А блюз, значит, тебе не бандитский…

– Ну, ты уж скажешь! – Серега повращал глазами. – Блюз – это же стон души. Блюз – это когда хорошему человеку плохо.

– А рэп? – спросил я.

– Рэп? – Серега на мгновение задумался и вдруг нашелся: – Рэп, это когда плохому человеку хорошо!

Серега все‑таки экстремист. Я тоже, признаться, рэп не очень‑то люблю, но чтоб гонять и ненавидеть – до такого пока не доходило. Люди вообще плохо понимают друг друга, и почему‑то именно музыка служит главным камнем преткновения, разделяя поколения, классы и культурные прослойки. Помню, когда я был еще мальчишкой, у меня была пластинка немцев «Pudhys» – стопроцентных хиппов из ГДР, заигранная до дыр. Пели парни на немецком, и стоило мне их поставить, как мои родители принимались орать: «Выключи сейчас же этих фашистов!» Ну, мама с папой – это все‑таки святое, плюс с поправкой на их поколение, побитое войной, я их могу понять. Но Серега‑то чего лютует? К слову сказать, неплохую музыку играли эти «Пудис» и стихи у них были хорошие, но популярными за пределами родной соцлагерной Германии они так и не стали. А немецкий язык на мировую сцену вернули как раз таки идейные нацисты из «Rammstein» и мистики из «Lacrimosa», вся Америка на ушах стояла, да и Россия тоже стояла, и ничего, никто не спорил, не орал. Да, много странностей принесла нам эпоха диктатуры покемонов и телепузиков. В общем, не поймешь, чего народу хочется, – то ли конституции, то ли севрюжины с хреном… В общем, я толкнул речугу на эту тему, все как‑то задумались и до самого отправления больше не произнесли ни слова.

Народу в электричке было мало, удалось сесть всем. Двери гулко хлопнули, пантограф выбил синюю искру из проводов, и электричка двинулась вперед со всеми остановками. Уже на третьей начали подсаживаться люди, и вскоре стало не продохнуть. Кабанчика с Ленкой прижало друг к дружке, Фила тоже стиснули с двух сторон. Меня оттеснили к окну. Было жарко, Денисыч помаленьку стал клевать носом. Серега что‑то шептал Ленке на ухо, а меня, как всегда бывает после нескольких бутылок, вдруг пробило на размышления. Я после пива нехороший становлюсь – все время мрачный сижу, засыпаю. Иногда кидаюсь на людей, не с кулаками, а так, поговорить. Думаю много. Мозг становится на «автоподгрузку», как это дело называет Фил. Так и сейчас. Я сонно моргал и глядел в окно – на пробегающие мимо поля, перелески и поселки с покосившимися серыми заборами, с теплицами в обрывках белой парниковой пленки, с чернеющими грядками, и соответственно с этим текли и мысли в моей голове.

На Урале осень черная. Вообще, если строго разобраться, у нас лето как осень. Как в том анекдоте: «А чего это ты такой незагорелый? У вас в Перми, что, в этом году лета не было?» – «Почему не было? Было. Только я в тот день болел». Не знаю, может, где‑нибудь в средней полосе, в Центральном Черноземье осень долго остается «золотая», а у нас все облетает быстро и как‑то неправильно. Потому что сразу. Вчера еще были зеленые листья, а послезавтра – фьють – и только голые ветви торчат. Да еще елки с соснами. Те хоть и зеленые, но зелень у них какая‑то… злорадная, что ли. Мол, летом вы нас задвинули, зато теперь вот нате, получите дубль два. С тундрой не сравнить – на Крайнем Севере осень хоть и быстрая, но яркая. Если с самолета смотреть – как будто ржавый лист железа измяли и на землю бросили – красное, желтое, зеленое, серое…

А собственно, чего это вдруг Ленка к нам прикатила? Чего ей на своей Чукотке не сиделось? Вообще, разве так делается? Позвонила за два дня до приезда, сказала, что экзамен сдаст и сразу – к нам. Какой экзамен? Что она там успела сдать за один этот день? Какие вообще могут быть экзамены осенью? У нее что, переэкзаменовка на осень, что ли? Непонятно. Или это я стал такой подозрительный после всех тех «бабушек» и прочего? Я покосился на Ленку с Кабанчиком. Ленка как Ленка. Кабанчик тоже как Кабанчик. В смысле – реагирует нормально. Была бы она роботом, фиг‑два бы он к ней так откровенно клеился… В чем, в чем, а в чутье Сереги я по крайней мере пока еще уверен. Я усмехнулся своему отражению в вагонном стекле; Да, расшатали нервы, жабы. До сих пор, когда мимо Центрального гастронома иду, невольно голову в плечи втягиваю, как черепаха – а ну как шарахнет чего или выскочит кто? Был бы я курящим, вышел в тамбур подымить, глядишь, нервишки успокоил бы, а так… Хотел было к Филу в сумку залезть, пока он спит, да тоже не рискнул: электричка, знаете ли – раздавишь бутылочку, а удобства во дворе. А двора, как говорится, нету.

Да нет, решил я наконец, напрасно это я разнервничался. Я же сам вчера в пещеру ехать предложил, а Ленка согласилась. Дождь еще этот. А приехала… Да мало ли, зачем приехала! Просто – приехала проведать. Меня, между прочим. Много ли вообще людей найдется, ради которых на Урал человек аж с Чукотки приедет? Есть повод гордиться.

Так, убивая время в меру сил, способностей и степени опьянения, мы прибыли в Кунгур, едва не проспав свою платформу – дали знать о себе вчерашние посиделки. Все клевали носами, даже я. Хорошо хоть Димка встретил нас на станции, как обещал. Димыч заявился в новой бороде, я даже не сразу его узнал, хотя вообще он мало изменился.

– У, как вас много! – удивился он. – Ты же сказал, что вас трое.

– А нас четверо. Ну что, сперва к тебе, потом в пещеру или сперва в пещеру? Время позволяет?

– Время что угодно позволяет. Куда торопиться? У меня машина. Горючее взяли?

Фил все понял правильно и многозначительно похлопал по сумке.

Димка поднял бровь:

– Так за чем же дело стало? Вперед!

Машина, на наше счастье, оказалась пассажирским «рафиком». Влезли все. С Филом Димыч был знаком, с Кабанчиком тоже проблем как будто не возникло. А вот с Ленкой как‑то вдруг не завязалось. Какая‑то между ними проскочила искра, неприязнь какая‑то возникла. Я не обратил внимания – ну, мало ли чего. Бывает. Когда мы вышли из вагона, она была еще вполне разговорчивой, но на заднее сиденье машины втиснулась уже бука букой – подняла воротник, распустила рукава свитера и всю дорогу до пещеры молча таращилась в потное стекло, почти не отвечая на наши вопросы.

– Хорошо, что надумали ехать, – вертя баранку, приговаривал Димыч. – Летом жара, теплые вещи с собой тащить приходится, а сейчас все на себе.

– Зимой, наверное, еще лучше.

– Нет, зимой раздеваться приходится… Впрочем, можно и так. Лет семь назад зима теплая была и снежная, в паводок Сылва раздулась, несколько гротов затопило, да еще пещера выстудилась плохо, не промерзла. Самые красивые гроты чуть не погибли, «Бриллиантовый» растаял, еле спасли. Все потом заново намораживали.

– Чем?

– Рефрижератором. Зато в гроте «Вышка», там, где выходной туннель пробит, прошлой зимой такого наморозило – дворец.

– А долго мы там проходим? – неожиданно осведомилась Ленка.