Тренер - всему голова

Тренер - ведущая фигура в спорте. Учитель. Наставник. Всему голова. Поэтому свои наблюдения и размышления на эту тему я решил объединить в отдельную главу.

Я уже упоминал о тех, кто поставил меня в ворота, сделал вратарем. Под их влиянием сформировался мой спортивный характер. На взаимоотношения с некоторыми моими учителями я, уже сам ступив на этот нелегкий путь, несколько пересмотрел свои взгляды, по-иному оценил и свои поступки, и поведение тренеров.

Но начать мне хотелось бы с человека, который не являлся тренером ни по профессии, ни по должности. Однако он всегда ч был с нами, всегда рядом, и всегда - нужен нам. Уже закончив играть и став тренером юношеской команды, я взял его себе на подмогу, упросил, хотя к тому времени Николай Нестерович Мамулайшвили вышел на пенсию.

Мамулайшвили - администратор нашей торпедовской команды, удивительной доброты и огромной душевной щедрости человек. Сам Анатолий Владимирович Тарасов говорил, выступая в 1969 году во Дворце культуры автозавода на встрече с болельщиками, что в горьковском «Торпедо» немало перспективных игроков, но есть в команде один человек, который ни разу не выходил на лед, не забросил ни одной шайбы, и тем не менее, дай он согласие, Тарасов немедленно взял бы его к себе в ЦСКА.

- Меня многие известные тренеры к себе работать звали, но я не пошел, - признавался после этого тарасовского заявления Николай Нестерович. - Ведь не ушли же из команды ни Виктор Коноваленко, ни Игорь Чистовский, ни Саша Федотов... И я не мог уйти. Я вот порой думаю: если бы все они поддались На уговоры, что бы осталось от «Торпедо»? Не стало бы в Горьком хоккея, как это случилось с футболом.

Футбол - первая любовь Николая Нестеровича. В 1932-м Мамулайшвили приехал из Тбилиси на еще строившийся автогигант на Волге. Работал конструктором и играл за «Торпедо» в футбол. В1950 году закончил футбольную карьеру. Но с «Торпедо» не расстался - стал начальником команды. Принимал поздравления, когда торпедовцы дважды выходили в высшую лигу, переживал, огорчался, когда они из нее «вылетали». Со многими футболистами пришлось ему повозиться. Многих он вырастил, как хороший садовод выращивает дерево из крохотного саженца. Один из его воспитанников стал известен на весь мир. Это Слава Метревели. Юноша подружился с горьковскими футболистами в своем родном Сочи, где команда была на предсезонном сборе. Да так и уехал с ребятами на Волгу, в незнакомый город. Поиграв немного за «Торпедо», переехал в Москву к одноклубникам. А остальное вам наверняка известно.

Когда же футбольную команду взял под свою «опеку» завод «Красное Сормово», Мамулайшвили, коренной автозаводец, как он любил себя называть, остался в «Торпедо». Только уже в команде хоккеистов. Сколько хорошего он сделал для всех нас - не счесть. И любили его все, и отцом команды прозвали. А он, не без гордости, конечно, любил поправлять:

- Какой же я отец, я уже дедушка. Вон Оля Коноваленко в школу пошла, Димка Чистовский и Сережка Жидков тоже совсем большие стали.. Да и другие внучата подрастают...

Пожалуй, и верно - дедушка. Если отец - тренер - олицетворение строгости, жесткости, то Нестерыч всегда был олицетворением мудрости и милосердия. Он знал нас, как своих детей. Всех до единого. По глазам мог определить, какое у кого настроение, случилось что или нет. И если видел, что требуется его помощь, принимал самое деятельное участие. Или находил такие слова, которые действовали на наши «раны», как бальзам. Удивительная была у этого человека способность -успокоить каждого вовремя сказанным словом! Нам казалось, что сам он никогда не волнуется. На самом деле, конечно, было не так. Я уж потом заметил, что ему коробки папирос на игру не хватало. А еще он очень не любил возвращаться в Горький после поражений - как будто вся вина лежала на нем одном. И нам всегда приятно было порадовать Нестерыча победой. Как-то долго думали, что же подарить ему на день рождения - 28 февраля. Каждый раз этим вопросом задавались. Но всегда что-то изобретали. А тут - ничего придумать не можем.. Решили у него самого спросить.

- Выиграли бы в этот день у «Крылышек» - вот был бы мне подарок!

Впрочем, другого ответа нельзя было и ожидать...

Всей стране известно имя замечательного спартаковского тренера Александра Ивановича Игумнова, который открыл в своей спартаковской школе на Ширяевом поле в Москве целую плеяду выдающихся игроков: братьев Майоровых, Вячеслава Старшинова, Александра Якушева, Владимира Шадрина, Виктора Шалимова и многих других.

Нечто подобное сделал для горьковского хоккея Николай Иванович Дунаев, первый мой тренер, о котором я уже упоминал. Он обладал необычайным даром разглядеть в мальчугане характер и по каким-то признакам определить перспективы его физического развития. Все знают, что от этих двух параметров в основном и зависит успешное развитие спортсмена. Но не все умеют точно увидеть эти черты в зародыше.

Дмитрий Николаевич Богинов, роль которого в моей спортивной судьбе одна из главных, признавался, что своими открытиями в Горьком обязан беспристрастному и объективному суждению Дунаева о целом ряде игроков, которые в последующем заняли ключевые позиции в команде. Он имел в виду вратаря Юру Максимова, Гену Крутова с Володей Солодовым, Роберта Сахаровского, Толю Орлова, Гену Крыгина и других ребят. И я был в этом числе. Любопытно, что Николай Иванович не только мог увидеть «хоккейное дарование», но и четко определял его будущее амплуа.

Становление команды мастеров, все ее самые большие победы связаны уже с именем Дмитрия Николаевича Богинова. Он приехал в Горький из Ленинграда. В то время мы мало что знали об этом человеке. Он никогда не козырял тем, что воевал, что у него много боевых наград, а, верно, это помогло бы ему быстрее завоевать авторитет в команде. Но Богинов, видно, с этим и не торопился, считал, что авторитет зарабатывают, а не получают за старые заслуги. Он и нас потом этому учил - уметь быстро «забыть» об успехе и начать все с нуля. В спорте нельзя без этого умения: бешеный темп нашей игры не прощает минутного расслабления.

На первых порах активная деятельность Богинова подвергалась ревизии со стороны людей, ревниво, с недоверием относившихся к его появлению в «Торпедо». Дело доходило до казусов. Как-то ветераны, узнав случайно, что новый тренер в прошлом слесарь-инструментальщик, зазвали его в инструментально-штамповый корпус, где многие из нас работали, и устроили Богинову небольшую проверку. «Нечаянные» вопросы были один хлеще другого: какой зазор должен быть между пуансоном и матрицей на таком-то материале? А если на таком? Каким сверлом надо пользоваться для прохода под резьбу? Как сделать отверстие более подходящее, если оно не отвечает калибру? И так далее. «Экзамен» этот Дмитрий Николаевич выдержал. Убедившись в хорошей профессиональной подготовке нового тренера, торпедовские старожилы его приняли.

В сущности, какое отношение знания слесарного дела имеют к профессии тренера? К чему был этот экзамен? Теперь я понимаю ребят: рабочие люди, они считали спорт развлечением, а профессию тренера - чем-то вроде массовика-затейника. Теперь они признали в нем своего, рабочего человека и стали подчиняться ему.

Ну а для нас, молодых, все, что делал Богинов на тренировках - как руководил игрой, как давал установку, настраивал на матч, - было в диковинку. Хотя мы и понимали, что никогда прежде так серьезно к хоккею никто в Горьком не относился. Именно потому, что все, кто работал с командой до Дмитрия Николаевича, были любителями, а не профессионалами.

Помню предсезонные тренировки в Васильсурске в первые годы работы Дмитрия Николаевича. Все упражнения, да и само построение занятий были в новинку. Нагрузки - непривычно большими. Конечно, их не сравнить с нынешними. Но ведь и требования тогда были иные, и сам хоккей. Мы очень уставали. И тренер придумал - один день в неделю активный отдых с обязательной рыбалкой, ухой у костра. После такого «выходного» мы тренировались с удвоенной энергией.

Мы безоговорочно верили своему тренеру, и он отвечал нам тем же. Так между командой и тренером возник контакт, без которого невозможна результативность совместной деятельности. Благодаря этому Богинов, как никто другой, мог настроить команду на матч, пользуясь разнообразными приемами. Например, мог сыграть на самолюбии игроков. Вот^только два интересных эпизода.

Долгое время «Торпедо» никак не могло выиграть у ленинградской команды ОДО. И вот в очередной -для меня это было в первый - приезд на матч в Ленинград Богинов собрал перед игрой участников памятной для него встречи. Я уже рассказывал, как юные горьковчане обыграли молодежную команду Ленинграда на турнире в Горьком со счетом 20:1. Теперь многие из тех ленинградцев выступали за свой Дом офицеров - эта команда представляла город в классе «А».

Так вот, Дмитрий Николаевич и говорит торпедовцам: - Мужики, я что-то не могу понять: либо тот ваш выигрыш был чистой случайностью и вы на самом-то деле ничего не стоите как бойцы, либо та победа вполне закономерна и вам, значит, вполне по силам обыграть нынешнюю ленинградскую команду. Давайте сегодня решим этот вопрос. Согласны?

В том матче - а мы победили тогда 4:1 - совсем незначительная часть участников молодежной команды склонила чашу весов в нашу пользу. Вот что значит твердый победный настрой группы лидеров.

Второй случай произошел позже, в ходе поездки нашей молодежной сборной в США в 1960 году. Нам, совсем молодым игрокам, доверили тогда представлять советский хоккей за океаном. Причем несколько игр мы должны были сыграть со сборной США, ставшей, как известно, в том году олимпийским чемпионом.

Первый матч проводили в городе Гранд-Форксе против команды местного университета. Университет - американский, наши противники - канадцы. Они учились в Гранд-Форксе, а заодно защищали честь американского хоккея. А может быть, наоборот - защищали честь американского хоккея, а заодно учились в университете? Впрочем, это для нас роли не играло. Важнее было другое: команда, безусловно, классная, флаг ее - силовая игра. Мы устали после перелетов, разница во времени с Москвой - девять часов. Не сразу привыкаешь. Чувствовали себя, как говорят, не в своей тарелке. К тому же многие наши ребята перегорели. Когда очень хочется сыграть хорошо, не всегда получается. Нервничать и играть - трудно. А нервничали все.

Пять матчей мы провели на американском льду. И самым трудным был этот, первый. В начале игры неоправданно робели перед американцами.

В перерыве Богинов обратился вначале к Вале Сенюшкину, Игорю Деконскому и Володе Юрзинову:

- Вот вы трое в своих командах претендуете на роль лидеров. Так?

- Так, - отвечают все трое.

- Так что ж ваньку валяете! Играть надо! Или на скамейке хотите посидеть? Устали? А может, вообще домой отправить? Там выспитесь и оладышков маминых поедите!

Все трое опешили от такого напора, робко пытались что-то возразить, но Богинов продолжал так же энергично:

- Сахаровский!

-Я! \

- Чистовский! -Я! Лев! (Халаичеву.)

-Я!

- Сейчас выйдете и забьете две шайбы! Все! Разговор окончен!

Они не забили тогда даже одной. Но зато перевернули игру и повели за собой остальных.

Во втором перерыве очередь дошла до меня. - Если ты еще гол пропустишь, это будет твой последний матч в этом' турне. А когда приедем в Горький, я расскажу ребятам, что ты не смог устоять против заштатной команды студентов из города, в котором живет-то всего 13 тысяч жителей, три из которых учатся в университете! Все понял?

Что я мог возразить? Пробурчал что-то в ответ и, опустив голову, пошел на лед.

Американцы были ошарашены - им казалось, что теперь в той же форме против них играла совсем другая команда.

Мы победили в той встрече. А потом и во всех последующих, в том числе и со сборной США. Все пять встреч я отыграл тогда почти без замены. Видел, тренеры мною довольны. Во всяком случае больше ни Богинов, ни Николай Семенович Эпштейн - он вместе с Богиновым был с нами - никаких серьезных замечаний мне не делали.

Когда летели обратно, решил пообщаться с Дмитрием Николаевичем. Подсел к нему, вспомнил разговор во время первого матча.

- Что же вы мне раньше-то никогда так не говорили? - спрашиваю.

- Я ждал, когда ты поймешь: твой вклад в дела команды может быть очень велик. И ни один даже самый выдающийся хоккеист, ни одна тройка, ни одна пятерка не способны обеспечить успех клубу настолько, насколько это можешь сделать ты... Ты понял это наконец?

Я и раньше знал и чувствовал, что вратарь в команде многое значит. После слов тренера я укрепился в этом и пересмотрел свое отношение к делу. Тренировался я всегда с удовольствием. Не сачковал. А после нашего разговора все чаще просил тренера позаниматься со мной дополнительно, дать мне отдельное задание. И работал, работал...

«С тренера - двойной спрос, - писал в одной из своих книг Анатолий Владимирович Тарасов. - Как с учителя, организатора молодежи - во-первых. И как со специалиста-профессионала -во-вторых».

Богинов был для нас вначале в большей степени педагогом, воспитателем. Он, будучи прекрасным психологом и интересным человеком, сумел увлечь нас не только самой игрой, но и друг другом. И из «команды-середнячка», как он сам говорил, создал боеспособный коллектив, вошедший в число интереснейших команд страны.

Многие из нас обязаны Богинову тем, что окончили учебу. Я, в частности, осилил и среднюю школу, и школу тренеров в Малаховке, и институт физкультуры. Он заставлял нас учиться, как заставляют родители трудных подростков: постоянно контролировал, приходил домой, проверял, чем занимаемся в свободное время. Иногда высмеивал за нашу нерадивость, ставил в пример Солодова. Мы порой обижались, а потом усердно принимались за учебники.

В итоге государственные экзамены я сдал без троек.

Шли годы. Постоянно рядом с нами был тренер. Мы повзрослели, обзавелись семьями, детьми, опытом - не только в хоккее, но и в жизни. Многое стали понимать. Некоторым казалось, что теперь они во всем настолько хорошо разбираются, что никакой тренер им уже не указ.

С одной стороны, процесс естественный: ученики вырастают, и в их отношении к учителю появляется критический оттенок. Уже не безоговорочно принимается каждое слово назидания. Но, с другой стороны, постоянным остается такое понятие, как дисциплина. Некоторые забыли об этом.

В команде назрела конфликтная ситуация. В самый, казалось, неподходящий момент - в начале сезона - конфликт вспыхнул. Мы готовились к сезону в Москве - искусственного льда нигде тогда не было, кроме как в столице. Той осенью 1962 года жили мы на базе ЦСКА. Вроде бы удобно - все под рукой: и питались здесь же, и тренировались. Но однообразие это в конце концов сильно надоело, нам захотелось хоть на пару дней сменить обстановку. А тут как раз случай представился.

Сразу после сбора мы вступили в спор за приз газеты «Советский спорт». Провели два матча и победили. До следующей игры - с «Крыльями Советов» - целых пять дней. Ну мы и насели на нашего капитана Игоря Шичкова: иди, мол, поговори с Богиновым, скажи, что устала команда, что нужна разрядка. Мы еще после очередной игры не отошли, устали как черти... Возвращается Шичков: Богинов предлагает вызвать сюда, в Москву, жен, детей. На такой вариант мы не согласились - нам во что бы то ни стало самим нужно было сменить обстановку.

В общем, уломали тренера отпустить нас на два дня домой, в Горький. При одном условии: за два дня до матча все как штык должны быть в два часа дня на тренировке...

Они опоздали к назначенному сроку ровно на сутки, пять ведущих игроков: Сахаровский, Чистовский, Халаичев, Дубинин и Немчинов. Совестно было за ребят. Мне во всяком случае. Они же хорохорились. Масла в огонь подлило принципиальное выступление Богинова. Провинившиеся, что называется, закусили удила. Было задето их самолюбие: как, их. лидеров команды, наказывают? Когда приехали все на игру, они решили «отомстить» (кому: команде? тренеру?) и отказались выйти на лед. Даже не разделись. Как ни предупреждал Богинов, что все это плохо кончится, ничего не подействовало.

«Торпедо» выиграло встречу и без лидеров - 3:2. Но уже вокруг такое началось: что, да как, да почему? Все спрашивают. И ничего вразумительного в ответ не скажешь. Между собой решили, что «приговор» вынесет команда. Уже и время собрания назначили. Но неожиданно приехал кто-то из высокого начальства, и все было решено немедленно: Сахаровского с Халаичевым дисквалифицировать и отчислить из команды, для остальных троих условная дисквалификация с лишением звания мастеров спорта. /

Так на самом старте сезона команда осталась без лидеров. Нужно было перестраиваться. А это очень непросто. И долгое время коллектив балансировал в середине таблицы. Была даже угроза не попасть в число десяти клубов, которые продолжили бы борьбу за медали. Но на финише предварительных игр после четырех побед подряд мы вошли в финальную часть чемпионата. Здорово начали и решающие игры, даже лидировали одно время, но не выдержали напряжения. В итоге закончили турнир на седьмом месте.

Можно ли Богинова хоть в чем-то упрекнуть в данной ситуации? Теперь-то я знаю - нет. А тогда сомневался...

А Лев Халаичев и Роберт Сахаровский тем временем трудились на заводе. И здорово работали! Постоянно перевыполняли нормы, задавали тон, подавали пример. Они не скрывали, что хотят вернуться в команду. И теперь стремились искупить вину, доказать свое право вновь надеть торпедовскую форму.

Весной мы остались на какое-то время без тренера: Богинов переехал в Киев. Много лет спустя я узнал, что решение Спорткомитета СССР о переводе Богинова не было связано с тем конфликтом. А мы тогда считали его уход следствием происшедшего в команде ЧП. О том, какая это была потеря для нас, мы поняли позже.

На его месте мы видели Игоря Шичкова. Знали его, верили, уважали. Он начал руководить подготовкой еще в предсезонье, в Адлере, перед выходом на лед. Уверен, это был бы лучший вариант: по всем своим данным Шичков подходил нам. И останься он, до сих пор бы, наверное, работал. Но и Богинову такой помощник был нужен - он пригласил его к себе, в Киев.

Вот в это время и появился в команде Александр Прилепский. Я уже писал о нем. Он пришел в «Торпедо» из «Крыльев Советов», когда мы были на подъеме. И с его приходом заметно прибавила наша оборона. По себе заметил. Думаю, что помог он нам завоевать «серебро». Но и тогда мы чувствовали, что характер у него не подарок. Ну а каким он будет тренером, можно было только догадываться. Очень скоро все стало ясно. Команда продолжала выступать неровно, в мастерстве не прибавляла. Погоду по-прежнему делали ветераны, для которых Прилепский авторитетом не был. И он начал постепенно «освобождаться» от них. Под любым предлогом. «Торпедо» скатилось на восьмое место.

Безрезультатно проработав два сезона, Прилепский ушел. Его сменил у руля команды Виталий Петрович Костарев. Опыта тренерской работы у него было больше. Но и он очень долго не находил общего языка с коллективом. «Торпедо» ведь команда своеобразная. Впрочем, в любой команде есть, наверное, свои традиции, свои порядки, не считаться с которыми нельзя. Трудно теперь сказать, почему не получилось у Костарева как-то изменить игровое положение команды. А ведь по своему составу мы могли тогда рассчитывать на места более высокие, чем шестое-седьмое. Как ни странно, но к этому привыкли. Похоже, это всех устраивало - меньше страстей, меньше хлопот. Прежде всего устраивало самого тренера. Не мог он, как это делал в свое время Богинов, убедить игроков, что по силам им занять призовое место, не мог «завести», поддать, как пару, настроения. И тут уж, как я теперь думаю, первую роль сыграла личность тренера, его характер, а не только его профессиональное мастерство. Так все и катилось ни шатко ни валко, само собой. Лично у меня особых претензий к тренеру не было. Но случай один - с непредвиденными последствиями - произошел.

Находились мы тогда в Москве, играли матчи на приз «Советского спорта». Был 1969 год. Выиграли у команды из Казани, но в одной восьмой финала уступили ЦСКА. Через неделю нам предстояла поездка в Финляндию на товарищеские игры. А там не за горами и первые матчи чемпионата страны. Чтобы не мотаться туда-сюда, руководство команды решило последние перед отъездом в Финляндию тренировки провести в Москве.

А мне позарез потребовалось в Горький - дочка должна была в первый класс пойти, хотел сам проводить ее в школу. Это никакая не прихоть. Все знают, какая у нас, хоккеистов, кочевая жизнь. Ведь ни одного праздника толком дома не был, Новый год в кругу семьи забыл, когда встречал. И вот такая возможность - проводить первого сентября дочь в школу.

Пошел и все выложил Костареву. Он мне сразу ничего не ответил. А утром, когда вся команда построилась перед зарядкой, вдруг и говорит:

- Езжай докой, если так тебе нужно, но в команду можешь больше не возвращаться!

от это поворот!

Не в моем характере объяснять, что меня неправильно поняли, доказывать очевидное. Не понимает человек - значит, не хочет понять. Спорить не стал. Собрал вещи - и в Горький укатил. Команда - в Финляндию, а я - в Горький.

Зашел в спортклуб, объяснил, в чем дело. И заявление об уходе написал. Тут меня в партком автозавода вызвали. Я и там все рассказал. Мне порекомендовали пока, до приезда команды, с заявлением обождать, готовиться к чемпионату.

Я и сам понимал, что так уходить нельзя. Не Костарсв же один в горьковском хоккее. Старался не растерять форму, занимайся ежедневно.

Не знаю уж, какой был разговор в парткоме с торпедовским тренером по приезде из Финляндии. Но факт, что в первом матче чемпионата с ленинградскими армейцами я вновь занял место в воротах «Торпедо». Мог отказаться - все-таки почти неделю тренировался в одиночку. Да ребят подводить не хотелось. Так, на опыте, и отыграл всю встречу. Мы победили - 4:2.

После матча подходит Костарев:

- Удивляюсь, как ты смог без тренировки так здорово отыграть? - Тон примирительный.

Я ничего на это не ответил. Не прошла еще обида, что не захотел он войти в мое положение тогда, в Москве.

Очень скоро в команде снова произошла смена тренеров.

Плохо, когда, приглашая нового руководителя в коллектив, не советуются с его членами. Нет, я не призываю выбирать тренера голосованием. Но выслушать мнение ветеранов не помешало бы. Для этой задачи и пригодился бы тот самый совет ветеранов, о котором я уже, говорил. Наверняка торпедовские старожилы сказали бы свое категоричное «нет» новому на-' значению Прилепского.

Но нас не спросили.

Для команды это закончилось тем, что она продолжала благополучно плавать посредине турнирной таблицы - «золотая середина»! - а для меня тем, что я распрощался с хоккеем.

Мог бы еще поиграть. И хотел, честно говоря. Тем более что как раз в то время шли переговоры о проведении матчей с североамериканскими профессионалами. А мне давно хотелось встретиться с ними на льду. Но играть в «Торпедо», которым руководил Прилепский, я не мог. Переходить в другой клуб не имело смысла.

Расскажу все по порядку.

Меня не включили тогда в состав олимпийской сборной, и я не поехал в Саппоро. Не последнюю роль в этом сыграл Прилепский. И хотя, с одной стороны, он говорил, что я по-прежнему нужен команде, что «не сказал еще своего последнего слова», с другой - обвинял только меня во всех неудачах «Торпедо».

И на площадке, и вне ее я ценил превыше всего честность. Поэтому и ушел.

...Когда прихожу сейчас на хоккей, всегда занимаю привычное место за воротами. Здесь я ближе к игре, я - как бы в ней, а не смотрю с трибуны. И вот однажды стою за торпедовски-ми воротами. Соперники разыграли быструю комбинацию, и нападающий с такой силой бросил, что шайба, коснувшись, сетки, отскочила далеко от ворот. Хоккеисты вскинули руки, поздравили товарища. Но красная лампочка за воротами «Торпедо» не загорелась - судья проглядел момент взятия ворот. Начались долгие разборы: был гол - не был. Торпедовцы, естественно, утверждали, что им не забивали, а соперники настаивали на обратном.

Во всей этой ситуации я больше всего удивлялся поведению Гены Шутова, вратаря «Торпедо». Он с пеной у рта доказывал, что шайбы не было. Я не ввязывался - молчал. Но когда подъехал судья и спросил меня, я не задумываясь ответил:

- Был гол.

Гол-то действительно был, и я не мог сказать неправду.

А вот Прилепский, когда приходилось выбирать между честью мундира и честностью, выбирал первое. И тут мы с ним кардинально расходились. До поры до времени я терпел, не высказывался против него - не хотел принижать тренера в глазах торпедовских игроков. Тем более что в команде было много молодежи, для которых каждое слово наставника должно быть законом. Я переживал все молча.

Но однажды сорвался. Это случилось после очередного календарного матча с Воскресенским «Химиком». Мы вели по ходу игры - 3:0, но все же проиграли - 3:4. Безусловно, и моя вина была в этом. Расстроенный, выхожу после душа из раздевалки и слышу, как Прилепский - голосу него громкий, глухой - объясняет кому-то, что я специально пропустил четыре шайбы.

Это была последняя капля. После этого тренироваться под его руководством я не мог. И тут же написал заявление об уходе из команды.

Предложения о переходе в тот или иной клуб стали поступать незамедлительно. Самое лестное - от Николая Семеновича Эпштейна.

Я очень уважал его как тренера и как человека. И хотя нам пришлось работать вместе не слишком много, я всегда ценил в нем высокую культуру и удивительное умение находить общий язык с любым подопечным. Да и в чисто хоккейных делах он был корифей. Вызывало уважение и его постоянство - больше двенадцати лет он бессменно руководил Воскресенским «Химиком», открыл нашему хоккею прекрасных мастеров. А ведь возможности для этого у него не ахти какие.

Воскресенск - город небольшой, здесь особо не развернешься в поисках пополнения в команду мастеров. Но Эпштейн искал и находил замену ведущим хоккеистам, которых забирали то и дело в лучшие московские клубы. И «Химик» жил и живет, продолжая и приумножая традиции уже ушедшего на пенсию замечательного наставника.

Николай Семенович долго со мной беседовал тогда, советовал остаться в хоккее, поиграть еще пару годков. Он и раньше при каждой нашей встрече любил повторять, что, играй я в его команде, она постоянно была бы в тройке призеров. Но даже в создавшейся ситуации я не мог уехать из Горького. Уж если я раньше не уехал...

Предложения перейти в один из московских клубов поступали мне постоянно, все годы. И однажды было и решился уйти в «Спартак». Его возглавил в тот год Всеволод Михайлович Бобров. Мой кумир, да и кумир всех, наверное, хоккеистов моего поколения.

Меня познакомил с ним еще в 1957 году Дмитрий Николаевич Богинов. Первая встреча с великим хоккеистом врезалась мне в память на всю жизнь.

А дело было так. На тренировке в Горьком я получил травму мениска, и мы с тренером поехали в Москву, к знаменитому травматологу Зое Сергеевне Мироновой.

Я поселился в гостинице, а Богинов - по старой дружбе у Боброва. С утра Дмитрий Николаевич заскочил за мной, и мы направились в Сокольники, за Бобровым - он должен был меня Мироновой показать. Вместе с нами был врач Олег Белаковский, с которым нам предстояло долгое знакомство - сколько он потом моих травм лечил, не счесть.

В Сокольниках я немного посмотрел, как Бобров тренировал футболистов - он бил по воротам будто из пушки!

Я, восхищенный, стоял раскрыв рот. Потом, окончив занятие, Всеволод Михайлович подошел, потрепал меня по плечу: ничего, мол, сейчас разберемся с твоей травмой. И мы поехали в Лужники, к Мироновой.

Зоя Сергеевна, спасительница спортсменов, тоже заслуживает хороших слов, но о ней много писали - вряд ли я добавлю что-либо новое. Операцию она мне не порекомендовала, назначила множество процедур, водный массаж, тренаж - помню, я по десять тысяч сжиманий и разжиманий мышцы делал! Ладно, мениск мениском, но я тогда был больше всего занят Бобровым: великий спортсмен сам везет какого-то мальчишку к врачу! А оттуда - прямиком к себе домой, в гости! Я понимал, конечно, что все это не ради меня специально делается, а ради своего старого друга - моего тренера, и я бы нисколько не обиделся, если бы они меня по дороге высадили. Но ведь привез же! Я самому себе не верил. Не ожидал встретить такой простоты и сердечности в своем кумире.

Дом Всеволода Михайловича, обилие в нем спортивных трофеев, самых экзотических, окончательно доконали меня -я даже есть не мог, только сидел за столом и повторял про себя: Бобров, сам Бобров сидит передо мной... Ну и ну...

Когда я приехал в Горький и рассказал ребятам об ужине с Бобровым, мне, естественно, не поверили. Пришлось Богинову подтверждать, что да, так оно и было. Кстати, я только теперь подумал, что эту встречу Богинов, пожалуй, устроил не случайно. Это были «штучки» из его «педагогического арсенала»...

Не менее интересной была и вторая наша встреча - уже на льду, в матче «Торпедо» с ветеранами Москвы в 1958 году.

Я неважно себя чувствовал - накануне, в матче? с «Крыльями», простудился, видно, и меня схватил радикулит.Но Богинов все равно меня поставил. Тоже, думаю, специально, чтобы испытал я на себе силу бобровских бросков! Бобров что хотел, то и делал со мной и в той игре, «раздел» меня, как говорится, - три или четыре шайбы забросил. Но после матча, видя, как я расстроился, подошел ко мне и говорит:

- Не переживай. Будешь вратарем! Все будет у тебя хорошо. Вот это его умение ободрить человека - очень ценное для тренера качество.

Потом мы с ним не виделись несколько лет, наверное, до чемпионата мира в Любляне. Тогда он похвалил меня за матч со шведами, который мы сыграли вничью - 3:3. После этой его поддержки у меня здорово поднялось настроение - авторитет Боброва был для меня непререкаем.

И вот Всеволод Михайлович становится тренером. И приглашает меня в команду. Об этом можно было только мечтать. В общем, написал я заявление на переход в «Спартак». Заявление заявлением, но сомнения не покидали меня ни на минуту. С одной стороны - Бобров. Не «Спартак» и не Москва. Именно Бобров. А с другой - все родное и близкое, к чему прирос корнями: семья, клуб, автозавод, город. Но опять же это невезение с тренерами...

Словом, я решился. Когда мы были в Москве, в Сокольниках, собирался подтвердить свое согласие на переход в присутствии представителей Всесоюзного совета ДСО профсоюзов. Начал было второе заявление писать - так, мне сказали, надо. И здесь, на моих глазах, профсоюзное начальство не по-джентльменски обошлось с нашим уважаемым Мамулайшвили. Николай Нестерович поинтересовался, что это я пишу, - почувствовал, видно, неладное. А его грубо оттолкнули: «Не лезь в чужие дела!» Чтобы при мне так обращались с Нестерычем? Это все равно что отца родного обидели бы, а я промолчал. У меня будто пелена с глаз сошла. Тут же, не раздумывая, я порвал заявление и отказался от перехода. Конечно, Бобров тут был ни при чем. Я и потом много размышлял о том, почему мне так хотелось поработать именно с Бобровым. Сожалел, что не пришлось. И понял одно: Бобров, пожалуй, как никто другой из тренеров и спортсменов, был симпатичен мне как человек.

Самая главная черта Всеволода Михайловича - справедливость. Он никогда не оскорбил, не унизил человека резким или неосторожным словом. Он настоящий товарищ: ни в трудной ситуации, ни тем более в беде никогда не оставлял человека. Ни одного слова зря ни про кого не сказал. Терпеливый до беспредельности, спокойный, уравновешенный. Все это лучшие качества для тренера. Зингер мне рассказывал, что, будучи тренером, Бобров все умел не хуже молодых игроков. Вратарей разделывал «от и до». Из пяти буллитов четыре забрасывал ему, Зингеру. Я Виктору верю без оговорок. Действительно, Боброву и как тренеру цены не было.

И еще - он совершенно не зазнавался. Наверное, потому, что никогда не думал о славе, был человеком очень скромным и вместе с тем широкой натуры, как истинно русский.

Я не люблю жалеть о том, чего не было. Единственное, о чем я жалею, что поздно Бобров пришел тренером в сборную. Приди он на год раньше - я бы не ушел из хоккея. Мы бы нашли общий язык, в этом я не сомневаюсь. Обидно, что судьбы наши не перекрестились.

В 1972-м, как раз с приходом в сборную Боброва, я прощался с хоккеем.

Проводы были трогательными. Переполненный Дворец спорта в Горьком, море цветов, улыбки старых и добрых товарищей по сборной - Фирсова, Кузькина, Рагулина...

Ничего, мол, Витек, всех нас ждет то же самое - не сегодня, так завтра.

Много было приветственных адресов, почетных грамот, памятных подарков... Пришла телеграмма от ЦК ВЛКСМ и его решение о награждении знаком комсомола «Спортивная доблесть». Меня она особенно порадовала. И вот почему. Почти все мои друзья по сборной уже были удостоены этой награды со столь прекрасным названием. Не ради славы, не ради орденов и медалей боролись мы за чемпионские звания на ледовых аренах мира. Мы отстаивали честь своей Родины. И все-таки... Две государственные награды есть - ордена Трудового Красного Знамени и «Знак Почета». А награды родного комсомола не было...

«Уважаемый Виктор Сергеевич, ЦК ВЛКСМ сердечно благодарит вас, замечательного спортсмена, за большой вклад в победы советского хоккея на чемпионатах мира, Европы, Олимпийских играх. Верим, что, уйдя из большого спорта, вы приложите свои знания и энергию для воспитания достойной смены ледовых рыцарей. Горячо поздравляем с высокой наградой - знаком ЦК ВЛКСМ "Спортивная доблесть". Желаем крепкого здоровья, счастья, успехов в труде».

...Все шло своим чередом: речи, приветствия. И вдруг неожиданно в зале раздался такой знакомый голос Анатолия Владимировича Тарасова. Он говорил, как всегда, несколько певуче, неторопливо:

- Всем нам сегодня грустно. Очень грустно. Мы провожаем сегодня на тренерскую работу Виктора Сергеевича Коноваленко. Добрейшей души человека. Верного товарища. И великого вратаря!..

Слушал я эти лестные слова своего тренера и вспоминал...

Да, дорогой Анатолий Владимирович, много вы мне дали, чтобы стал я, по вашему же выражению, «великим вратарем». А ведь первой нашей встречи вы не помните. Мне же она врезалась в память.

...В 1957 году Богинов привел меня как-то на тренировку команды ЦСКА. Попросил Тарасова, чтобы пустили меня посмотреть и дали в воротах постоять. Это очень полезно для молодых хоккеистов - потренироваться вместе с мастерами высшего класса. Производит впечатление! Такого рода общение новичка с мастерами всегда было одной из форм учения, и не только в хоккее. Но, мне кажется, мы редко используем этот/опыт.

И вот лично сам Тарасов стал мне бросать шайбы. Я, конечно, волновался. Был, помню, такой момент: он сильно замахнулся, а я «нырнул» - вроде как испугался. Тогда еще такие вот инстинктивные движения самосохранения я не изжил, сами собой получались эти «нырки» от шайбы. И Тарасов говорит:

- Никогда из тебя вратаря не получится - шайбы боишься.

А я тогда только-только начал чувствовать какую-то уверенность. Конечно, очень расстроился и думал: «Только бы Богинов ему не поверил!»

Много лет спустя на одном из чемпионатов мира я припомнил Тарасову этот его первый урок. А он и говорит:

- Не могло быть такого.

- Как не могло? - говорю. - Было. Точно помню.

А через три года после этого меня впервые пригласили в сборную. Тогда по итогам предыдущего сезона я попал в число 33 лучших хоккеистов страны вместе с Солодовым и Сахаровским.

В ноябре 1960 года «Торпедо» выехало на четыре встречи в Новосибирск и Новокузнецк. И вдруг телеграмма - Коноваленко срочно вызывают в Москву на матчи с канадцами. Ну, я и полетел. Добирался долго - погода нелетная была. И на первый матч не успел. Приехал уже после него. А в первой игре за сборную против «Чатам мэрунс» стоял Николай Пучков. Мы проиграли - 3:5.

Первым, кого встретил, был Тарасов. И первое, что услышал от него:

- А что если завтра мы поставим тебя на матч против канадцев? Или, может, отдохнуть хочешь, устал с дороги?

Устать-то я, конечно, устал - не столько от перелета, сколько от долгого ожидания «у моря погоды» в аэропорту. Но разве я мог в этом признаться, когда такая возможность предоставляется - испытать себя против канадцев! Ну и ответил соответствующе:

- Если поставите, буду играть... А чего не сыграть?..

- Ну ладно. Поговорим еще об этом. А пока иди, отдыхай.

Я пошел к себе в номер.

Меня поразил тон ответа, какое-то необыкновенное спокойствие Коноваленко. Это в общем-то было странно, в то время мы с глубоким опасением относились канадцам, ибо побеждали тогда лишь в редких случаях, во всяком случае не столь регулярно, как сейчас. Я никак не мог уразуметь, почему Коноваленко так спокоен - то ли это спокойствие напускное, то ли ему кто-то сказал о твердом решении тренеров поставить его на предстоящий матч. Чтобы проверить свои впечатления, я через 15-20 минут направился в комнату, где разместился Виктор.

Он уже... спал,

И тогда я понял, что у нас наконец появился вратарь, которого мы долго ждали, - вратарь с крепкими нервами, бесстрашный. Позже мы все убедились, что Виктор обладает высокими двигательными навыками, что он терпелив, ему как будто никогда не больно, он не унывает из-за ошибок.

Это бесценные качества для вратаря. Хоккейная профессия Виктора Коноваленко исключительно сложна и требует высокого мужества».

Анатолий Тарасов. «Совершеннолетие»

На следующий день я впервые защищал ворота сборной СССР. Это было серьезное боевое крещение. Если бы меня сразу после той игры спросили, что происходило на льду, я бы не смог ответить. А уж сейчас и подавно ничего не помню. Я тогда стоял словно во сне. Счет той игры, конечно, запомнил - 11:2 в нашу пользу!

С разницей в несколько дней я провел еще две встречи против «Чатам мэрунс»: в составе молодежной сборной СССР - 3:1 и за столичный «Спартак» - 3:3.

Мне понравились канадцы, и играть против них понравилось; бросают они часто, а я любил, когда мне много бросают.

«И наконец о вратарях. Их мастерство также прогрессирует. Правда, и раньше они обладали хорошей реакцией, необходимой самоотверженностью, неплохо владели клюшкой. Но вот таким приемом, как ловля шайбы, они почти не пользовались. Теперь же и Пучков, и его молодой коллега Коноваленко научились неплохо ловить шайбу.

Джек Роксбург, президент Канадской любительской хоккейной ассоциации». «Советский спорт», 1960,1 декабря

После тех игр в раздевалку ко мне пришел председатель Всесоюзного спорткомитета Романов и поблагодарил за хорошую игру.

Тогда, вероятно, я и услышал первые добрые слова о своей игре от Анатолия Владимировича. Вообще лестную оценку из его уст было всегда приятно слышать. Только не так часто он ее давал. Не потому, наверное, что я не заслуживал. Просто Тарасов не растрачивал похвал впустую. Отыграл хорошо - так и надо, а как еще могло быть? Только так и не иначе должен стоять вратарь сборной СССР. Уроки Тарасова...

Их было много. И чисто вратарских. И жизненных тоже. Не всегда он был справедлив. Но кто в жизни не ошибается! Главное, чтобы мог человек ошибки свои признавать и исправлять. А Тарасов это делать умел. В отношении меня во всяком случае.

Первый и самый, наверное, серьезный разговор состоялся у нас в Финляндии в 1965 году. Чемпионат мира проходил тогда в Тампере. По пути в этот город мы играли товарищеский матч с клубом «Саймен паллот» в городе Лаппеенранта под Хельсинки. На открытой площадке проходила встреча. Силы были неравны, и работы у меня никакой не было - 15:2. Я здорово замерз, и как обычно в таких случаях - радикулит.

Никому не говорил, но боль чувствовал постоянно. И в первой встрече чемпионата с командой Финляндии действовал не лучшим образом. Сам это понимал прекрасно. Хотя мы и победили соперников в тот день - 8:4, но пару голов на своей совести я имел, признаюсь. Да еще один Давыдов мне забил. Кроме меня, неудачно действовал в той игре Костя Локтев. На следующий день нас обоих вызвали «на ковер». Первым на тренерскую экзекуцию пошел Костя; я жду за дверью в коридоре. Выходит Локтев - сам не свой, лица на нем нет. Спрашиваю: в чем дело? Он только отмахнулся: - Иди. Тебя зовут.

Захожу. Тарасов сидит с Чернышевым. Аркадий Иванович молчит, как воды в рот набрал. А Тарасов начал с места в карьер меня отчитывать. Долго говорил. И такие все слова обидные и, главное, незаслуженные. Я поначалу терпел, не реагировал. А потом, чувствую, комок к горлу подступает. В конце концов я не выдержал и взвился:

- Когда отец у меня умер, я не плакал. А вы меня тут ни за что ни про что до истерики доводите!..

Хорошо, что вмешался Чернышев:

- Все! Отправляйся к себе в номер и успокойся! - скомандовав Аркадий Иванович.

- Играть больше не буду. У меня радикулит, я больной. Отправляйте меня домой, - напоследок бросил я и пошел к себе.

Очень скоро меня навестил Чернышев. Я уже поостыл немного, пришел в себя. Рассказал про свои болячки. Он меня понял.

А потом Тарасов пришел с массажистом нашим - Георгием Лавровичем Авсеенко. Повели в баню, отпарили как следует. Боль прошла. И обида тоже. В общем, разошлись полюбовно.

После этого случая Тарасов старался особо меня не ругать. Даже в 1968 году на Олимпийских играх в Гренобле после матча с чехословацкой сборной, в котором я отстоял неудачно. Уроки Тарасова...

Я их старался усваивать, потому что они были очень содержательными. Тренировки - одно удовольствие: технически сложные, они отличались и высоким темпом, и четким ритмом. Тяжелые? Безусловно. Но и очень интересные. По три-четыре килограмма терял я после некоторых из них. А пользу получал - ни с чем не сравнишь. Думаю, что мы с ним хорошо понимали друг друга. Стоило мне во время матча бросить взгляд на скамейку и увидеть жест Тарасова, сразу догадывался, что он мне хотел сказать. По выражению лица тренера я мог разобраться, откуда ветер дует.

Тарасова прекрасно дополнял и, я бы сказал, сглаживал Чернышев. Вообще это был удивительный тренерский альянс -Тарасов и Чернышев. Резкий, вспыльчивый, горячий - один, и мягкий, уравновешенный, рассудительный - другой. Порознь я их сейчас и не представляю. Бывало, загоняет нас вконец на тренировке Тарасов. А следующей Чернышев руководит. И мы знали - теперь будет некоторое послабление. Разрядка-то нужна была.

Но и Аркадий Иванович умел быть и жестким, и требовательным. Все это я испытал на себе уже на первом своем мировом чемпионате в Швейцарии, где Чернышев был старшим тренером. И в то же время, даже чуть повысив голос, он моментально пытался сгладить эту жесткость. Будто пугался, что переборщил в строгости, что его неправильно поймут.

Я сам как-то, каюсь, сгоряча нагрубил Аркадию Ивановичу, когда он указывал на мою несдержанность: во время игры ударил соперника и был наказан двухминутным штрафом. Поняв свою неправоту, после игры пошел к Чернышеву извиниться. Было это в Колорадо-Спрингс, уже знакомом мне американском курорте. Мы участвовали в традиционном новогоднем мемориале Брауна, который собирал сильнейшие любительские сборные мира.

Захожу я в комнату к Чернышеву - он лежит, читает книгу. Я ударился в объяснения, что случайно, мол, сорвался, что не хотел... А он не может понять, о чем я говорю. Оказывается, Аркадий Иванович все давно забыл.

- Иди, разбирайся с Тарасовым, если хочешь, - сказал он. Оказывается, и здесь у них было «разделение труда». Чернышев вроде беспристрастного судьи или адвоката, а Тарасов - тот «прокурор». Или, может, так: всем известна грамматическая игра - «казнить нельзя помиловать», где от знака препинания кардинально меняется смысл. Так вот, получалось, что Чернышев как бы писал эти три слова, а Тарасов проставлял запятую...

Так однажды произошло и со мной. Но прежде чем рассказать, что же произошло, необходимо объяснить мое «исключительное» положение в команде. Я уже писал о том, что в сборной СССР долгие годы я был единственный немосквич. И вот/возвращается ли команда из какой-нибудь поездки или вдруг тренеры решают на денек распустить всех по домам со сборов - они, как правило, тоже в Москве или под Москвой, в Архангельском, проходили - и я оказываюсь неприкаянным. Все ребята к своим семьям поскорее спешат: времени-то отпущено в обрез. А мне куда деваться? Это никого не заботило.

Даже гостиницу мне, если мы из-за границы возвращались, чаще всего заказывать забывали. Чья уж в этом вина - не берусь судить. У тренеров и без того забот полон рот. А администратора в сборной команде тех лет и не было. Это потом уже появился Анатолий Владимирович Сеглин. Самому же мне постоянно напоминать тренеру было неудобно. Вот и получалось, что никого не волновало: есть ли у Коноваленко крыша над головой, нет ли ее? Устраивался где придется. Бывало, и на вокзале ночевал... Не в оправдание случившегося я все это говорю. А для того, чтобы яснее было дальнейшее.

Сборная готовилась к отъезду на чемпионат мира в Стокгольм. 1969 год. До начала турнира оставались считанные дни. И вдруг нам объявляют, что накануне 8 Марта всех отпускают домой. Обрадовались ребята - смогут поздравить с праздником своих близких - жен, матерей. Нечасто такое бывает. Ну а мне не до радости: долго гадал, что же делать. Оставаться в одиночестве в Архангельском? Ехать в Москву? Или, может, махнуть все-таки в Горький? Велик был соблазн увидеть своих, обнять Ольгу Викторовну (это я так дочь с пеленок называл) и Валентину, побыть с ними хоть немного.

Пусть простят мне читатели, что отвлекаюсь от основной линии рассказа. Но ведь жена спортсмена - это даже не правая рука, как иногда говорят о женах, а гораздо больше. Это его тыл, опора. На ней, верной подруге, держится родной дом, куда приезжаешь передохнуть. К сожалению, мы поздно начинаем понимать и ценить самоотверженность наших жен. Конечно, не все выдерживают этот жизненный марафон. Впрочем, это уже относится не только к спортсменам...

...Познакомился я с Валентиной еще когда работал в инструментально-штамповом. Тогда я уже играл в первой клубной команде завода. Мои товарищи вовсю за девушками ухаживали. Ну и я, конечно, на танцы ходил. Однажды увидел ее там и решил: будет моя. Да, вот так и решил. Потом я узнал, что она учится в десятом классе, а на заводе у них практика была.

После окончания школы Валентина стала работать в центральной заводской лаборатории, и я частенько в обед бегал туда. В общем, в 61-м году мы поженились. К тому времени я уже выступал за сборную страны, и судьба моя, казалось, совершенно определилась. Но кто знал, сколько превратностей ждет меня, как резко - то в сторону успеха, то поражения -будут качаться «весы» моей жизни? Все это нам предстояло пройти уже вместе.

Честно признаюсь, что я не сторонник того, чтобы посвящать женщину во все подробности мужских дел. Да и вообще, такой уж у меня характер: не люблю я объяснять что-то, оправдываться, обсуждать какую-либо сложную ситуацию. Я должен сам хорошенько подумать, решить для себя, кто прав, а кто нет, и поступить по совести. Наверное, для людей близких это качество и не очень удобное - все-таки проще, когда все объяснят. А со мной, получается, надо до всего дойти самому. И надо отдать должное Валентине - она хоть и не сразу, но научилась понимать меня.

Вскоре у нас родилась дочь, Ольга. Теперь, глядя на нее, уже взрослую, окончившую педагогический институт (она преподает в школе математику), я удивляюсь, как незаметно проскочило время. Меня дома-то почти никогда не было, пока дочь подрастала. Хотя я и был очень к ней привязан и всегда радовался, когда удавалось погулять или поиграть с ней. Конечно, для Валентины это время не было таким незаметным. Она работала в лаборатории и одновременно училась в юридическом институте. Потом перешла на должность юрисконсульта в Автозаводский пищеторг. Вот уже почти двадцать лет разрешает она трудовые и производственные конфликты, охраняет социалистическую законность. Она авторитетный человек на своем производстве. Не раз избиралась народным заседателем в судебную коллегию областного суда.

Не могу похвастаться, что много помогал ей в ее многочисленных заботах. Не раз ей говорил, что если, мол, тяжело тебе и работать, и учиться, и семейные заботы совмещать -бросай работу, я семью обеспечу. Но она работу не оставляла ни на один год. А еще она всегда успевала ходить на хоккей, когда я играл в Горьком. И в Москву приезжала, когда я долго не был дома или возвращался из длительных поездок. Как-то Валентина даже прислала мне в Женеву, где проходил чемпионат мира, моих любимых слоеных пирожков и черного хлеба, прислала с одним знакомым журналистом, приехавшим на второй круг чемпионата. Знала, что я без ржаного хлеба не могу. Все ее женские заботы я принимал как должное, считал вполне нормальным. И только теперь, спустя многие годы, я могу это по-настоящему оценить.

Что греха таить, разные бывают у нас подруги. Знаю, есть и такие, которые с цветами встречали своих мужей, возвращавшихся с триумфом с чемпионатов мира, с Олимпийских игр, а потом, когда мужья сходили с арены большого спорта и возвращались к скромным своим профессиям, все менялось... Уход из спорта - испытание не только мужского характера, но женского тоже. Наверное, почет и славу и связанные с ними «радости и трудности» делить все-таки легче и приятнее, чем обыкновенные трудовые будни, в которых ты ничем не выделяешься среди тысяч таких же, как ты сам.

Наверное, такое испытание могут выдержать только люди, имеющие хорошую трудовую закалку и умеющие реально воспринимать жизнь. Я имею в виду способность человека отдавать себе ясный отчет в том, что спортивные успехи - вещь преходящая, что они сопутствуют тебе только в молодости и уйдут вместе с ней. Спортивный триумф нельзя воспринимать как пожизненную ренту. Тогда и не будет трагедии в том, что волны славы уж не плещутся вокруг твоего имени, что о тебе перестали писать газеты, что тебя уже почти не узнают на улице...

Повторяю, что для наших подруг эта «трагедия» бывает даже более ощутимой, чем для нас. Правда, теперь я уже не так, как прежде, уверен, что именно я капитан семейного корабля. Но, надо сказать, и не думаю, что этот вопрос так уж принципиален.

...А мартовским утром того 1969 года я был дома, в кругу семьи. С подарками приехал - не с пустыми руками. В канун женского праздника. Моим дамам неожиданная радость. И мне приятно. После праздничного позднего обеда прилег поспать. Жене наказал, чтобы разбудила к поезду.

То ли забыла она, то ли сама уснула, не помню. Только проснулся я, когда последний поезд Горький - Москва, как говорится, давал прощальный гудок. А до вокзала мне добираться - не близкий свет. Да все равно не успел бы.

Оставался один шанс - вылететь самым ранним самолетом. Только в этом случае я, хоть и впритык, но успевал на тренировку. Но тут, как назло, нелетная погода.

В Москве я появился только вечером назначенного дня. Позвонил Вите Зингеру. Он говорит: плохи твои дела, Витек. Утром, когда пришел на тренировку, в ЦСКА, Тарасова не было. Аркадий Иванович не стал выслушивать мои объяснения. Бери, говорит, вещички и поезжай во Всесоюзный комитет, там разбирайся. С кем, спрашиваю, разбираться? Оказывается, либо с самим Павловым, председателем, либо с его заместителем.

Бесполезность любых моих оправданий понял сразу. Но в комитет все же поехал. Весь день просидел. Только перед самым окончанием работы зампред удосужился со мной побеседовать. Собственно, беседы никакой не было. Мне объявили решение: дисквалификация до конца сезона и еще на год условно.

- Доволен? - спрашивает зампред.

- Доволен, - отвечаю. И вернулся в Горький.

Таким вот «деловым» разговором кончился для меня праздник в семейном кругу. Трудно тогда было смириться с мыслью, что ты, член сборной команды страны, не имеешь права на такую естественную для каждого радость, как короткая встреча с близкими. Но дисциплина в спорте - суровая штука... А ребята на чемпионат улетели. Трудно он для них сложился. Хорошо еще, что выиграли. Если бы проиграли - не знаю, как бы себя казнил.

По дороге домой все думал, искал оценку тренерскому решению. С одной стороны, правы они были абсолютно. Нарушение было? Факт. Но и выслушать, наверное, меня стоило. Ведь без всякого злого умысла поступил я так. Случай же. Вспомнил, как в начале нашей совместной работы с Чернышевым и Тарасовым я тоже опоздал на сбор. Справку из больницы представил, что был у меня приступ аппендицита, и санкций никаких не было. Возможно, на сей раз сыграло роль то, что до мирового чемпионата считанные дни оставались? Виноват, конечно...

И я твердо решил, что добьюсь возвращения в сборную. Игрой своей докажу, что достоин этого.

«Торпедо» готовилось к новому сезону в доме отдыха «Волга». Это под Лысковом, в Горьковской области. Приехал туда по каким-то делам - с проверкой, что ли, не помню точно -Андрей Васильевич Старовойтов, ответственный секретарь Федерации хоккея СССР. Он меня и подбодрил: давай, мол, готовься как следует, ты, дескать, еще будешь нужен сборной. Я и без того тренировался как никогда.

И действительно, когда чемпионат страны уже шел полным ходом, вдруг приходит мне вызов в Москву.

Приезжаю в назначенный день в Лужники. После игры вызывают меня в свою комнату Тарасов с Чернышевым. И Анатолий Владимирович вдруг вопрос задает, на который я и ответ-то сразу не нашел:

- Ты зачем приехал?

«Вот те раз, - думаю. - А телеграмма из Спорткомитета?»

- Вызвали же меня, - отвечаю.

- Ах, вызвали, так-так... Тогда завтра иди с утра в ЦК ВЛКСМ.

А потом посмотрим, как с тобой поступить.

С утра был там. Поговорили по душам с заслуженным мастером спорта, знаменитым борцом Иваницким. Александр Владимирович - большой спортсмен, олимпийский чемпион. И я олимпийский чемпион. Мы поняли друг друга с полуслова.

Из ЦК ВЛКСМ поехал в Спорткомитет. Встретил Старовойтова.

- Ты чего здесь слоняешься? - удивился он. - Тебе давно

на тренировке надо быть.

И к, радостный, полетел в Ледовый дворец ЦСКА. Вся команда была на льду. Вел тренировку Тарасов.

- Можно раздеваться, Анатолий Владимирович? - спрашиваю.

- Нет, - слышу в ответ. Тут я опешил. Некоторое время в себя прийти не мог. Ребята сочувственно смотрят на меня с площадки, тоже ничего не понимают. Уж вроде знал я Тарасова: от него можно было ждать чего угодно. Но чтобы так испытывать мое терпение! Это уж слишком!

Я мешок с амуницией в охапку и пошел, сам еще не ведая куда. Почти до трамвайной остановки дошел, распростился со спортом навек. Вдруг слышу, зовут:

- Виктор! Виктор, остановись!

Смотрю, бежит массажист из ЦСКА, старичок такой. Запыхался не на шутку.

- Виктор, тебя Анатолий Владимирович зовет!

- Нет, - говорю, - не пойду. Он же меня прогнал.

- Виктор, но ты же знаешь его! Он хотел, чтобы ты прочувствовал... Если я без тебя вернусь, он мне этого никогда не простит.

Вот каков был Тарасов! Умел балансировать в отношениях с нами «на грани фола» и добивался своей педагогической цели: нельзя было лучше прочувствовать наказание - лучше некуда!

Пока раздевался, до конца тренировки осталось минут тридцать - сорок. Но и за это короткое время Тарасов мне такую нагрузку дал, что я едва со льда уполз. А потом в раздевалке минут двадцать сидел без движений. Даже свитер снять был не в состоянии, щитки расстегнуть не мог.

Так состоялось возвращение. Мне еще пришлось пройти не через одно испытание, прежде чем меня назвали в числе тех, кто отправлялся на мировой чемпионат, опять в Швецию.

Я так считаю - это был мой лучший турнир.

«Возьму на себя смелость утверждать, что в 1970 году главным образом он выиграл чемпионат мира, будучи лучшим игроком турнира вообще!

После второго матча между сборными СССР и Чехословакии тренер соперников Питнер сказал на пресс-конференции: "Игра кончилась во втором периоде: мои ребята поняли, что Коноваленко забить невозможно, и у ник опустились клюшки"».

Владимир Дворцов. «Хоккейный репортаж».

Всю команду пригласили тогда, после победы, в наше торгпредство в Стокгольме на праздничный обед. Все радостные, веселые, а мне ни до чего - голова раскалывается: сотрясение мозга заработал. Но не в этом суть. Неожиданно на приеме появились мои земляки - наладчики с Горьковского завода фрезерных станков - работали в Швеции по контракту, и оказался я в центре внимания, чего страшно не любил. Поэтому и вовсе чувствовал себя не в своей тарелке, смутился. И тут Тарасов мне неожиданно говорит: - Витюха, у меня к тебе очень большая просьба. Первый матч после приезда ЦСКА проводит в Горьком. Так ты уж, пожалуйста, не становись в ворота, пожалей себя.

Я пообещал, что не буду играть. Не потому что «себя жалел», просто не мог в той обстановке отказать тренеру. Уверен, если бы встал я тогда, отыграл бы.

Честно говоря, я и не собирался сразу же из боя в бой. Вообще после чемпионата мира мне требовался пусть короткий, но отдых. Пресыщаешься хоккеем. Какое-то безразличие наступает. Как ее определить, усталость эту? Психологическая, может быть. Полевым-то игрокам отдых требуется. А уж вратарям и подавно.

Короче, я не собирался стоять в матче с ЦСКА. Но тут приезжает на игру директор автозавода Иван Иванович Киселев. Встречаю его в холле нашего хоккейного стадиона. Он очень удивился, что я не на льду Что да почему? А я, мол, тут гостей специально привез посмотреть на лучшего вратаря мира. Стал он меня уговаривать встать в ворота, хоть на один период. Я отказался наотрез. Вот ситуация! Понимал, что такое отказать директору завода, обратившемуся ко мне с личной просьбой в первый и последний раз! Но нарушить слово, данное Тарасову, не мог.

Это я к тому, как вовремя умел Тарасов связывать обязательствами, умел видеть наперед. Это тоже уроки Тарасова

После сборной, после общения с выдающимися тренерами, мне сложно было сразу привыкнуть к обстановке в родной команде: как после перегрузок при приземлении у космонавтов - требовалось время на «акклиматизацию». А его-то как раз и не было.

И этим, как я теперь понимаю, частично обусловлены «неровности» моего характера и моей спортивной карьеры, да и уход мой тоже.

Поэтому, заканчивая важную и трудную для меня главу о спортивных наставниках, я не могу не вернуться к судьбе моей команды «Торпедо», к проблеме ее тренеров. Понятно, высказываю я свое личное мнение, и оно, естественно, субъективно.

...К Валерию Шилову, который сменил Прилепского, вторично не оправдавшего возлагавшихся на него надежд, я не успел присмотреться. Характер у Валерия мягковатый - это было сразу видно. А с такой командой, как «Торпедо», одними увещеваниями не справишься. И когда из крайности в крайность начинает тренер метаться - тоже плохо. А с Шиловым и такое бывало. Судя по результатам, какие показывала команда при нем, продвижения вперед не было.

Тогда пост тренера доверили Игорю Чистовскому. Только вот не дали ему как следует развернуться, проявить себя. Сразу начали дергать, создали вокруг нервную обстановку, работать в которой было просто невозможно. Быстрых результатов тоже нельзя от тренера требовать. Годами разваливали команду - годами ее и собирать надо, терпеливо, по кирпичику. А заводские руководители вновь пустились на поиски очередного тренера со стороны.

И нашли. Николая Ивановича Карпова. И хотя при Карпове «Торпедо» заняло в одном из чемпионатов самое высокое после 1961 года место - четвертое, это было зыбким результатом известного метода «давай-давай!», не подкрепленного серьезной тренировочной и воспитательной работой. Впоследствии это подтвердилось.

В разгар сезона один из ведущих клубов высшей лиги оказался без старшего тренера. В срочном порядке был прикомандирован из Москвы в качестве тренера-консультанта работник Спорткомитета СССР Евгений Зимин. Начал было он находить общий язык с командой, ребята почувствовали вкус к тренировкам - не шаблонным, с выдумкой, заиграли интереснее. Но вот взаимоотношения с заводским руководством у Зимина не сложились, и его вскоре отозвали в Москву.

Потом у руля торпедовской команды стоял Юрий Морозов. Мне кажется, что у него самого было ощущение «временности». А это не могло не передаваться команде, не могло не сказываться на результате работы... Но не стоит думать, с другой стороны, что новый тренер, пусть он будет хоть семи пядей во лбу, сразу же выведет команду в призеры. Тренеру надо помогать, создавать все условия для работы и только после этого требовать от него отдачи.

А между тем в каком плачевном состоянии по сравнению с другими клубами высшей лиги находится база команды! Во многих клубах работают комплексные научные группы специалистов, игроки команд находятся под постоянным контролем. Ведется видеозапись всех матчей, что крайне необходимо при разборе игры, созданы великолепные условия для реабилитации и отдыха. Ничего подобного в «Торпедо» нет и когда будет - неизвестно.

Мне просто обидно за свою команду, в которой всегда были и теперь есть талантливые ребята, способные добыть славу советскому хоккею.

Что касается моего личного тренерского опыта, считаю его весьма скромным. Работать с ребятами в школе-интернате - это ведь совсем другое дело. Порой чувствуешь себя больше нянькой или отцом, чем тренером. Хотя команды моих юношей и добивались дважды успеха во всесоюзном первенстве, я не думаю, что об этом надо рассказывать подробно, потому что это рядовая педагогическая работа, которой занимаются многие сотни тренеров в нашей стране. Скажу одно: дети еще больше, чем взрослые, требуют нашего внимания, понимания, справедливости и полной отдачи.

Date: 2015-05-19; view: 668; Нарушение авторских прав