Традиции и новаторство в советском театре

Почти двадцать лет назад проходила первая всесоюзная режиссерская конференция.

Опыт двадцати лет жизни советского театра был плодотворным, значительно более плодотворным, чем мы часто готовы предположить. И поэтому возвращение к прежним темам не будет для нас простым повтором.

В этом зале присутствуют лучшие представители театрального искусства страны. Каждый из нас может сделать превосходный доклад на тему о традициях и новаторстве, каждый в той или иной степени решает эту проблему в своей творческой практике. Но есть вещи, о которых должно говорить, и так говорить, чтобы живая мысль, живое чувство пробили бы толщу привычных, ставших банальными, набивших оскомину слов и выражений театрально-газетного лексикона. Что-то важнейшее, и как-то по-особенному, надо сказать сегодня, и прежде всего нужно говорить о самом главном, о том главном, что нас всех объединяет.

Нас объединяет ощущение исторической ответственности — всех вместе и каждого из нас в отдельности — за судьбу совет-

ского театра, за его сегодняшний и завтрашний день. Великая историческая миссия, которую В. И. Ленин возложил на советский театр, не догма, а программа, вернее — наша сверхзадача, паша главная цель.

Сегодня на конференции мы должны вести прямой, откровенный разговор. Так вот, признаемся, многие из своих высоких позиций мы подчас сдаем. Стремясь сделать искусство театра доступным, демократичным, мы говорим, что нельзя отрываться от народных вкусов, от вкусов широких масс. И так возникает «ширпотребное» искусство, сдача вкуса, будто бы из соображений принципиальных, а на самом дело из-за недостаточной воли к преодолению трудностей, из-за недостаточной верности высоким целям. Я хочу подчеркнуть, что это отнюдь не проповедь или отповедь. Говоря м ы, я включаю сюда и себя, а может быть, о себе думаю в первую очередь.

Мы должны всегда помнить слова К. С. Станиславского о вдохновенном труде. Тонус нашей творческой жизни нередко бывает вялым. Мы иногда допускаем на сцену такие серые, пустые, лишенные вдохновения спектакли, о каких не посмели бы и помыслить при жизни Станиславского.

Мы оглядываемся вокруг себя — жизнь стремительно развивается, возникают прекрасные черты нового, советского человека. Но рядом с этим прекрасным живет и уродливое: хамство, зазнайство, взяточничество, стиляги, спекулянты, воры, обыватели и пошляки, оскорбляющие пашу жизнь. И мы не хотим мириться с их существованием! Маша преданность великой сверхзадаче обязывает пас быть непримиримыми. Подымать и восхвалять светлое, бичевать темное, обрушиваться на него с гоголевской страстностью. Помните ого слова о наших великих сатириках? «Огнем негодования лирического зажглась беспощадная сила их насмешки». Да, ярость, огонь, вдохновение — все эти проявления классического русского творчества — должны быть и сегодня пашей силой, нашим боевым оружием.

Я упомянул о вдохновении, но разве мы всегда чтим его? Холодный цинизм ремесленного расчета, спекуляция на обывательских чувствах, вернее, на доверчивой наивности, доходящей подчас до глупости, — вот что часто живет в нашем театре.

Станиславский обращал искусство к пароду, сам — великий сын народа, которому он преданно служил, он считал святотатством торговлю искусством, все эти модные на Западе абстрактные и формалистические кривляния, рассчитанные на

доверчивость и чванную глупость так называемых знатоков и эстетов, которых так зло высмеял Андерсен в своей гениальной сказке «Новое платье короля». Наш народ видит, что король гол, и отвергает формализм. Но я оговариваюсь: отпертая формализм, нельзя под это понятие подводить все, что сегодня недостаточно доступно, однако действительно является искусством.

Формализм страшен не там, где его легко разоблачить. Ведь мы его меньше ощущаем в искусстве натуралистическом (ибо формализм и натурализм это две стороны одного и того же явления), в том бездушном и бездумном фотографировании поверхности явлений, который у нас часто сходит за реализм. А сдобренный стопроцентными газетными сентенциями, этакий махровый, тенденциозный натурализм сходит за социалистический реализм! Социалистический реализм — искусство действенное, ответственное за нате движение из вчера в завтра. Слова Константина Сергеевича: «Пет нашего сейчас, есть движение из вчера в завтра» мы должны взять на вооружение. Ведь верно попять с е г о д и я ш н и и день может тот, кто живет ощущением движения истории из ее вчерашнего дня в з а в т р а ш н и й, в будущее.

Руководствуясь задачами будущего, мы должны преодолеть мнимое, ложное противопоставление подлинных традиций и новаторства. Есть традиции и традиции. Есть традиции, которые стали ремесленным заимствованием из года в год повторяемых трафаретных, утративших связь с жизнью сценических решений, приемов, штампов, и есть традиции, которые мы охраняем и чтим, как священную эстафету. Традиции это как бы вчерашнее нашего искусства, новаторство — движение в завтрашний день его. Вчера советского театра — это не только Станиславский, это Пушкин и Гоголь, это Щепкин и Островский, это Толстой, Чехов и Горький. Это все передовое, лучшее в нашей литературе, музыке, театре, это великое русское искусство, которое о судьбе человеческой, о судьбе народной, о правде и справедливости властно говорило на весь мир, которое верило в эту правду и справедливость, которое помогало подготовить Великую Октябрьскую революцию в нашей стране. Только так, по большому счету, мы ценим наше прошлое. Поэтому справедливо было бы сказать, что подлинной традицией передового русского искусства, и может быть прежде всего именно театра, было постоянное новаторство, то есть поиски

средств наиболее мощного проникновения в жизнь, постижения ее, отражение познанного в искусстве ив самом воздействии искусства на жизнь. Эта потребность в новаторстве была потребностью художников, ощущавших себя частью своего народа, стремившихся быть наиболее близкими и нужными своему народу. Искусство для таких художников было делом самой жизни. О такой связи с народом и о таком новаторстве говорит нам сегодня партия. Но те из нас, кто эту кровную, духовную историческую связь заменяет «хождением в народ» — этакими туристскими поездками и поверхностным подсчетом странностей и чудачеств, встречающихся в жизни, — никогда подлинной глубины души народной не поймут и новаторами не будут.

Традиция — это и накопление умений, опыта, мастерства, расширение этих умений, освоение законов, которым подчиняется искусство. Величие Станиславского в том, что он познал, вскрыл эти законы в области театра и создал школу реалистического мастерства. Страстные исследования и смелые эксперименты всегда были его спутниками. По-пушкински вдохновенно соединив в себе Моцарта и Сальери, творил он свою систему и свой театр. Он был! Но он есть, он существует сегодня для нас, как был и есть рядом с нами Вахтангов, как был и есть Мейерхольд, как с нами сегодня изумительный советский художник Михоэлс, и Таиров, и Марджанов. Да сколько имен следовало бы нам сегодня вспомнить, имен талантливых новаторов, тех, кто создавал славу советского театра в истории мирового театрального искусства.

И сегодня живут талантливые советские режиссеры, которые, опираясь на животворящий опыт жизни, создают и развивают современное театральное искусство. Хочется назвать в первую очередь А. Попова, мудрого и упорного художника, создавшего столько подлинных ценностей в советском искусстве. А вот — Н. Охлопков. Как бы кто к нему ни относился, не отнять у него буйного темперамента новатора, мощного таланта, подлинной преданности делу советского народа и партии. А рядом — М. Кедров с его фанатической нетерпимостью ко всему, что не МХАТ, но в своей нетерпимости он во многом справедлив. У меня нет возможности назвать, а тем более охарактеризовать всех здесь сидящих замечательных режиссеров. Сколько их! Г. Товстоногов, Н. Акимов, В. Плучек, Б. Равенских, двое Симоновых — Рубен и Евгений, Д. Алекси-

дзе, В. Аджемян, Э. Смильгис, М. Крушельницкий. Сколько индивидуальностей, сколько интереснейших режиссерских манер и идеи! Но во всем этом нас поражает не только богатство неповторимых индивидуальностей, но великое многообразно, и одновременно монолитность многонационального театрального искусства нашей страны.

Я думаю, настало время консолидировать все эти творческие силы, объединиться во Всесоюзное театральное общество.

Многого достигли наши советские режиссеры, гораздо большего, чем нам кажется, когда, требовательные к себе, мы досадуем на субъективное ощущение медленности пути. Пожалуй, правильно было бы сказать: достигли большего, чем нам кажется, и меньшего, чем могли бы. И именно потому прежде всего, что мы по ряду причин, объективных и субъективных, ослабляем нашу сверхзадачу, мельчим ее. И в этой связи мне хочется напомнить, что одним из требований Станиславского к художнику было требование быть самим собой — такое простое и такое жесткое требование! Подражательная способность артиста легко заимствует чужое, подчас искренне принимая его за собственное. И заменяет существование изображением. Самобытность — это отказ от манерности, от погони за оригинальностью. Это прежде всего воспитание себя как участника коллективного искусства театра, при котором снимается кажущееся противоречие-целостного искусства театра и актерской индивидуальности. Единство театра, его целостность — то, что мы в прошлом называли студийностью, — становится сегодня в сознании советского художника и режиссера, организатора этого единства,, настоящей партийностью.

Тема единства театра с огромной силой была развита Станиславским, особенно в его этике, а сегодня нашла новую глубокую аргументацию в работах советского режиссера А. Д. Попова и осуществляется на практике лучшими режиссерами нашей страны. Но эта тема ждет еще своей разработки, а не только аргументации.

Товарищи! В связи с малым сроком, предоставленным мне, я вынужден говорить кратко, почти тезисно. Но я чувствую, вы ждете от меня не только общих рассуждений, а главным образом рассуждений о том, что практически надо делать сегодня ощущая движение нашего театра из вчера в завтра. Только в этом аспекте — практически принципиальном — я и поделюсь рядом соображений.

Есть вещи, которые кажутся совершенно очевидными. Ну, скажем, тема восстановления прав художественных руководителей театров, которые должны быть в лучшем смысле этого слова хозяевами театра. Конечно, это относится к тем театрам и к тем главным режиссерам, которые способны, достойны быть такими руководителями и обладают для этого необходимыми данными. Этот вопрос нельзя решать прямолинейно и шаблонно. К каждому конкретному случаю надо подойти особо, учитывая своеобразие личных качеств директора и главного режиссера. Важно, чтобы не деляческое, а идейно-творческое начало было законом жизни каждого советского театра. Руководителям театров надо дать право прежде всего более гибкого формирования труппы. Стационирование, сыгравшее свою положительную роль в том виде, как оно сегодня существует, становится тормозом в развитии жизни театра. Осевшие, неприкосновенные артисты — «хозяева театра» — сплошь и рядом становятся больше обывателями, чем художниками, перестают работать над собой. Самодовольно благоустроенные, старея, они теряют квалификацию, но не теряют права хозяйничать в театре, тормозят возможности его обновления, омоложения. Пора потребовать от профсоюза, чтобы он заботился не только о благополучии артистов, членов союза, но в первую очередь с государственных позиций думал о судьбах театра, об интересах зрителя. Советский театр признан представлять культуру нашего народа на международной арене. Что же, плохое исполнение надо комментировать в программках профсоюзными соображениями заботы о человеке?

Далее надо поднять права художественных руководителей в их требовании творческой дисциплины, непрерывного повышения мастерства. В интересах каждого честного передового советского артиста, по-настоящему культурного и партийно-мыслящего, — быть не участником случайной труппы, а членом подлинно творческого коллектива. Установление правил внутреннего распорядка профсоюзного уровня еще не создает коллектива. Принятие настоящих внутренних уставов театров, подъем внутритеатральных этических норм поведения, творческих режимов представляется мне делом не завтрашнего, а сегодняшнего дня. Постоянная работа над собой, неустанный артистический тренаж, постановка исследовательской работы, творческих экспериментов возможны только в таких сплоченных, слаженных коллективах. К сожалению, ни министерство, ни

директора театров, ни профсоюзные деятели не хотят понять важности всего этого. Они считают, вопреки Станиславскому, что актеры, окончившие ГИТИС или другую школу, не нуждаются в последующей работе над собой. Почему-то для любого искусства — для оперы, балета, цирка — необходимость постоянного тренажа всеми признается закономерной, а в отношении драматического артиста кажется излишней.

Эта точка зрения подчас заражает и актеров, которые теоретически за тренаж, по практически соглашаются с отрицателями его. Дескать, нет для него времени, нет специальных средств.

Сейчас по всей стране подымается необычайно интересное рабочее движение — коллективноопытничество. Оно исходит из простой предпосылки: возьмите десять-пятнадцать рабочих, выполняющих одну и ту же работу. Все они работают не одинаково умело, не одинаково быстро, не одинаково совершенно. Но у одного лучше выходит одна часть работы, у другого — другая. И вот, если собравшие], имеете, по-товарищески бескорыстно, без утайки они поделятся опытом, передадут друг другу свои умения, это обогатит каждого, подымет работу всех десятерых. Лозунг коллективноопытников: «Лучшее от каждого — коллективу, лучшее от коллектива — каждому». Но ведь это же принципы Вахтангова! Так он понимал подлинную студийность, не в самоупоении избранных, а в высокой этике товарищей, в бескорыстной самоотдаче в труде.

У себя в театре после долгих, многолетних настояний я построил в глубине зрительного зала нечто вроде режиссерского пульта, застекленной смотровой ложи, откуда можно, не мешая зрителю, смотреть и обсуждать игру актеров и, кстати, оттуда можно режиссерски регулировать спектакль (по телефону) — передавать помрежу и осветителю свои замечания. Так можно проследить, каков характер движения актера в различных ролях, заметить его самоповторы, ограниченность его жестикуляции, речевые ошибки, тут же, не мешая зрителям, обсудить все это и сделать не только выводы, относящиеся персонально к данному актеру, но и обобщения.

Однако это было встречено в штыки моим бывшим директором, который заявлял, что'я, видимо, окончательно выжил из ума, требуя неслыханные вещи.

Исследование, эксперимент обязательны для советского театра. Исследователями и экспериментаторами были Станислав-

ский и Немирович-Данченко, поэтому они и создали великое искусство MX AT.

Сегодня театр вступает в своеобразное соревнование с родственными ему искусствами кино и телевидения. Впрочем, думаю, что сегодняшнее соревнование дело сравнительно непродолжительное. В недалеком будущем между этими искусствами возникнут иные взаимоотношения. Во всяком случае, и сегодня театр должен не просто прислуживать кино и телевидению, снабжая их артистами и постановками. Он должен, сохраняя за собой приоритет в актерском и режиссерском искусстве, взять от кино и телевидения то, что полезно театру, что расширяет его возможности и в то же время утверждает его своеобразие как искусства единого, неповторимого, непосредственного, рождающегося в контакте со зрительным залом, и следовательно, обладающего ценностями, не известными ни кино, ни телевидению.

Сегодняшняя техника наших драматических театров подчас убога, допотопна. Надо принять меры для технического укрепления и обновления наших театров. Надо, чтобы и свет, и звук, и цвет, и объем, и шумы, и музыкальный ритм стали еще более мощными средствами организации зрительского внимания.

Повышение изобразительных средств — наша серьезная задача.

Но театру нельзя замыкаться в рамках узкопрофессиональных интересов. Его должно пронизывать живое дыхание жизни. Наши артисты должны воспитывать в себе качества такого актера, о котором мечтал Горький, качества артиста — сотворца спектакля.

Идеи Горького, предполагающие полное взаимное уважение и признание в содружестве драматургов с театрами, на мой взгляд, до сих пор еще не находят своей полной практической реализации. В жизни театров только частично осуществляется это содружество в процессе работы над незавершенными или завершаемыми совместно с автором произведениями. Так, например, работали мы увлеченно с Н. Виртой над спектаклем «Дали неоглядные». Содружество — это вовсе не деликатное и благодушное приятельство, это содружество требовательное, мужественное, по в то же время глубоко товарищеское.

Много волнений вызывает проблема режиссерской смены. ГИТИС неплохо подготовляет режиссеров. Упомяну лишь несколько имен режиссеров, воспитанников ГИТИСа: Г. Товсто-

ногов, Б. Покровский, А. Гончаров, А. Искандеров, А. Гинзбург, А. Эфрос, С. Туманов, Б. Эрин, Г. Ансимов, А. Шатрин, Б. Львов - Анохин и многие другие.

Наши молодые режиссеры, лучшие из них, хотят творить, искать, открывать. Пусть подчас это получается несколько наивно. Сама тенденция подойти творчески, новаторски к своим обязанностям режиссера заслуживает всяческой поддержки, а это не всегда так бывает. Впрочем, виновниками неналаженных взаимоотношений с коллективами и руководителями театров бывают сплошь и рядом сами молодые режиссеры. Когда мы говорим сегодня о театральной этике, о требовательности и о передаче эстафеты молодому поколению, то мы хотим, чтобы наши молодые товарищи свою оснащенность понимали не как личное и неприкосновенное достоинство, которым можно кичиться, чтобы они умели уважать достойнейший труд деятелей искусства периферии, которые наслуживают глубокого уважения и настоящего восхищения. Если думать серьезно об ответственности на режиссерскую слюну, то нужно нам всем с помощью Министерства культуры обстоятельнейшим образом обсудить этот вопрос па специальном совещании и продумать конкретные меры для наиболее эффективного его разрешения. Увы, у нас подчас еще бытует точка зрения, что, поскольку общепризнанно, что актер есть основа театра, роль режиссера не столь уж значительна, мало того — иногда вредна. Некоторые артисты порой даже договариваются до того, что Станиславский принес больше вреда, чем пользы (!). В этом виноваты, конечно, вульгаризаторы «системы».

Настоящий режиссер обязательно должен быть педагогом, но для «большой режиссуры» этого мало. Мало быть лишь интерпретатором произведения, переводчиком его на сценический язык. Большая режиссура приближается, скорее, к роли композитора. Таким режиссером-композитором был и Станиславский,

Станиславский отлично понимал, что у каждого большого художника есть свой особый, ему присущий стиль, его язык в искусстве. Поэтому, работая с художником А. Головиным, он дал ему задание в «Женитьбе Фигаро» увидеть Испанию глазами француза Бомарше. На данном примере я хотел бы остановиться потому, что в «Женитьбе Фигаро», одном из последних.своих творений, Станиславский вдохновенно решал стилистическую образную задачу. Те, кто помнит спектакль, знают,

что это не был в обывательском смысле слова реалистический спектакль: декорации были условно нисаны, сцена вращалась на глазах у зрителя, костюмы были сделаны из раскрашенного холста. В этом богатстве, в этой свободе режиссерского и художнического решения Станиславский утверждал право режиссера па смелые поиски. И если актер сегодня не хочет быть только послушным исполнителем, то и передовой режиссер, режиссер-новатор, не просто рабски следует за автором, но находит свои средства образного выражения темы и содержания. Это очень важный пункт наших взаимоотношений с современной и классической драматургией.

И когда мы подходим к Шекспиру, мы не считаем, что его надо восстанавливать музейно, во всей неприкосновенности. Во многом Шекспир принадлежит вчерашнему дню и не звучит сегодня. Заставить его зазвучать как современного автора, погрузившись в мир его образов, в его время, вызвать Шекспира в сегодняшний день можно, только подойдя к этому творчески.

Может быть, говоря о режиссере-композиторе, я высказал довольно опасную мысль. Представляю себе, как начинающий режиссер или режиссер ремесленного толка, не имеющий что сказать в искусстве, подходит этак свысока к классике или к своему современнику-драматургу с дерзкой претензией режиссера-композитора. Но ведь раньше чем претендовать на высокую роль такого режиссера, творца спектакля, надо научиться глубоко читать драматурга, понимать его до конца, чувствовать и его мысль и ого слово. Как часто бывает, что произносимые со сцены слова бедное написанных. Вы читали их глазами и представляли себе, как они должны быть произнесены, а в театре вы слышите обедненный текст. Убогое режиссирование искажает, уродует художественный замысел драматурга, к которому нужно относиться с предельным уважением.

Я не случайно говорю именно о тексте, о самом важном в искусстве театра. Снова и снова будут возвращаться к заботе о языке, о великолепном русском языке, который не используется на сцепе во всем своем бесконечном богатстве. Это потому, что мы приучены и приучаем своих актеров много и о многом рассуждать и недостаточно страстно воспитываем в них художественный слух, зоркость восприятия действительности, вкус к поискам изобразительных средств, способных отражать эту действительность.

И здесь мы подходим к теме взаимосвязи искусства и жизни, к взаимоотношениям, которые существуют в театре между сценой и зрительным залом. Наш парод бесконечно одарен и чуток, зорок и восприимчив. У него необычайно развито восприятие искусства, он всегда распознает штамп. Наша молодежь остро реагирует на все новое, свежее. У нее сильна потребность в необыкновенном, увлекательном, силен протест против серого, скучного, обыденного искусства. И мы, советские артисты и режиссеры, зная это, чувствуя это, должны понять нашу ответственность за формирование зрительского вкуса, за формирование духовного мира наших зрителей.

А вкус — это больше, чем нам подчас представляется. Это чувство прекрасного, которое но взвесишь на весах, не измеришь в сантиметрах, не проверишь на ощупь. Но это нечто очень важное, дорогое, необходимое подлинному художнику. Это то, что отличает подлинного художника от плохого и посредственного.

У советского театра взаимоотношении со зрителями тесные и увлекательные. Мне кажется, их надо и дальше развивать как можно интенсивнее. Театры должны как можно шире включать зрителей в свою творческую работу, знакомить их со своими поисками. Этим они будут содействовать формированию вкусов зрителей. Только в тесном единении театра и зрителей, театра и народа может осуществиться настоящий подъем советского театрального искусства.