ИВАН‑ДУРИЛКА

Лихорадочно хлопая крыльями, Горыныч стремительно пикировал к лесу. Мешал боковой ветер, правым крылом приходилось загребать сильнее, чем левым, и с непривычки вскоре заболело плечо.

– Левее, левее бери! – время от времени покрикивала Правая голова – большая любительница ничего не делать и давать советы.

– Заткнись! – коротко приказала Главная, и в эту секунду, заложив крутой вираж, не смогла сориентироваться. Годы и близорукость сделали свое черное дело, и появившееся прямо по курсу раскидистое дерево было замечено всеми троими слишком поздно.

– Атас!!! – запоздало вскрикнула Правая, и в тот же миг Змей со всего разлету влепился в толстый корявый ствол. Сверху градом посыпались жухлые осенние листья, сучья всевозможных форм и размеров и гигантское количество желудей. Левая голова, застрявшая в развилке мощных ветвей, выплюнула кусок коры, скосила глаза и мрачно констатировала:

– Дуб.

Змей Горыныч медленно встал, раздвинув ветви, высвободил застрявшую Левую голову и, кряхтя и потирая ушибленные места, тяжелым неспешным шагом направился в глубь леса.

– Опять шандарахнулись, – со злостью бормотала Левая голова. – Когда‑нибудь ты всех нас угробишь! Где ты прятался, когда на небе раздавали мозги?

– Будет ворчать‑то, – хмуро огрызнулась Средняя. – Ну, упали, ну, стукнулись… с кем не бывает? Подумаешь, дуба дали… Забыл что ли, как лет этак сорок тому назад в грозу нас громом треснуло? И ничего – живем…

– Хорошо тебе рассуждать. – Когтистая лапа осторожно ощупала подбородок, после чего Левая голова продолжила: – А я тогда, между прочим, неделю без памяти провалялся.

– Во‑во! – оживилась Правая. – Неделю мы тебя под мышкой таскали, измучились оба. На лавку положишь – бац! – упал, ирод, грохот на всю избу… Яга опять же недовольна была. А…

Осекшись на полуслове, Правая голова толкнула носом Главную, после чего обе некоторое время пристально вглядывались в Левую. Затем хором спросили:

– Утка где?

– Ут… Какая утка? – всполошилась пострадавшая голова и тут же спохватилась: – Ах утка! Кажись, того… проглотил.

Потоптавшись на месте, Змей Горыныч сел на землю, и между головами началась ожесточенная перебранка.

– А ну пусти! Пусти, кому г'рю!

– Че ты разорался‑то, че, а?

– Нет, а ты кто такой?

– Только без рук!

– Чего беситесь, все равно брюхо‑то одно…

– А ты ва‑ще молчи!

– Нет, змеи добрые, вы только посмотрите, а! Как охотиться, так у него, вишь ли, голова кружится, а вот пожрать на дармовщинку…

– Ну не заметил я, не заметил! Сами‑то тоже хороши. Трахнулись об дерево, у меня аж искры из глаз. Открываю глаза – нет утки. Может, я ее и не глотал вовсе, может, лежит она сейчас там, под деревом спокойненько…

Это соображение на некоторое время ввергло Змея в размышления. Несколько минут он сидел молча и неподвижно, прислушиваясь к собственным ощущениям, наконец Правая голова вздохнула и пробормотала:

– Нет, кажется он ее все‑таки проглотил. А может, и нет…

– Гм! – неуверенно согласилась Средняя.

– Че делать будем?

– Возвращаться надобно, – резюмировала Правая, и Змей, тяжело топая, направился обратно к месту катастрофы.

Несколько раз обойдя вокруг пострадавшего дуба и безо всякой надежды поворошив ногою палую листву, он почесал живот, и Средняя голова сказала:

– Все же съел… Что Яге скажем?

Левая голова, виновато потупившись, покосилась на остальных.

– Может, соврем, что ничего не попалось?

– Ну уж нет! – вспылила Средняя. – Айда к реке. Натягаем старухе на уху, авось не осерчает.

Две крайние головы поспешно закивали, соглашаясь.

– Кто снаружи? – спросила Правая и тут же с азартом заявила: – Чур, я первый!

– Я т‑те дам первый! – разъярилась Средняя и погрозила Правой кулаком. – Жребий потянем.

Змей сорвал три веточки, размером с хорошую березку каждая, одну сломал пополам и воткнул все три до половины в землю.

– Короткая – снаружи, – объявила Средняя голова. Короткую вытащила Правая.

– О! А че я говорил!

– Дуракам везет; – хмуро пробормотала Левая.

Добравшись до речки, Змей потрогал воду ногой, поежился, поплескал под мышками, с шумом погрузился целиком и занялся рыболовством – две головы под водой хватали всю подвернувшуюся рыбу, а третья торчала снаружи и глубоко дышала за троих. Время от времени на поверхности появлялась одна из голов с трепещущей рыбиной в зубах и швыряла добычу на берег. Наконец из воды вынырнула Левая голова, сжимая в пасти огромного осетра.

– М‑м‑м? – вопросительно промычала она. Правая голова, склонившись на длинной шее, придирчиво осмотрела трофей и кивнула:

– Сойдет.

Пыхтя и отдуваясь, Змей вылез на песок. Левая голова с шумом высморкалась.

– Вечно я бозле губания броздужаюсь, – гнусаво посетовала она.

Собрав пойманную рыбу в охапку, Горыныч углубился в густые прибрежные заросли и вскоре исчез в лесных сумерках.

Едва лишь он скрылся, на опустевший берег крадучись выбрался заросший бородой детина в кольчужной рубахе поверх кафтана, заржавленном граненом шишаке и с массивным мечом на старом кожаном поясе. Руки его в кольчужных рукавицах судорожно сжимали голову коня, который бился, испуганно храпел и пятился назад.

Поглядев из‑под ладони Змею вослед, мужик довольно крякнул, поправил меч и гордо выпятил грудь.

– Вот он, аспид! – хрипло сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Вот он, змей! Ну, таперича держись!

Взгромоздившись в седло, мужик толкнул коня каблуками в живот и медленно въехал под зеленые лесные своды.

Уха из осетрины старуху Ягу немного умаслила, и Горыныч, облегченно вздохнув, направился к своей пещере с охапкой свежей рыбы и бутылью домашней бабкиной бражки под мышкой.

– Горик! – Бабка высунулась в окошко, повела длинным крючковатым носом с волосатой бородавкой на самом его кончике и, разглядев Змея, крикнула вслед: – Я седни кой‑куда в гости собираюсь, так что раньше завтрева не жди!

– Ла‑адно! – за всех ответила Средняя голова.

– Вот удружила, дура старая, – хмуро заметила на это Правая. – Куды ей в гости на старости лет? Ей‑то что, а нам опять круглые сутки караулить…

– А ты не бузи, – строго заметила Средняя, – чай, не чужое стерегем. Свое, кровное.

– Да я че, я ниче… Уж и сказать нельзя.

Потоптавшись у входа в пещеру, Змей попытался счистить с ног грязь, потом махнул рукой и полез так. В небольшом каменном углублении навалена была внушительных размеров мусорная куча, состоявшая в основном из всевозможных птичьих перьев, сухого мха, прелой листвы и трав. Запустив лапу в самую глубину ее, Змей вытащил оттуда круглое массивное яйцо и направился к выходу.

Безуспешно пытаясь просмотреть его на свет, он вертел яйцо так и сяк, прикладывал к уху всех трех голов поочередно, потом грустно вздохнул и сунул его обратно в кучу, после чего уселся у входа, подперев лапами две крайние головы. Средней голове, как и всегда, подпорки не хватило, и она, присмотрев нагретый солнцем валун, примостилась на нем. Правая голова, подтянув к себе пузатую глиняную бутыль, зубами выдернула пробку и заглянула внутрь.

– Брага! – радостно объявила она и стала оглядываться в поисках посуды.

– Все сроки миновали, – мрачно заметила Левая. – Сколько ж еще ждать?

– Это хорошо, что долго лежит, – заметила Правая. – Это значит, что сын будет.

– Дурак ты…

– Почему это – дурак? – обиделась Правая. – Примета есть такая. – Правая лапа проворно разливала содержимое бутыли по кружкам. – Третьим будешь?

– Н‑ну… э‑э‑э…

– Да че там, давай.

– Хы!..

Глиняные чашки стукнулись краями. Опустели. Вслепую нашарив рыбешку, Правая голова сунула ее в пасть и поморщилась, когда по горлу проскребли колючки.

– Ох!

– Эк тебя корежить… – сочувственно покивала Средняя. – Окунишка попался?

– Он, проклятый…

Горка рыбы быстро уменьшалась.

Месяца четыре прошло с тех пор, как счастливая избранница Змея, Скарапея Аспидовна, в которой он души не чаял, выполнила свои супружеские обязанности и удалилась в Муромские леса. Хоть там изредка и пошаливали татары, все же было поспокойнее и опять же не так голодно. А Змей, который на своем веку разменивал уже девятый десяток, остался охранять свое будущее потомство.

Старая знакомая, имени которой уже давно никто толком и не помнил и которую все звали просто Баба‑Яга (хоть она и утверждала, что пришла сюда из древних мест и род свой ведет чуть ли не от греческих богов и богинь, а посему и звать ее надобно – Баба‑Ягиня) взялась подсобить, а то караулить драгоценную кучу сутки напролет кому же в радость? Ночью Змей бодрствовал, сменяя головы на карауле, а днем пещеру охраняла бабуля. Горыныч в это время шатался по окрестным лесам, промышляя, чем бог пошлет. Бог посылал то утицу, то зайчонка, а то и кабанчика, всякое бывало. Хватало и самому на прокорм, и бабке за добро отплатить. Так прошло все это время.

Выпятив к небу сытый живот, Горыныч с довольным вздохом развалился на зеленой лужайке, подставляя вечернему солнышку то одно крыло, то другое, и постепенно его так разморило, что он с трудом стал воспринимать окружающее. Изба на курьих ножках, которую на время оставила хозяйка, сперва бесцельно бродила по опушке леса, попыхивая дымящейся трубой, потом решительно направилась в чащу и вскоре скрылась за деревьями. Пару раз ухнул филин. «Девять», – машинально отметила Средняя голова и, сонно потянувшись, лениво приоткрыла один глаз. Левая и Правая головы сладко похрапывали, наверняка представляя себе во сне жаркие объятия ненаглядной своей супружницы…

А перед самым носом Змея, на сивом лобастом тяжеловозе сидел верхом какой‑то человек и остервенело таращил глаза. Конь бил копытом и храпел, испуганно роняя клочья пены с трясущихся губ. Звякая всевозможными железками и ругаясь вполголоса, мужик полез рукой куда‑то за спину и извлек на свет колчан со стрелами и лук.

– Померещится же спьяну… – пробормотала Средняя голова, про себя размышляя, что, пожалуй, пора будить сменщицу. – Эй, просыпайся! – толкнула она Правую.

– Что, уже обед? – не открывая глаз, слабым голосом пробормотала та.

– Уже, уже, – ответила Средняя. – Хорош дрыхнуть. Примай караул.

– Сейча‑ас… – Правая голова зевнула, потянулась и, открыв глаза, с недоумением уставилась на человека. Затем поспешно толкнула уже уснувшую Среднюю.

– Ну что там еще? – недовольно пробормотала та.

– А… э… вроде как мужик… – неуверенно сказала Правая. Когтистый палец указал на конника, который трясущимися руками пытался наложить стрелу на тетиву. – Откуда он взялся?

– Что? Где? – Средняя открыла‑таки глаза. – Это ты зачем палец? Ах это… Это сон.

– Сон?! Чей?

– Ну, мой. И вообще отстань, я спать хочу.

В этот момент стрела стукнулась о грудь Горыныча, отскочила и упала на траву. Хмель окончательно вылетел из Правой головы.

– Подъем!!! – взревела она. Левая голова резко вскинулась и возмущенно зашипела, треснувшись макушкой в потолок пещеры.

– Что, гроза?! – спросонья заметалась она.

– Хуже… Вон, гляди.

Увешанный железяками детина к тому времени уже спрыгнул на землю, схватил копье и, прикрываясь круглым деревянным щитом, стал приближаться, выкрикивая всякие междометия. Змей испуганно попятился и замахал обеими лапами.

– Мужик! Эй, мужик, ты че, малость того, а? – Левая голова хотела покрутить пальцем у виска, но в суматохе попала себе в глаз и охнула от боли.

– Че надо‑то? – визгливо крикнула Правая. В минуты волнения она обычно непроизвольно переходила на фальцет.

Человек остановился, осторожно высунул из‑за щита бородатую физиономию и, выставив вперед для верности копье, спросил:

– Змей?

– Ну, Змей, – согласилась Средняя голова. – А что?

– А где бабуля?

– Я за нее.

– Слышь, мужик, – подытожила Левая, – тебе чего? Вояка некоторое время лихорадочно соображал, что сказать дальше.

– Ты эта, как его… – сдвинув на лоб шишак, он почесал в затылке и наконец нашелся. – Это ты, стало быть, за Марью‑царевну выкуп требоваешь?

– Чего‑о?! – Глаза у Правой головы, потеснив глазные щитки, от удивления полезли на лоб. – Вы… выкуп?

Головы переглянулись.

– Да я третий месяц дома сижу! – взорвалась Средняя, и Змей, тяжело переваливаясь, затопал вперед. – Какая Марья? Какая царевна? Охренел, мужик, да?

– Не подходи! – взвизгнул тот, прикрываясь щитом. – Изувечу! Не трожь! А‑а‑а!

Он швырнул копье, промазал и лихорадочно потянул из ножен у седла меч. Конь, испуганно заржав, взвился на дыбы, с силой ударил в землю копытами и, взбрыкивая, понесся к лесу.

– Стой! – всполошился мужик. – Тпру, кому говорю! Отдай меч, волчья сыть! Травяной мешок!

Прихрамывая и потрясая кулаками, он некоторое время носился за конем, оглашая поляну всяческими обидными прозвищами, пока наконец не выдохся и не остановился посреди лужайки, тяжело дыша. Вытер пот.

Средняя голова деликатно кашлянула, напоминая о своем присутствии. Мужик вздрогнул и оглянулся.

– Пуганем? – тихо шепнула ей на ухо Правая.

– На што? – отозвалась та.

– Чтоб неповадно было… Давай, ляпни че‑нь'ть, ты же умеешь.

– Кха‑ха‑ха! – прочистила горло Средняя и взревела на весь лес первое, что пришло на ум: – Конь на обед, молодец на ужин!!!

Левая голова, прыснув, залезла под мышку и затряслась там от беззвучного смеха. Мужик побледнел и выхватил нож.

– А‑а, ножичек! – ехидно протянула Правая, и обе головы облизнулись с показной жадностью.

– Ну, ну… Ножичком…

– …ножичком, значит…

– …меня бить собрался?

– Отлезь! – рявкнул «молодец», сорвал голос и сипло добавил: – Убью!

Из леса послышалось дикое ржание коня – видимо, плутая в потемках, он наткнулся на логово бабкиной избы. Та спросонья напинала бедной кляче и сама в жуткой панике удрала поглубже в чащобу.

– Ой, не могу! – донеслось из‑под мышки, и утирающая слезы Левая голова вынырнула наружу. – Ох, потешил… Ты кто хоть будещь‑то, а?

Мужик отступил на шаг и взмахнул ножом.

– Ну, хватит, хватит, – примирительно сказала Средняя голова. – Ты это брось. Пошутили и будет. Я ведь, по правде сказать, и не крал никого. И чего ты сюда приперся, никак в толк не возьму… Э‑э‑э… как там тебя?

– Иван, – хмуро сказал тот. – Можно – Ваня.

– И чего ж ты, Ваня, по лесам шляешься? Дело пытаешь, аль от дела лытаешь?

– От дела лытаю… – грустно вздохнул тот, почесал в затылке и, сорвав с головы шишак, в сердцах так шваркнул им оземь, что тот погнулся. – А, пропадай моя телега, все четыре колеса! Понимаешь, э‑э‑э… Змей… Ты ведь Змей?

– Ну, да. Это я.

– Понимаешь, Змей, все ходят по свету, хотят чего‑то, славы себе ищут. Войн уж почитай лет пять никаких нет, а мне прославиться – во, как надо! Мечта у меня, понимаешь, на княжеской дочке жениться… Ну, вот, понимаешь… и решил, понимаешь… это… А, да и так все ясно… Отпустил бы ты меня, а?

– Да я вроде тебя не держу… Вот только не суйся сюда больше, лады? Заповедное место. Ищи себе славы в других краях. Конь твой, кстати, где‑то рядом бегает. Волков бабка поизвела, к утру покличешь – прискачет. Лошади нашего духу боятся.

– Эт' точно… – угрюмо закивал Иван, замялся, смущенно огляделся по сторонам и, понизив голос, заговорщически зашептал: – Слышь, друг! А может, ты мне кого присоветуешь? Я б его ухлопал – глядишь, и мне слава, и тебе польза. Бабу‑Ягу, там, или Кощея Бессмертного. А?

– Ягу не трожь, – сердито сказала Средняя голова. – Да и если Змеев где увидишь – тоже не лезь. А не то – под землей найду, да там и оставлю. А Кощей помер намедни.

– Ишь ты! – поразился тот. – Как это? Как это помер? Не могет такого быть! Он же бессмертный!

– Ни лешего ты не смыслишь в наших колдовских делах. Кощей – он и есть Кощей. Сволота одна. Из вас он вышел, из людей. Ал… хи… Тьфу! Ал‑хи‑мией да магией всякого колдовства поднабрался. Вреднючий был – страсть! Сущий бес. Его окрестная нежить так и прозвала – «Кощей – Бес Смертный». Помер он. Над златом зачах. Опыты какие‑то с ним делал, ну и траванулся. А жаль – ты б мог его уложить… ежели, конечно, сам бы жив остался.

– А вот Соловей‑разбойник… Его как? Можно?

– А! Вот его можно, можно! – оживилась Левая голова, вспомнив, что оный вражина хозяйничает в местах отдыха Скарапеи Аспидовны, и две другие головы согласно закивали. – Ентот гад, Соловей‑хан со своими головорезами третий год в Муромских лесах никому проходу не дает. Режет всех. Ты его излови, коли не добрались еще до душегуба, – и дело с концом!

– Ага… Ну, ты извиняй. А то я ведь что? Я ведь, когда слух пошел, что ты Марью увел, я и решил ее того… спасти. – Мужик вздохнул. – А вишь, как вышло. Оговор, видать. Так что, извиняй, Змей Тугарин, ежели что не так…

– Тугарин? – хором переспросили головы и переглянулись.

– Ты че, мужик, совсем с ума сошел? – осведомилась Правая. – Ты посмотри на меня: какой же я тебе Тугарин?

Богатырь совсем опешил и теперь стоял и переводил взгляд с одной головы на другую.

– А… разве… нет?

– Конечно, нет! Тугарин, он только по названию Змей. А я – Горыныч! Горыныч я! Ты, когда через реку проезжал, указатель видел или не видел? Ясно же написано – «р. Горынь». Какой я после этого Тугарин?

– Да не умею я читать… – машинально выдавил Иван и озадаченно поскреб в затылке. – Бли‑ин! – протянул он, и в глазах его как будто проступило понимание. – Так что же, получается, я обознался? Так, что ли?!

– Что ли, так, – подтвердил Змей Горыныч. Детина вдруг схватился за голову и забегал по поляне, потрясая кулаками и время от времени пиная несчастный шишак.

– Дык что же это я! Как же это я! Ой, беда, беда, огорченье! Надыть, свернул не там… Ай‑яй‑яй… – Он остановился и топнул ногой. – Ведь уйдет, уйдет поганый!

Три головы с неподдельным интересом наблюдали за этой беготней.

– Эк его разбарабанило, болезного… – вслух посочувствовала Правая. – Эй, Вань! – окликнула она. – Чего разбегался? Остынь, охолони малость. Присядь, вон, бражки выпей, а там решим, что делать… Одна голова – хорошо, а три – лучше.

– Не до браги мне, Горыныч: Родина в опасности! – Витязь‑недотепа подобрал с земли шишак, стряхнул с него пыль, надел на голову и горделиво напыжился. – Так что, извини, Змей, недосуг! Спешу!

– Ну, тогда бывай здоров.

Иван развернулся и быстро зашагал по тропке, ведущей в лес. Змей некоторое время постоял, потом подумал, что не худо бы снова проверить яйцо, и направился в глубь пещеры.

В это утро на скорлупе появилась первая трещина.