Я родился в щитках 2 page

Один раз - днем это было, тревоги не объявляли - мы уви­дели, как в небе два наших истребителя прижимают немецкий самолет, посадить, наверное, его хотели. Мы стоим - смотрим, трое или четверо нас было. Стояли у дерева, чтобы с самолета нас не видно было. И вдруг шмяк что-то об землю рядышком с одним мальчишкой, тоже Витькой его звали, был он немного старше меня, отчаянный такой пацан. Глядим, а это осколок. Витька растерялся, побледнел - он-то понимал, что такое осколок, еще несколько сантиметров в сторону, и конец был бы Витьке, а может, и мне. Но я тогда еще не понимал, как это можно - убить так вот запросто человека. Поднял осколок, а он горячий, руку жжет... Кажется, в тот день я стал осозна­вать, что на войне убивают...

Из воспоминаний о войне у меня осталось еще одно: смерть маленького брата. Он меня мало интересовал: лежит в люльке, кричит - какой интерес? Однажды мама взяла меня с собой в детскую больницу, куда она понесла братишку. Оказывает­ся, у него было воспаление легких. А дома холодно - топить нечем. Брат долго болел. И вот однажды мы играли во дворе, былг^ зима, вдруг, вижу, из дома выбегает мама и кричит что-то, кричит и плачет. Высыпали во двор соседи, окружили ее, пошли к нам, я тоже пошел.

Братишка лежал в своей люльке, мама рыдала. Я думал, что он заснул, а он умер.

Пришел с завода отец. Он не плакал, а ушел в сарай и меня с собой увел. Там он сколотил гроб. Потом мы хоронили бра­тишку. Поставили гроб на санки и пошли на кладбище. Я вез эти санки, а мама и папа шли сзади. Отец хотел помочь мне, но я не дал - от самого дома и до кладбища вез санки сам.

Братишка был пятым ребенком, которого похоронили мои родители. Отец тогда сказал: «Если бы не война, этот бы жил. Теперь, мать, у нас больше уже ребят не будет. Николай с Катериной на войне... Витьку беречь надо...»

Меня не баловали, но ребенком я был, как сейчас говорят, трудным. И теперь понимаю, что непросто было родителям со мной, но отец не раз говорил: «Не будет дураком - человеком станет».

...Как-то родители взяли меня в кино на «Чапаева», и с того дня ходить в кино для меня стало великим счастьем. Наверное, потому, что именно «Чапаев» был первым фильмом, который я увидел. Потом я смотрел «Чапаева», наверное, раз двадцать, а то и больше, знал всю картину наизусть, но готов был ходить каждый день и смотреть подряд по нескольку сеансов.

Во время войны показывали фильмы все больше про войну, про смелых людей - «Котовский», «Щорс», «Два бойца». Мне эти фильмы очень нравились, и я целыми днями пропадал в нашем, как его называли, киноконцертном зале. Понятно, что денег на билеты у меня не было, да и не разрешали мне каждый день бегать в кино, но тут уж со мной никто ничего не мог поделать - я удирал из дома тайком и мчался в кино. Маленький, шустрый, я довольно легко научился проходить в зал без всяких билетов - прошмыгну мимо контролерши, пройду в зал, притаюсь, а как свет погаснет, сяду на какое-нибудь свободное место, меня и не видно из-за спинки стула, сижу, не шелохнусь. Кричать, как другие ребята, во время сеанса, стрелять из рогаток во врагов на экране, в общем, «болеть» за «наших» я не любил, смотрел молча.

Скоро контролерши меня признали, и я смотрел сеанс за сеансом, пока не приходила мать. Увидев ее, я понимал, что надо идти домой, а то попадет от отца. И бежал во всю прыть, чтобы быть дома раньше, чем придет мать. Она делала вид, что и не знает о том, что я в кино пропадал. Меня такая игра устраивала, да и мама, кажется, была не против моего увлече­ния. Она, наверное, считала, что пусть лучше уж в кино сидит целыми днями, чем по улице шастает.

Но однажды моей свободе положили конец. Решили отдать меня в детский сад. Мать часто оставалась в ночные смены: завод работал круглыми сутками, заводская столовая - тоже. Оставлять меня одного опасались - мало ли что натворю.

...Швов и шрамов у меня много, решил кто-то сосчитать, но сбился где-то на пятом десятке. Теперь я не помню точно, где, когда, при каких обстоятельствах получил ту или эту травму.

Но первую помню. Наверное, потому, что иногда она напо­минает о себе.

Была у нас маленькая площадка, где мы играли в разные игры. Можно сказать, что это была спортивная площадка. И вот кто-то насыпал на ней битого стекла.

Случайно, наверное. Стали убирать осколки. Я сгребал их ногами - так мне казалось удобнее и быстрее. И один осколок впился мне в ногу. Больно. Кровь. Что делать? Решил потер­петь, а то, думаю, если уйду, ребята подумают, что от работы отлыниваю. Продолжаю сгребать стекляшки. Очистили мы площадку, сразу начали играть. Отказываться нельзя -я был во всех наших играх заводилой, как же без меня будут играть? Играем. Нога болит, но терплю. Забыл про осколок. Кровь запеклась, не течет, ну и ладно. Но больно, колет что-то в ноге. Терпел день, два, никому не говорил. Привык, что колет. А дело кончилось тем, что осколок так и остался в ноге, до сих пор сидит. Иногда пощупаю - на месте, никуда не делся. Так и живу с этим осколком, он вроде как память о детстве, о первой травме.

Терпеть боль, не бояться крови, драться, стрелять из рогаток - все это у нас, мальчишек, считалось в те военные годы делом обычным. Кто не умел терпеть, драться, стрелять из рогаток, того мы тогда и за человека не считали.

Война - великий воспитатель. Мимо нашего детского сада каждый день шли танки - их делали на нашем автозаво­де, шагали солдаты строем, носили «колбасы» - аэростаты воздушного заграждения. Мы знали, что такое бомбежки, мы не только видели войну в кино, не только слышали о ней -мы были детьми войны, читали письмах фронта от отцов и братьев; Мы жили в войну, и она нас по-своему воспитывала. Конечно, не дай бог кому такое воспитание получить, но не от нас это зависело. И хотя война - великая беда и несчастье, но, как говорится, нет худа без добра: она нас экзаменовала строго, по своим законам.

Во второй половине войны, когда гитлеровцев погнали с нашей земли, в Горький привезли пленных немцев. Они строили склады рядом с нашим детсадом, и мы каждый день видели, как медленно, понуро опустив головы и не глядя по сторонам, идут нестройные колонны на работу. Мы знали, что это немцы, что они воевали на фронте, стреляли в наших, -в общем, это враги. И вот враги ходят по нашему автозаводско­му поселку, живые и невредимые, и никто в них не стреляет. Мы было сначала в них пуляли из рогаток, но один старший лейтенант сказал, что это только фашисты издеваются над пленными, а мы - благородные люди. Нам не очень было понятно, что значит благородные люди. Однако больше не стреляли в пленных. Только иногда дразнили их всякими обидными словами. Немцы не понимали, что мы их драз­ним, и улыбались. Дразнить стало неинтересно. Постепенно мы привыкли к ним: пленные делали нам разные безделуш­ки, а мы носили им воду. Наверное, мы их все-таки жалели. Мы были действительно благородными людьми, чувствовали свое превосходство над этими взрослыми мужчинами, пони­мали, что они вроде как лежачие, а лежачих не бьют. Я хотя и был забиякой и большим любителем подраться, тех, кто слабее, никогда не бил. Может быть, с тех детских времен по­нял я, что над побежденным противником не нужно смеять­ся, издеваться. Победить противника - это да, но издеваться над ним после - это плохо. И я никогда не понимал, да и не пойму, наверное, тех, кто после боя все еще гневно дышит и продолжает видеть в сопернике лютого врага. Я имею в виду спортивного соперника. Победитель должен быть благородным человеком. Для того чтобы понять это, надо побывать в шкуре побежденного, а я и в такой шкуре бывал, знаю, как противно чувствовать себя беспомощным, когда все уже кончилось, когда ты проиграл и нечем тебе ответить...

* * * Первые коньки я нашел случайно: как-то рылся в сарае, где навалено было разного барахла, и откопал коньки. Это были настоящие коньки, стальные, правда, немного заржавевшие. Они валялись в сарае много лет. Это были коньки старшего брата Николая. Когда у меня спрашивали: «Где конёчки взял?» -я гордо отвечал, что это Николай, уходя в армию, мне их подарил, но раньше я на них не катался, потому что был еще маленьким и коньки были мне велики, а вот теперь в самый раз.

Но коньки брата были еще далеко не в самый раз. Правда, меня это не смущало. Я ходил в больших, подшитых отцом валенках, и было удобно прикручивать к ним братовы коньки. Я делал это, как и все ребята: одна веревка спереди, другая сзади. Сначала просовываешь валенок в заднюю петлю и за­кручиваешь ее в жгут, потом палкой закручиваешь на носке переднюю петлю, тоже в жгут, и конек держится тогда крепко, как привинченный к валенку. Я эту премудрость быстро освоил и, кажется, с того дня, когда нашел в сарае старые братовы коньки, без них на улицу уже не выходил - только на коньках. В детсад - на коньках, в хлебный за хлебом - на коньках, всюду на коньках.

Катков тогда не было, может, и были, но я не знал, что такое каток, а улицы никто не чистил, снег утаптывали, он становился твердым, как лед, и улица была для нас катком.

Но вот однажды случилась беда. Приехал я на коньках в детсад, отвинтил коньки от валенок, положил в свой ящичек, а когда собрался домой уходить, гляжу - коньков моих нет. Украл кто-то. Большего горя у меня еще никогда до этого дня не было. Но потом я нашел своего обидчика и вернул пропажу.

Я сейчас вспоминаю, что первые мои коньки были очень похожи на вратарские - такие же низкие. Понимаю, что это совпадение случайное, могли первыми моими коньками быть и «снегурки», но, может, на роду спортивном мне было написа­но многие годы простоять на таких вот простеньких, низких коньках, как те, что нашел я когда-то в сарае.

С тех пор без коньков я себя и не помню. Почему я так под­робно рассказываю о своем детстве? Потому что это было военное детство. О том времени немало сейчас, спустя сорок лет, написано, но у каждого детство было своим, неповтори­мым. Я ничего не выдумываю, пишу то, что помню отчетливо. И уверен, что в обстоятельствах и подробностях нашего детства кроется ключ к пониманию наших характеров. Конечно, мы были гораздо взрослее нынешних детей. В этом нет открытия, просто подтверждение его фактами собственной жизни.

Помню, например, как однажды, будучи, наверное, перво­классником, я упал в подпол. Дома никого не было, я устроился в подполе поудобней и стал ждать, пока кто-нибудь придет и вытащит меня оттуда. Я не испугался, не стал кричать - что толку, если вокруг никого. И видно, уснул. Не слышал, как пришли с работы родители, как всполошились, что меня нет, искали, беспокоились... А я так до утра и проспал в подполе. Ни мышей, ни чертей, ни домового я, помнится, не боялся, хотя, конечно, знал об их «существовании» и, по всем зако­нам, должен был все-таки испугаться. Но в том-то и дело, что с самого детства у нас была как бы игра в «стойкость»: мы по­стоянно испытывали себя - трус или нет. Уж не знаю, хвастал­ся ли я своим «подвигом» перед товарищами, - может, и нет, я вроде бы не отличался этим, но сам собой, наверное, был до­волен - просидеть всю ночь в темном подполе! И никто меня не нашел - ведь я «скрывался» там от «фашистов». Я, значит, их перехитрил.

Летом 45-го вернулась с фронта старшая сестра Катерина, старший лейтенант, ей было чуть больше двадцати. Дома пере­полох поднялся. Прибежали соседи, мама накрыла большой стол. Катерина достала из своего вещмешка буханку хлеба, кон­сервы, куски сахара и... медали. Что было для меня желанней -лакомства или ее настоящие боевые награды, сказать теперь затрудняюсь, но то, что сестрой я очень гордился, - факт!

В сентябре я пошел в школу. Мы учились в автозаводской школе № 1, где директором был Петр Сергеевич Прохоров, теперь заслуженный учитель школы РСФСР. Он запомнился мне как образец справедливости, хотя с нами, пацанами, был строг и мы его побаивались. Зато первая учительница, Анаста­сия Ивановна, фамилию, к сожалению, не помню, была очень доброй, такой, какой и должна быть первая учительница.

Хотя особого прилежания к учению я не проявил, ариф­метику почему-то полюбил сразу. А в основном из первых лет школьной жизни помнится мне все-таки «неурочное время»: катание с гор на лыжах за автозаводской хирургической боль­ницей - мать одного мальчишки из нашей компании работала на лыжной базе спортклуба «Торпедо» и в будние дни давала нам лыжи с мягкими креплениями. Какое это было удоволь­ствие - кататься на настоящих лыжах! Самодельные катились куда хуже... На коньках мы гонялись в основном по улицам, зацепившись специальными крюками за борт грузовика. Од­нажды это занятие едва не закончилось катастрофой: меня, несущегося на коньках за грузовиком, сшибла «эмка», - она вывернулась из-за угла и шибанула меня крылом. Я отлетел в сторону, валенки с коньками с меня слетели... Но первая молниеносная мысль была о коньках - вдруг шофер их от­нимет в наказание? Я вскочил, схватил валенки с коньками и шмыгнул в ближайший двор. Так и прибежал домой в но­сках...

В тот раз все обошлось - синяки я тщательно скрывал от матери, а ноги, онемевшие после пятнадцатиминутного бега по снегу, отошли, отогрелись. Правда, позже я их все-таки от­морозил. На катке. Помню, пальцы кололо иголками - ничего не чувствовал. Наутро ноги распухли, ходить было нельзя, и отец повез меня на санках в больницу. Там сказали, что надо отнимать - видно, речь шла о пальцах, - отец меня там не оста­вил, привез домой, сказал матери, чтобы достала гусиного сала. Вот этим салом, раздобытым с большим трудом, мать меня и выходила. А то не играть бы мне в хоккей.

В общем, как теперь мне представляется, наш досуг с само­го раннего детства был вполне спортивным: зимой - лыжи, коньки, летом - плавание. Мы уходили на Оку на целый день. Естественно, что плавать учили друг друга самым варварским способом - бросят тебя подальше, и плыви. Начнешь тонуть -спасут. Со мной поступали точно так же. И, надо сказать, как-то быстро мы обучались плаванию в таких суровых условиях. А по­том уже до посинения гонялись на скорость и на дальность.

Слов нет, в современных бассейнах обучаться безопаснее. Но в нашей тогдашней самостоятельности и бесконтрольно­сти, честное слово, были свои преимущества. Мы сами знали, чего хотели, и сами этого добивались. Я понимаю, что время теперь другое. Но нам надо больше, наверное, считаться с мальчишеской психологией: нельзя надоедать им неусыпным контролем, постоянными замечаниями, бесконечными указа­ниями, что и как делать. Расскажу еще об одном «виде спорта», характерном для нас, послевоенных мальчишек. Мы часто, если не сказать каждый день, дрались. Кулаками мы разрешали все конфликты. Может, это и не очень хорошо, но это факт нашей биографии, характерная особенность нашего поколения, и мимо этого не пройдешь.

Я, например, постоянно дрался с Сашей Васяевым, которого все звали Вася. Он был с одних щитков - у Моторного пере­улка, я - с других. Вероятно, мы делили между собой «власть»: решали, кто сильнее - наши щитки или их. В зависимости от того, кто победил сегодня, мальчишки слушались его или меня. Конечно, это был вопрос лидерства. Как же мальчишкам без лидера? Позднее мы с ним подружились. И сейчас изредка встречаемся, вспоминаем с улыбкой то время. Теперь Саша -инженер-строитель, стал недавно заместителем управляющего строительным трестом.

Выходит, вырастают неплохими людьми не только пай-мальчики. Не всегда так уж страшны мальчишеские драки. Все-таки есть в них выход энергии, запасы которой в детском возрасте недооцениваются взрослыми. Другое дело - куда на­править эту энергию.

Что же касается школы, уроков... Тут мои эмоции были ни постоянном минусе. И чем дальше, тем больше. К четвертому классу я едва досиживал до третьего-четвертого урока. Больше терпения не хватало. Меня убивала скука. А интереса для себя я почему-то не находил, хотя, бывало, и старался. Пытался, как примерные ученики, каждый день учить уроки, но тщетно. Ходил и кружки, в автозаводский Дом пионеров - в авиамодельный, судостроительный. Но и это благое намерение испарилось, как только я сделал себе примитивную хоккейную клюшку. Мы играли тогда в хоккей с мячом, а про хоккей с шайбой и не слыхивали.

Возможно, это непедагогично - рассказывать о своей нерадивости к учению. Но, во-первых, я об этом очень по­жалел позже, догоняя упущенное время, что всегда труд­но, если не сказать - невозможно. Во-вторых... Так было, и я считаю, что лучше честно сказать об этом.

Современным мальчишкам можно только позавидовать: многочисленные секции, детско-юношеские спортивные школы, спортивные школы-интернаты, где спорт и учеба «равноправны». Но об этом я еще расскажу - судьба вос­полнила пробел и предоставила мне возможность работать в течение нескольких лет в подобной школе.

А пока - еще об одном, очень продолжительном, детском увлечении.

Однажды на Канавинском базаре я увидел голубей. То есть увидел, как их продают. У нас в щитках у некоторых взрослых ребят были голубятни с ручными голубями, кото­рые всегда возвращались к хозяину. Какой интерес в этом занятии - гонять голубей, - я понял потом, а тогда мне за­хотелось купить их. Стоили они довольно дорого, поэтому сначала надо было придумать, как раздобыть денег. Через какое-то время такая возможность представилась: я увидел, как возле школы - там был дровяной склад - мужики пилили дрова. План созрел у меня быстро - надо напроситься к ним в помощники и заработать нужную сумму. Дрова пилить я умел, даже любил.

Наверное, это были первые заработанные собственным трудом деньги. Пусть они были потрачены на развлечение, на голубей. Но что характерно? У меня ведь даже мысли не возникло просить деньги у матери.

Перед тем как купить голубей, я сам построил голубятню. Узнал, как нужно ухаживать за голубями, чем их кормить. Немного позднее это стало повальным увлечением мальчи­шек, во всяком случае у нас, на Автозаводе. Учителя видели в этом причину всех бед - учится плохо, потому что «голубей гоняет». Но это было явной педагогической ошибкой. Я до сих пор уверен, что содержание голубей - занятие вполне достойное для ребят, во всяком случае оно дает больше уму и сердцу, чем фланирование по улицам или многочасовое сидение у телевизоров.

...Весной и летом я вставал рано, часов в пять, и бежал к сараям, забирался на свою голубятню. Голуби уже ждали меня, урчали довольно, когда я открывал двери и выпускал их. Хорошо было сидеть на крыше солнечным утром, смотреть, как резвятся в голубом небе твои голуби. Поманишь их, они гут же прилетят, поклюют с ладони хлебных крошек, ходят вокруг, «разговаривают»...

Голуби жили у меня много лет. Только когда начал играть в команде мастеров, я отдал их соседским мальчишкам. Для меня началась жизнь в строгом режиме - работа, учеба, спорт, Словом, взрослая жизнь, а голуби остались в детстве.

Эти вот несколько лет между беззаботным детством и тем, когда я сделал выбор в жизни, были для меня годами подхода к с! юрту и первого с ним знакомства.

К сожалению, знакомство не всегда начиналось с «парад­ного входа»...

Вот, к примеру, история моей первой хоккейной клюшки.

Мы не имели никакого понятия о том, что такое хоккей с шайбой. Узнали об этом, когда на Автозаводе построили свой стадион. Это было в 1952 году. Мы регулярно приходили на стадион и наблюдали - через забор, разумеется, - трени­ровки хоккеистов. Как будто бы нам этот хоккей понравился. Надо было попробовать поиграть в него.

Я надеюсь, читателю понятно, что я имею в виду нас, маль­чишек, совершенно не организованных ни в дворовые команды, ни в спортивные секции. У нас не было ни тренера, ни вос­питателя, который мог бы что-то рассказать, чему-то научить. До всего мы доходили своим умом. Так вот. Прежде всего, как казалось, нам необходима настоящая хоккейная клюшка. Хотя бы одна, для образца. Остальные мы сделаем сами. И однажды, наблюдая за тренировкой, мы увидели, что на воротах лежат запасные клюшки. Я тихонько подкрался со стороны восточной трибуны, цоп клюшку - и бежать. Погоня меня не настигла -я вмиг взбежал наверх и перемахнул через забор.

...У каждого из нас были ледянки - так назывались шайбы, которые делали из срезанных каблуков. А клюшка - одна на все щитки. Сколько она нам служила! Мы играли ею все по очереди, ломали, клеили, плели-переплетали, в общем, очень ее берегли. О том, чтобы у каждого было по клюшке, мы тогда даже не мечтали.

А вот коньки с ботинками - тоже редкость по тем време­нам - я долго и настойчиво клянчил у родителей. Отец сначала не соглашался покупать такую дорогую вещь. Он приклепал мне старые коньки к изношенным, вовсе не спортивным ботинкам. Это было куда лучше, чем коньки на валенках. Но я от отца не отступался, чувствовал: еще немного нажать, и он сдастся. Я регулярно бегал в большой магазин «Культтовары», который открылся в новом доме, и смотрел, какие размеры ботинок и коньков там продаются. Однажды, в день отцовской по­лучки, я увидел, что в магазине есть ботинки моего размера. Видно, отец понял, насколько для меня это важно. И когда он приклепал коньки к новым ботинкам, я почувствовал себя окрыленным. Позднее появились новые, недоступные нам коньки: так называемые канадские хоккейные, или «канады».

Мы в подражание старательно загибали лезвия своих коньков, стачивали у них зады. При этом иногда безнадежно портили коньки. Эксперимент обходился дорого.

Это были уже последние всплески нашей спортивной само­деятельности. Вскоре мы познакомились с настоящим спортом и... заболели им.

Как оказалось, на всю жизнь.

Впервые на настоящий стадион я попал случайно. Как-то увидел, что народ валом валит на стадион, пошел вместе с толпой. Ни денег, ни билета у меня, конечно, не было. Путь через забор был для меня обычен. На Центральном стадионе в тот день играли команды футболистов-мастеров.

До сих пор я не говорил о футболе, но, по-моему, и так ясно: он был для нас «видом спорта номер один», и с ранней весны до поздней осени мы только и знали, что гонять мяч -пустырей тогда хватало. Как ни странно, но до 52-го года - до четырнадцати лет - я не видел настоящего футбола, не знал имен Боброва, Гринина, Федотова... Слышал только про Ивана Коровина, пацаны говорили, что у него удар страшный: когда он бьет пенальти, вратарь вместе с мячом в сетку влетает. Ну, думал, вот это сила, научиться бы так, как он.

Так вот, проник я впервые на футбольный стадион, и зрелище, которое я увидел, меня потрясло: огромное поле, трибуны, которые мне показались тогда грандиозными, и пароду - тьма. Я понял, что мне страшно повезло - попал на большой праздник. Но сама игра и азарт трибун увлекли меня еще больше. После игр заводского чемпионата, которые тоже мне казались образцом футбола, это было какое-то чудо. А вратарь... Казалось немыслимым, какие он брал мячи. Позже я узнал, что это был Николай Пучков.

Мог ли я тогда подумать, что наши судьбы пересекутся?

Я ушел со стадиона ошарашенный. Вот, оказывается, что такое спорт. А мы со своим жалким футболом - это так... Совсем другое... Конечно, я уже видел себя на поле, в форме, при огромном количестве народа... Но то были тайные, почти постыдные мечты, которые можно приравнять к фантастике. Это было совершенно неосуществимо, а потому глупо и смешно.

И вот именно тогда, когда меня поразило видение настоящего спорта, один товарищ мне сказал, что в спортзале стадиона будут записывать в футбольную секцию.

Мы пришли туда задолго до назначенного срока. Казалось, если прийти позже, надежда и мечта уйдут навсегда. Мальчишек набралось довольно много, человек сорок - пятьдесят. Все ждали тренера. Вскоре он пришел. Это был Салаков Геннадий Иванович, он потом преподавал физкультуру в нашей школе, да и в секциях я потом долго с ним занимался. Геннадий Иванович сказал, что возьмет ребят 38-го и 39-го годов рождения, остальные могут быть свободны. Потом бросил мяч и заставил всех по очереди «бить по воротам». Ну, думаю, это для меня пустяк. С правой дал - кое-как получилось.

- Ну а с левой попробуй! - сказал Салаков.

С левой вообще ничего не вышло. Я бы еще раз попробовал, но он уже бросил мяч другому. В секцию меня не взяли. И приятеля моего тоже.

Салаков сказал, что на тренировку надо приходить по вторникам, четвергам и субботам, в шесть часов вечера, пусть, мол, приходят те, кого он отобрал...

На первую тренировку я приехал. Сорок пять минут на трамвае ехал и думал: выгонит или нет? Никого из ребят я не знал, в случае чего и заступиться за меня некому. Но все-таки рискнул. Разделся, встал в строй. Геннадий Иванович начал перекличку по списку. Меня в списке, само собой, не оказалось.

Ну вот, думаю, как он сейчас вспомнит меня да как закричит: «А кто это с левой по мячу не попал?»

Но все обошлось. Видно, не все пришли, группа была небольшая, и тренер оставил меня. Я перевел дух и стал старательно тренироваться - впервые в своей жизни. До этого я и не знал, что такое тренировка.

Сначала была разминка. Потом мы бегали, прыгали и под конец немного поиграли с мячом. Никакого футбола и близко не было. Но мы занимались в зале, где тренировались мастера - футбольная команда «Торпедо» играла тогда в классе «Б», -и сама эта мысль не позволяла даже усомниться в необходимости и правильности именно такой тренировки.

В конце занятия Геннадий Иванович записал меня в свой список и сказал:

- Приходи, но учти, дисциплина строгая, пропустишь два раза - гуляй дальше.

Я не пропустил ни одной тренировки.

Всю зиму мы тренировались в зале. А весной перешли на футбольное поле возле Комсомольской проходной. Здесь уже начался футбол. В общем-то новый для меня футбол, более строгий и осмысленный. И хотя я тренировался очень старательно, почему-то был уверен, что форму мне не дадут - все-таки я был маленьким, думал, и формы-то, наверное, на меня не найдется. Но подобрали мне и бутсы, и майку, и трусы, и гетры. Я был горд. Я был готов прямо в форме по городу бегать на тренировки. И уж, конечно, я в ней ходил на уроки физкультуры. Не знаю, поймут ли меня нынешние мальчишки? Для них простая спортивная форма не имеет никакой цены. Разве вот адидасовская... А в то время одноклассники смотрели на меня, как будто я был отмечен печатью спортивного избранника.

Словом, лето в Николаевке я провел вполне содержательно.

Как только вернулся домой - помню, была последняя суббота августа, - сразу же к ребятам в футбольную команду. Как наши дела, продолжаются ли игры чемпионата города? Оказалось, что завтра очередная игра. Я, конечно, не думал, что тренер меня поставит на игру, но на всякий случай форму захватил. Геннадий Иванович меня спросил:

- Что делал летом? - Конечно, он имел в виду, тренировался ли я. И когда узнал, что тренировался каждый день, сказал:

- Ну, раздевайся!

Как я был благодарен тренеру за то, что поверил мне и разрешил играть. К тому времени я уж, кажется, понял, что спорт, игра - это моя стихия. Не то что понял и осознал - нет, наверное, просто ощущал это, стремился к игре постоянно, очень увлекался и чувствовал необычную уверенность в себе.

В конце концов, как я уже говорил, мы заняли первое место. Я получил приз - библиотечку из пяти книжек.

Это был мой первый спортивный приз.

Позже, в ноябре, на городском стадионе «Динамо» мы играли на кубок. Было уже довольно холодно, а в середине игры вдруг повалил снег... Футбольный мяч - как снежный ком. Эту игру мы тоже выиграли.

Вот таким триумфальным оказался мой первый спортивный сезон. За тот год я уже привязался к спорту.

После футбольного сезона тренеры стали набирать хоккейную команду. Тогда считалось естественным, что если ты летом играешь в футбол, то зимой переключаешься на хоккей. Хоккейным тренером был тот же Геннадий Иванович Салаков. Желающих играть в хоккей было много, но мы считали, что нас, как уже зарекомендовавших себя в команде, возьмут «вне конкурса».

К тому времени я уже представлял себе, что такое хоккей с шайбой, даже видел одну игру команды мастеров «Торпедо» с командой московского «Динамо» на Кубок РСФСР. Это была первая игра, на которой я присутствовал, так сказать, как законный зритель, по праву занимающий свое место на трибуне. До этого, как я уже говорил, на стадион проникал в основном через забор. А тут нас, как команду - обладательницу Кубка города, пропустили бесплатно, хотя желающих посмотреть матч было много.

Хоккей мне очень понравился. Опять-таки эта игра не шла ни в какое сравнение с той, в которую мы играли во дворе. Как говорят, лучшее - враг хорошего. О том, чтобы теперь играть в примитивную дворовую игру, не могло быть и речи. Запомнил, что в воротах стоял Сергей Курицын. В стеганых ватных штанах, в фуфайке. Нет, на его место я себя даже мысленно не ставил. Вратарь казался мне статичной фигурой. А я мечтал играть в поле, быть все время в действии.

Эту мечту мне удалось осуществить... когда я оставил большой хоккей: по сей день каждое воскресенье в семь утра мы играем на старом торпедовском поле, и я - левый крайний. В воротах не стою никогда.

Торпедовцы, к нашему большому удовольствию, тот матч выиграли. Все игроки выехали на лед, капитану вручили кубок, а всем остальным - грамоты и призы. Меня потрясло, что в качестве призов хоккеистам подарили охотничьи ружья. Для нас, мальчишек, это был предмет зависти. Вот, думал, как здорово! А может, и я когда-нибудь такой приз завоюю? Дело тут, конечно, не в меркантильности, - именно охотничье ружье было тайной моей мечтой. Я очень любил рыбачить, а об охоте с ружьем мечтал как о чем-то совершенно недоступном.

...Так вот, Салаков стал набирать хоккейную команду. Надо было пробежать «на скорость» на коньках и сделать несколько бросков шайбы - какова точность и сила броска. Видно, я уж слишком заважничал от своих спортивных успехов. Думал, умею кататься и шайбу кидать: во дворе-то я выделялся среди своих сверстников. Да и футбольное знакомство с тренером должно было помочь.

Date: 2015-05-19; view: 659; Нарушение авторских прав