Часть 2 Избранные статьи Людвига Бинсвангера 4 page

Логический позитивизм Венского кружка был примером систематического философского подхода, который, если бы он просуществовал достаточно долго, чтобы развиться в философскую систему, представил бы собой превосходный пример скудости небольшого меньшего круга, рассматриваемого в его роли порождающего объяснительный больший круг. Здесь меньший круг требует эмпирического, чувственного наполнения для всякого понятия и эмпирического подтверждения для всякого суждения. В соответствии с этим суждения, касающиеся морали, эстетических ценностей, религиозного сознания и тому подобного, отвергаются как вздор или преобразуются, сводятся к уровню вещественности, и эта редукция совершенно невыносима для людей в этических ситуациях, творчестве и религиозной борьбе. (Примером было бы то, что все три ситуации — этическая, художественная и религиозная — есть просто результат взаимодействия молекул в клетках мозга.)

Но в равной степени отвратительна для, скажем, благочестивого католика мысль, что все религии, начиная с религии каннибала с островов Фиджи до дзен-буддизма, — это просто разные способы обращения к одному и тому же Богу. Рассудительный католик захочет увидеть, насколько некоторые религии похожи на его религию и даже, в некотором смысле, говорят одно и то же — но он будет требовать, чтобы убедительное объяснение истории религии показало, что некоторые религии являются языческими, варварскими, самонадеянными, идолопоклонническими и так далее. Он не согласится с тем, что поклоняющиеся козе приходят к Христу через слишком узкий смысл всего сущего.

Аналогом вышеупомянутого в философии является система, которая заявляет, что все системы истинны в некоторой степени, что все идеи относятся к некоторой реальности, что ничто не является полностью ложным или иллюзорным. Томимый жаждой путник в пустыне не получает убедительного объяснения его миража, когда ему говорят, что вода, которую он видел, была реальной для него, хотя и не «интерсубъективно». Убедительное объяснение должно начинаться и заканчиваться утверждением, что вода была абсолютно нереальной, это в действительности был песок и только песок. Философская система должна иметь в себе некую основу для анализа, должна отбирать и отвергать, так же как и принимать, и истинность некоторых других систем, и объекты, которые состав-

Систематическое объяснение и наука психоанализа 41

ляют «вселенную». Систематический философ не может допустить, чтобы больший круг был таким большим, как он (философ) захочет. Он должен ограничить больший круг, уделяя особое внимание меньшему кругу.

Идеал объяснения должен, таким образом, объединять две взаимно противоположные цели: сохранить то, что должно быть объяснено, в целости, как оно появляется, и в то же время свести его, насколько это возможно, к тому, с чем мы уже знакомы, о чем мы уже имеем знание, или, в более общем смысле, к тому, что считается основной реальностью. Пренебрегать первым требованием значит подвергаться опасности, иллюстрируемой примером с квартетом Бетховена, опасности, которую можно формализовать следующим образом: если А объясняется с помощью редукции (в смысле либо подведения А под «заранее установленные b законы, либо разбивания А на «приемлемые» компоненты) как «в действительности» abed, и если, исходя только из abed, невозможно, не зная заранее, каким образом А явилось in toto (в целом, целиком (лат.}. — Прим. перев.), вернуться к А, — тогда то, что объясняется, было не А, а в лучшем случае только аспект А. В нашем радикальном примере с квартетом Бетховена едва ли было бы возможно, исходя из представления о лошадином хвосте и кошачьих кишках, прийти к обратному заключению о чем-либо музыкальном (не говоря уже о квартете), если не знать заранее, что струны и смычки скрипок изготавливаются из таких вещей. Опасность здесь, таким образом, — это бедность дифференциала в рамках «основной реальности» мира, рассматриваемого системой. С другой стороны, пренебрегать вторым требованием значит вообще отбросить назад феномены, которые необходимо объяснить, как они появились. Такой способ философствования — это «ни на что не годный брат» феноменологии, который, пожалуй, мы могли бы назвать «феноменографией» ² и который может стать просто толкованием или раскрытием. В та*Пй философии существует соответствующая неспособность доказать точку зрения. Ибо доказательство точки зрения в философской системе связано с тем, что отрицание точки зрения, которую нужно доказать, противоречит исходным посылкам или суждениям, выведенным из исходных посылок в системе (большем круге). Но поскольку большой меньший круг очерчивает систему, в которой в противоположность системе, очерченной небольшим меньшим кругом, мы имеем избыток основной реальности, существует тенденция, что все «вещи» и суждения о вещах поглощаются нетронутыми, как они являются, «проглатываются целиком». Доказательство имеет тенденцию уступать ассимиляции. Дополнительная тенденция такой философии становиться просто раскрытием или толкованием усугубляет эту ситуацию, поскольку в таком случае мы постоянно находимся в затруднении относительно того, каковы исходные посылки и каковы производные суждения.

Феноменография появляется на свет, когда меньший круг неудержимо увеличивается, когда критерий для элементарного факта становится бесконечно неопределенным. В таком случае исчезает возможность того,

Ulrich Sonnemann, Existence and Therapy (New York, 1954), p. 344.

42 Критическое введение в экзистенциальный психоанализ А. Бинсвангера

что больший круг вообще когда-либо появится, и с ней исчезает возможность системы, даже несмотря на то, что в то же время делается попытка создать систему. Результат энциклопедический, а не объяснительный. Казалось бы, феноменология с ее сознательным игнорированием попытки редукции — не путать с феноменологической редукцией Гуссерля, которая является названием для метода устранения редуцирующего, толковательного элемента из исследования феноменов — может сделать \:ебя уязвимой для такого обвинения. Однако есть большая разница между принятием объекта или феномена, как он появляется, и методичным поиском сущности феноменов, как они на самом деле являются человеческому сознанию. Это разница между, скажем, принятием Бога как существа высшей реальности и исследованием сущности феноменов веры-в-Бога; с другой стороны, разница между принятием феноменов веры-в-Бога как мирского объекта и исследованием сущности верования или веры, как она переживается верующим. Это, далее, разница между признанием объекта основной реальностью, обладающей всей силой первичного факта, и исследованием содержания сознания до тех пор, пока не будет раскрыта необходимая феноменальная структура объекта. В первом случае исследование останавливается радикально рано, при этом критерием становится тот факт, что нечто является реальным; в последнем исследование продолжается до тех пор, пока не будет обнаружен «чистый опыт... с его собственной свойственной ему сущностью»³. «Решающий фактор заключается прежде всего в абсолютно точном описании того, что в действительности лежит перед человеком в феноменологической чистоте, и в удерживании на расстоянии всех интерпретаций, которые выходят за пределы данного»⁴.

Теперь мы можем сформулировать подразумеваемое здесь различие между «объяснением» и «пониманием». Понять вещь, феномен, идею или опыт значит подойти к объекту, который нужно понять, на его условиях, видеть в нем структуры, которые выявляются с его стороны, а не с нашей. Понять объект значит принимать в нем участие до тех пор, пока он не уступит свою сущность нам — тем, кто понимает. Необходимое условие такой задачи — это, с другой стороны, «[держать] на расстоянии все интерпретации, которые выходят за пределы данного». Ни редукция, ни «феноменография», системы как с маленьким, так и с большим меньшим кругом, не могут выполнить этого. Первая не может, потому что по определению она стремится свести феномены к тому, что она считает основными законами⁵ или основной реальностью. Последняя не может по менее очевидной причине: она регистрирует, наряду с феноменом, все интерпретации этого феномена, так что то, что она дает нам, это не тот феномен, который действительно находится перед нами, но феномен, инкрустированный выходящими за пределы феномена соотнесениями и интерпретациями, т. е. феномен как уже редуцированный.

³ Husserl, Ideas, trans, by W. R. Boyce Gibson (London, 1952), p. 344.

⁴ Ibid., p, 262.

⁵ Sonnemann, p. 33.

Систематическое объяснение и наука психоанализа 43

В объяснении феномены, как они появляются, преобразуются в том смысле, что они либо подводятся под законы, устанавливающие их связь с другими, отличными от них феноменами, либо они разбиваются на части, почему-то представляющиеся более реальными, чем конфигурация тех частей, которые, как считается, составляют исходный феномен. Оба смысла объяснения можно назвать редукцией в том отношении, что феномены больше не сохраняют нетронутость, независимость или нерушимую целостность.

Пожалуй, может показаться странным подразумевать, что возможно объяснить что-либо полностью, не понимая это. Смысл, который я вкладываю в эти слова, однако, следующий: то, что объясняется, сводится к тому, что понято ранее. Конечно, мы понимаем объясняемый феноме^, но только постольку, поскольку он соотнесен, сведен и преобразован в то, что мы поняли ранее, возможно, тем же путем, возможно, путем понимания в первоначальном смысле, как изложено выше.

Естествознание как объяснительная система

На естествознание, трактуемое в контексте вышеизложенных различий, можно смотреть как на одну объяснительную систему среди многих в истории мысли или, если быть более точным, как на класс объяснительных систем, класс, который состоит из физики, химии, биологии и т. д. Как объяснительную систему мы могли бы назвать ее системой, в которой меньший круг невелик и хорошо очерчен. Например, в физике:

Первый шаг Галилея заключался в отвлечении. Только материальный аспект вещей и мира вообще принимается во внимание. Единственный предмет исследований?^— пространственные конфигурации и пространственно-временные события⁶.

Здесь мы видим, что одному аспекту явлений, процессов, вещей придается привилегированное положение основного факта: их пространственно-временному аспекту. В физике меньший круг, правило преобразования феноменов, таков, что все феномены, объясняемые с помощью систематической связи в большем круге (собственно физике), сначала сводятся к их пространственно-временному аспекту. Это общее понятие объективного пространства-времени само является результатом другой исходной посылки, не самой физики, а естествознания в целом, рассматриваемого как объяснительная система; эта более фундаментальная посылка — та, которая определяет материальность.

В науке биологии это понятие материальности подверглось дальнейшему изменению. Вместо вещей мы находим организмы, которые являются вещью особого рода, но тем не менее все же вещью, т. е. все же феноменом,

⁶ Aron Gurwitsch, «The Last Work of Edmund Husserl», Philosophy and Phenomenological Research, Vol. 16 (1956—1957), p. 391.

44 Критическое введение в экзистенциальный психоанализ А. Бинсвангера

рассматриваемым в объективном пространстве-времени. Организм, для нехолистической биологии, это сложная вещь, с движением и меньшими вещами внутри нее (опять-таки только в смысле объективного пространства-времени). Там, где в физике мы имеем силы, в биологии мы имеем тропиз-мы, инстинадгы, побуждения; там, где в физике мы имеем элементарные частицы, в биологии мы имеем гены и т. д. Меньший круг биологии — это модификация меньшего круга физики в этом смысле: несводимая реальность для целей биологии — это пространственно-временная вещность постольку, поскольку она функционирует в живом организме, который сам по себе является очень сложной пространственно-временной вещью.

Науки — это элементы одной огромной объяснительной системы, в которой каждая отдельная наука представляет собой частный случай главного меньшего круга, определяющего объяснительную систему естествознания в целом.

Обращаясь к рассмотрению меньшего круга этой, по крайней мере в нынешние времена, гипотетической дисциплины науки вообще, мы обнаруживаем вместо основной субстанции или вещества то, что является почти методологическим предписанием, выполняющим роль исходной посылки и мирообразующего правила преобразования феноменов. Недостаточно просто классифицировать это как эмпиризм или как приказ признавать исходным фактом то, что воспринимается органами чувств или что имеет конечное соотнесение с чувственным восприятием. Ибо в современной науке сам термин «чувственное восприятие» очень усложнен, это термин, который никоим образом нельзя отождествлять с «восприятием», как мы обычно переживаем его в повседневной жизни. Современную научную концепцию чувственного восприятия лучше всего понять как результат более простого предписания, а именно, предписания удалить воспринимающего, насколько это возможно, от того, что воспринимается, при попытке получить знание о том, что воспринимается. Корни такого предписания можно увидеть не только в том, что Галилей поместил пространственно-временные процессы в основание реальности, которую он исследовал⁷, но также и более поразительно в Декарте, который изолировал сферу сознания от сферы тела и воспринимаемого мира, что приводит к понятию чистой материальности, которая, хотя и лишена сознания, доступна математическому познанию.

Если мы все же пытаемся найти основную субстанцию, к которой сводятся все феномены, подпадающие под сферу научного объяснения, то это была бы та самая чистая материальность. Но по крайней мере в равной степени важно помнить, что это понятие чистой материальности есть продукт умонастроения или позиции, или методологического предписания: не пускать «я» в его мир, когда оно исследует «мир». Я вернусь к этому вопросу при обсуждении научного проекта мира.

Что касается «большего круга» науки, собственно науки, содержания научного знания, того, что наука знает, — первый вопрос, который мы должны задать, действительно ли это круг. Поскольку несомненно выяснилось бы, что наука, прежде всего, — неограниченная во времени

⁷ Ibid., р. 392.

Систематическое объяснение и наука психоанализа 45

дисциплина, «поступательный исторический процесс, который переходит от фазы к фазе, [приближаясь к] идеальной цели, а именно, „природе как она действительно есть в себе"»⁸. Следовательно, против того, чтобы назвать науку круговой, выступает, по-видимому, то, что эта наука еще не завершена, возможно, по существу не завершена, поскольку верификация, основа научного теоретизирования, обращается к будущему времени. И все же то, что говорит Зоннеманн, характеризуя астронома, может быть отнесено ко всему естествознанию:

Движения и величины небесных тел даны наблюдателю таким образом, что контекст количественных законов, управляющих четырехмерной областью, где производятся наблюдения, можно абстрагировать от них, а также применить к ним повторно, делая возможными поддающиеся проверке предсказания ⁹. (Курсив мой.)

Другими словами, только то рассматривается отвлеченно от феноменов, что в принципе может быть применено повторно, проверено. Это круг — хотя и не порочный. Он был бы порочным, только если бы законы, рассматриваемые отвлеченно от данных, сами стали бы конституирующими для дальнейших данных, и неудача проверки стала бы фактически невероятной, как случилось, например, в развитии Птолемеевой астрономии, где в движениях планет видели и искали только безукоризненные круговые * движения. Мы могли бы, пожалуй, неточно охарактеризовать круг современной науки как рассуждение от А (наблюдения) через В (законы, рассматриваемые отвлеченно) до А (другие наблюдения, включая А). Требование состоит в том, чтобы А проводились в том же духе, что и А, не позволяя В влиять на выбор или регистрацию А. Это становится, таким образом, трудной проблемой, касающейся того, что проверяется при проверке: законы или наблюдения.

Если можно говорить о «неограниченном во времени» круге (спирали?), или «круге в объективном времени», то здесь мы имеем такой круг» Факты, сами по себе, не существуют, кроме как в теории, и, в известной степени, конституируются теорией; теория имеет силу только постольку, поскольку она согласуется с фактами. «В этом процессе происходят постоянные взаимные уступки между тем, что мы считаем установленным фактом, и возможными гипотезами. Мы не только исключаем гипотезы, признанные несовместимыми с фактами, но мы также используем теоретические аргументы, чтобы скорректировать показания наблюдения или результаты эксперимента»¹⁰.

В общем, таким образом, меньший круг науки требует сведения феноменов к факту, при этом факт понимается как феномены, лишенные сознания и человеческой самости. Больший круг подробно устанавливает, что есть факты, посредством применения и повторного применения теорий, которые сами отчасти конституируют и освещают факты.

⁸ Ibid., р. 391.

⁹ Sonnemann, p. 42.

* Конечно, в буквальном смысле, а не метафорическом.

¹⁰ Morris R. Cohen, Reason and Nature (Glencoe, 111., 1953), p. 81.

46 Критическое введение в экзистенциальный психоанализ А. Бинсвангера

Возможность психологии как естественной науки

Психология, наука о человеческом сознании и поведении, оказывается, таким образом, в неестественном положении. С одной стороны, она хочет jöbiTb «объективной», хочет занять свое место как одна из естественных наук, хочет найти подтверждение в других науках, таких как биология и химия, и подтверждать их. С другой сторону, она хочет изучать то, что наука со времен Декарта и Галилея требует исключить из области исследования: душу, психику, сознание.

В психологии феномены, упрощаемые меньшим кругом науки, кроме того относятся к тому же классу, что и само исследование.

В отличие от физика, психолог... исследует процессы, которые относятся к тому же общему роду — восприятие, научение, мышление, — что и те, пек средством которых он проводит свое исследование¹¹.

Опасность заключается в том, что научный метод считается конституирующим для природы мышления или восприятия, и таким образом любое мнение или восприятие, которое, как утверждает человек, дает ему истину и которое расходится с научным мнением, сразу объявляется «просто субъективным» или «проективным» и так далее. Ибо психолог не может признать, что его способ достижения истины можно вытеснить другим способом мышления или восприятия. Если он поступает так, пытаясь сохранить верность феноменам, которые он исследует, он косвенным образом признает, что его метод может быть опровергнут, а его результаты отвергнуты другим методом — скажем, художественным или интуитивным.

Психолог пытается ввести в область исследования то, что исключил Декарт. Объективный мир, мир res extensa — это мир, из которого удалены сознания и «я». Научный метод не может редуцировать то, что производит редукцию, сознание, мышление, восприятие — «я». Психология не может объяснить процессы, относящиеся к тому же роду, что и тот, посредством которого она проводит свое исследование, не предписывая вначале, что собой представляют эти процессы; не предписывая фактам заранее. В таком случае круг был бы порочным, как в Птолемеевой астрономии.

Казалось бы, в таком случае, что единственная возможность для психологии существовать в качестве естественной науки — существовать в форме бихевиоризма, где фактически сознание было исключено из области исследования. Бихевиоризм твердо придерживается предписания естествознания; то, что изучает бихевиорист, — это объекты, которые материальны, в которых исключен воспринимающий. Короче, предмет бихевиоризма — это предмет, в котором «я» изгнано из мира, который оно исследует. Это, возможно, научный метод. Но психология ли это? Если «я» исключается, если на сознание навешивается ярлык бессмыс-

¹¹ Sonnemarm, p. 15.

Систематическое объяснение и наука психоанализа 47

ленного, если все, что мы переживаем как «субъективное», не только не объясняется, но изымается из области исследования, у нас больше нет науки о «я», больше нет психологии, а есть набор теорий о человеческом поведении, которые в принципе могут быть проверены, только если избегать сам источник проверки — самого сознающего субъекта.

Недостаточно сказать, что наука предписывает только, чтобы индивидуальный субъект был, насколько это возможно, исключен из исследования, что сознание, мышление, сами по себе, могут исследоваться отдельным индивидуумом при условии, что этот отдельный исследователь, qua ученый, нс допускает свою субъективность в исследование. Ибо, повторим, психолог ищет истину о мышлении, восприятии и так далее. «Свести самого себя» к ученому — и только к ученому, — который ориентируется на свой предмет, как физик ориентируется на свой, значит автоматически исключить из поля зрения определенные возможные данные, среди которых имеются умозрительные формы, противоречащие тем, к которым, как он полагает, ведет его исследование ¹².

Затруднение можно сформулировать так: по существу неправомерно сводить (т. е. преобразовывать) феномены того же общего порядка, что и те, которые являются источником систематической структуры, используемой для объяснения феноменов, редуцируемых таким образом. Единственный способ размышлять о мышлении — наблюдать мышление. Но к чему мышление может быть умозрительно сведено, кроме как к самому себе? Объяснять мышление путем преобразования его значит терять феномены мышления. Но сохранить его в целости значит отказаться от естественно-научного метода, который держал бы его мир свободным от сознания, конечных целей и т. д.; сохранить его в целости значит нарушить меньший круг естествознания и признать реальным то, что в науке преобразуемся во что-нибудь другое.

Следовательно, псюсология как естественная наука не в состоянии объяснять из-за крайне маленького размера ее меньшего круга по сравнению с содержанием ее мира. В такой психологии мы обнаруживаем то же препятствие, с которым мы столкнулись при объяснении квартета Бетховена как лошадиных волос и кошачьих кишок. Мы никак не можем вернуться от объяснения к объясняемой вещи без предшествующего знания о том, что представляло собой то, что нужно было объяснить.

Дилемма психологии сходна с дилеммой любой дисциплины, предметом которой является человеческое сознание и которая желает следовать примеру естествознания. Коренное различие между предметами физики, биологии и т. д. и психологии, истории, литературной критики и т. д. выражается следующим образом: в то время как в физике каждое данное не имеет смысла, пока оно не связано с другими данными посредством концептуальной схемы и гипотезы, в психологии каждое данное, результат человеческого восприятия, мысль, эмоция и т. д. сами по себе обладают своим собственным смыслом для воспринимающего, думающего, чувствующего — для человека.

¹² Ibid., р. 15.

48 Критическое введение в экзистенциальный психоанализ А. Бинсвангера

Мы могли бы выразить эту мысль языком феноменологической психологии: изменение светового паттерна само по себе не направлено, не обращено, само по себе не нацелено на что-либо вне себя — в то время как акт сознания по существу является интенциональным, по существу обращен вне себя (Гуссерль, Брентано). Наука, имея дело, как в физике, с объектами интенциональных актов, с вещами, поступает правильно, исключая намерение как неотъемлемо присущее объекту, на который направлено намерение (лишает мир сознания). Астроном не редуцирует акт восприятия звезды; он не редуцирует красоту звезды, ее романтику. Эти качества он игнорирует, потому что они представляют собой характеристики осознания-мира, бытия-в-мире, интенциональных актов". Объективным процессам в физическом пространстве-времени, таким образом не имеющим никакого соотнесения вне их самих, научная теория придает соотнесение, и мир, понимаемый исключительно как вещь, затем объясняется. Психолог, с другой стороны, когда он следует примеру науки, может только лишить сознание того самого качества, которое состав^гяет его сущность, его интенциональности. Чтобы действительно быть эмпириком, психолог должен сохранить «трансцендент--ность», отнесенность сознательных процессов вне себя — одним словом, их значения для «я», в котором они имеют место.

Если психология может существовать как естественная наука, она может делать это, только сохраняя значения этих восприятий и мыслей, которые она хочет объяснить. Тогда она может попытаться объединить эти значения в концептуальную схему, но ее меньший круг, ее правило преобразования встреченных феноменов, не должен опускаться ниже уровня значения-для-«я». Одним словом, она должна больше понять, прежде чем стремиться объяснить. Она не должна предписывать субъекту, как это часто делается в психологическом эксперименте, способ или установку восприятия объекта, если только это не тот случай, когда все, что она хочет исследовать, это восприятие в экспериментальных условиях.

Гештальтпсихология была движением в направлении изучения восприятия, мышления, научения в контексте смысла. Она тоже, однако, продолжала изолировать «перцептивное» от «эмоционального». И, та-

* Психолог, с другой стороны, когда он пытается следовать примеру естествоиспытателя, не игнорирует, но преобразует сам акт восприятия до тех пор, пока, как в радикальном бихевиоризме, например, восприятие красоты звезды, ее романтики не становится паттерном движений физического объекта с двумя ногами и руками. Сила физики проистекает частично из ее отказа от сознания в его мире: звезда не прекрасна, не романтична; это туманность четвертой величины, окруженная газами XYZ. Слабость научной психологии проистекает из того самого источника, который дает силу физике: звезда воспринимается как прекрасная, как романтичная; восприятие — это не процесс синтезирования оттисков на сетчатке глаза с усвоенной в процессе научения ориентацией глаз на перспективу и расстояние, тем более не возможный паттерн движений или поведения двуногого, лишенного перьев. О любом объяснении, которое совершенно упускает из виду восприятие красоты звезды, нельзя сказать, что оно объяснило восприятие. Психология, если она стремится иметь дело с сетчаткой, световыми волнами и тому подобным, — это неврология, физиология или биохимия — все, что угодно, только не наука о сознании.

Систематическое объяснение и наука психоанализа 49

ким образом, Gestalten по-прежнему представляют собой подсознательный меньший круг, где основная реальность, хотя и смысловой контекст, есть все еще не тот вид смыслового контекста, в котором восприятие и мышление имеют место в «обычной» жизни и сознании. Фрейд был первым, кто как естествоиспытатель признавал главными феномены, которые соответствовали феноменам, переживаемым и воспринимаемым людьми в сознательной жизни. Здесь однако мы больше не находимся в сфере естествознания самого по себе — в сфере науки только как попытки объяснить. Мы находимся также по крайней мере с равной силой в сфере психотерапии — отрасли медицины, краткая характеристика которой сейчас следует.

Наука медицины

Мы можем охарактеризовать медицину как ту отрасль биологии человеческого организма, которая имеет дело с биологической целью, нормами, ценностями. Ее нужно, по мнению Бинсвангера, отличать от чисто естественно-научной биологии: «Здоровье и болезнь — это ценностные понятия, объекты суждений, основанных на биологической цели...»¹³. В применении к организмам, не человеческим или очеловеченным (домашние животные), различие между медициной и биологией не так плодотворно, т. е. объяснение биологических феноменов часто исчерпывает их рассмотрение относительно цели и ценности. Скажем, появление определенных микроорганизмов в кишечнике акулы можно объяснить тем фактом, что в кишечнике акулы удовлетворяются определенные условия, которые наиболее благоприятны для этих микроорганизмов. Дополнительный факт, что присутствие этих микроорганизмов приводит к нарушению функционирования пищеварительной системы акулы и, в конце концов, к ее смерти, не относится к делу. Ценность для микроорганизма (ценность понимается как имеющая отношение к тому, что поддерживает его жизнь) этих условий в кишечнике акулы помогает объяснить его присутствие там. Если мы не заинтересованы в том, чтобы акулы оставались в живых как можно дольше, факт конечной смерти акулы не имеет значения в данном случае. Биология, таким образом, — это наука об организмах, в которой не ставится акцент или не помещается центр на какой-либо один вид организма. Медицина — это биология с центром отсчета на одной отдельной группе организмов. Так, медицина растений, медицина собак и тому подобное. Конечно, медицина, как мы наиболее часто думаем о ней, — это биология с особым соотнесением с человеком и поддержанием его жизни.

Медицина — это, таким образом, биология со специфической позицией, центром отсчета — человеком. Чтобы поддерживать человека в

¹³ Binswanger, «The Case of Ilse», in Rollo May, Ernest Angel, and Henri F. Ellenberger (eds.), Existence (New York: Basic Books, 1958), p. 229.

Date: 2015-06-08; view: 573; Нарушение авторских прав