Истоки историка-эволюционного подхода к пониманию человека 2 page

Раскрывая историко-культурный эволюционный смысл феномена «дурака», Д.С.Лихачев замечает: «Что такое древ­нерусский дурак? Это часто человек очень умный, но де­лающий то, что не положено, нарушающий обычай, приличие, принятое поведение, обнажающий себя и мир от всех церемониальных форм — разоблачитель и разоб­лачающийся одновременно, нарушитель знаковой систе­мы, человек, ошибочно ею пользующийся»[35].

Деяния еретиков, как и социальные смеховые действия шутов, также вносят неопределенность в культуру, лиша­ют ее устойчивости и тем самым дают прорваться тенден­ции к изменению социальной общности. Но в отличие от смеховых социальных действий эти деяния подпадают под элиминирующее влияние социального контроля. Предла­гаемые ими варианты эволюции культуры не вписываются в социальную систему, а поэтому пресекаются или раци­онализируются ею. При рационализации деяний «лишних людей» эти деяния часто стремятся отнести к разряду со­циальных смеховых действий, охарактеризовать их как «ненастоящие», шутовские, а следовательно, дозволен­ные. Так, посягнувший на права и гарантии образованно­го дворянства Павел I, который пытался внести изменение в существующую систему правления, объявляется «безум­ным», шутом на троне. Рационализация дворянским об­ществом поведения Павла I как «безумного», «странного», «исключительного» позволяет этой социальной группе освятить незыблемость самодержавного правления как такового. Точно так же дворянством объявляются «безум­ными» поступки П.Я.Чаадаева (прототип Чацкого), подвергшего критике официальную существующую систему правления. При всем глубочайшем социальном различии действий Павла I и П.Я.Чаадаева они направлены против устоявшегося социального правопорядка и рационализиру­ются дворянским обществом как «ненастоящие», «шутов­ские». При этом для этой социальной группы безразлично, что за феноменом «лишнего человека» (Павла I) как индиви­дуальности проступает тенденция эволюционного процесса повернуть колесо истории вспять, к допетровским време­нам; а за феноменом «лишнего человека» Чаадаева как индивидуальности — зародыш иной линии развития куль­туры, предвестник будущих либеральных преобразований, либеральной культуры в целом. Эволюционное значение ин­дивидуальности «лишнего человека» в том и состоит, что она несет такой вариант развития культуры, который в настоящий момент существования культуры не принима­ется, а в ряде случаев жестко элиминируется.

Описанный круг проявлений преадаптивной активно­сти в биогенезе, антропогенезе и социогенезе является необходимым моментом саморазвития системы, увеличе­ния возможностей ее эволюции.

Таким образом, на разных уровнях функционирования человека как «элемента» развивающихся систем — на уровне человека как индивида в биогенезе и антропоге­незе, на уровне личности как индивидуальности в социо­генезе — проявляются преадаптивные, избыточные формы активности, которые выражают тенденцию к их измене­нию и тем самым выступают как необходимый момент эволюционного процесса данных систем. В переломные периоды жизни развивающихся систем (биологические ка­таклизмы, социальные кризисы) значение преадаптивной активности входящих в эти системы элементов возрастает и приоткрывает ее эволюционный смысл. Так, например, кажущиеся излишними преадаптивные действия Джорда­но Бруно, взошедшего ради своих убеждений на костер, выступают как цена за адаптацию развивающейся соци­альной общности в целом, ее прогресс. В эволюции неред­ко неадаптивные действия индивида выступают как «цена» за адаптацию вида. В этой связи ставится вопрос о судьбе преадаптивных актов и их результатов в процессе разви­тия различных систем: могут ли акты, несущие тенденцию к изменению системы, из преадаптивных переродиться в адаптивные акты; при каких обстоятельствах в процессе эволюции происходят подобного рода изменения функ­ционального значения акта в развитии системы?

Принцип 3. Необходимым условием развития различного рода систем является наличие противоречия (конфликта или гармонического взаимодействия) между адаптивными фор­мами активности, направленными на реализацию родовой программы, и проявлениями активности элементов, несущих индивидуальную изменчивость.

Из этого принципа системного историко-эволю-ционного подхода к изучению человека как активного «элемента» разных систем вытекает следующие взаимодо­полняющие положения:

* Противоречие между мотивами деятельности инди­видуальности, проявляющееся в виде конфликта или гар­монического взаимодействия с идеалами и нормами социальной общности, может быть разрешено посредством либо поступков и действий, преобразующих родовую про­грамму социальной общности, либо различных перестро­ек мотивов индивидуальности в процессе взаимодействия с социальной общностью. В том случае, если противореч-ние носит характер гармонического взаимодействия, по­ступки и действия индивидуальности способствуют дальнейшему прогрессу социальной общности. Если же противоречие выступает в виде конфликта, то активность индивидуальности может повлечь за собой либо перестрой­ку родовой программы данной общности, привести к иному направлению эволюционного процесса этой сис­темы; либо к нивелировке индивидуальности, ее изоля­ции или полной элиминации в социальной системе.

* Отстаивание человеком своих мотивов и ценностей осуществляется как происходящая в процессе деятельно­сти самореализация индивидуальности, которая приводит к дальнейшему развитию данной культуры или порожде­нию в ходе преобразования действительности форм и про­дуктов иной культуры.

» Неадаптивная активность индивидуальности перерож­дается в адаптивную активность по отношению к данной общности тогда, когда созданные этой активностью в процессе самореализации нормы и ценности становятся нормами и ценностями соответствующей культуры. При этом активность индивидуальности перестает выполнять функцию к изменению данной системы и начинает вы­полнять функцию ее сохранения, стабилизации. Напри­мер, деяния исторических личностей, провозглашающих новую веру, вначале порой подвергаются гонениям, так как они вносят смуту, неопределенность в культуру свое­го времени. Однако в дальнейшем, в случае победы их веры, их варианта эволюции культуры, эти деяния возво­дятся в ранг эталонов, превращаются в стереотипы. В ре­зультате они становятся носителями функции к сохранению системы, начиная элиминировать или раци­онализировать проявления активности других индивиду­альностей как выразителей иных линиях эволюционного процесса.

Идея о гармонии противоположностей как движущей силы развития личности привлекалась Л.И.Анцыферовой для объяснения некоторых форм взаимодействия (или содействия) между различными компонентами психоло­гической организации личности как самостоятельной си­стемы. Например, гармонического противоречия между желаемым и достигнутым и т.п. В системном историко-эволюционном подходе к индивидуальности личности речь идет о гармоническом взаимодействии, возникающем в результате несовпадения между «только знаемыми» идеа­лами и ценностями группы и идеалами, которые стали подлинными мотивами для члена этой группы. Побужда­емая значимыми ценностями индивидуальность борется за то, чтобы они не только внешне признавались груп­пой, но и реально побуждали совместную деятельность данной группы. Отстаивая эти ценности, индивидуальность как бы подталкивает группу к более быстрому продвиже­нию по принимаемому пути эволюции, задает зону бли­жайшего развития культуры. Порой людям, проявляющим активность, выходящую за прйдесифутилитарной деятельности, говорят: «Ну что, вам больше всех надо?» Благода­ря изменениям, вносимым вследствие неутилитарной ак­тивности в родовую программу социальной общности, эта программа эволюционирования претворяется в жизнь.

Поведение «шута» как культурный эталон поведения индивидуальности. Поступки индивидуальности личности часто не вписываются в канонический образ «разумного человека», совершающего рациональные действия (М.К.Мамардашвили). В истории культуры наряду с обра­зом «разумного человека» выкристаллизовывался своего рода эталон «индивидуальности», черты которого в яв­ном виде переданы в мифах и фольклоре разных народов о своих культурных героях и их близнецах, «шутовских дуб­лерах» (Е.М.Мелетинской). К числу таких шутовских дубле­ров относятся мифологические плуты, или трикстеры. В.Н.Топоров на материале анализа образа трикстера в си­бирском фольклоре раскрывает роль индивидуального поведения мифологического плута в разрешении проти­воречий поведения социальной группы.

Первая особенность индивидуальности, характерная для поведения трикстера, заключается в постановке сверхце­лей, то есть целей, выходящих за пределы таких целей социальной группы, для достижения которых группа вы­работала стандартные типовые действия. Особый характер целеобразования индивидуальности личности, ухваченный в фольклорном образе трикстера, и приводит к другим чертам его социального портрета — готовности освоить неожиданный тип поведения, отклонению от принятых норм и даже их нарушению, немотивированности поступков с точки зрения здравого смысла, возможности менять свой облик и свободно перемещаться во времени и пространстве, бескорыстности действий.

«Человек трикстерной природы... и трикстер —...все­гда ищут свой единственный шанс на необщих путях, а ими, как правило, оказываются такие пути, которые рас­цениваются коллективным сознанием (во всяком случае, при первом взгляде) как неправильные, неэффективные, заведомо плохие. Собственно говоря, так оно и есть, если учесть, что главная цель' коллектива — установка не на максимум, а на гарантию сохранности, часто предполага­ющей именно стабильность, неизменность, верность ап­робированным образцам.

В формуле "пан или пропал " для коллектива самое важное не пропасть. Но есть класс экстремальных ситуаций (кста­ти, имеющих прямое отношение к коллективу в целом), когда единственный шанс на спасение отдать себя выбору между "пан" и "пропал", полным успехом или полным по­ражением, во вступлении на путь риска... Отдача себя этой рискованной ситуации выбора есть не что иное, как поиск неко­его скрытого резерва, но не за счет стандартных решений или даже магии, чуда... а за счет соответствующей критической си­туации поведенческой реакции на внешний стимул. Готовность и умение усвоить особый тип поведения определяет активный плюс деятельности трикстера... (курсив наш — АЛ.)»[36].

Среди характеристик «мифологических плутов» и куль­турных героев, будь то художественные образы Дон Кихота или Ходжи Насреддина или же реальное описание стран­ствующих в начале средних веков бродячих поэтов «вагантов», весьма существенной чертой является их неприкованность к тому или иному социальному слою, их подвижность, мобиль­ность в культуре. Они не просто перемещаются в географи­ческом пространстве своего времени, разрушая сословные перегородки, устойчивый, подчиняющийся жесткому со­циальному контролю распорядок жизни. Эти социальные кочевники тем и вносят неопределенность, возмущая спо­койствие, что, будучи лишены социальной оседлости, они выскальзывают из-под влияния того или иного централизо­ванного управления обществом, выпадают из рациональ­ной картины мира в целом.

Вместе с тем культурные герои или трикстеры, ориен­тированные на исключительные и непредсказуемые ре­шения, помогают «не пропасть» социальной общности, когда в истории общества возникают ситуации, требующие парадоксальных решений. Трикстер русского фольк­лора Иванушка-дурачок только тогда перестает быть ду­рачком, когда лягушка перевоплощается в Марью-царевну. В таких ситуациях проявляется присущая ему ориентация на парадоксальные решения, и из таких ситуаций он вы­ходит уже для всего честного народа добрым молодцем. Иногда индивидуальное поведение шутов или трикстеров обозначают исключительно как противоположное приня­тому поведению, как антинорму или антикультуру. Такая деструктивная разрушительная характеристика образа «шута», или «трикстера» страдает ограниченностью. В.Н.Топоров справедливо отмечает, что трикстер в кри­тической ситуации отыскивает необщие пути выхода из нее, иные пути для развития социальной группы, а не просто автоматически меняет принятые нормы на непри­нятые, находя парадоксальные выходы из безвыходных ситуаций, и после становится народным героем.

Всеми этими чертами обладают образы «трикстеров» и культурных героев в мифах, в фольклоре разных культур. В реальной жизни в каждой личности обитает трикстер или культурный герой, существование которого проявля­ется в ситуациях, требующих выбора и постановки сверх­целей, разрешения противоречий с социальной группой и самим собой, поиска нестандартных путей развития.

В естественноисторическом процессе развития соци­альных систем, прогрессе общества ценность проявлений личности как индивидуальности может возрастать и при­водить к возникновению либеральных культур, культур до­стоинства. Так, этнографами, например, показывается, что в традиционных архаических культурах преобладают социально-типические стереотипизированные формы по­ведения личности. В этих культурах мотивация поступков личности ограничивается ссылкой на законы предков — «так было раньше», а само поведение личности жестко регламентируется ритуалами. Основная функция ритуала в подобных культурах заключалась в том, что «ритуал сто­ял "на страже" традиции, выполняя всевозможные поте­ри и исправляя искажения, с одной стороны, и не допуская ничего нового в контролируемую сферу — с другой. Исключительная важность подобной проверки объясняется тем, что для так называемых традиционных обществ цельность, неизменность и равновесие были за­меной прогресса»[37]. Сколь разителен контраст этих обществ в исторической перспективе с теми культурами в челове­ческой истории, в которых ценность индивидуальности личности, ее инициатива, творчество становятся неотъем­лемым компонентом толерантных открытых систем, ус­ловием развития гражданского общества.

Итак, коперниканское видение человека как активно­го «компонента» тех или иных систем в русле системного историко-эволюционного подхода приводит к постанов­ке вопроса о необходимости возникновения феномена личности и его значении в естетсвенноисторическом про­цессе развития общества. Эволюционный смысл инди­видуальных проявлений человека в истории природы и общества состоит в том, что эти проявления, порожда-ясь в системе, обеспечивают ее существование и даль­нейшее развитие.

Для того чтобы раскрыть конкретные механизмы раз­вития и осуществления человека в биогенезе, антропогене­зе, социогенезе и персоногенезе, необходимо выделить системообразующие основания тех многочисленных под­систем, в которых происходит становление человека.

В качестве системообразующего основания, обеспечи­вающего приобщение человека к миру культуры и его са­моразвитие, выступает целенаправленная совместная деятельность. Развитие и функционирование человека в процессе деятельности является исходным пунктом ана­лиза человека в русле конкретно-научной методологии де-ятельностного подхода в психологии.

глава 4

принципы деятельностного подхода — конкретно-научной методологии изучения человека в психологии

Категория деятельности в психологии личности

В качестве конкретно-научной методологии изучения личности различные общепсихологические направления принимают принци­пы деятельностного подхода, в том числе и получивший свое конкретное воплощение в ряде исследований этого подхода принцип системности.

В психологии понятие «деятельностный подход» чаще всего употребляется в двух значениях. В более широком смысле под деятельностным подходом понимается мето­дологическое направление исследований, в основу ко­торого положена категория предметной деятельности (К.Маркс). Это направление развивается в исследованиях таких психологов, как Б.Г.Ананьев, Л.С.Выготский, П.Я.Гальперин, А.В.Запорожец, Б.В.Зейгарник, А.Н.Леонтьев, А-Р.Лурия, Д.Б.Эльконин и С.Л.Рубинштейн. Осо­бенно большой вклад в разработку деятельностного подхода внесен А.Н.Леонтьевым и С.Л.Рубинштейном. Деятельнос­тный подход также нашел свое выражение в исследовани­ях таких зарубежных психологов, как Ж.Политцер, А.Валлон, Л.Сэв, Т.Томашевский, М.Форверг, М.Коул, Дж.Верч и др.

В более узком смысле «деятельностный подход» есть теория, рассматривающая психологию как науку о по­рождении, функционировании и структуре психического отражения в процессах деятельности индивидов (А.Н.Леонтьев).

При всех различиях в трактовке категории «деятельность» подавляющая часть современных психологов признает тот факт, что без обращения к этой категории путь к конкрет­ному изучению развития и формирования личности — воп­росов о соотношении биологического и социального в жизни личности, механизмов регуляции социального поведения личности, ее творчества, способностей, характе­ра, воспитания, коррекции отклонений личности и т.д. — будет закрыт. Разработка психологии личности в контексте методологии деятельностного подхода позволяет реализо­вать те требования к изучению человека, которые сформу­лированы на уровнях философской и общенаучной системной методологии, преодолеть антропоцентризм при исследовании личности. Введение категории деятельности в психологию меняет точку отсчета, с которой начинается построение общей теории и конкретных методов анализа развития и динамики поведения личности. На смену традиционному пониманию человеческого «Я» либо как некоего интегрирующего психические процессы начала либо «спрятанного под поверхностью кожи индивида», либо выступающего как идеальная метафизическая инстанция, приходят представления о нескончаемой веренице рожде­ния человека как личности в процессе его движения в си­стеме социальных отношений, осуществляемого в деятельности и общении. Акцентируя происходящий в пси­хологии переход изучения проблемы личности в иную си­стему координат, А.Н.Леонтьев писал:

«Личность... ее коперниканское понимание: я нахожу/ /имею свое «я» не в себе самом (его во мне видят другие), а вовне меня существующем — в собеседнике, в люби­мом, в природе, а также в компьютере, в Системе»[38].

Если предметная совместная деятельность вводится в качестве метода анализа развития личности, то становит­ся очевидной неадекватность статичного «вещного» по­нимания личности, ее структуры и утверждается, что основной формой существования личности является ее раз­витие.

В контексте деятельностного подхода к изучению пси­хических явлений и личности человека предлагается сле­дующее определение категории «деятельность»: деятельность представляет собой динамическую, саморазвивающуюся иерархическую систему взаимодействий субъекта с миром, в процессе которых происходит порождение психического образа, осуществление, преобразование и воплощение опосредст­вованных психическим образом отношений субъекта в пред­метной действительности. Исторически для психологии характерны два следующих момента: а) введение положе­ния о единстве психики и деятельности, исходно проти­вопоставившего деятельностный подход в психологии как различным вариантам психологии сознания, изучавшим «психику вне поведения», так и разным натуралистиче­ским течениям поведенческой психологии, изучавшим «поведение вне психики»; б) введение принципов разви­тия и историзма, воплощение которых в конкретных исследованиях эволюции психики и общественно-истори­ческой природы психики человека необходимо предполагает обращение к деятельности как движущей силе развития психики человека и его личности.

В деятельностном подходе раскрывается положение о том, что анализ системы деятельностей, реализующих жизнь человека в обществе, приводит к раскрытию такого мно­гоуровневого системного образования, как личность.

Любые попытки понимать личность вне контекста ре­ального процесса взаимоотношений субъекта в мире с са­мого начала обессмысливают изучение ее сущности. Рассматривать личность вне анализа деятельности — зна­чит сбрасывать со счетов ключевой для понимания любой саморазвивающейся системы вопрос «для чего» (Н.А.Бернштейн) возникает личность как совершенно особая реаль­ность. Эволюция образа жизни, развитие психики человека в биогенезе, -социогенезе и персоногенезе приводят к по­явлению личности как особого «элемента» системы, обес­печивающего ориентировку в мире социальных отношений и преобразование образа жизни. Поэтому логическая опе­рация изъятия личности из системы общества, из процес­са взаимоотношений субъекта с миром, «потока» его деятельностей перекрывает дорогу к изучению закономер­ностей становления, развития и функционирования лич­ности в мире.

Деятельностный подход не отбрасывает принципы ана­лиза психических явлений в других течениях психологи­ческой науки, а сохраняет и перерабатывает все ценное, найденное в разных направлениях развития психологи­ческой мысли. К числу принципов деятельностного под­хода в психологии относятся принципы предметности, активности, неадаптивной природы деятельности субъек­та, опосредствования, интериоризации (экстериоризации), а также принципы зависимости психического отражения от места отражаемого явления в структуре де­ятельности субъекта, развития и историзма.

Принцип объектной и предметной детерминации деятельности человека

При исследовании проявлений человека как организма, челове­ка как индивида и человека как личности необходимо разграничи­вать объектную и предметную детерминацию проявлений жизни человека в разных системах.

Под объектной детерминацией понимаются различные виды физической стимуляции, непосредственно воз­действующие на организм и воспринимаемые разными органами чувств человека. Объектная детерминация, обес­печивающая ориентировку человека в мире, является максимально беспристрастной, неизбирательной, индиф­ферентной к смысловому содержанию раздражителя. Если на мгновение можно было бы представить себя в «объек­тном» мире, то вокруг оказалось бы пространство кон­трастов, форм, послеобразов, то есть пространство, в котором действует «закон угла зрения», а не «закон кон­стантности восприятия». Люди бы очутились в «мире без значений» и, как Алиса в Зазеркалье, старались бы всюду отыскать «значения», которые покинули вещи.

Две главные характеристики объектной детерминации образа — максимальная полнота и объективность рецеп­ции объекта (Н.А.Бернштейн). Представления о законо­мерностях преобразования объектной детерминации образа изучались в русле естественнонаучных натуралистических концепций, основывающихся на схемах «стимул — реак­ция», «организм — среда». Объектная детерминация обра­за является предметом исследования в сенсорной психофизике, нейрофизиологии, психофизиологии сен­сорных систем. Объектная детерминация образа, действительно, обеспечивает тот материал, те «сырые сенсорные данные», без которых не может быть построен субъ­ективный образ объективного мира.

Объектная и предметная детерминации процессов пси­хического отражения не противостоят друг другу. Их про­тивопоставление иногда возникает в ходе полемики между представителями разных подходов к изучению психики, сосредоточившихся на изучении психического восприятия мира человеческой культуры и изучающих существующий независимо от совокупной деятельности человечества мир природы. В реальности же продукты объектной детерми­нации выступают в качестве необходимого чувственного материала, по выражению А.Н.Леонтьева, в «чувственной ткани сознания».

Специфика предметной детерминации образа мира со­стоит в том, что объекты внешнего мира не сами по себе непосредственно воздействуют на субъекта, а определяют формирование образа, лишь преобразовавшись в деятель­ности, превратясь в ее продукты и приобретя тем самым не присущие им от природы системные качества. Только наделенные системными качествами объекты становятся предметами деятельности. Вне деятельности этих систем­ных качеств объектов не существует.

Филогенетические предпосылки предметности прояв­ляются в детерминации процессов образа мира животных биологически значимыми признаками объектов, описан­ным в этологии ключевыми раздражителями, а не любы­ми воздействиями внешнего мира. Так, например, паука побуждает к активности не появление мухи, а вибрация паутины, приобретшая в ходе адаптации «биологический смысл», то есть отношение к потребностям паука, и став­шая тем самым вызывающим активность паука ключевым раздражителем. В филогенезе различных биологических видов образы мира выступают для животных как обус­ловленные предметной детерминацией разные про­странства биологических смыслов (А.Н.Леонтъев).

В своей развитой форме предметная детерминация об­раза мира свойственна исключительно миру человеческой культуры. Она проявляется в обусловленности процессов порождения образа опредмеченными в объектах внешнего мира «значениями» (А.Н.Леонтьев), которые представля­ют собой форму хранения общественно-исторического опы­та и существуют в фиксированных в орудиях труда схемах действия, в понятиях языка, социальных ролях, нормах и ценностях.

Принцип предметности составляет ядро методологии деятельностного подхода к изучению личности. Именно этот принцип и тесно связанные с ним феномены пред­метности позволяют провести четкую разделяющую ли­нию между деятельностным подходом и различными антропологическими концепциями, основывающимися на схемах «стимул — реакция», «организм — среда», «лич­ность — общество». Без детального освещения принципа предметности и раскрытия феноменов предметности как узлового пункта деятельностного подхода понять смысл и пафос этой конкретно-научной методологии изучения че­ловека в психологии невозможно. Для того чтобы раскрыть содержание феноменов и принципа предметности, необ­ходимо охарактеризовать системную природу этих фено­менов и тем самым показать их несовместимость с пониманием взаимоотношений между «организмом» и «средой», «обществом» и «личностью» как двумя, меха­нически воздействующими друг на друга факторами.

Сделать это совсем не просто, так как при характери­стике этого принципа возникают те милые препятствия, которые «расставляет» цепкое метофизическое мышление. Первое из этих препятствий заключается в том, что «пред­мет» берется в обыденном понимании как «объект», то есть вне зависимости от деятельности, образа жизни в целом. Та­кого рода понимание является благодатной почвой для воз­никновения разного рода упрощенных выражений, например высказывания о том, что предметная деятельность — это не что иное, как манипулирование с предметами. При этом окружающая действительность сразу же, как это демон­стрируют бихевиористы, благополучно рассекается на мир стимулов («объектов»), воздействующих на субъек­та, и мир реакций; или «внешний мир общества» и «внут­ренний мир личности». Между тем, как специально подчеркивал А.Н.Леонтьев, предмет не есть сам по себе существующий объект природы, а «... то, на что направлен акт... то есть как нечто, к чему относится живое существо, как предмет его деятельности» [39]. В другой работе он писал: «...предмет деятельности выступает двояко: первично — в своем независимом существовании, как подчиняющий себе и преобразующий деятельность субъекта, вторично — как образ предмета, как продукт психического отраже­ния его свойства, которое осуществляется в результате деятельности субъекта и иначе осуществиться не может»[40]. В свою очередь деятельность субъекта, регулируемая пси­хическим образом, опредмечивается в своем продукте. Оп-редмечиваясь в продукте, она превращается в идеальную сверхчувственную сторону производимых ею вещей, их особое системное качество.

Все указанные выше положения являются основой понимания принципа предметности в деятельностном под­ходе. Однако за ними нелегко просматривается психоло­гическая реальность, и порой создается впечатление, что эти положения остаются на уровне пустых абстракций. Поэтому-то необходимо прямо указать на различные фено­мены предметности, которые проявляются в познаватель­ной и мотивационно-потребностной сферах деятельности личности.

В экспериментальной психологии существует немало фактов, на материале которых можно отчетливо высве­тить самые различные аспекты феномена предметности. Прежде всего к числу этих фактов относятся обнаружен­ные в теории поля Курта Левина и в гештальтпсихологии феномены «характера требования» и «функциональной фиксированности» объектов. «Характер требования» и «функциональная фиксированность» (К.Дункер) и отно­сятся к такого рода свойствам объекта, которыми объект наделяется, только попадая в целостную систему, в то или иное феноменальное поле.

Явление притяжения со стороны объектов, то есть «ха­рактер требования» (К.Левин) предметов, неоднократно описывался в художественной литературе. Порой побуж­дающий предмет не выступает в сознании человека, но тем не менее властно определяет его поступки, «притяги­вает» человека к себе. Так, герой романа «Преступление и наказание» Раскольников, намеревающийся пойти в по­лицейскую контору, вдруг находит себя (разрядка моя. — А.А.) у того места, где им было совершено убий­ство старухи-ростовщицы: «В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была уже в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остано­вился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом через две улицы, — может быть, без всякой цели, а мо­жет быть, чтобы хоть минуту еще потянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в землю. Вдруг, как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидел, что стоит в того дома, у самых ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.